Текст книги "Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)"
Автор книги: Таня Танич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 64 страниц)
Глава 7. Правда
На самом же деле, хоть я искренне переживала из-за решения Марка и реакции Виктора Игоревича на его планы, были и другие, тайные поводы для волнения, которые беспокоили меня гораздо сильнее. Не знаю, не помню, как это случилось, но однажды поймав себя на том, что смотрю на Марка с откровенным восхищением не только в связи с его рассказами о мечтах и планах, я так и не смогла остановиться.
Теперь я все время любовалась им, сначала тайно, а потом уже и не скрываясь особо. Нет, мне всегда нравилось рассматривать его лицо, изучать выразительные, отточенные и немного надменные, как у матери, черты, наблюдать за уверенными движениями и пластикой спортсмена. Но это была скорее дружеская нежность, которую испытываешь при взгляде на свое, родное, почти что часть тебя – ведь я давно воспринимала Марка только как продолжение собственной личности и никак иначе.
Сейчас же к этому невинному собственничеству добавилось что-то новое, горячее и пугающее. Кажется, впервые в жизни я испытывала восхищение вперемешку с ревностью, которая словно закипающее масло жгла меня изнутри, заставляя просыпаться по ночам или вздрагивать от глупых, но мучительных опасений, что и Марк, повзрослев, внезапно увидит, поймет женскую красоту. Только не мою, невесомую, слегка угловатую и покрытую веснушками, а другую – откровенную, пьянящую и сочную.
Тем более, с недавнего времени, будто в насмешку над моими муками, женский пол начал щедро задаривать его знаками внимания. Прошло то время, когда в Марке видели хмурого мальчишку, который не хотел ни с кем водиться и пугал одноклассниц странным взглядом непроницаемо-черных глаз. Вчерашние насмешницы вдруг поняли, что перед ними – привлекательный, сильный, не по годам развитый, все такой же нелюдимый и необщительный парень, но это только добавляло ему романтической загадочности. Из него получался прямо-таки идеальный принц, в которого можно было влюбиться и страдать! А именно это – любовь и страдания сейчас составляли основной смысл жизни наших ровесников.
Нам было по пятнадцать с половиной, до конца школы оставалось всего полтора года и вокруг творилось настоящее безумие. Все наши ровесники словно помешались на поцелуях-свиданиях-любовных романах. Это было похоже на эпидемию – остальные темы, в которые и раньше вклинивались сплетни о мальчиках, отошли на задний план, теперь остались только мальчики. Музыка, фильмы, поездки-путешествия, не говоря уже просто об учебе и книжках, не обсуждались больше в стайках старшеклассниц. Главным во всех беседах стал момент "кто с кем ходит", причем, ходит не по улицам, не в магазин, а "ходит как парень с девушкой". Далее шли все более драматические подробности: "Кто с кем целовался, где и сколько раз", "А вы уже спали?" и " Что же теперь делать?".
Весь наш ребяческий коллектив жужжал, как разбуженный первобытными инстинктами улей. Каждый день возникали новые пикантные истории «про Машку из 10-А и Петьку из 10-Б, который до этого встречался с Ленкой из 10-В, но бросил ее, потому что Ленку видели с Сережкой из 11-А». На всех школьных вечеринках одноклассники играли в платочек, громко и публично целовались, неуклюже трогали друг друга за непозволительные места ниже и выше пояса, а на следующий день не знали, куда глаза деть при встрече. Если кто-то из начинающих рабов любви имел смелость настоять на продолжении банкета, дальше начинались отношения. В большинстве своем они состояли из частых свиданий и не менее частых звонков для выяснения этих самых отношений: "А ты где? А что ты сейчас делаешь? Где ты был все это время?" и "Почему ты целый день смотрел на Светку, я же видела, я все видела, ты точно на нее смотрел!".
Далее следовал трагичный разрыв, увенчанный болью разбитого сердца и обязательными стихами, которые полагалось написать по этому поводу:
«Гляжу на улицу в окно,
А там уже совсем темно,
И вот уж падает слеза
На запотевшие глаза»
Эти и подобные стихи, от которых мне хотелось то ли смеяться, то ли плакать, одноклассницы читали в школьных раздевалках, в спортзале на уроке физкультуры, на переменках, во время подготовки к контрольным работам и после сдачи экзаменов. С трудом сохраняя подобающее ситуации выражение скорби на лице, я изо всех сил старалась не выдать своего смущения по поводу этих публичных возвышенных мук. Для меня не было секретом, что в их глазах я и так выгляжу немного странной, не от мира сего, едва ли не девочкой без души и сердца. Я ни о ком не страдала, дискотек избегала, и общались со мной исключительно для того, чтобы получить доступ к моему так называемому брату.
– Послушай, а у Марка кто-то есть? – томными голосами спрашивали наши первые красавицы, после ритуального выражения дружелюбия, от которого я безуспешно пыталась отвертеться. Но нет – меня заключали в стальные тиски объятий, неискренних поцелуев в щечку, не обращая внимания на попытки высвободиться, и лишь продолжали свой допрос.
– А можно мы ему позвоним вечером? – интересовались симпатичные подруги первых красавиц, а я ошалело то кивала головой, то пожимала плечами, что означало то ли "да", то ли "нет", и это давало им возможность истолковывать мой ответ в удобном им ключе.
– Вот повезло тебе, Алешка, ты с ним в одном доме живешь. Можешь видеть его каждое утро! – восхищались лишенные всякого кокетства простушки, преисполненные мечты о непритязательном счастье: просто видеть своего героя. На большее они уже по привычке не рассчитывали, но это не облегчало моей участи.
Я чувствовала, что больше так продолжаться не может – нервы и так были напряжены до предела, а под глазами появились темные круги от недосыпания. И хотя мне не в чем было упрекнуть Марка, жгучая ревность продолжала рисовать перед глазами живописнейшие картины с участием назойливых девиц, а те, в свою очередь, не унимались, и все заваливали меня подкупающими подарочками: шоколадками, заколками, браслетиками-сережками и рамками для фото.
К счастью, ситуация скоро изменилась, как раз тогда, когда у меня заканчивались последние капли терпения и самообладания. Марк, все это время исключительно вежливо, но крайне холодно пресекавший активные попытки девушек, изначально только разжигал в них азарт. Но время шло, его холодность оставалась неизменной, и интерес к нему стал постепенно угасать. Энтузиазм самых упорных охотниц сошел на нет после громкого скандала с участием его вечного соперника Гошки, история вошла в сборник школьных страшилок, а за Марком окончательно и бесповоротно утвердилась слава "жестокого психа".
Отношения между Марком и Гошкой со времен младших классов не потеплели ни на йоту. Не проходило и года, чтобы они не сцепились где-нибудь в школьных коридорах, их не разняли учителя, причем Гошка после этого демонстрировал такое виноватое и лучащееся озорным раскаянием лицо, что никто и не сомневался – вся вина лежит на этом грубияне и откровенно неприятном типе Казарине-младшем.
Все бы, может, и закончилось благополучно – Марк с Гошкой намяли бы друг другу бока еще пару раз, выпустились из школы, да и разошлись каждый своей дорогой, если бы в одно солнечное весеннее утро Марк не услышал, как Гошка вслух комментирует мои физические достоинства и – куда уж без этого – недостатки.
Мы только вошли в классную комнату, как до наших ушей донесся голос Гошки, подробно рассказывающего своим друзьям-одноклассникам, что да как он сделал бы со мной, будь у меня побольше зад и поменьше веснушек.
Я даже не успела как следует испугаться, когда поняла, что сейчас случится что-то из ряд вон выходящее. Если бы Марк сразу же бросился на обидчика, я бы так не волновалась, в конце концов, именно на такую реакцию Гошкин спектакль и был рассчитан. Но он, не отпуская моей руки, спокойно дошел до нашего места, потом повернулся к Гошке и пару секунд пристально смотрел прямо на него, будто бы прикидывая в уме, как именно с ним следует поступить.
Гошка в свою очередь не сводил глаз с Марка и счастливо улыбался. Видимо, в тот момент он понял одну из истин взрослой жизни – ахиллесовой пятой даже самого непоколебимого человека всегда являются его родные и близкие. И если бить именно по ним, можно причинить наибольшую боль.
– Ой, а вы уже пришли. А мы здесь так… по-дружески болтаем, – протянул он медовым голосом.
Марк начал снимать стулья с парты.
– Отойдите от него, – только и сказал он, параллельно отодвигая меня назад, подальше к стене.
Гошкины слушатели послушно попятились, уже знакомые с особенностями характера Марка.
– Ой-ой-ой! И что же сейчас будет? Ты дашь мне в морду? Как я же боюсь, я же никогда в жи….
Не произнося больше ни слова, Марк снял второй стул с парты и, выйдя в проход между рядами, одним сильным и точным движением швырнул его четко по диагонали, в сторону Гошки.
Все находящиеся в классе охнули, как один человек, Гошка совершенно не по-мужски, протяжно завизжал, а увесистый стул с железными ножками как-то непривычно легко, словно забыв о законах земного притяжения, просвистел в паре сантиметров от Гошкиного носа. С оглушительным звоном разбив стекло, предмет школьной мебели вылетел прямиком в окно и рухнул вниз на школьный двор. По иронии судьбы в это самое время внизу директор встречал машину с важными гостями из городского отдела образования, приехавшими в наше образцовое заведение даже не с проверкой, а просто так, в гости, чтобы насладиться ее эталонностью.
Фейерверк из осколков стекол, а так же громоздкого стула, вылетевшего из окна третьего этажа и вдребезги разбившегося об асфальт, стал наиболее нетрадиционным приветствием важных чиновников за все время их работы. После такого экзерсиса они просто не смогли оценить по достоинству ни прекрасное состояние классных комнат, ни специальной, оборудованной компьютерами аудитории, ни наличие красной икры в столовой, ни громогласные стенания главы заведения "Да что же это, Господи… Да я же не знал!"
Марка надумали исключать из школы. Перед этим его, конечно же, вызвали в кабинет к директору, который пытался броситься на виновника катастрофы с криками: "Ты всё специально подстроил, и я тебя за это убью!"
Даже вмешательство в дело великого и могучего Виктора Игоревича не смогло сразу уладить ситуацию. Скандал разгорелся нешуточный, но на удивление, в этот раз отец стал на сторону сына. Марк, конечно же, не захотел объяснять, в чем дело, просто коротко бросил "Он заслужил". Пришлось вмешаться мне и тайно, но очень красноречиво, расписать героизм Марка в борьбе за мою поруганную честь.
Виктор Игоревич был возмущен. Возмущен тем, что Марк сразу же, вслед за стулом не вышвырнул в окно и Гошку, и даже собрался довершить дело, но я рационально остудила его пыл. Гошка явно не стоил всех этих жертв, а его позорный девчачий визг слышал весь класс. Так что теперь от его репутации первого хулигана остались жалкие лохмотья, а это было для него страшнее полета с третьего этажа.
– Я горжусь тобой, сын! – важно заявил Виктор Игоревич за завтраком. – Защищать своих, любыми способами – это призвание настоящего мужчины! И я рад, что ты вырос именно таким, как я! Настоящим мужиком!
По тому, как болезненно поморщился Марк, было понятно, что похвала отца скорее покоробила, нежели вдохновила его. Тем более, что очень скоро Виктору Игоревичу пришлось перейти к доказательству искренности своей поддержки не словами, а делом.
Тем дождливым весенним вечером мы лежали, обнявшись, в комнате Марка и слышали, как бегая по дому, бушует Виктор Игоревич.
– Как это ты ничего не можешь сделать! А мне плевать на твое «не могу»! Я для тебя всегда всё делал, даже через «не могу»! И не забывай, память у меня хорошая! – сердито кричал он в трубку радиотелефона, с расчетом на то, что мы обязательно услышим и оценим масштаб его великодушия.
– Зря он так. Я готов ответить за то, что сделал, – прокомментировал его действия Марк, теснее прижимая меня к себе. Вследствие скандала и легкого душевного смятения мы забыли о принципе неприкосновенности, вступившем в силу с момента нашего взросления. Сейчас как никогда мы нуждались в том, чтобы ощущать друг друга, объятия давали нам тепло, покой и надежду на то, что все разрешится непременно хорошо. Слушая шум дождя и чувствуя, как под моей ладонью размеренно и ровно бьется сердце Марка, я была счастлива.
– А ты можешь мне сказать, зачем ты это сделал? Нет, я понимаю – он меня оскорбил, ты меня защитил. Но конечная цель? Ты хотел убить его? – наконец, задала я вопрос, который вертелся у меня на языке все это время.
– Я думал об этом. Наверное, не хотел. Я же промахнулся, – улыбнулся он.
– А, может, и нет. Может, ты изначально так и рассчитал? Что-то я не верю, что ты способен промахнуться.
– Может, и нет… – задумчиво протянул Марк. – Но ты знаешь, еще пара слов – и я был бы куда более точен.
Я шумно вздохнула.
– Тебя это пугает? – осторожно поинтересовался он.
– Не особо. Меня пугает то, что меня это не пугает. Вот если бы я оказалась на твоем месте, ну, услышала, как кто-то говорит гадости о тебе, я… Я бы бросилась на этого человека, выцарапала ему глаза, вырвала сердце голыми руками и раздавила бы вот этими… Собственными пальцами раздавила бы! И смотрела бы, как он мучается, с удовольствием бы смотрела! Только у меня на это силы пока что не хватает, – я словно очнулась от своих кровожадных мечтаний. – И это как-то грустно. Я не смогу защитить тебя, получается?
Марк тихо рассмеялся:
– Вот видишь, Алеша, все в мире закономерно. Тебе с твоими желаниями вырывать людям сердца не дано физической силы. И я надеюсь, в ближайшее время ты ее не получишь. Ну а потом я совсем вырасту, у меня будут власть и деньги, и я смогу вытащить тебя из любых неприятностей.
В ту ночь мы спали вместе, находя успокоение в близости друг друга. Пришло утро и разрушило безмятежность, окутавшую нас под покровом темноты. Открыв глаза, я увидела лицо Марка, так близко, как никогда до этого. Он смотрел на меня – пристально, жадно, я физически ощущала тяжесть его взгляда.
– Привет, – произнес он хриплым после сна голосом, – А ты совсем другая, когда спишь… – и в ту же секунду я, испугавшись пронзительности момента, отшатнулась, с грохотом слетев с кровати и пребольно оцарапав руку о стоявшую рядом тумбочку.
Осознание того, что очень скоро нам придется поставить жирную точку в неясной платонике наших отношений, навалилось на меня в полную силу и вызвало в душе настоящую бурю эмоций. Страх перемешался с острым волнением и радостью, но именно его, страха, пока что было больше всех остальных ощущений. И, к тому же, я чувствовала – еще не время. Скоро все решится. Но не сейчас.
То лето нам далось особо тяжело. Марка, после утомительной возни длиной в месяц все-таки оставили в школе. Виктор Игоревич надавил на все возможные и невозможные рычаги, и дело остановили уже в процессе подготовки сенсационной статьи "Школьник-террорист. Неудавшееся покушение на главу образовательной системы города". Директора нашего, конечно, сняли. С ним случился нервный срыв и поговаривали, что теперь он лечится в психиатрической клинике.
Гошка был тише воды, ниже травы, не смел глаз поднять, находя утешение в тайном распространении сплетен: "Видите пацана? Его Марк зовут. Это на первый взгляд он нормальный. А на самом деле он псих-маньяк. Он с детсада пытается меня убить. Но не на того напал! Я живучий!" Вокруг него даже сформировался ореол героизма, а от Марка теперь шарахались все, даже одноклассники и бывшие поклонницы, а некоторые впечатлительные первоклашки начинали плакать при встрече с ним в школьных коридорах.
В то же самое время, меня и моего несостоявшегося брата просто лихорадило. После памятного пробуждения вместе, завеса неопределенности, растопленная безжалостными лучами солнца, спала, и мы поняли, что родственниками нам не стать никогда. Да по сути мы никогда ими не были. Вся наша предыдущая жизнь была лишь маршрутом к одной точке, к моменту честности, когда правила теряют силу, и правда, поднимаясь во весь рост, ослепляет своей откровенностью.
Правда заключалась в том, что мы любили друг друга. Любили давно, и чувство это прожило в нас с самого начала, меняясь, взрослея вместе с нами, набирая силу, захватывая и подчиняя себе. Оно не хотело таиться, не хотело молчать, и мы чувствовали – час, когда будут сорваны последние маски и сказаны главные слова, уже близко.
И вот, когда ждать осталось совсем недолго, наши нервы начали откровенно сдавать. Мы стали жутко ругаться, конфликтуя по мелочам, на пустом месте, чего с нами отродясь не было. Обычно выискивать несуществующие проблемы начинала я, упрекая Марка в том, что он не слушает, не понимает, насмехается надо мной. Он выдерживал этот поток сбивчивых и часто парадоксальных обвинений до определенной точки, потом говорил нечто веское и подчас обидное, а я, пораженная такой прицельной жестокостью, заливалась слезами и швырялась в него учебниками, вещами и его же подарками. Иногда я ухитрялась довести его до такого состояния, что он тут же возвращал мне все трофеи, отправляя их обратно меткими движениями. Марк специально целился так, что очередной блокнот или безделушка ударялись о стену на безопасном, но очень близком расстоянии, но это вызывало поток такого возмущенного визга с моей стороны, что он, пребывая на пике клокочущей ярости, резко разворачивался и уходил от греха подальше, хлопая дверью так, что дрожали стены всего дома. После всего этого я традиционно рыдала в подушку, а он полночи крутил замысловатые акробатические трюки на брусьях и турнике на заднем дворе нашего дома.
– Дети сходят с ума. У них слишком много свободного времени, – лаконично резюмировала ситуацию Валентина Михайловна, во время утреннего кофепития на балконе вместе с мужем.
Я в этот момент сидела на скамейке в оранжерее, заплаканная и растрепанная, и писала Марку, ни много ни мало, прощальное письмо. Никуда деваться я, конечно же, не собиралась, но потрепать ему нервы фразами "После я этого я не вижу смысла с тобой общаться!» «Считай, что я для тебя умерла!" очень уж хотелось.
– Гормоны бурлят! – нежась, как огромный кот на солнце, лениво протянул Виктор Игоревич. – Ты посмотри, Валюша, им уже по шестнадцать, а никто до сих пор ни на танцульки, ни на свидания не бегает, ни с кем не встречается. Все вдвоем и вдвоем.
– Я в Алешенькином возрасте уже не знала, куда от мальчишек деться, они под окнами толпами караулили, – поддаваясь порыву ностальгии, потеплевшим голосом продолжила мысль мужа Валентина Михайловна.
– Вот и я о том же. А я в шестнадцать лет не только знал, откуда берутся птички и цветочки, но уже активно эти самые цветочки топтал… то есть, срывал. Ну, прости, прости, родная, ты же понимаешь, мужицкая природа. И я тебя тогда еще не знал. Я к чему это говорю? Странные они у нас. Вот хоть и не родственники по крови, а странности у них одинаковые. Как говорила моя бабушка – нашла кастрюля крышку! – и глава семьи громко засмеялся, довольный собственной шуткой и красноречием бабушки.
– Мне кажется, они переобщались как-то. Все время вместе, вместе. Это ненормально. Может, Марка в спортивный лагерь отправить? А то мне уже жаль наши снаряды на стадионе, – полушутя предложила Валенька мужу, и тот довольно закивал.
– Да он, дундук, не согласится. Ты вспомни, как он от спортивного интерната отказался! – в голосе Виктора Игоревича послышалась прежняя обида, решение Марка он до сих пор воспринимал как личное предательство. – У меня для Алешки есть интересное предложение, добавил он после небольшой паузы. – Она как-то полегче на подъем, да и пора ей думать, куда идти после школы.
Писать окончание прощального письма Марку мне в ту же секунду перехотелось.
– Какое предложение? – вываливаясь из оранжереи, завопила я, на ходу уничтожая незаконченную записку.
То, что я подслушивала, супругов никак не рассердило, наоборот, дало новый повод для веселья:
– Поднимайся к нам, и я тебе все расскажу. Хотя, у тебя такой хороший слух, может, и так разберемся? – подколол меня Виктор Игоревич.
Заливаясь румянцем, поправляя вечно съезжающие лямки сарафана и пытаясь пригладить непослушные пряди, выбивающиеся из туго завязанного хвостика, я все же поднялась вверх по винтовой лестнице и села рядом с ними в одно из плетеных кресел.
– Послушай. Ты у нас вроде как журналист? – резво начал Виктор Игоревич.
– Я не журналист, – подобная путаница статусов была крайне оскорбительна. – Я – писательница!
– Ну, не важно. Все равно писанина, что одно, что другое.
В эту минуту мне стало безумно стыдно за незаконченное прощальное послание и за испорченный день Марка. Он был сущим ангелом, раз терпел все мои выходки, при этом никогда не позволяя себе издеваться над моим творчеством или подкалывать пренебрежительными замечаниями в стиле "все равно писанина".
– Не суть важно, – беззаботно продолжил Виктор Игоревич. – Хочешь потягаться за грант на обучение в Киеве? Учти, на кону поступление на журналистский факультет без конкурса! – мой псевдо-отец многозначительно приподнял бровь.
В ту самую секунду в голове у меня словно загудел невидимый колокол. Обучение в столице! Мир журналистики, где собираются самые неравнодушные, самые интересные, самые язвительные представители писательской богемы! Какие интересные знакомства, какой круг общения ожидал меня даже не в случае победы, а просто участия в программе!
Это был мой шанс! И я не могла его упустить.
– Что надо делать?
– На три недели ты едешь под Киев в летний лагерь к американцам. Это хоть и волонтеры, но почти наши – этнические украинцы, дети эмигрантов. Они сейчас очень озабочены тем, чтобы привить молодежи нужное мировоззрение. Демократическое! – Виктор Игоревич важно поднял вверх указательный палец.
Мне было плевать на мировоззрение, я знала одно – такой шанс дважды не выпадает, и это тот самый подарок от судьбы, который надо хватать, сразу же, не углубляясь в детали.
– Вот, значит… Три недели ты живешь в лагере, поешь песни, сидишь у костра, разговариваешь на нужные темы, пишешь различные заметки.
– Или рассказы, – опять поправила я.
– Да хоть повести. По результатам смены половину народу отсеют, так что ты уж постарайся… кхе-кхе… в грязь лицом не ударить, – и я едва сдержалась от злобно-раздраженной гримасы, способной выдать мои истинные чувства. Почему-то всякий раз, когда Виктор Игоревич старался меня подбодрить, я чувствовала себя униженной и оскорбленной, совсем как во время его первого визита в наш приют.
– Если пройдешь в финал – тебе будет дано несколько больших заданий на весь учебный год. Дальше сообщаться будете почтой, там же дети со всей Украины. Учти, попасть в этот лагерь – уже большая честь! – на этом месте я даже голову пригнула, чтобы чета Казариных не увидела, как я нервно морщусь при очередном упоминании об их благодетельности. – И уже весной назовут троих лучших. Призер получит не только бесплатное поступление на журфак в самый крутой ВУЗ страны, но еще и хорошие деньги в придачу. Вот повезло тебе, Алешка, в такое время растешь! Американцы сейчас во всю вкладываются в наше образование, и деньгами, и опытом. И студенческие организации внедряют, и самоуправление, в общем, все, как в цивилизованном мире. Лишь бы вы, остолопы, учились, как нормальные люди. Слушай, Валенька, вот бы в наше время так было! – в приступе неискреннего огорчения вздохнул Виктор Игоревич, предпочитая не вспоминать о том, что место в престижном университете было куплено ему заранее. – Так что, думаю, тебе понравится! Чего еще? В принципе, метить только на призера тебе не обязательно, второе и третье места получают хорошие льготы при поступлении, один экзамен сдают всего, вместо положенных четырех. Но ты же понимаешь – цели всегда надо ставить глобальные! Учись у папки! – и он опять хохотнул, потрепав меня по волосам.
Стараясь подавить дрожь отвращения от его псевдо-заботливого жеста, я аккуратно увернулась от дальнейший выражений отеческой любви, после чего задал следующий, самый главный вопрос:
– Когда надо ехать?
– О! Вот я же говорил, Алешка – наш человек! Партия сказала "надо", народ ответил «есть!»… ммм… В смысле – всегда готова! Да что ж это я все с совковыми лозунгами, дурацкая привычка… Ты смотри мне там, говори, что в нашей семье с детства уважали личность и свободное выражение прав каждого человека! А то чего доброго, наболтаешь, чего не следует… Выезжать надо на следующей неделе, я пока документы подам на твое участие. Думаю, мы успеем застолбить тебе местечко, новость же свежая, только с пылу-жару!
Но я больше не слушала Виктора Игоревича. Перед глазами вдруг ярко вспыхнуло воспоминание: Марк, ни секунды ни колеблясь, отказывается от поездки в столицу, заявляя, что Киев – это слишком далеко от меня. А я так же, сразу, без раздумий сказала "да". Честно ли это по отношению к моему другу?
Следующие несколько дней я практически не спала, ни с кем не общалась и только сидела в своей комнате, пытаясь навести порядок в мыслях. Но получалось это у меня из рук вон плохо. Я убеждала себя, что это всего лишь три недели – всего лишь? Да мы не расставались на такой долгий срок с самого момента знакомства! Что если не ухвачусь за эту возможность, то съем себя заживо. Что самый главный приз мне, конечно, не светит, но если удастся пройти в ВУЗ хотя бы на льготных условиях, то уехать мы сможем с Марком вдвоем. Его уже звали в столицу, и он сможет поступать в свой юридический именно туда.
К концу недели Виктор Игоревич подтвердил мое участие в программе и назвал конкретную дату выезда, от чего я пришла в неописуемое возбуждение вперемешку с ужасом. Времени на сборы почти не оставалось: отправляться в лагерь надо было послезавтра, а Марк еще ничего не знал. Спешно перекладывая с места на место свои вещи в попытках решить, что же брать с собой в поездку, я тянула до последнего с этой новостью. Я очень боялась, что он будет против и в то же самое время убеждала себя, что такого просто не может быть. Когда Марк обо всем узнает, он обязательно поймет меня и поддержит.
Но все получилось совсем наоборот и мои худшие подозрения полностью оправдались.
– Нет. Конечно же, нет. Ты никуда не поедешь, – таким был его ответ. – Это глупые идеологические сборы, и писать тебя заставят о таком, что завоешь в первый же день. А писателем, Алеша, можно быть без участия во всех этих глупых программах. Надо просто брать ручку, бумагу и писать. И отсылать свои рукописи в разные издательства. А не просиживать у костра с непонятными иностранцами. Еще неизвестно, какие у них на самом деле намерения. Это, между прочим, в лесу будет, и вокруг – никого больше из взрослых. Ты вообще, соображаешь, во что тебя отец пытается втянуть?
Если бы не последняя фраза, я, наверное, послушалась бы его. Но этими своими "намерениями", Марк будто по лицу меня ударил. Я пошла на принцип и заявила, что поеду, даже если всю дорогу до Киева мне будут камни с неба под ноги падать. Плевать! Я поеду, и пусть он даже свяжет меня, я перегрызу веревку зубами, и никто меня не остановит.
Эта наша ссора была самой громкой. В два часа ночи мы с Марком орали друг на друга так, что эхо наших голосов разлеталось в открытые окна по всей округе, заставляя соседей в домах напротив вскакивать, зажигать свет в спальнях и звонить Виктору Игоревичу с гневными требованиями прекратить этот спектакль.
Глава семейства вмешался в происходящее немедленно и категорично. Ворвавшись в комнату к сыну, он буквально за пару минут привычно размазал нас по стене, обозвав Марка диктатором и душителем свободы, а меня – психованной неблагодарной истеричкой.
– Ты! – он ткнул пальцем в мою сторону – Чтобы к полудню собрала свои вещи, за тобой приедет машина, и чтобы без фокусов мне! А ты! – обличительный перст указал на сына – Быстро заткнул рот и убрал свои деспотичные замашки куда подальше! Только попробуй выкинуть мне какой-то фокус – пожалеешь! И вообще – лучше бы тебе свалить из дому на это время подобру-поздорову! В кино сходи, с девчонками познакомься! Что ты… Как гомосек какой-то!
Я, еле держась на ногах, прислонилась к стене, не помня себя от злости и обиды – на Марка, оскорбившего меня одной мыслью о том, что я могу допустить в отношении себя поползновения каких-то непонятных людей из-за океана. На Виктора Игоревича, откровенно унижавшего сына у меня на глазах. На себя саму, окончательно запутавшуюся в собственных желаниях. На вредных соседей, которым не спалось якобы из-за наших криков – хотели бы спать, так спали бы! Мне захотелось привычно поплакать на груди у Марка, но сейчас он стоял напротив – отстраненный, чужой, бледный от злости на отца и, очевидно, на меня.
Я развернулась и, пытаясь не слишком громко всхлипывать, побежала к себе, на ходу утирая слезы. До утра я привычно прорыдала подушку, а с первыми лучами солнца принялась складывать чемодан. Внезапно я услышала, как громко хлопнула входная дверь. Из окна своей комнаты я увидела Марка, решительно шагающего к большим железным воротам. На плечах у него был большой рюкзак, набитый всякой всячиной. Очевидно, он решил последовать совету Виктора Игоревича и уйти в город на весь день.
Черт. Ну и черт с ним.
В полдень я уехала, так и не попрощавшись с самым важным для меня человеком. Впервые нам предстояло не видеться так долго.
