Текст книги "Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)"
Автор книги: Таня Танич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 49 (всего у книги 64 страниц)
Все, что мне следовало сейчас делать – это просто не ухудшать и без того плачевную ситуацию. Но от крайней растерянности и нервного напряжения, я не смогла удержать очередной неуместный смешок и прокомментировала происходящее наихудшим образом:
– Я смотрю, у тебя настоящая привычка откупаться от всех, да, Марк? Совсем как папочка!
То, что в следующую секунду он сумел удержать руки на руле вместо того, чтобы схватить меня и хорошенько встряхнуть, я могла объяснить только тем, что его досада от точности этого сравнения превышала злость на меня.
– Никаких пикников на сегодня, – отчеканил он, играя желваками так, что мне снова стало страшно. – Сейчас едем домой. И там ты мне все расскажешь – что за тайны у тебя от меня, зачем ты врешь, и кто тебе звонит. Даже если сначала не захочешь, – он сделал красноречивую паузу, – все равно расскажешь.
И тут, телефон, чудом спасшийся от вылета в окно, снова пронзительно затрезвонил. По привычке я подалась вперед, чтобы схватить трубку, прекрасно понимая, по какому поводу мне в очередной раз звонят, но Марк опередил меня:
– Не так быстро, Алеша. Считай, что права на телефонные разговоры у тебя больше нет, – и, не отрывая хмурого взгляда от дороги, принял звонок. – Слушаю вас, говорите.
Вжавшись в сиденье, я боролась с желанием зажмуриться и полностью отключиться от происходящего. В то же самое время болезненное любопытство заставляло меня следить за выражением лица Марка во время разговора с пока еще неизвестным мне собеседником. Худшим вариантом, конечно, был бы звонок Вадима. Да, именно его появления я ждала больше всего, но только не в ситуации, когда трубку возьмет Марк. Тогда он точно решит, что мы что-то затеваем за его спиной и мое вранье приобретет совсем скверный характер.
Но мои прогнозы не сбылись – и насчет того, что звонит Вадим, и насчет того, что это был бы худший из вариантов. Уже через несколько секунд разговора брови Марка поползли вверх, а в глазах, вытесняя злость и угрюмую сосредоточенность, проявилось сначала удивление, потом едва ли не растерянность, после чего их снова заволокло ледяной коркой.
– Нет, это не Алексия. Нет, не может. Какие, к черту, комментарии? По поводу чего-о? Убийства? Самоубийства? Что еще за инцидент, объясните!
Спустя пару минут, наполненных лишь бойким треском невидимого собеседника, Марк решил прервать его монолог, и тон его голоса стал таким же, как и взгляд – ледяным, колючим, сухо-профессиональным.
– На каких основаниях сделаны ваши выводы? Я не понял вас, повторите. Что? Это бред. Повторяю, это чистейший бред. Все ваши выводы – пустые домыслы и сплошная отсебятина. Не согласны? Тогда приведите мне соответствующую статью законодательства, регулирующего деятельность электронных СМИ. Затрудняетесь? Могу вас просветить, такого законодательства не существует. Поэтому все ваши обвинения не имеют под собой оснований. Это инцидент сугубо светского характера и не пытайтесь прикрыть собственную глупость употреблением юридических терминов, в которых ни черта не смыслите. Да, я в отличие от вас имею и не просто понятие, а юридическое образование. Нет, комментариев Алексии вы не получите. Все, что можно было сказать по данному поводу, уже сказал я, как ее законный представитель. На этом все. Разговор окончен.
После этих слов мне захотелось умереть тут же, не сходя с места. Судя по услышанному, кто-то из заботливых «друзей» все-таки одарил пронырливого репортера номером моего телефона и он смог ко мне добраться. И попал прямиком на Марка. И вот теперь он все знает – не от меня, а от какого-то не обремененного деликатностью журналиста, настроенного к тому же довольно враждебно.
Мне опять захотелось то ли смеяться, то ли плакать. Какая ирония! Я попыталась хотя бы ненадолго скрыть происходящее, чтобы придумать, как помягче преподнести Марку эту безумную новость. Но вместо этого он узнал все от человека, которому щадящая тактичность не была присуща по роду профессии.
– Алеша, – вторгся в мои хаотические мысли его голос – не такой, как за несколько секунд до этого, а успокаивающий, тихий. – Прекрати дурить, открой глаза.
И я тут же послушалась его, не знаю, по какой причине – то ли его смягчившийся тон унял мой страх, то ли просто не хотелось еще больше накалять атмосферу.
– Это и есть твоя «работа», из-за которой тебе сегодня все утро трезвонят? – в вопросительном взгляде Марка больше не было зловещего льда, лишь спокойная сосредоточенность. – Этот скандал с неудавшимся самоубийством школьников?
– Что, уже скандал? – ляпнула я первое, что пришло в голову.
– Если на тебя вышли твои коллеги-журналисты, думаю да, скандал, – кивнул Марк, сворачивая в узкую улочку, ведущую к парковке у нашего дома. – И этот репортер, с которым я говорил по телефону… До чего мерзкий тип. У вас там что, все такие?
– Да ну нет, Марк, – затараторила я, пользуясь его минутной сговорчивостью. – Журналисты разными бывают. Как и в любой профессии – все зависит от того, чем занимаешься. Да, есть и проныры, но у них такая работа! Им надо узнавать самые свежие новости, всю горячую информацию, надо уметь вытаскивать ее из собеседника клещами. Ты же понимаешь, часто за нужные сведения приходится просто воевать. Вот они и воюют, выжимают, как могут. А вообще среди наших много и приятнейших людей, в культуре, например… в аналитике… очень много! Гораздо больше, чем таких вот тараканов.
– Так я тебе и поверил, – небрежно бросил Марк, закончив парковаться и глуша мотор.
Задумчиво глядя перед собой и расстегивая ремень безопасности, я с грустью отметила, что весь мой успокоительный монолог пролетел мимо его ушей. Доказательство этому я получила тут же.
– Я больше не хочу, чтобы ты общалась с этими людьми, – бесстрастно добавил он, открывая двери авто с моей стороны и помогая выбраться. – Тебе нечего делать среди них, Алеша. И сразу же после отпуска ты увольняешься.
Если бы я услышала эти слова накануне вечером, моему негодованию не было бы предела. А сейчас я лишь флегматично пожала плечами. Внезапный уход с работы, о котором заговорил Марк – не самая большая проблема из тех, которые предстали передо мной сегодня. Успею разобраться немного позже. Как именно разобраться – последовать его приказу или же попытаться переубедить (об активном возражении не сейчас не могло быть и речи) я еще не знала. В конце концов, можно подумать об этом как-нибудь потом.
Да и главной проблемой сейчас был совсем не уход с работы.
Марка же моя снисходительная реакция отнюдь не порадовала, а скорее насторожила. Изначально готовясь подавлять мой отпор и не встретив его, он продолжал изучать меня пристальным взглядом, пока мы поднимались на лифте вверх, пока я раскладывала у входной двери на полочки шкафа все свои бесполезные мелочи, которые так и не пригодились нам для отдыха.
– Покажи мне это сообщение, – незамедлительно потребовал он, как только я закончила возню и прошла в комнату. – Нужно было сразу мне рассказать, Алеша. Зачем ты скрыла все от меня?
– А ты угадай, Марк, – мне очень не нравились иронично-издевательские нотки все чаще звучащие в моих ответах, но я не могла их сдержать. Слова будто бы сами вылетали из открытого рта, и я, только услышав их со стороны, понимала, о чем говорю. – Наверное, потому что ты и так ненавидишь мою жизнь, а тут еще и это… Такой козырь к твоему неприятию всего – начиная от моей книги, заканчивая моими друзьями.
Губы Марка плотно сжались, как всегда, когда он пытался сдержать раздражение и не сорваться на прямую агрессию.
– А за что мне любить твою жизнь? Я и так слишком долго пытался ее понять и принять. Или нет? Я сразу, не вникая в твою среду, сделал эти выводы? Да весь последний год я только и делал, что пытался уложить в рамки здравого смысла эти ваши привычки, ваши разговоры, ваши идиотские поступки!
– Ты снова говоришь, как прокурор. И как настоящий прокурор видишь только мою вину, – нервно улыбаясь, попыталась оправдаться я. – Негативные выводы, рамки здравого смысла… Неправомочные поступки…
– Неправомерные, Алеша! – не выдержав очередного коверканья родных сердцу терминов, прикрикнул на меня Марк, а я опять пожала плечами – дескать, как у вас, законников, все запутанно. А сами еще на людей искусства пеняете, будто это мы все усложняем.
– И прекрати юлить и уходить от темы. Ты ведешь себя точно так же, как тот журналист, с которым я говорил по телефону. И при этом заявляешь, что среди вас не все такие. А я вижу, что это типичная ваша тактика при неудобных разговорах. Не стоит переубеждать меня, Алеша. Ты сама знаешь, что я прав. Как прав и в оценке твоих друзей, большинство из которых от глупости и безделья играют в сумасшедших. А некоторые так заигрались, что уже стали ими! Все твое окружение – насплошь больное, как опухоль! И его надо удалить, без лишних слов.
Все еще надеясь, что к завтрашнему дню его категоричность немного утихнет, я снова оставила этот ультиматум без комментариев. Сейчас нужно было сделать то, о чем просил Марк – показать ему эти два злосчастных сообщения (я все еще надеялась, что количество упоминаний о несчастном случае осталось прежним и его не растиражировали местные таблоиды)
К счастью, в этот раз мои ожидания оправдались: лента была забита новостями о небольшом наводнении, очередными политическими обещаниями красноречивых депутатов, информацией об обстановке на Ближнем Востоке, и я на какой-то неуловимый миг едва слышно и облегченно выдохнула. Может быть, «моё» происшествие все же затеряется и потеряет актуальность сред других громких событий национального, а то и международного масштаба?
Марк, склонившись надо мной, продолжал хмуро смотреть в экран, пока не было найдено сообщение, испортившее нам, как я наивно полагала, всего лишь день. Наконец, увидев, текст, он быстро пробежал его глазами и удовлетворенно кивнул головой.
– Я все понял. Этот настырный репортер не соврал. Это действительно сугубо гражданский, светский инцидент. Никаких оснований для судебных тяжб у нас нет, прямой ответственности за происшедшее ты не несешь. Но, Алеша, в плане морали и общественного мнения ситуация довольно паршивая, ты должна это понимать. Официально вменять в вину доведение до самоубийства тебе никто не сможет. В прямой связи с подростками ты не состояла, влияния на них оказать не могла. По сути, речь идет о своевольной трактовке текста, находящегося в общем доступе. Но при желании раздуть скандал у репортеров на руках все карты. Я лично крайне не люблю такие ситуации, неоднозначные в гражданском плане. Потому что их тяжелее всего регулировать. Там, где мерилом выступает не буква закона, а так называемая мораль… – Марк нахмурился, пытаясь сдержать тяжелый вздох. – Трудно делать какие-то прогнозы. Мораль – понятие зыбкое и очень удобное для манипуляций разгоряченной толпой. Оправданное на первый взгляд негодование и самосуд с забиванием камнями разделяет всего один шаг. И ты не можешь знать, будет ли он сделан. И когда именно.
На несколько мгновений между нами снова повисла тишина, пока каждый думал о своем. Я о том, что ситуация чем дальше, тем больше становится похожей на какой-то странный и нервный сон. По лицу Марка было видно, что единственное, что его беспокоит – это моя безопасность, в которой он, привыкший предвидеть худшее, уже начал сомневаться.
Его следующие слова подтвердили мои подозрения:
– Поэтому, пока не станет ясно, во что это выльется, ты находишься дома. Совсем никуда не выходишь без меня. Через десять дней закончится моя сессия, и мы уедем. Перед этим, снова повторяю, без шуток – ты позвонишь на работу и объявишь о своем уходе. Без отработки двух недель, без задержек, не поддаваясь ни на какие уговоры. Документы, вещи, все, что захочешь вернуть, я тебе потом привезу.
– Но Марк… Это похоже на какое-то суматошное бегство! Я хочу хотя бы с коллегами попрощаться, объяснить им, не уходить вот так, резко, в никуда. Я не могу оставить после себя такую память! Все-таки мы вместе несколько лет отработали, это не чужие мне люди.
– Вот по телефону и попрощаешься. И вообще, это уже неважно. Главное – держать тебя подальше, чтобы ты больше не сталкивалась с подобным. Черт, Алеша… – он запнулся, как всегда, когда не на шутку волновался. – Не могу простить себе, что пошел у тебя на поводу! Видишь, к чему привела такая беспечность? О чем я только думал, когда послушал тебя и разрешил жить, как ты хочешь, среди этих богемных идиотов? – от гримасы отвращения, пробежавшей по его лицу, мне снова стало страшно и немного тоскливо.
Теперь я окончательно поняла, что согласилась на все его условия – от растерянности или от желания не заострять конфликт. Вопрос моего увольнения на самом деле был решен и возвращаться к нему ни завтра, ни днем позже не имело смысла. Вновь обсуждать эту тему Марк не будет. Он действительно все сказал.
Чувствовать себя внезапно безработной оказалось смешно и непривычно. Еще вчера я была на вершине мира – журналистом, писательницей, активной и современной, со множеством интересных друзей. И вот сегодня ничего это нет. У меня больше нет работы. Я не молодой, подающий надежды писатель, а автор книги, которая чуть не убила подростков с неокрепшей психикой. С друзьями связи тоже нет, и нахожусь я в полной изоляции – телефон Марк мне отдавать не собирался, из дому выходить запрещено.
Это было бы похоже на тюрьму, если бы Марк так настойчиво не повторял, что всего лишь принимает меры вынужденной безопасности, и ни о каком наказании не может быть и речи. Меня не за что наказывать. Наказывать надо его за халатность, которая привела к таким последствиям. И в ситуации неопределенности лучше перестраховаться, чем не досмотреть, а потом корить себя.
Тем более, он и так корил себя, очень корил. Вскоре мне стало не до мыслей о собственной рассыпающейся, как карточный домик, жизни. Я полностью переключилась на Марка, стараясь его ободрить, развеять навязчивую уверенность в том, что именно он в ответе за все. Копируя его манеру спокойного анализа, я доказывала, что любые его решения и даже самый строгий надзор не смогли бы помешать тому, что случилось. Книга была выпущена в тираж еще до нашей неожиданной встречи, а, значит, могла попасть в руки к экспрессивным читателям каким угодно путем.
– Я и согласен и не согласен с тобой, Алеша, – крепче прижимая меня к себе, перед тем как уснуть, тихо произнес Марк. – Умом я понимаю, что ты права, и голые факты, которым я привык доверять, говорят то же самое. Но, – он сделал небольшую паузу, словно не решаясь высказать свою мысль, а я, желая быть еще ближе, взять на себя съедающее его смятение, поймала ладонь Марка и положила под свою щеку. – С тобой я стал фаталистом, – по слегка изменившейся интонации его голоса, я поняла, что он улыбается. – И я знаю, что любые события, даже те, на которые мы не можем повлиять, неслучайны. Они словно показывают нам, идем ли мы правильной дорогой, или спутали указатели и заблудились. И то, что произошло сегодня, четко дает понять, что мы с тобой зашли не туда. Совсем не туда. Мы неправильно жили все это время, Алеша. Нервотрепка, усталость, эти переезды, перелеты – на них можно наплевать. Но когда случается такое… Нельзя делать вид, что все нормально. Нужно честно принять свои ошибки и менять жизнь, немедленно. Иначе дальше будет только хуже. Потому не пытайся остановить меня, даже если тебе покажется, что я что-то делаю не так. Это раньше я ошибался. Теперь все будет правильно.
Глава 11. Решение
Но, как оказалось на следующее утро, это были далеко все сюрпризы, с которыми нам пришлось столкнуться. Уверенность Марка в том, что с ситуацией можно справиться, разлетелась вдребезги, едва мы увидели утренние новости.
Лента сообщений рябила от ссылок на ежедневную газету, которую Марк специально вышел купить в ближайшем киоске. На первой странице жирными буквами был выведен броский заголовок: «Книги-убийцы: кто виноват и что делать?» Подзаголовок-анонс был не менее обличающим – «Адвокат известной писательницы, чья книга едва не стала орудием убийства, утверждает, что в трагедии виновны сами жертвы и любые претензии к его подзащитной не имеют основания. Остается спросить, если писательница так уверена в своей непричастности, зачем она наняла адвоката? Что это – попытка оправдаться перед собой или устоять перед судом общественности, который подчиняется только одному закону – закону совести? Удастся ли скандальному автору избежать наказания? Или она, все же, извинится перед родителями детей, которых едва не убила?»
Неизвестно, кто из нас воспринял новый виток скандала болезненнее – я или Марк. После прочтения ещё одной статьи, идущей встык, на второй странице, где родители подростков показывали корреспонденту детские фотографии своих чад и вопрошали: «Доколе аморальность будет нормой?» и «Когда же на прилавки вернутся добрые-светлые-чистые книги?» у меня остался только один вопрос – может, действительно, проще извиниться, чтобы прекратить этот балаган?
В том, что конфликтность и так непростой ситуации, раздувается искусственно, я не сомневалась, воспринимая ее уже не как трагедию, а как фарс. Неизвестно, кто стоял за сегодняшней статьей – то ли та самая грозная судья, мать одной из пострадавших, то ли журналисты в тихий информационный сезон, ухватившиеся за тему, которую можно было бы раскачать на пару недель и чем-то забить место на передовице. Меня не интересовал заказчик и режиссер спектакля. Гораздо важнее было определиться с теми шагами, которые нужно предпринять в ответ.
Что именно я должна сделать, чтобы не допустить дальнейшего ухудшения? Ответ на этот вопрос мог дать только Вадим, которого мне не так и удалось услышать вчера, и которого я не видела уже больше недели. Я совсем не знала, как с ним связаться (ведь телефона у меня по-прежнему не было) и даже где он сейчас находится – в городе, в стране ли? Знает ли о случившемся? И если знает, почему молчит? Неужели он, такой сильный и находчивый, не может придумать, как увидеться со мной?
В то самое время, когда я суматошно соображала, что же делать, Марк продолжал молча сидеть за столом, уставившись в газету и пытаясь вникнуть в статью, упрямо не желавшую вписываться в те самые рамки здравого смысла, которые он так любил. Ненадолго отложив издание, он еще раз пробежал взглядом по сообщениям в интернете, после чего, раздраженно свернув все окна, поднялся на ноги и прошелся из одного угла комнаты в другой.
– В какой же гадюшник ты вляпалась, Алеша! – зло бросил он, глядя перед собой немигающим взглядом, за которым, я знала, скрывалась активная работа того отлаженного механизма, которым являлся его мозг. Но, похоже, сейчас даже он не мог выдать адекватного плана действий. – Что за идиоты работают в этих ваших газетах! Зачем подавать информацию из сферы, в которой ни черта не смыслишь? Как можно перепутать представителя и адвоката? Разогнать бы эту шарашкину контору за профнепригодность, чтобы не плодили вранье и дальше… Да только не так это просто сегодня. Вот она, твоя свобода слова, во всей красе! За это вы, журналисты, всегда боролись? За возможность безнаказанно нести чушь, не боясь нарваться на цензуру?
Я, как и вчера, не пыталась возражать, видя, что Марк находится на грани едва сдерживаемого желания крушить и разрушать. Поэтому предпочла не уточнять, что для меня тоже нет большой разницы между представителем и адвокатом. Более того, я всегда думала, что это одно и то же.
Еще раз громко выругавшись, что случалось с ним крайне редко, он прошел в ту часть квартиры, которая выполняла роль кухни и, молча сварив нам крепкий кофе, выпил свою чашку, задумчиво глядя в окно.
– Мне надо выйти на пару часов, Алеша. Не люблю этого признавать, но сам я не могу придумать, как заткнуть рот всем этим… – он снова брезгливо поморщился, подтверждая мою догадку, что теперь «журналист» звучит для него еще хуже, чем «писатель». – Нужно сделать пару звонков, а если выйдет, то и встретиться кое с кем. Не могу сказать, что я очень хочу это делать… Но по-другому никак.
И впервые за все время, прошедшее с далекого дня нашего знакомства, я обрадовалась тому, что могу хоть ненадолго остаться одна, без него. В мыслях у меня как раз созрело подобие плана, как можно прорвать вынужденную блокаду, и я была рада, что не придется ничего придумывать, чтобы отвлечь внимание Марка.
Он же, будто почувствовав мои намерения, остановился на самом пороге и, пристально глядя в глаза, повторил:
– Я очень не хочу оставлять тебя одну. Мне не по себе от того, что приходится закрывать тебя здесь даже без телефона. Но пойми – сейчас он может больше навредить, чем помочь. Кого ты хочешь услышать? Своих друзей, которые будут тебя жалеть, не предложив реальной помощи? Еще с десяток репортеров, которые будут доставать идиотскими вопросами? – Марк словно нарочно игнорировал фигуру Вадима, даже не вспоминая о нем и подчеркивая этим, что ставит его в один ряд с теми глупыми корреспондентами, которые только и могут, что перевирать факты. – Поэтому я… прошу тебя, – вновь запнулся он на слове «прошу», – не наломай дров. Просто оставайся здесь, спокойно и тихо. Дождись меня. Я очень скоро вернусь.
И он, словно лишая себя времени на дальнейшие раздумья, быстро развернулся и вышел из прихожей, неаккуратно и громко хлопнув дверью.
В любой другой момент я бы только больше расстроилась из-за того нескрываемого волнения, в котором пребывал Марк – я знала, как гадко может быть у него на душе, когда он теряет способность справляться с ситуацией. Но не сейчас. Сейчас нужно было использовать каждую свободную минуту, которая у меня оставалась.
Консервативность Марка снова сыграла с ним злую шутку. Упорно воспринимая телефон как самое надежное средство связи с миром, он совсем забыл об интернете, который, по его мнению, был просто игрушкой, источником не всегда надежной информации. Именно эта твердая убежденность помешала ему перекрыть мне последний способ достучаться к друзьям и знакомым.
Не медля больше ни секунды, я уселась к компьютеру и защелкала кнопками, вызывая на экран окно браузера и электронной почты. Больше всего я боялась даже не новых сообщений на мою многострадальную тему, а того, что связь внезапно выйдет из строя или того, что Марк тайком отключил интернет перед уходом. Но нет – он действительно забыл об этом, и вскоре мне удалось открыть и собственный почтовый ящик, и страничку блога, просмотр свежих комментариев на которой я оставила на потом.
Сначала нужно было написать Вадиму с просьбой ответить на почту – и вместо долгих объяснений я просто скопировала пару ссылок на сегодняшние и вчерашние сообщения. После этого, облегченно выдохнув, я открыла письма от друзей, рассказывавших о новостях, которые для меня новостями уже не являлись: о том, что пронырливый журналист продолжает навещать наше литкафе, о том, что кое-кто из общих знакомых согласился на интервью (значит, скоро должны были выйти новые статьи) о том, что пострадавших «детишек» сегодня выписали из стационара и, что кроме репортера, меня искала какая-то женщина, настроенная весьма агрессивно, вероятно еще одна мать кого-то из жертв моего неприличного творчества.
Ничего нового из этих утешений и рассказов я не почерпнула. Мне даже не стало легче или приятнее из-за того, что друзья продолжают обо мне беспокоиться. Может, я впала в подобие прострации, приглушив все чувства и не слишком вовлекаясь в происходящее ровно до того момента, пока не получу ответ от Вадима. А, может, я не ощущала ничего потому, что волнение и забота в этих письмах сквозили фальшивые, неискренние, для галочки.
Я не могла избавиться от ощущения, что за всем этим показным сочувствием скрывается едва сдерживаемое любопытство довольных зевак, которым посчастливилось стать очевидцами публичного скандала. И, несмотря на все притворные охи и ахи, втайне они получали удовольствие от происходящего, воспринимая его как шоу. Зрелище было увлекательным и непредсказуемым, как гладиаторские бои. И если всеобщий любимец вдруг окажется повержен и забит грозным противником – значит, так тому и быть. Они посмеются над его былыми удачами и отправятся по домам, быстро переключившись на другие события, в надежде не пропустить еще что-нибудь увлекательно-скандальное.
Поэтому, открыв папку отправленных писем и убедившись в том, что мое послание Вадиму было доставлено по адресу, я спокойно закрыла почту, равнодушно отвернувшись от волны утешений и липового сопереживания.
Теперь мне надо было заняться моим блогом, который я завела после того, как рукопись была отправлена в издательства. Тем самым блогом, благодаря которому роман был выпущен и который познакомил меня с людьми, так же, как и мой герой, страдавшими от саморазрушения.
Я не любила возвращаться к этому электронному дневнику, чувствуя, что предала поверивших мне, сначала восприняв их проблемы близко к сердцу, а потом полностью отстранившись от общения. Так что за комментариями к записям я не следила давно, иногда лишь вяло удаляя какие-то совсем безумные послания или рекламу. Но то, что я увидела сейчас, превзошло самые худшие ожидания.
За прошедшие два дня атмосфера в блоге накалилась благодаря посетителям, привлеченным статьей, приводящей ссылку на «скандальный дневник». Дискуссии, бурно разгоревшиеся два года назад из-за характера и поступков моего героя, вспыхнули с новой силой. И то, что творилось сейчас, не шло в сравнение с первоначальными даже самыми агрессивными комментариями.
Еще тогда некоторые читатели не восприняли выбор моего героя и осудили его. Но это были аргументированные мнения, пусть и с жесткими оценками, споры, за которыми было интересно следить. Теперь же я столкнулась с истерической и бесконтрольной волной слепой ненависти, которая захлестнула меня, едва я начала читать свежие сообщения.
Голос разума тихо и безуспешно пытавшийся шептать, чтобы я немедленно прекратила чтение, вскоре умолк. Меня не могли утешить банальные мысли о том, что все проходит, и это лишь массовая истерия толпы, поддавшейся на манипуляции журналистов, умеющих разжигать огонь беспроигрышными запугиваниями: «А вы уверены, что ваши дети сейчас в безопасности?»
Именно они – заботливые матери, любящие жены и ревностные хранительницы домашнего очага стали теми, кто проклинал от души, желая медленной смерти в муках уже не моему герою, а мне – автору преступного чтива. Часто это были даже не законченные комментарии, а обрывки мыслей, написанные с ошибками, не до конца, и все они звенели возмущением и ненавистью. Видимо, их писали на бегу, тайком от семьи, и чувства, которыми дышала каждая буква этих посланий, разили наповал.
В утешительных письмах от друзей я не нашла ни одного мало-мальски искреннего слова, а вот авторы злых комментариев были предельно честны в своих пожеланиях, которые обрушились на меня сразу, ослепляя и оглушая, лишая возможности дышать и нанося удар за ударом, один за другим. Я не могла противостоять этой разрушительной силе, даже цепляясь за высказывания тех, кто призывал успокоиться и не делать поспешных выводов. Эти слабые голоса тонули в кипящем потоке ругательств, которыми осыпали меня женщины, готовившие по утрам блинчики для любимой семьи и учившие детей быть добрыми и решать споры без кулаков.
«Как таких сволочей только земля носит?»
«Сижу у кроватки малыша и плачу… Мне страшно за него… А писательницу эту надо на электрический стул посадить… Чтобы жизнь нашим деткам не портила»
«У самой-то детей точно нет! Бездетная она! Вот и бесится, со свету сжить наших сыновей и дочек хочет!»
«Большой это грех, его уже ничем не замолишь. Бог ей судья!»
«Да расстрелять ее надо, без суда и следствия. Как при Сталине!»
«Ничего, девочки, ей это так не пройдет! Земля круглая, все вернется, все аукнется!»
«Да чтоб ты сама газа нанюхалась, дура полоумная!»
И дальше, бесконечно, одно и то же – чтоб ты сдохла, чтоб слезами матерей, чьих детей чуть не сгубила, захлебнулась, чтоб тебя расстреляли, пожизненно в камеру-одиночку посадили, руки отрубили и кислотой глаза выжгли, чтобы не писала больше всякую гадость.
Время остановилось для меня, и я чувствовала, что все глубже и глубже погружаюсь в черную воду, которая прибывала с каждым новым комментарием, заполняя собой нашу комнату, двор, весь мир. Выбраться из нее у меня не было сил. Впервые столкнувшись с такой силой массовой злобы и порицания, которые прорвали границу между экраном компьютера и реальностью, я оказалась не готова этому противостоять. Моя уверенность в собственной стойкости, в том, что мне ни по чем насмешки зазнавшихся коллег по цеху, а удары злобных критиков делают только сильнее, рассыпалась на глазах под влиянием той искренней ненависти, которой поливали меня обычные люди с улицы, те самые читатели, для которых я когда-то хотела сделать так много.
И если бы нам довелось встретиться на пустынной дороге, эта толпа возмущенных и обличающих, не думая, забросала бы меня камнями, учинив самосуд, о котором говорил Марк, а я не восприняла его слова всерьез. Но для того, чтобы сломать во мне последнюю опору, которая удерживала от отчаяния, давала надежду на то, что я выстою и смогу доказать свою правду, не нужно было даже попытки реального общения. Я была раздавлена, убита и разорвана на части каждым из этих острых, пропитанных ненавистью слов.
По-прежнему не чувствуя своей ответственности за происходящее, я понимала лишь одно – если даже читатели отвернулись от меня, значит я – никудышний писатель. И все это время я заблуждалась, думая, что в моих силах хоть что-то изменить, раскрыть и донести кому-то свои ненужные мысли и убеждения.
Нет, ничего это не было. Никогда не было. Я тоже бродила среди иллюзий, ничем не отличаясь от нашей богемной тусовки, от Мари, от Зорана. Только их фантомы назывались «Вдохновение» и «Связь с астральными мирами», а мой, самый злой и насмешливый призрак носил имя «Я могу что-то изменить в сознании людей».
Какая непростительная, пустая самонадеянность. И теперь я заслуженно несу за нее наказание.
Ну и пусть, пусть так будет. Это даже справделиво. Я не буду возражать, не буду защищаться. Я просто устала, смертельно устала и больше ничего не хочу. Не хочу доказывать, спорить, бороться, противостоять и писать больше – не хочу. Не хочу и не буду, никогда. Мне не для кого это делать. Незачем. Никто не хочет перемен. Никто не хочет новой жизни. Везде лишь эта черная вода ненависти, осуждения, неприятия. Она повсюду. Она поглотила все.
