Текст книги "Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)"
Автор книги: Таня Танич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 56 (всего у книги 64 страниц)
Часть 4
Глава 1. Новый старый город
Когда вернулся Марк, на моем лице не осталось ни единого следа недавно пережитой бури сомнений и отчаяния. Я даже не сказала ничего о том, что обнаружила его маленькую уловку с ключами, которые он по-прежнему держал у себя в кармане, обе пары. В чем-то он обманул меня этой повышенной мерой предосторожности – но ведь и я закономерно обманула его, пытаясь сбежать в его отсутствие.
Теперь мы оба были квиты, и ворошить противоречия, ставшие лишь тенью прошлого, не имело смысла. Недавнее настоящее старело на глазах, превращаясь в пыль с удивительной скоростью. Картины окружающей реальности опадали вокруг меня, словно лоскутья старых, рассыпающихся в прах обоев, когда мы выносили чемоданы, сумки и оставшиеся коробки багажа вниз, когда Марк оставлял присвоенные себе две пары ключей в будке консьержа, когда наше авто, буднично и уверенно, словно мы в очередной раз отправляемся за продуктами, выезжало на проезжую часть, когда мимо в последний раз проплывали дома, деревья и знакомые улицы, на которых мирно прогуливались люди – для них сегодняшний день ничего не значил и был одним из многих таких же в череде жизни.
Я смотрела на все это со спокойным любопытством наблюдателя, который возвращается домой после долгого путешествия. И, лишь когда мы проезжали по набережной мимо киевских мостов, я вдруг не выдержала и заплакала. Казалось, все, о чем я жалела в тот момент – это только о том, что в нашем городе нет таких больших и величественных сооружений, а всего лишь небольшие и хлипкие мостики через уютно журчащие речки и пруды. Но, на самом деле, я просто не смогла без слез попрощаться с городом, который давно стал мне лучшим другом.
Марк, без слов понимая, что происходит, привлек меня к себе, продолжая напряженно смотреть на дорогу, как обычно, забитую машинами, несмотря на выходной.
– Ничего, Алеша, – стараясь сдержать волнение, которое передалось ему от меня, в который раз повторил он. – Осталось потерпеть еще немного. Знаешь, о чем я жалею сейчас? О том, что не додумался взять вертолет, который бы доставил нас сразу на загородную трассу, чтобы избавить тебя от всего этого.
От этой крайне необычной идеи я не выдержала и рассмеялась сквозь слезы.
– Да ну, какой еще вертолет? Не надо, Марк. Я же знаю, ты не доверяешь местным пилотам. Ты уверен во всем только, когда сам за рулем. А водить вертолеты ты еще не научился. Ну и, кроме того, это было бы слишком пафосно! У нас только олигархи и их жены на вертолетах через пробки летают, да и то не все. Не так уж это и легко провернуть.
– Не вижу никаких сложностей, – довольный переменой моего настроения, с улыбкой ответил Марк. – Пусть я не олигарх – потому что ненавижу это слово, да и прокурорские погоны обязывают. Но я, как ни крути, сын олигарха. Так что смогу организовать тебе любые прогулки и развлечения, какие захочешь. То, что доступно женам олигархов, будет доступно и моей жене тоже. Кстати, хорошо, что отец не успел тебя удочерить. Могла возникнуть ненужная неразбериха при оформлении документов. Теперь же ты без особых проблем сможешь носить фамилию Казарина. Ту, фамилию, которая давно должна быть твоей.
Только немой шок от воображения лица Виктора Игоревича, узнающего, что сбывается один из страшнейших его кошмаров, и та самая безродная замарашка, которую он нашел, отмыл и ввел в семью ради краткосрочного выгодного предприятия, станет законной представительницей его семейного клана, помешал мне вскрикнуть от удивления.
– Марк, ты серьезно? – только и смогла переспросить я, чувствуя, что язык едва слушается меня. – Папочка же… Да он в гробу перевернётся от того, что моя сомнительная грязная кровь может смешаться с его благородными генами, подтвержденными генеалогическим деревом, которое он купил за немалые, между прочим, деньги! Я понимаю, что глупости говорю, но мне действительно страшно, что он восстанет и начнет нам являться… призраком! Лишь бы этого не случилось, и я не стала матерью твоих детей и его, соответственно, внуков, которым теперь не стать маленькими чистокровными графьями, а еще лучше – принцами затерянных королевских династий!
Марк, несмотря на сложный поворот, который давно не любил из-за постоянных дорожных нарушений, громко рассмеялся, и даже залихватски подрезал другого водителя. Эта беседа, без вечных споров о моих друзьях и моем творчестве, все больше напоминала разговоры нашей школьной юности, и настроение с каждой секундой у него становилось все лучше.
– Насчет призрака я не подумал, честно. Но уверен, мы с этим справимся. Мы со всем справимся, обещаю. Только, Алеша… Я не хочу пока даже думать о детях. Я с трудом представляю себе отцовские чувства и не уверен, что смогу любить кого-нибудь ещё. В чем-то я боюсь повторить нашу с тобой историю и не хочу смотреть, как еще один ребенок растет изгоем в собственной семье. Но в то же время, если в будущем ты захочешь ребенка – я не буду против. Да, есть вероятность, что родитель из меня выйдет бесчувственный, но ты-то не моя мать. И наш ребенок никогда не будет обделен любовью. Но только не сейчас. Не сразу. Я так долго ждал, пока останемся только мы вдвоем, что не хочу делить тебя ни с кем. Даже с нашими детьми.
– Да нет, нет, Марк, что ты! Конечно же, не так быстро… – горячо поддержала его я, едва соображая, в каком сумасшедшем темпе продолжает меняться моя жизнь. – Господи, да какие дети! Я тут только пытаюсь свыкнуться с мыслью о том, что мы скоро поженимся! Ведь это же ты мне предложение сделал, да?
– Нет, Алеша, не предложение. Меня воротит от этих пошлых брачных традиций, которые больше напоминают спектакль с никуда не годными актерами. Я просто поступаю единственно правильным способом, который может быть. Беру тебя в жены. Тут нет никаких вопросов, никаких оговорок. К чему ломать комедию? Между нами и так все давно решено.
– Ну да, ты меня даже не особо спрашиваешь, – согласилась я.
– Зачем спрашивать о том, что правильно и что должно произойти? – его недоумение было предельно искренним.
Я не нашла, что на это возразить и какое-то время мы просто ехали, молча глядя на дорогу. Марк снова оказался прав – теперь все события происходили единственно возможным способом – только так, как должно было случиться.
В наш старый новый город мы въезжали ближе к полуночи, когда совсем стемнело. Проснувшись за несколько минут до полной остановки, я не смогла оценить, насколько новая реальность, к которой мне только предстояло привыкнуть, отличалась от картин, оставшихся в моей памяти.
На первый взгляд все было прежним, но в то же время, неуловимо новым, непонятным – и пышные каштаны с листьями, похожими на смешные огромные лапы, и лунный свет, серебрящий большой старый двор, совсем как тот, в котором мы жили до переезда в особняк Виктора Игоревича, и даже оглушительное стрекотание сверчков, выводивших трели будто не из дня сегодняшнего, а из давно ушедшего прошлого.
Я была очарована этой странной игрой между вчера и сегодня, с недоверчивым удивлением озираясь по сторонам, пока Марк выгружал из машины наши вещи. Параллельно я пыталась угадать, в каком квартале мы находимся, и с удивлением обнаружила, что за шесть лет из памяти стерлись даже самые мелкие зацепки, по которым я могла ориентироваться в когда-то хорошо знакомых местах. Даже названия улиц я помнила с трудом, путая их с киевскими проспектами и переулками.
На первый взгляд наше новое место жительства казалось замечательным. Выбирая квартиру и дом, где нам предстояло жить, Марк еще раз доказал, насколько хорошо знает мои вкусы и как точно умеет угадывать все признаки идеального мира, который был бы полон счастья, если бы только… Впрочем, я дала себе слово больше не думать, не жалеть о прежней жизни – теперь это действительно не имело смысла.
Продолжая разглядывать наш новый дом, я не смогла удержаться от того, чтобы не залюбоваться красивым фасадом и резным кованым навесом над высокой дверью старинного подъезда. Казалось, здесь не хватает только старомодного, мелодично позвякивающего колокольчика, а, возможно, много лет назад, он действительно висел у входа. По стенам здания вилась вычурная лепка – подойдя ближе, я смогла рассмотреть сплетения колосьев, звезд и серпов с молотами. Это вызвало у меня грустную улыбку – даже старая советская символика, такая привычная во времена нашего детства казалась теперь неестественной, словно потертый театральный реквизит из пьесы, давно потерявшей актуальность.
Эта нарочитая состаренность, явная отсылка к прошлому еще сильнее подчеркивала желание Марка вернуть наши детские мечты и то время, когда мы еще не научились жить друг без друга. Вчерашний день, застывший в этом помпезном, взмывающем ввысь доме, выглядел обманчиво живым, призрачно-реальным, словно стрекоза в янтаре. На самом деле от него давно осталась лишь оболочка, хрупкая, как музейный экспонат, который безжалостное настоящее продолжало медленно разрушать.
И лишь слабый, едва уловимый запах водоема не дал мне вовлечься в тревожные, полные непонятной обреченности мысли. Радостно встрепенувшись, я вдохнула полной грудью, стараясь впитать в себя ощущение близкой воды, которую очень любила со времен жизни в приюте, где рядом с нашим корпусом текла небольшая речушка. Именно туда я сбегала через хлипкий заборчик, как только научилась понимать, что запреты взрослых можно обходить, именно там любили отдыхать мы с Марком, будучи школьниками, именно оттуда, от большого раскидистого дуба у реки, я ушла во взрослую жизнь, чтобы никогда не возвращаться.
Но… так ли уж никогда? Мне вдруг захотелось посмотреть, что стало со всеми местами, отпечатавшимися в моей памяти, пройти по улицам, на которых осталось наше беспечное детство. Может, не стоило давать волю страхам, разбуженным неизвестностью и темнотой? И столкновение с прошлым не будет похоже на встречу с бесцветной тенью ушедших дней, а разбудит внутри старую уверенность в том, что впереди нас ждет только счастье, и пока мы вместе – любые трудности нипочем.
Обернувшись к Марку, продолжавшему напряженно следить за моей реакцией, я облегченно выдохнула и ободряюще улыбнулась ему – мне нравилось здесь.
Первый шаг через порог нашего дома мы оба сделали в прекрасном настроении – я все пыталась отобрать у Марка хоть какую-то сумку или небольшой пакет, чтобы помочь занести вещи наверх, а он упорно сопротивлялся, с негромким смехом отбиваясь от моих попыток.
– Куда подниматься? Выше? Еще выше? Марк! Ты специально купил квартиру на верхнем этаже, чтобы наш въезд с этой кучей вещей тебе точно запомнился? – в нетерпении, то взбегая вверх по ступенькам, то спускаясь вниз, продолжала сыпать вопросами я.
– О куче вещей я тогда не имел ни малейшего понятия, Алеша. Но, если бы мне пришлось принимать решение сейчас, я бы серьезно подумал… И выбрал бы то же самое. Когда посмотришь на вид из наших окон, поймешь, почему я это говорю.
И он, как всегда, оказался прав. Несмотря на то, что в прежней квартире единственное, что мне нравилось – это вид на два днепровских берега и на мосты, соединяющие их, картина, представавшая перед нашими глазами в новом жилище, завораживала до безмолвно-восхищенного состояния.
И пусть перед нами простирался не могучий и величественный Днепр, а небольшая, вьющаяся точно змейка, речушка с прилегающими к ней прудами и озерцами, но это природное раздолье не ограничивали ни мосты, ни высокие здания мегаполиса, вечно соперничающие с горизонтом и стремящиеся зачеркнуть его геометричностью линий. Живописный пейзаж, раскинувшийся внизу, покорял бесконечностью, невесомостью, стремительной и неудержимой свободой.
Понимая, что сейчас, при свете уличных фонарей я вижу лишь сдержанную, серебристо-серую картину, и по-настоящему ее красота проявится с первыми лучами солнца, я представила, как все вокруг меняется и на смену приглушенным оттенкам приходят яркие утренние краски, а зелень парков и скверов становится похожей на безграничное море, в островках которого прячутся крыши таких же уютных домов, как наш.
Я наслаждалась этим потрясающим видом, стоя на небольшом крытом балконе, куда Марк провел меня сразу же, как только мы вошли в квартиру, заговорщически прикрыв руками глаза и не включая свет. Такая таинственность была совсем не в его стиле, и я лишний раз убедилась, как тщательно он готовился к моему приезду, как сильно хотел, чтобы я чувствовала себя здесь спокойно и радостно.
Мне действительно нравилось это место – стеклянные стены балкона создавали иллюзию отсутствия преград между нами и близким небом, к которому можно было дотянуться рукой, потрогать утренние облака, а ночью – протянуть ладонь и собрать в нее звезды. Последний раз я испытывала подобное ощущение лишь в своей старой комнате-мансарде в доме Виктора Игоревича – и вот опять, в который раз за такое короткое время, мне показалось, что вчерашний день возвращается. Но это больше не пугало и не казалось противоестественным.
Наша первая ночь в этом доме выдалась такой же серебристо-сказочной и нежной, пьянящей и размывающей связь с реальностью, как и лунный свет за окном. Мы не стали зажигать верхний свет, чтобы начать раскладывать вещи, разрушая очарование полумрака, стирающего очертания и так незнакомых предметов. Нам нравилось это ощущение тайны, размытости, непринадлежности ни месту, ни времени – только друг другу. Очень скоро мы перестали понимать, когда и где находимся, кто мы – прежние подростки, случайно попавшие в свои взрослые мечты, или взрослые, вернувшиеся в беззаботные дни и ночи юности. Нас больше не заботили никакие проблемы или вопросы, главное – мы были вместе, всегда. И мы были дома.
Пришедшее на смену ночи утро, вопреки моим тайным страхам, не разрушило атмосферу удивительного наваждения, а лишь подкрепило её. Проснувшись, я cмогла, наконец, в деталях рассмотреть ту самую белую комнату, к которой стремилась с самого детства – и вот она была в моем распоряжении, такая же, как я и представляла. Абсолютно пустая, теплого молочно-белого цвета, с огромной стереосистемой, покрытая мягким уютным ковром, заменившим нам кровать прошлой ночью. Казалось, это было самое безмятежное место в мире. Именно к ней примыкал балкон, похожий на смотровую площадку между землей и небом, сквозь прозрачные стены которого радостно улыбалось солнце нового дня.
– Она точно такая, как я хотела, – осматриваясь уже при утреннем свете, восхищенно прошептала я. – Ты как будто заглянул внутрь моего сознания, увидел там эту картинку и перенес ее в реальный мир.
– Тебя это все еще удивляет, Алеша? – расслабленно улыбаясь, Марк перевернулся на спину и потянулся за одеждой. – Я уже давно смотрю внутрь твоего сознания. Теперь, когда нам не мешают посторонние люди, это очень легко.
– А как ты объяснил рабочим эту свою идею? Такое помещение выглядит немного странно… Не возникло ненужных вопросов? – пытаясь не дать свернуть разговору в русло прошлых проблем, не унималась я.
– Да нет. Наоборот, после золоченых колонн и статуй, которые до сих пор так любят местные богачи, эта идея показалась им довольно аскетичной. И выполнили заказ они быстро – всего лишь покрасили стены и положили ковер. Когда я покупал эту квартиру, она и так была в хорошем состоянии – заходи и живи. Переделывать пришлось только эту комнату и немного мой кабинет. Хотя, ты угадала, – его глаза весело блеснули, – без сюрпризов не обошлось. В конце я узнал, что рабочие приняли меня за художника и решили, что здесь будет моя мастерская. Уж очень тут свет хороший. Ну и все эти пейзажи, – небрежным взмахом руки он указал в сторону балкона. – Я не стал их разочаровывать и рассказывать о себе правду. В конце концов, во мне еще никто никогда не подозревал творческую личность.
Тут уже я не могла сдержать смех, живо представляя себе Марка в роли художника, творящего шедевры в этой комнате-мастерской.
– Кроме того, тут все только для тебя. Моя комната совсем другая. Пойдем, покажу ее, – поднявшись на ноги, Марк протянул мне руку, привлекая к себе и помогая надеть свою футболку. – Пойдем-пойдем. Оценишь контраст. После твоих белых стен у меня там настоящая темница. Но мне нравится, если честно.
Марк был прав – его кабинет выглядел самой нелюдимой, закрытой и едва ли не мрачной комнатой их всех, что я видела. Казалось, с самого порога стены начинали выдавливать незваного гостя, а расставленные в строгом порядке книги, папки и канцелярские принадлежности вызывали желание никогда к ним не прикасаться, чтобы не нарушать эти музейные пропорции. Окна в комнате тоже, по всей видимости, были, но тяжелые шторы надежно укрывали солнечный свет, охраняя полумрак и приятную прохладу.
– Добро пожаловать в мой мир. Не думаю, что он тебя удивит, но желание почаще бывать здесь тоже вряд ли возникнет, – иронично откомментировал Марк процесс знакомства с его комнатой.
– А мне нравится… Здесь есть своя красота, – зачарованно протянула я, останавливаясь напротив полок из темного дерева и проводя пальцами по корешкам вплотную расставленных книг. – Легко влюбиться в мою комнату, когда она такая радостная и светлая, а вот попробуй разгляди красоту в мрачности… Но кто скажет, что ее там нет? Только тот, кто не умеет видеть суть вещей. Да, это очень красивое место, Марк. Я бы хотела почаще бывать здесь с тобой. Разве что… – я осеклась от его пристального и заигравшего непонятными искрами взгляда, – разве что ты сам рад будешь меня здесь видеть, и я не буду мешать.
В следующую секунду он порывисто обнял меня, будто только сейчас понимая, что мы, наконец, прибыли в последнюю точку нашего извилистого пути. И больше некуда бежать, некуда прятаться, некуда спешить – мы отсекли все и всех. Похоже, это и была та самая заветная мечта Марка, к исполнению которой он шел и в осуществление которой только сейчас начинал верить.
Его следующие слова подтвердили мою догадку:
– Теперь ты понимаешь, почему я не смог отпустить тебя еще тогда, когда решил, что мы живем по-разному и никогда больше не встретимся? Глупый вопрос, конечно же, ты всё понимаешь… И прекрасно знаешь, что никого больше я не смог бы привести даже на порог этого дома. И совершено точно, никто бы не захотел здесь со мной остаться. Никто, только ты. Понимаешь?
И опять ощущение болезненного и пугающего счастья накрыло меня – странная тревога не спешила отступать и по-прежнему сопровождала каждую нашу минуту вместе. Все было слишком хорошо. А я не один раз уже успела убедиться в том, что самые лучшие и ясные дни бывают только перед бурей.
Но буря не разразилась ни завтра, ни послезавтра, ни в ближайшие несколько месяцев. Даже когда Марк вернулся на работ и стал возвращаться домой очень поздно, так, что мы виделись только по вечерам – ощущение умиротворения не спешило отступать. Я не переживала из-за того, что каждое утро, выпив кофе и позавтракав, он берет свой кейс с бумагами, превращаясь в сурового и отстраненного незнакомца, и уходит навстречу неизвестной мне жизни, в которой его окружают неизвестные мне люди, проблемы и вопросы, которыми он не спешил делиться. Я не могла и не хотела ревновать Марка к его миру, несмотря на то, что он всегда делал это по отношению к моему окружению. Ведь возвращался он всегда ко мне, в наш дом, и не проходило и пары минут, как непроницаемо-сосредоточенное выражение на его лице сменяли радость и спокойная расслабленность.
Дни напролет я была предоставлена сама себе, и первое время просто наслаждалась штилем и отсутствием необходимости ломать голову над какими-либо проблемами. Сначала я привыкала к нашей новой квартире и часами пролеживала на уютном полу своей пустой комнаты, слушая музыку и наслаждаясь шумом осеннего дождя за большими балконными витражами. Потом пришел черед всех тех книг, которые от нечего делать я скупила в последний год жизни в столице и ни одну из них так и не прочитала.
Первые несколько месяцев я читала запойно, по три-четыре романа в неделю, стараясь заглушить неясные порывы проанализировать сюжет и литературные привычки авторов. Нет, я собиралась когда-нибудь вернуться к писательству. Но чуть позже. Не сейчас. Но пока я хотела побыть именно читателем, без единой мысли о том, что когда-то сама писала такие же книги, вернее, всего единственную. Одну.
Всякий раз, когда я задумывалась над тем, не рано ли так расслабилась и отошла от творчества, то вспоминала слова Марка о том, что и одной честной книги достаточно, чтобы считать свой долг выполненным – и мысленно соглашалась с ним. Когда меня волновало множество тем, я откровенно и открыто писала о них. Теперь же меня не тревожило ровным счетом ничего, поэтому… Я могла позволить себе жить без потрясений, наслаждаться красотой и неповторимостью каждого дня. В этом не было ничего страшного, отдыхать и расслабляться мне действительно нравилось. Я имела на это полное право.
Когда вдруг резко закончились мои книги для чтения, я попробовала приняться за те, которые стояли у Марка в кабинете. Но историческая и военная документалистика, мемуары и письма неизвестных мне, но, несомненно, великих деятелей прошлого не вызывали ни особого энтузиазма, ни желания продолжить знакомство с их суждениями о реформации государства и политической системы. И, чтобы не дать зародиться скуке, чувству, которое внушало мне страх еще со времен студенчества, я нашла новую замену запойному чтению, которое не могло продолжаться вечно.
Этой новой отдушиной стали длительные прогулки по городу.
Я и до этого выходила с Марком прогуляться, но ненадолго – все свободное время, которого у него и так было немного, мы старались проводить вдвоем, в нашей квартире. Поэтому за несколько месяцев, прошедших с момента возвращения, я так и не успела заново узнать город. Теперь же мне хотелось, наконец, приняться за изучение новых-старых улиц и кварталов, съездить в районы, которые я помнила ребенком, узнать, что с ними случилось и как они выглядят. Уж на что-что, а на нехватку времени я пожаловаться не могла. Теперь у меня его было сколько угодно в запасе. Целая вечность.
Несмотря на то, что Марк настаивал на том, чтобы на время прогулок я брала такси, мне категорически не нравилась эта идея. Я не нуждалась в том, чтобы отстранённо наблюдать чужую жизнь из окна машины. Мне нужно было вновь почувствовать сам дух города, его дыхание и настроение людей, населявших его. Я очень хотела, чтобы он, наконец, обрел хоть какое-то лицо и форму в моем представлении. Ощущение себя словно в вакууме посреди аморфной, непонятной среды меня все больше и больше пугало.
Лучше поездок на общественном транспорте для внедрения в заботы и хлопоты моего нового мира не могло быть ничего – и я выбрала именно их. Теперь каждое утро, поцеловав Марка перед уходом на работу, следом убегала и я. Поначалу ощущение новизны, старой сказки, переигранной на новый лад, захватывало меня. Я удивлялась давно забытому чувству того, что вокруг нет ни одного знакомого лица, и люди, озабоченные своими проблемами, смотрят сквозь меня. От этого я чувствовала себя человеком-невидимкой, свободной и способной делать все, что хочу, идти куда хочу, открыто смотреть и наблюдать за кем хочу.
Но вскоре мне стало не до смеха. Я действительно начала ощущать себя несуществующей, без единой зацепки за настоящее, как будто время вдруг забыло обо мне и захотело перевести наши игры в невидимку в серьезное русло. Я не находила ничего, ровным счетом ничего знакомого или напоминающего мне о прошлом. За время моего отсутствия город стал совсем другим, стряхнув с себя пыль камерной неторопливости – жизнь вокруг клокотала и бурлила, вот только я по-прежнему находилась в стороне от нее.
На знакомых когда-то улицах возвышались новые здания, кинотеатры и развлекательные центры, изменившие их облик до неузнаваемости. Наш старый двухэтажный приют давно закрыли, долгое время полуразрушенное здание пустовало и лишь недавно там возобновились работы по сносу и строительству. Об этом предупреждал меня Марк в первые дни после приезда, и я считала себя готовой к восприятию этого факта. Но, впервые взглянув на руины, когда-то служившие мне домом, на месте которого теперь зычно кричали активные прорабы и работали строительные бригады, я испытала чувство, будто бы кто-то всемогущий пытается стереть меня ластиком с белого листа жизни.
На прилегающем к стройке большом стенде красовался план современного жилого комплекса, и я понимала, что так тому и быть – это место больше не хранило ни одного из ярких моментов, которые я здесь пережила. Оно было пустым. Его прошлое развеяла по ветру совсем другая эпоха, которая царила тут – шумная, и активная. Все это пришло на смену уютной неспешности, золотистому очарованию вечеров и наших смешных детских праздников, на которых, поскрипывая иглами старых приемников, играла на пластинках забытая всеми музыка.
К дому Виктора Игоревича я приближалась уже с меньшей опаской, и сердце почти не щемило в груди. Все-таки, я не питала к нему особой привязанности, главным в этом помпезном особняке для меня всегда была возможность оставаться рядом с Марком. И не было причин грустить о том, что семейное гнездо Казариных оказалось разоренным, опустошенным и переданным в руки других людей самим наследником рода, который, по иронии судьбы, должен быть стать новым главой этого дома.
Я снова смотрела на знакомые стены – и пусть они не превратились в руины, как мой приют, но видела перед собой уже другой дом. Ничего из знакомых картин не вызывало отклика – ни ворота, у которых когда-то прощались мы с Марком, ни видневшийся из густых ветвей заснеженных деревьев небольшой балкончик, на котором любила пить утренний кофе Валентина Михайловна, а Виктор Игоревич, сидя рядом в плетеном кресле, просматривал свежую прессу, выискивая упоминания о себе на первых полосах. И даже окна моей комнаты-мансарды, выходившие на парадную сторону, выглядели безжизненными пустыми глазницами. Похоже, мое бывшее жилище превратилось в чердак и свалку ненужных вещей, как того изначально хотела Валентина Михайловна.
Марк действительно сделал то, о чем говорил сразу после нашей встречи – стер память о своей семье, все следы их жизни, все напоминания. Будто бы и не было никакого родового гнезда Казариных, званых вечеров его прекрасной хозяйки, великих планов его главы, минут его славы и часов его побед, пережитых здесь. Даже теням его родителей не нашлось места в новых реалиях. Отныне все здесь было совсем иным.
Я не могла судить Марка за чрезмерную жестокость, за то, как он обходился с памятью людей, которые его никогда не любили – но только сейчас в полной мере осознала леденящую глубину его мести и почувствовала суеверный страх. Меня не пугало его намерение сначала разрушить, а потом перестроить под себя империю собственного отца, но желание убрать и зачистить даже слабые воспоминания о семье, сделать так, будто бы этих людей никогда и не было, будило внутри тревожные предчувствия. Ведь главным напоминанием о жизни родителей был и оставался сам Марк, и меньше всего на свете мне хотелось, чтобы его разрушительная энергия обернулась против него же.
И даже посещение нашей бывшей, самой лучшей в городе школы, которая все так же действовала и процветала, не смогло приглушить чувство потерянности, которое разрасталось во мне все сильнее. Внешне здание осталось таким же, разве что с обновленным фасадом, новыми окнами и еще более внушительными и роскошными входными дверями. Но само настроение и дух в школьном дворе царили уже другие. Ученики не носились, громко визжа по двору под окрики преподавателей из окон учительской – теперь они сидели группками на недавно установленных лавочках, заглядывая друг другу через плечо в экраны мобильных телефонов, на которых они играли, обменивались сообщениями и слушали музыку.
Новый век полностью вступил в свои права, зачеркивая порядки старого и всех тех, кто был к ним так привязан.
Каждый раз после всех этих неутешительных открытий я спешила назад, домой, чтобы успеть к возвращению Марка – единственного человека, который никогда не смотрел сквозь меня, и только в его глазах я могла увидеть свое отражение и понять, что я – не пустое место, не блеклая тень, а живой человек. И я все еще существую.
Марк видел, что возвращаюсь после своих ежедневных поездок я в подавленном состоянии, но списал это на то, что я слишком много времени провожу одна. Поначалу он пытался решить эту проблему, принося домой подарки, способные меня развлечь – от забавных безделушек до дорогих вещей вроде современного фотоаппарата с полным набором аксессуаров к нему. Я понимала, что таким образом он не просто проявляет знаки внимания, но и хочет помочь найти новую интересную сферу, дело, которое бы увлекло меня и подбодрило.
Я сама чувствовала в этом острую необходимость, потребность сделать хоть что-то, как-то проявиться, зацепиться за реальность, которая продолжала упрямо игнорировать меня. С каждым днем мне все тяжелее было чувствовать себя никем и ничем, слепым пятном, сквозь которое смотрели десятки и сотни незнакомых глаз. И воцарившаяся вокруг предновогодняя суматоха только подчеркивала мою непричастность к общему праздничному оживлению.
Продолжая бродить по освещенным гирляндами кварталам, я все чаще вспоминала похожие дни из прошлого – как в зимние каникулы без взрослых мы с Марком впервые почувствовали себя свободными, в полной уверенности, что ничто не помешает нам быть вместе, всегда счастливыми. Как спустя год по таким же радостным предновогодним улицам гуляли мы с Ярославом, обсуждая наши великие планы, играя в снежки и пиная носками ботинок непослушные ледышки, разлетавшиеся вдребезги от ударов о бордюры. Как в похожие снежные и морозные вечера я спешила с работы домой, где меня ждал Вадим с готовым вердиктом по последней написанной главе, и мы долго спорили, шутили и смеялись, обсуждая мою рукопись и последние новости из жизни друг друга. Как совсем недавно я готовилась встретиться с Марком на новогодней вечеринке в шумной «Квартире Йоханнеса» в полной уверенности, что мне удастся увлечь его богемной жизнью. Чувствовать себя в гуще событий, быть причастной к чему-то масштабному, к бурлящей энергии множества людей, казалось мне тогда таким естественным состоянием, что я могла даже позволить себе устать от всего этого и помечтать о сладком одиночестве.
И вот я его получила. Если бы не Марк – я была бы совсем одна. Впрочем, я и так была одна большую часть времени, несмотря на то, что возвращался он всегда с горячими объятиями и искренним интересом к тому, что произошло со мной за день. Я изо всех сил старалась не выдавать, не выплескивать из себя эту пустоту, и шутила, рассказывая о том, где побывала сегодня и о забавных случаях, увиденных на улице. Случаях, произошедших не со мной.
