Текст книги "Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)"
Автор книги: Таня Танич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 64 страниц)
Возможно, мне не стоило так яростно нападать на него, когда наше общение только-только приобрело черты былого доверия и теплоты. Но всякий раз мне было так обидно слышать, как о нем судачат в писательских компаниях те самые творцы, о которых Вадим откровенно и не всегда лестно высказывался. Как подобострастно лебезили они при личных встречах, дабы избежать упоминания своего измени в какой-нибудь разгромной статье или обзоре, за глаза радуясь даже самой мелкой его неудаче, язвительно называя сапожником без сапог и «всего лишь репортером».
И кто знает, может быть, этими вопросами, я затронула очень личную и неприятную для него тему, но и молчать дальше казалось мне неправильным. Я больше не хотела вредить нашей дружбе новыми недосказанностями.
Решившись поднять глаза только спустя несколько минут, прошедших в полной тишине, я снова встретилась взглядом с Вадимом. Он смотрел на меня по-прежнему прямо и спокойно, а густо падающие белые хлопья и тихо поскрипывающий под ногами снег только подчёркивали атмосферу доверия и умиротворения, установившуюся между нами.
– Что-то ты совсем меня обиженным мальчиком и жертвой нехороших дядь и тёть выставила, Алексия. Прямо диву даюсь – неужели я все ещё способен производить такое впечатление? – переспросил он и тихо рассмеялся, а следом за ним и я. Вадим не обижался на меня – это было главное.
– Или ты в тусовке наслушалась, что обо мне говорят? Так я много раз говорил и ещё повторю – плевать я хотел на этот бубнеж. А ты, как посмотрю, обижаешься за меня. Так чтобы не обижалась дальше, давай объясню тебе одну простую вещь. Я, Алексия, не писатель и никогда им не был. Мало того, не собираюсь становиться. И живётся мне с осознанием этого факта вполне счастливо, можешь поверить. У меня не было и нет склонности к этой вашей одухотворенной свистопляске с полетами в заоблачные дали, кризисами самооценки и прочей возвышенной мутотени. Если уж совсем по-честному, то иногда я смотрю на вас и радуюсь, что боженька не поцеловал меня в макушку, наградив этим вечным зудом что-то сочинять. Нет, я тоже брат-писака, еще какой писака! – Вадим с шутливой важностью воздел палец вверх. – Но я спринтер, в отличие от вас, полоумных марафонцев. Мне нужна короткая, ясная дистанция, чтобы ставить перед собой четкие и быстро достижимые цели. Мой материал не надо придумывать, сочинять или страдать над ним всю жизнь. Его можно схватить зубами, вырвать у кого-то из пасти – и все это быстро, наскоком, нахрапом, за что и люблю свое репортерское дело. И мои музы – взяточники и толстосумы, в отличие от ваших, работают стабильно, никогда мне не изменяют и заправски снабжают материалом.
Тут уже я, изначально приуныв от признания Вадима, не смогла сдержаться и рассмеялась, представив его важных коррумпированных муз за работой. А ведь верно, если хорошенько подумать, то еще неизвестно, кто кого жалеть должен. По крайней мере, я, успев хорошо познакомиться с писательской кухней, вынуждена была признать факт – провести линию, разделяющую человека творческого и сумасшедшего иногда было довольно тяжело.
– Вот умеешь ты убеждать, Вадим. Теперь я тебя послушала, и мне срочно захотелось стать нормальной и избавиться от своего писательского завихрения, – попыталась поддержать я шутливый тон беседы, но вместо этого натолкнулась на его сердитый взгляд.
– А вот об этом даже не думай. Ни в штуку, ни в серьез. Что глазами захлопала? Или успела забыть мою реакцию на твое нытье о том, чтобы бросить писать? Знаешь, Алексия… Хоть я злостный журналюга и не страдаю тонкой душевной оганизацией, но есть и во мне одна странность, никак не могу понять, в награду или в наказание. Я, как ты заметила, падок на таланты. И не просто хорошо вижу их, а нутром чую, они мне, как коту сметана. Любил и люблю людей, внутри которых ярко горит эта искра – она привлекает, будит желание вылепить в человеке крепкий хребет, который не сломается. Потому что жизнь бьет таланты, Алексия, так, как она редко бьет других. Не знаю, в чем тут причина, может это плата такая за способности выше среднего, я не копался в этом. Меня больше интересует, как сделать так, чтобы талант не потух и не протух. Я видел и такое, не один раз – отвратительное зрелище, хочу тебе сказать. И я бы очень не хотел, чтобы с тобой случилось то же самое. А ты, я вижу, уже на полпути к тому, чтобы разбазарить себя по пьянкам-гулянкам и прочей непотребщине. И это вдвойне обидно, ведь, как ни крути, а ты – самый лучший мой проект, и этот огонек таланта в тебе… Он как-то особо мне по нраву, – чувствуя, что разговор снова заходит в слишком откровенное русло, Вадим нахмурился и, сунув руки в карманы, медленно двинулся вниз по заснеженной улице. – Нет, писательница, что ни говори, а с тобой опасно общаться. Вечно скатываешься в какие-то лирические задушевности, которые ни к селу, ни к городу. Ладно, чтобы снизить градус сопливости перейдем к моему любимому методу – раздаче отрезвляющих тумаков. Давай, рассказывай, каких блох ты нахваталась без меня, будем решать, как тебя лечить.
И я почувствовала, как снова теплеет в груди, будто тот самый огонек таланта, о котором говорил Вадим, начинает разгораться после того, как едва тлел последние полгода. Час за часом пролетали незаметно – мы, продолжая разговор заходили погреться в ночные кофейни, и я постепенно признавалась Вадиму во всех своих проступках и слабостях. Так он узнал, что я совсем забросила наш сайт и давно не общалась с теми, о чьих проблемах писала в своей книге, что внутри меня – пустота, ни идеи, ни наметки на следующий роман, и все, что я пишу сейчас – лишь статьи по работе. Да и то, выходили они такими бездушными и механическими, что наш рассеянный редактор Руслан, превозмогая смущение, пытался поругать меня, но ограничился только горестными восклицаниями: «Эх, ну что же ты!» и «Ну, как же так можно, а?»
Вопреки моим ожиданиям Вадим не спешил ругать меня, лишь продолжал молча хмуриться, кутаясь в большой вязаный шарф, а после окончания моих рассказов выдал вердикт, что ситуация, конечно, запущенная, но пациент скорее жив, чем мертв. И если не захочет оживать, то придется будить его электрошоком.
Словно вторя нашим разговорам о скором пробуждении, начал просыпаться и новый день – так я с удивлением заметила, что уже светает и ночь осталась позади. Ночь, полная важных слов и признаний, в которой мы оба смогли переступить через себя, оставив позади старые обиды и страхи.
С улыбкой глядя на несмелый луч по-зимнему скромного солнца, пробившегося из-за крыш многоэтажек, мне хотелось верить, что этот рассвет – утро новой жизни. Той самой жизни, в которой я смогу собрать воедино две важные части моей головоломки – счастье с Марком и счастье творчества. И тогда картина этого сложного паззла окончательно сложится, и все проблемы будут решены.
Мы попрощались с Вадимом у моего нового дома, в квартале, к которому я так и не смогла привыкнуть и всякий раз удивлялась, вспоминая, что именно здесь я теперь живу. Он не стал провожать меня до самых дверей квартиры, и я прекрасно понимала его чувства. Точно так же Марк при переезде просто прислал за мной машину, лишь бы не заходить на территорию соперника, где все напоминало о его силе и влиянии на меня.
Когда-нибудь мне удастся решить и этот конфликт, думала я, поднимаясь в лифте и рассеянно проводя пальцами по кнопкам. Если я смогу снова начать писать, все обязательно наладится, по-другому и быть не может! В кармане, согревая и будоража радостные предчувствия, лежал сложенный вдвое листок, на котором Вадим набросал пару-тройку мероприятий, обязательных к посещению и не имеющих ничего общего с тем гламурным протиранием штанов, которым, по его словам, я занималась последние полгода.
Как и раньше, мой всесильный наставник предпочитал лечить хандру и уныние свежими впечатлениями, потому что творчество, по его давнему убеждению, могло разбудить лишь особенное настроение – то самое, которое не возникает вдруг. И я была полностью согласна с ним, безоговорочно веря, что и на этот раз его действия приведут меня к новому прорыву.
А еще через несколько часов ко мне прилетал Марк. И эта чудесная бессонная ночь, казалась мне лучшим предзнаменованием перемен, которые должны были случиться с нами. Какими они будут, как повлияют на нашу жизнь, нам только предстояло узнать. Но уже сейчас я понимала одно – если и в этот раз шаткий карточный домик моих смелых надежд рухнет, то под его обломками будет погребено все, что мне дорого. Для еще одной попытки собрать все заново у меня просто не будет сил.
Увлеченная этими радостными и тревожными мыслями, я не заметила, как задремала, положив голову на скрещенные руки за столом, которому только предстояло стать моим новым другом по писательскому делу.
Меня разбудили слепяще-яркие лучи стоящего высоко в небе солнца и Марк, проникший в нашу квартиру неслышно и тихо, словно опытный вор.
– Просыпайся, – его шепот пробежал по моим нервам, будто электрический ток. – Просыпайся, Алеша. Я вернулся, как и обещал. Видишь, как все быстро и просто.
Одного взгляда на его лицо хватило, чтобы понять, что все далеко не так просто, как он утверждал. Я сразу поняла, что Марк очень устал и тоже не спал накануне, но веселые огоньки, горевшие в глазах, лучше любых слов говорили о том, что эта разбитость – совсем небольшая цена за возможность снова быть вместе.
– А что, именно здесь теперь наша новая спальня? – успел с улыбкой переспросить он, указывая на стол, прежде чем я, не пытаясь сдержать своей радости, порывисто обняла его, едва не сбив с ног.
Наши долгожданные выходные, полные радости и счастья, снова пролетели быстро, ярко, безумно. Не успел Марк приехать – и вот ранним утром понедельника ему снова нужно улетать первым рейсом, чтобы уже через несколько часов оказаться на работе.
– Зато мы выиграли еще одну ночь, Алеша. Вот что самое главное, – с улыбкой успокоил он меня, обнимая за плечи перед зеркалом и отвлекая от попыток замаскировать круги под глазами, еще больше проступившие за эти два дня.
Но это была счастливая бессонница, напоминавшая время в выпускном классе, когда мы так же мало спали, но были полны энергии и сил. Я надеялась прийти в себя уже в редакции, где меня ждал водоворот событий и вспоминать об усталости будет некогда. Хотелось надеяться, что и Марка взбодрит новый день, но, откровенно говоря, я не очень-то в это верила. Уж очень не походила его работа, представавшая в моем воображении застенками темниц и пыточных камер, на заряжающее жизненной силой место.
Но я не хотела серьезно переживать об этом. Главнее были наши последние минуты вместе, после которых снова последовали суматошные побеги на такси, стойка регистрации и зал аэропорта, наше прощание, час полета Марка – и мое возвращение в город в шумной толчее извечных понедельничных пробок.
– Да твой дом гораздо ближе, чем кажется! – шутила я, прижимая плечом трубку мобильного к уху и пытаясь не попасть под машину, перебегая оживленный перекресток. – Мы даже на работу доберемся одновременно! Хотя нет, кажется, ты раньше… Марк! Как же так? Я забыла дома папку с пропуском и расписанием на сегодня! Придется возвращаться!
И пока он беззаботно смеялся в трубку над моей вечной несобранностью, я, развернувшись, неслась к метро навстречу толпе, высыпавшей из подземки и, с трудом проталкиваясь сквозь спешащих людей, чувствовала, что, наконец, живу по-настоящему.
А дальше суматохи и веселого хаоса стало еще больше. Но водоворот этих искрящихся, новых событий действовал на меня подобно чашке бодрящего кофе после долгой спячки. Мероприятия, которые выбирал для меня Вадим, не были в новинку, но навевали такую прекрасную ностальгию по раннему студенчеству, когда все только начиналось, что я чувствовала готовность свернуть горы.
Многочисленные капустники, литературные флешмобы и другие похожие акции снова дали толчок к тому, чтобы я вернулась к интернет-блогу, который вела несколько лет назад и забросила в последнее время. Я не гналась больше за популярностью и количеством читателей, которых растеряла за время молчания. Мне нужна была возможность выплеснуть мысли и впечатления от увиденного и услышанного, которые толкались в голове, заставляя вскакивать по ночам, чтобы записать еще одно наблюдение, пока оно не убежало непойманным.
Вадим, зачастую присутствующий в тех же местах, куда он направлял меня, наблюдал за происходящим не без удовольствия. Несмотря на то, что мы с ним не встречались вне этих мероприятий, наше взаимодействие больше не казалось нелепой подделкой под старую дружбу. Да, мы проводили меньше времени вместе, но это общение стало более глубоким и осознанным. Теперь нам не надо было много говорить, часто я понимала то, что он хочет сказать, без слов, по взгляду, мимике или неуловимо меняющимся оттенкам настроения – так легко раньше я могла читать только Марка.
Марк тоже был рядом каждые выходные до утра понедельника, иногда прилетая даже в вечер воскресенья, чтобы остаться хоть на несколько часов. Я же изо всех сил пыталась не показывать беспокойства из-за того, какие глубокие тени залегли у него под глазами, как иногда он отключается от происходящего, впадая в подобие кратковременного сна-оцепенения. Стараясь на время присутствия обеспечить ему максимум покоя, в ответ я неизменно слышала одну и ту же фразу: «Мы не в больничной палате, Алеша. Не надо ходить вокруг меня на цыпочках». Понимая, что попытки сыграть хлопочущую няньку станут лишним поводом для раздражения, а не реальной заботой, я шла навстречу его просьбе и старалась сделать все возможное, чтобы он не скучал и ни о чем не волновался.
Как когда-то в послешкольное лето перед нашим расставанием, по вечерам он любил прилечь ко мне на колени, и я, рассеянно перебирая пальцами его волосы, рассказывала последние новости нашего сумасшедшего мирка. Так, от меня он узнал, что Зоран нашел себе нового американского спонсора и пишет сценарий фильма про Николу Теслу, а Мари переживает очередной кризис. А еще по совету вездесущего Зорана она собирается остричь волосы для улучшения связи с космосом и укрепления канала, по которому льется вдохновение. Иногда у Марка не хватало сил даже рассмеяться над моими шутливыми байками, но я знала – именно эта атмосфера дурашливой беззаботности питает и поддерживает тот упрямый огонь, который всегда горел в нем и не раз доказал, что сил и упорства ему хватит на то, что для другого человека казалось невозможным.
Несколько раз, когда его рабочие будни выдавались не такими изматывающими, Марк даже выбирался со мной на творческие вечера и тусовки. Он иронично отмахнулся от рассказов о том, что это все совсем другое, и я больше не потащу его в пресыщенную компанию надутых индюков. И что необходимость выбираться в свет и общаться с людьми – это рабочие моменты писателя, без которых невозможны новые впечатления, а, значит, и рождение нового замысла.
Похоже, все мои знакомые были для него на одно лицо, и он не видел разницы между бессмысленными посиделками в барах и литературными вечерами, презентациями или флешмобами. Перед его глазами снова проходила пестрая толпа разношерстного народа, занятого всякой чепухой, вроде громкого чтения со сцены странных стихов или же откровенного дуракаваляния – участия в живых инсталляциях и авангардных спектаклях.
В свою очередь мир, к которому Марк не испытывал ни малейшего доверия, принимал его с такой же настороженностью. И если в новых кругах общения у меня вскоре появилось множество знакомых, с которыми мы обдумывали и планировали общие проекты, советовались и помогали друг другу, то Марк по-прежнему оставался в стороне. У него так и не возникло желания попытаться приобщиться к происходящему, да и новые друзья выражали только радость от того, что мой нелюдимый спутник предпочитает упрямо держать дистанцию.
– Ты знаешь, он ничего не говорит, не делает, но молчит так, что у меня мороз по коже, – как-то в порыве откровенности заявила моя напарница по проведению вечеров открытого микрофона, где каждый желающий мог выйти на сцену и почитать свои творения. – Ты только не рассказывай ему о том, что мы тут делаем. Он точно сделает так, чтобы нас цензура запретила.
– Но… – озадаченная подобным опасением, возразила я. – У нас давно нет цензуры. Нас никто не сможет закрыть.
– Пусть нет. Не знаю, не нравится мне это! Он точно что-то сделает. Налоговую на нас напустит. Или санстанцию. Где ты говорила, он у тебя работает?
Понимая, что один только звук страшного слова «прокуратура» способен усугубить ситуацию, я дипломатично замяла вопрос пространными рассказами о том, что Марк – начинающий бизнесмен и все, чем он сейчас занят – это отцовское наследство. Поэтому и бывает со мной так редко.
– Вот и хорошо, что редко. Можно даже еще реже. Можно даже не приходить совсем. Ему же не нравится здесь, понимаешь? Что ты его за собой таскаешь? Как только увижу этот его немигающий взгляд – прямо в дрожь бросает. Так и кажется, что мысленно он представляет, как все здесь горит. Или рушится. На нас падает потолок и хоронит навсегда под обломками. Была бы у него возможность, он бы так и сделал – поджег здесь все, или сломал! И вообще, Алекси! – называя меня новым именем, которое быстро приросло ко мне в новой компании, добавила она, – как ты с ним живешь? Тебе не страшно, что он тебя ночью, например, задушить может, пока ты спишь?
Удержаться от смеха из-за столь нелепого предположения мне помогла лишь горечь осознания, что я в который раз пытаюсь пробить лбом каменную стену. Марку все так же не нравилась моя жизнь, под каким бы соусом я ее ни преподносила – под возвышенно-богемным или под неформально-альтернативным. Он, как и раньше, просто терпел мои привычки, и попытки вовлечь его в новую компанию не спасали ситуацию. А ведь я всего лишь хотела показать, что просто живу – активно и весело, так, как мне нравится, и пусть мы снова часто видимся с Вадимом – стыдиться и скрывать мне нечего.
Но все мои благие намерения обернулись очередным угрюмым и безрадостным компромиссом. Даже новая встреча Марка и Вадима, которой я побаивалась, помня об их искрометном взаимодействии в вечер знакомства, прошла подозрительно спокойно и неестественно буднично.
Они всего лишь поприветствовали друг друга парой скупых фраз, приправленных сдержанными кивками, и разошлись по разным углам. Марк отправился и дальше удручающе воздействовать на моих друзей, которые от его молчаливо-тяжеловесного присутствия начинали путать слова или неестественно громко смеяться, или, разогревшись алкоголем, вести идеологические споры, от которых он неизменно уклонялся. Вадим же проследовал на свою территорию у бара, где вокруг него быстро образовался веселый шум-гам с громкими взрывами хохота, бодрым звяканьем бокалов – кажется, там даже начали играть в извечную игру «Пей до дна, как только кто-то скажет слово «типа». Через подобную практику избавления от слов-паразитов в свое время прошла и я, пока писала роман, и по выходным Вадим выводил меня в свет прогуляться.
Чувствуя, как от мимолетного воспоминания на губах заиграла улыбка, я, тем не менее, продолжала наблюдать за ними, не теряя бдительности. В том, что это перемирие – явление временное и крайне зыбкое, сомнений у меня не было.
Марк и Вадим по-прежнему напоминали мне генералов двух враждующих армий, которые, уступив давлению обстоятельств, пошли на встречу на нейтральной территории. Ни на секунду не забывая о присутствии друг друга, они изредка обменивались короткими и острыми взглядами, словно прицениваясь, не собирается ли противник перешагнуть установленную границу, не позволяет ли себе лишнего, не думает ли бросить вызов и разрушить хрупкий мир, которым, по их мнению, не стоило дорожить. Ведь оба придерживались твердого мнения, что честная война лучше худой дружбы.
Но событий, способных разбалансировать эту шаткую стабильность, пока не происходило.
Если Марка и напрягал мой интерес к проектам Вадима, которыми я все же старалась не слишком увлекаться, то он не показывал этого. Если Вадим и злился из-за того, что я иногда нарочно отстранялась от интереснейших событий, чтобы побыть дома с Марком, он тоже не давал мне об этом знать ни словом, ни взглядом. Казалось, они берегли силы, чтобы не распыляться по пустякам и лишь при серьезном, обстоятельном случае сказать свое веское слово.
