Текст книги "Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)"
Автор книги: Таня Танич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 64 страниц)
Глава 7. Возвращение
Последний день нашего добровольного затворничества пролетел еще быстрее, чем предшествующая ему дождливая суббота. Все острее чувствуя приближение момента, когда нужно будет вновь возвращаться в большой мир, мы даже не делали попыток покинуть наше убежище. Хотелось еще немного растянуть это чудесное воскресенье, выиграть у жизни лишний час или хотя бы несколько минут. Но неумолимое время знать не знало о наших желаниях, и остановить его было невозможно.
Понедельник, открывающий новую неделю нашей жизни, пришел в положенный срок. А это значило, что Марку нужно было ехать на консультацию перед вторым экзаменом, меня же после двухнедельного перерыва ожидала наша большая и шумная редакция.
С ужасом представляя, каким бурным и неспокойным выдастся первый рабочий день после отпуска, я понимала, что нужно успеть забежать домой, сменить одежду и хотя бы одним глазком просмотреть свежую прессу, чтобы не появляться среди коллег совсем уж не в теме последних событий.
И тут внезапная мысль-догадка заставила меня вздрогнуть, прикусив губу от досады и растерянности. Как бы ни вышло так, что из репортера, зорко следящего за происходящим, я сама не превратилась в поставщика скандальных новостей. Зная пронырливость наших культурных обозревателей, я прекрасно понимала, что мой побег с презентации не мог остаться незамеченным в журналистской тусовке, а значит мне предстояло выдержать шквал шуток и колких вопросов по поводу этого странного шага.
Кроме того, нужно было объясниться с друзьями, которых я так некрасиво бросила во время планирования веселой вечеринки в мою честь. Но все это было мелочью в сравнении с вопросами о Вадиме, которые обязательно посыпятся на меня после того, как станет известно, что мы с ним больше не общаемся. И кто знает, что еще произошло в большом и суетливом мире за время моего отсутствия, пусть оно длилось всего лишь два счастливейших дня. Ведь сплетни и слухи всегда разносятся с космической скоростью, а непредвиденным катастрофам достаточно нескольких секунд, чтобы произойти.
Но самый главный вопрос, терзавший меня, был о другом.
От одной мысли о возвращении домой – в старую в квартиру, которую нашел для меня Вадим, в то самое место, где мы столько говорили, спорили и смеялись, где он сказал мне о своей любви, где я просила его не уходить и остаться до утра, где готова была ответить ему взаимностью, становилось страшно и больно. Ведь у меня больше не было дома – моего дома из прошлой жизни. Потому что сама та жизнь разлетелась в щепки, и теперь от нее остались только воспоминания – рваные и кровоточащие, как свежие раны.
У меня даже не было ключей при себе, ведь из книжного магазина я сбежала с пустыми руками, оставив в подсобке сумочку со всеми важными мелочами. Собственное прошлое оказалось заблокировано от меня в прямом и переносном смыслах.
Мое волнение не смогло укрыться от Марка, с самого утра спокойно собиравшегося в университет, но я предпочла заверить его, что все в порядке. На самом деле мне просто нужно было немного побыть одной, подумать, что делать с последствиями своих решений и как привыкнуть к новому дню. Благо, времени было предостаточно – работать предстояло во вторую смену, и за пару часов я надеялась найти способ попасть в свое старое жилище.
Однако, увлеченная этими мыслями, я совсем забыла о проницательности Марка, от цепкого взгляда которого не укрылось то, что я не имела при себе ни ключей, ни сумочки. Казалось, он продолжает играть со мной в кошки-мышки, умалчивая об этом до самого выхода и лишь на пороге озадачив меня фразой:
– Я надеюсь, нам не придется ломать дверь в твою старую квартиру, чтобы перевезти твои вещи?
Ошарашено захлопав глазами, я уставилась на него, все еще пытаясь отогнать тяжелые мысли, одолевшие меня с самого утра.
– Сюда? Мои вещи? О чем ты, Марк?
Он тихо рассмеялся – так же, как смеялся раньше всякий раз, когда я искренне удивлялась его неожиданным предложениям.
– Ты будешь жить здесь, со мной. Вернее, ты уже здесь живешь. Я не хочу, чтобы ты продолжала возвращаться в квартиру, где привыкла быть без меня. Это плохая привычка, Алеша. И мы от нее избавимся.
Я молчала, не зная, что сказать. Для меня не было сюрпризом желание Марка быть рядом, вечером я и так собиралась вернуться сюда же. Но этот категоричный тон в который раз напомнил мне, что за прошедшие годы его склонность принимать решения самостоятельно, без обсуждений с кем-либо, лишь закалилась и окрепла.
Тем не менее, я предпочла не возражать. Ведь наши желания полностью совпадали – конечно же, я хотела засыпать и просыпаться только рядом с ним, без хаотичных перебежек на два дома, а он просто… опередил мое стремление, вот и все. И, пытаясь радостной улыбкой отогнать тень странного беспокойства, я лишь кивнула в знак согласия, заверив, что запасные ключи хранятся у соседки, так что проблем с переездом не будет.
– Я не смогу проводить тебя до дома, – продолжил Марк, нажав кнопку отбоя, после того, как по телефону вызвал такси. – Честно говоря, мне вообще хотелось бы держаться от него подальше. От твоего старого жилья. Если я увижу его, то начну задавать вопросы, которые не хотел бы задавать и услышу ответы, которых не хотел бы слышать. Поэтому давай быстрее разделаемся с этим переездом. Сколько грузчиков тебе нужно?
Выслушав поток моих заверений, что не нужны мне никакие грузчики, и все необходимые вещи легко поместятся в две большие походные сумки, я умолкла, озадаченная веселыми искорками в его глазах. Уж очень резким был этот переход от мрачной решительности к теплоте и нежности.
– Я совсем забыл, какая ты, Алеша, – улыбнулся он. – Уместить свои вещи всего лишь в две сумки? Ты как ветер – сорваться и улететь для тебя по-прежнему легче легкого.
– Бабочке не нужны чемоданы, чтобы порхать с цветка на цветок, – шутливо парировала я.
– Да, не нужны, – тихо повторил Марк и лицо его вновь помрачнело. – Но только она слишком легкомысленна и никак не может выбрать для себя что-то одно. Постоянно срывается и летит на новое место. А удержать ее можно, лишь приколов к стене.
– Только не живую, а мертвую, – попыталась сыронизировать я, но слова эти прозвучали так странно и зловеще, что мы снова замерли, глядя друг на друга, пытаясь не придавать значения этой странной мысли, неожиданно и тревожно ворвавшейся в наше беззаботное утро. Наконец, справившись с чувством неловкости за сказанное, я решила разрядить ситуацию:
– Но, в общем-то, я не об этом, Марк. Тебе не придется меня прикалывать. Ты же знаешь, никакие цветы не заинтересуют бабочку, когда она видит огонь. А ты и есть мой огонь, мое пламя, поэтому лететь я могу только к тебе, – в доказательство своих слов я провела ладонью по его щеке, не до конца уловив двусмысленность последней фразы.
Зато Марк ее сразу заметил.
– Утешение, конечно, так себе, Алеша, – накрыв мою руку своей, он несильно сжал ее, будто выводя меня из полусонного состояния. – Ну да ладно. Не будем больше о бабочках и об огне. Мне чем дальше, тем меньше нравится вся эта странная поэтика. Я знаю одно – мы вместе. И наша новая жизнь будет счастливой, – его взгляд скользнул куда-то поверх моей головы, как всегда, когда в разговоре он обращался сам к себе. – Потому что так должно быть. И это – правильно.
Я только кивнула в знак согласия, заражаясь его бескомпромиссной уверенностью. Но она не помогла мне, когда такси подъехало к подъезду такого знакомого и одновременно чужого дома. Расставшись перед этим с Марком на знакомой остановке неподалеку его университета, мы договорились, что он пришлет машину поздно вечером, чтобы мне хватило времени собрать вещи после возвращения с работы. Все было спланировано, обговорено и согласовано.
Тогда почему же меня била такая сильная дрожь, когда я входила в гулкий и темный подъезд, по ступеням которого сотни раз до этого взлетала легко и беззаботно? С каждым новым пролетом мое сердце сжималось все сильнее, а на третьем этаже, где располагалась квартира, я почувствовала, что задыхаюсь. Воздух вокруг будто сгустился и стал тяжелым, ядовитым и терпким, яркий солнечный свет начал слепить глаза, а земля под ногами закачалась так, что мне пришлось опереться о стену, чтобы не упасть.
Одного взгляда на двери хватило для того, чтобы понять – мне не придется звонить соседям и вызывать слесаря, чтобы проникнуть внутрь. Проблема была решена, но я предпочла бы любой другой сложный путь – пусть через соседские балконы или даже спуск с крыши. Все, что угодно, лишь бы не эта обманчивая и безжалостная простота.
На пороге, у самой двери, нелепо распластавшись, лежала связка ключей, небрежно брошенная рукой Вадима. Это был тот самый, его дубликат, который он всегда носил с собой. Его свободный пропуск в мою жизнь, в любое время, когда ему только хотелось. Теперь же он просто швырнул ключи под дверь, и то яростное презрение, которое читалось в его прощальном жесте, было хуже пощечины, хуже бойкота.
Непривыкший разменивать жизнь на компромиссы, он поступил так, как и должен был – разрубил узел одним махом, отказался от ответственности за меня, в теплых лучах которой я привыкла жить и расти. Вадим вырвал меня из своего сердца так же, как и выбросил эти ключи, ясно дав понять, что теперь ему все равно. Все равно, что со мной будет, все равно, смогу ли я выстоять в том мире, куда он привел меня за руку, не сломаюсь ли, не поддамся соблазнам. Я понимала, что больше никогда он не встанет у меня за спиной, ограждая от любых неприятностей, не отобьет у любой беды, не утешит веселым: "Ну что, птичка? Покажем им, на что ты способна!"
Теперь даже его тень ушла из моей жизни. И именно ее, остатки той прекрасной дружбы, которая чуть было не стала любовью, я оплакивала, сидя у порога, не решаясь прикоснуться к связке ключей, которые так недавно сжимала его рука.
Я сама. Сама во всем виновата. И только мне одной придется отвечать за все.
Как я все-таки попала внутрь, как собирала свои немногочисленные вещи, почти не отложилось у меня в памяти. Как паковала самое дорогое – то, что вынесла бы даже из огня или из-под обломков здания: пишущую машинку, подарок Вадима и именную ручку с золоченым пером, подарок Ярослава. Как позвонила на работу и отпросилась еще на день, сказав, что заболела и не соврала при этом ни капли. Я действительно была больна. Мое прошлое, остатки которого приходилось сдирать с себя вместе с кожей и смотреть, как они тлеют, превращаясь в пепел у моих ног, причиняло мне настоящую муку.
И даже мой самый верный друг, письменный стол, за которым я провела последнюю, самую короткую ночь в этой квартире, теперь казался чужаком, угрюмо зияющим ящиками-глазами.
Он тоже ненавидел и презирал меня за предательство.
Стараясь поменьше смотреть вокруг, в полнейшей тишине я сложила в специальный портфель с файлами все свои бумаги. Теперь нужно было сделать последний решительный шаг – открыть нижний, едва заметный ящик стола, где хранились вещи, без которых не могла жить, но к которым избегала притрагиваться.
Стараясь подавить глухую тревогу, первым я достала большой самодельный конверт, в котором хранилось письмо Ярослава. Усилием воли подавив в себе желание вскрыть и еще раз перечитать его послание, я отправила конверт в портфель. Неясное осознание того, что, несмотря на все горячие убеждения и просьбы Ярослава, я совсем неправильно истолковала его слова и сделала все наоборот, вынудило меня быстрее убрать это письмо с глаз долой.
Следующей на очереди была пачка фотографий из моего почти забытого, беззаботного детства. Я никогда не любила пересматривать их – пропасть, между мной и незнакомой веселой девочкой из прошлого ощущалась теперь еще сильнее – и от этого на душе становилось совсем гадко. Чувствуя острый укол ностальгии и понимая, что такой безмятежной радости в моей жизни больше никогда не будет, я решительно отправила фотографии в тот же файл, где лежало письмо Яра.
И, наконец, последнее. Запустив руку поглубже в ящик, я нашла то, что было важнее и страшнее всего. Камень Марка, брошенный мне вслед в день нашего расставания. Тот самый осколок прошлого, который оказался сильнее нового дня и всех перемен, произошедших за последние годы.
Последний раз я притрагивалась к нему, холодному и опустевшему, несколько лет назад, в день переезда в эту квартиру. Я ничего не хотела вспоминать тогда, просто автоматически закатила его куда подальше, стараясь не смотреть и не чувствовать. Тем большее удивление охватило меня сейчас, когда пальцы вновь коснулись такой знакомой шершавой поверхности. Я едва не вскрикнула от неожиданности – камень был ощутимо теплым.
Все еще избегая смотреть на этот странный талисман, я сжала его посильнее – и почувствовала изнутри биение и пульсацию. Это не могло быть правдой и, тем не менее, я не ошибалась – внутри камня будто бы билось и пульсировало настоящее человеческое сердце. Наше с Марком общее сердце – теперь оно вновь жило и горело, перечеркивая все сожаления и все былые обиды. Оно вновь ожило после того, как замерло на целых пять лет, и я, понимая это, не смогла сдержать счастливую улыбку.
Умирающее прошлое больше не имело значения, ведь на его осколках рождалась новая жизнь, сильная и прекрасная. Жизнь без разочарований, боли и пустоты. Я так решила и теперь у меня есть доказательства, а, значит, так обязательно будет.
Переезд, чуть было не испугавший меня приступом неожиданной тоски, прошел легко и быстро. Камень Марка будто бы дал мне новые силы – силы решительно захлопнуть дверь и оставить позади вчерашний день. Передав соседям конверт, в котором хранился дубликат ключей Вадима, я оборвала последнюю ниточку, связывавшую меня с прошлым.
Теперь я была совершенно свободна и могла уходить навстречу своему счастью.
Наше с Марком счастье всегда было эгоистично. Оно хотело говорить лишь о себе, слушать себя, смотреть на себя. Весь огромный мир снова остался за чертой, сузившись до маленькой точки пересечения наших судеб и даже несговорчивое время, казалось, играло на нашей стороне.
Днем, когда нам приходилось отлучаться в свои раздельные миры, оно бежало быстро, едва оставляя в памяти происходящие события. Все, что могло стать для меня важным и значимым, я воспринимала спокойно, почти автоматически: и шумно торжественное возвращение на работу, встречу с коллегами, их громкие поздравления с тем, что я теперь писатель. И удушливо-едкий шлейф скандальной сплетни, разнесшейся по округе после нашей размолвки с Вадимом – об этом предпочитали не заговаривать вслух, только шептаться за глаза. Но общий приговор, вынесенный мне, я чувствовала спиной: "Вот мерзавка, использовала такого человека! Все они, сиротки понаехавшие, только и могут, что идти к своей цели по головам… Ни стыда, ни совести!" И даже первые ласточки новой жизни – множество взволнованных отзывов от читателей на электронную почту и несколько приглашений на книжные ярмарки уже в качестве участника, я, конечно же, приняла – не без волнения, но и без восторженного трепета.
Чувства, испытанные при этом, и вполовину не могли сравниться с тем, что я переживала каждый вечер по дороге домой, где я знала, меня ждет Марк. Часто, не справляясь с нетерпением, уже у самого подъезда, я переходила на бег, лишь бы быстрее взлететь по лестничному пролету, минуя лифт, увидеть Марка, наброситься на него с поцелуями даже без слов приветствия и снова убедиться, что он здесь и больше никогда меня не бросит. В такие моменты он не мог сдержать улыбки и каждый раз напоминал, что теперь-то нам точно нечего бояться, и мы ни за что не потеряем друг друга. Но по предательской дрожи, пробегавшей по его рукам, я понимала, что Марк, такой сильный и несгибаемый, тоже боится.
Мы оба опасались неизвестности, притаившейся за углом, потому что уже знали, как легко из-за мимолетного каприза судьбы рушатся даже самые надежные планы. И втайне продолжали воспринимать происходящее, как праздник, который может оборваться в любой момент. Каждая наша ночь была как последняя, будто перед смертью, перед обрывом в пропасть, будто судорожный и жадный вдох человека, идущего ко дну. Мы действительно были готовы умереть друг для друга, но все-таки выживали, каждое утро рождаясь заново. И, просыпаясь вместе, по-прежнему немного удивлялись этому, словно неожиданно прекрасному подарку.
К сожалению, растянуть до бесконечности нашу совместную жизнь, полную счастливого сумасшествия, было невозможно. Стрелки часов, нехотя, через силу, но, все же, отсчитывали последние дни, отведенные Марку на отпуск для поступления в аспирантуру. Совсем скоро ему предстояло вернуться в свой, некогда наш родной город, где его ждали карьерные планы и хлопоты с отцовским наследством. А я должна была остаться здесь, наедине с огромной опустевшей квартирой, и попытаться доказать нам обоим, что моя послешкольная мечта – возможность быть вместе, живя разными жизнями, все-таки осуществима.
Марк, словно пытаясь перечеркнуть все свои прошлые решения, на этот раз не препятствовал мне и не спорил, хотя его странная уступчивость иногда пугала меня. Да и моя радость от того, что наш вечный спор, наконец, окончен, была напускной. Но другого выхода я не видела.
За прошедшие годы мы слишком обросли своими привычкам, связями, заботами, друзьями, обещаниями и целями, чтобы требовать друг от друга перечеркнуть все это. Время, когда мы оба, будучи школьниками, жили в одном ритме, по одним и тем же правилам, ушло безвозвратно. Поэтому нужно было научиться приспосабливаться к противоречивости наших миров: Марку – к моему творческому хаосу, а мне – к его четким, как безупречно отстроенные часы, будням.
Наше первое прощание спустя пять лет после того, как мы расстались у дома Виктора Игоревича, было похоже и одновременно не похоже на тот день.
На этот раз на вокзал не ехала я, потому что боялась просто-напросто не дать Марку вскочить на подножку поезда. Точно так же, как тогда, мы долго не могли отпустить друг друга у самой машины и совсем утомили водителя такси. В конце концов, он не выдержал и крикнул, что ему все надоело, а заказ лучше взять и отменить – ведь с учетом вечных пробок на дорогах доехать вовремя все равно не получится. И, лишь благодаря его словам, в нас взыграл азарт, и мы даже заключили пари "успеем-не успеем", тайно надеясь на проигрыш.
Но Марк, как всегда выиграл, о чем и сообщил мне, позвонив прямо из вагона поезда. Я, неподвижно сидя на нашей большой опустевшей кровати и молча глядя на экран нового мобильного телефона, сразу поняла, о чем он собирается мне сказать. Ведь если бы он не успел уехать, то вернулся бы без звонка и просто открыл дверь своим ключом. Сжимая трубку побелевшими пальцами и произнося беззаботные слова о том, что скоро мы увидимся и пара месяцев разлуки – не такой уж большой срок, я старалась смеяться и гнать от себя мысли о том, как было бы здорово, если бы сейчас открылась дверь, и Марк неожиданно появился на пороге.
И, чтобы хоть немного заполнить черную тоскливую пустоту, которая разрасталась во мне с каждым новым днем без Марка, я решила отвлечься, окунуться в водоворот событий большого мира, который, оказалось, с нетерпением меня ждал.
Впервые выйдя в литературный свет самостоятельно, я поймала себя на том, что переживаю сильнейшее дежавю. Происходящее вокруг снова напоминало выпускной класс и странный ажиотаж, возникший вокруг моей победы на конкурсе при поступлении в ВУЗ. Снова вокруг вертелось множество людей, которых я едва знала, но все они традиционно верили в меня и всегда знали, что из меня «толк выйдет». Количество их росло в прямой зависимости от уровня продаж романа, который, конечно, не сметали с полок, как бестселлер, но самый страшный кошмар писателя – нераспроданный и запылившийся в типографских цехах тираж – обошел меня стороной.
Накануне участия в своей первой литературной ярмарке, я увлеченно расписывала Марку по телефону, что мероприятие это непыльное, официальная часть, как всегда, скучная, зато можно будет книжек прикупить и с народом пообщаться. Каково же было мое удивление, когда при входе в павильон я столкнулась с шумной стайкой школьниц и не смогла уйти от них без автографа. Чувствуя, что меня узнают не только по писательскому беджу или фото на обратной стороне книги, я постепенно понимала, что в литературных кругах мое имя активно обсуждалось все то время, которые я провела с Марком.
Интерес писательской братии, тех самых одиозных творцов, когда-то смотревших сквозь меня, был едва ли не выше интереса читателей, узнавших обо мне, в основном, через интернет. Для них я была одним из первых сетевых писателей – таких же, как они, обычных людей-рассказчиков с улицы, к которым можно просто подойти и поговорить о жизни. Мне самой нравился этот образ девчонки из соседнего двора, который я поддерживала, с удовольствием фотографируясь и болтая с читателями в укромном уголке павильона, где нас не могли достать вездесущие фотографы.
А вот внимание коллег по перу меня откровенно смущало – я прекрасно понимала, что в их глазах меньше всего похожа на молодое дарование. Большинство местных авторитетов воспринимало меня, скорее, как удачливую выскочку, которой повезло оказаться в нужном месте и под нужной протекцией. Именно протекция и все подробности отношений с моим всесильным, бывшим уже наставником вызывали в творческих кругах самый жгучий интерес, отнюдь не книга.
Хотя о ней тоже говорили, иногда. В основном, что это удачный рекламный ход, подкупивший издателей давлением на жалость. А в остальном – довольно посредственное подростковое чтиво, привлекающее неискушенных читателей. Так, дешевая популярность. Они бы тоже так смогли, если бы совсем себя не уважали.
Все это я узнавала от своих новых друзей-писателей, которые щедро делились со мной сплетнями, желая показать искренне расположение, а заодно и обличить злословящих плохишей. Правда, мне, давно знакомой с изнанкой подобных компаний, не составило труда вычислить, что самыми отъявленными сплетниками нередко были как раз наиактивнейшие доброжелатели.
Если бы не школа жизни, пройденная с Вадимом, подобное открытие шокировало бы меня до слез и ужасного понимания, как мало искренности во всех этих творческих компаниях и тусовках. Но сейчас я воспринимала происходящее с ироничной улыбкой, зная одно – мне надо отвлечься, а эти странные люди и их стиль жизни – всего лишь средство переключения внимания.
Так что я довольно быстро освоилась в местной компании уже не как наблюдатель, а как полноценный участник, и принялась активно постигать премудрости местного мирка.
Собственно, там и постигать было нечего. Это стало ясно уже после третьего-четвертого мероприятия, преподнесенного как важное событие культурного сезона. События развивались приблизительно по тому же сценарию, который я наблюдала, будучи студенткой-второкурсницей. Изначально возвышенный и даже одухотворенный тон собрания после интервью для прессы живо рассеивался в атмосфере винных и коньячных паров. Творцы, среди которых успела выделиться новая плеяда звезд, находили истинное удовольствие в обсуждении вечных тем – гонораров коллег, скандальных подробностей из личной жизни, пластических операций, феноменальных похудений, модных неврозов и срывов.
Так, самым скандальным событием сезона стало помещение авторессы сентиментальных романов, творившей под псевдонимом Мари Алферова в неврологическое отделение пусть частной, но все же, клиники. Поговаривали, муж-олигарх снял ее с балкона после того как она, в чем мать родила, призывала на балконе муз с просьбой вернуть ей вдохновение для новой книги. Отчаявшись найти выход из творческого кризиса супруги и устав от жалоб домработницы на горы винных бутылок у рабочего места писательницы, черствый капиталист не выдержал и сослал ранимую душу в закрытое заведение в надежде, что там ей еще и мозги поправят.
Именно эту скандальнейшую фразу про поправку мозгов, пророненную в беседе с журналистом одного из бульварных изданий, из уст в уста передавали на всех литературных сборищах. И сильнее злорадства коллег по перу была лишь их парадоксальная зависть. Пусть Мари сейчас добровольно-принудительно совершала прогулки по закрытой территории и принимала оздоровительную терапию, но, тем не менее… Тем не менее, она была гвоздем сезона, самой популярной персоной. А за популярность в богемной среде можно было не только в элитную психушку съездить, а и душу дьяволу продать.
Желание публичности, охватившее местную публику, оказалось единственным новшеством, которое я заметила, вернувшись в литературную тусовку спустя несколько лет. Творцы больше не прятались в закрытых кафе и клубах. Наоборот, теперь они выходили к народу, на улицы, пытаясь сломать миф о собственной элитарной загадочности. Всем своим видом писатели и поэты демонстрировали крайнюю демократичность, готовность идти на контакт, общаться и болтать за жизнь с читателями. Но только делали это они не от искреннего дружелюбия, а чтобы «попиариться», привлечь внимание к собственной персоне. В камерном книжном мирке постепенно установился и укрепился тот же принцип, который давно диктовал порядок в других сферах: все должно быть продаваемо. А, значит, искусство тоже превращалось в бизнес. Точнее, шоу-бизнес.
По законам шоу бизнеса полагалось блистать и шокировать, ибо ты продаваем, если ты на слуху. Глядя на странные, если не сказать бездарные выходки некоторых гениев, я с грустью вспоминала Ярослава и его эффектные эскапады. Вот кто бы с легкостью вписался и разнообразил это пестрое общество, к которому я все же привязалась. Ведь именно эти по-детски самовлюбленные и смешные люди стали тем самым якорем, за который я зацепилась в попытках не скатиться на дно отчаяния из-за жизни без Марка.
Прошло уже два месяца с момента его отъезда, а он по-прежнему никак не мог вырваться ко мне. Работая практически без выходных и задерживаясь на службе допоздна, редкие свободные часы по моему же убеждению он тратил только на сон. Я не могла и не хотела требовать его присутствия рядом, зная о бешеном, на износ темпе его жизни. Каждый наш телефонный разговор заканчивался тем, что мы прощались с надеждой на скорую встречу, и снова и снова откладывали ее по моей просьбе.
Чувствуя по голосу, как сильно устает Марк, я снова и снова вспоминала наш первый месяц в Одессе и его эпопею с поступлением в университет. Теперь он переживал то же самое, только на кон было поставлено нечто большее, чем студенческий билет. Марку с его амбициями и нежеланием ходить в пешках, приходилось вновь и вновь доказывать свой характер и умение брать на себя удар, решать задачи куда более сложные, чем те, которые обычно доставались новичкам.
Он с неохотой посвящал меня в подробности происходящего на работе, но я догадывалась, что Марк затеял какую-то большую игру, и если что и тормозило его – так это жесткая иерархия, принятая в том мире, в который он хотел вписаться. И прогнуть его под себя, быстро взлетев по лестнице, перешагивая через нижние ступеньки, было невозможно. В его кругах не просыпались, как я, звездой-однодневкой. К власти и весомому имени там шли упорно и целенаправленно, годами. Марк был готов к этому, но действовать активно решил еще на старте. И сейчас ему нужно было сразу же заявить о себе, выделится среди таких же вчерашних выпускников, едва пришедших на службу – в этом была его цель, которой он следовал с тихим упорством.
Поэтому я понимала, что не стоит отвлекать его еще и рассказами о том, как мне больно каждое утро пить остывший кофе на нашей огромной и неуютной кухне, как тяготит меня эта квартира, похожая на огромного робота-наблюдателя. Как тяжело настроиться в новых стенах на творчество и набрать хотя бы пару строчек в пустом поле файла, несмотря на то, что в моем распоряжении был полноценный рабочий уголок с компьютером и выходом в интернет.
Неприкаянно шатаясь вечер за вечером из угла в угол, тратя время на пустые и бессмысленные занятия, я забросила даже свой главный проект – сайт помощи страдающим от саморазрушения, наш клуб анонимов со странностями, который совсем недавно был мне вторым домом. Ребята-модераторы почти за год его существования и так научились справляться без меня. А еще мне было стыдно перед теми, кому помогли мои строки, и кто пришел поздравить меня с выходом книги, а я взяла и сбежала от них.
Да, никто не попрекал меня этим поступком, некоторые даже шутили, что я писатель и мне положено быть немножечко сумасшедшей. Но я не могла не заметить тонкую невидимую стенку, вставшую между нами с того памятного августовского дня. Теперь смотрители форума, продолжавшие жить проблемами подписчиков, были им гораздо ближе, чем я, ушедшая в свою жизнь и в шумный мир писательских развлечений.
Связь с еще одним моим детищем была безвозвратно потеряна – вслед за рукописью, второй птенец оперился и уверенно выпорхнул из гнезда.
Я же, чтобы не остаться совсем одной, продолжала регулярно бегать на различные вечеринки, капустники и творческие сборища, заполняя этим бесполезным шумом тишину в сердце. Иногда с чувством скрытой тревоги, я думала о том, что сказал бы Вадим, если бы увидел, как складывается моя писательская жизнь. Уж он точно не погладил бы меня по голове и не одобрил привычку залихватски трещать о последних сплетнях, щедро запивая несвежие разговоры шампанским, чтобы хоть как-то погасить осадок от подобного отдыха.
Чем дальше, тем чаще я вспоминала о нем – о моем бескомпромиссном учителе, привевшем меня в мир, где я сейчас так радостно и легкомысленно прожигала жизнь, и удивлялась, почему мы до сих пор не пересеклись ни на одном из мероприятий, ведь я посещала почти каждое из них. Пару раз, поддавшись порыву откровенности под воздействием коктейлей, я чуть было не задала вопрос о Вадиме кому-то из случайных знакомых в полной уверенности, что узнаю хоть что-нибудь. Ведь в нашей тусовке невозможно было держать в секрете подробности из собственной жизни, даже очень постаравшись. Слухи и сплетни все равно просачивались по капле и бурно обсуждались. Но его имя не было на слуху этой осенью, и вскоре я начала подозревать, что немногочисленные тихие разговоры о нем тут же стихают при моем появлении.
Так мои новоявленные «друзья» отплатили мне за нежелание откровенничать о подробностях наших взаимоотношений с Вадимом.
Тем не менее, то тут, то там, по капле я собирала информацию и вскоре начала догадываться, что в Киеве он наездами, так как с головой ушел в какой-то очередной проект-расследование, с преподавательской деятельностью завязал и с головой окунулся в путешествия-авантюры-приключения.
