Текст книги "Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)"
Автор книги: Таня Танич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 64 страниц)
– А потом что, Яр? Что потом? Как ты это… вообще пережил? Почему сразу не пришел ко мне? Ведь нельзя же, узнав такое, просто взять и пойти домой, как ни в чем ни бывало. Почему не позвонил? Почему не вызвал меня, я бы прибежала сразу же, я бы все-все бросила, мы бы с тобой…
– Тихо-тихо, Лекс, не надо, не начинай. Ну, во-первых, я реально не хотел тебя дергать, у тебя была другая жизнь, другие проблемы, вернее, вообще не было проблем. А я вдруг начал понимать, как это здорово, когда совсем нет проблем. И очень не хотел ломать твою беззаботность. Ну и, кроме того, какое-то время я еще не верил. Когда первый шок прошел, я подумал – наверное, это ошибка, ведь результаты анонимные, ну перепутали порядковый номер, всякое бывает! Тем больнее в нашей стране, где вообще все служащие безалаберные, а медики – тем более! У нас хирурги ножницы забывают в человеческом теле после операции, а тут – шестизначный код! Вот какая-то девочка-стажерка первую или вторую цифру спутала. Или вообще – все! Поэтому я пошел и заказал олл-инклюзив второй раз. Результаты, как ты понимаешь, оказались теми же. Вот тогда я поверил окончательно и сильно испугался. Так сильно, будто изнутри меня выморозило. Ни вдохнуть – ни выдохнуть, только жуткий холод. Будто я уже умер.
– И почему же ты промолчал? Почему ты ничего не сказал мне тогда? Как ты думал один справиться со всем этим? – чувствуя, что негодования от такого решения друга перекрывает даже липкий ужас от его рассказа, возмутилась я.
– А чем бы ты мне могла помочь, Лекс? – тихо ответил Ярослав, продолжая нервно вертеть в руках зажигалку. – Ведь я же не за себя испугался. За него.
Способность говорить изменила мне на несколько секунд. Мысль о том, что любовь – не такое уж святое и благословенное чувство, а тяжкое увечье, незаживающая рана, через которую медленно вытекает жизнь, снова пришла мне на ум.
Это доказывали чувства к Марку, раздробившие меня на жалкие осколки и, тем не менее, упорно живущие, тлеющие под бетонной тяжестью наваленных на них решений никогда больше не впускать в свой мир даже намека на эту болезнь. Это подтверждал испуг и первые мысли Ярослава: не о себе, не об угрозе своей жизни, а о том, чья преступная халатность стала причиной произошедшего. И все это – несмотря на якобы полную ампутацию любви, которая на самом деле оказалась болезненным самообманом.
– И что, Яр? Что тогда? Ты пошел к нему, и…
– И ничего такого особенного. Он не был шокирован. Ты представляешь – совсем. О, сказал он, теперь ты тоже знаешь? Ну, я, говорит, так и думал, все-таки мы с тобой долго были вместе и ты мой, так сказать, основной… – Ярослав запнулся, – партнер. Так интересно, Лекс… Такое короткое слово – партнер. А я вот морочился на какие-то длинные и пафосные фразы, типа "любимый человек". Говорю же, сколько глупостей я тебе в свое время нагородил. Забудь, Лекс, все забудь. И я реально должен извиниться перед тобой – за то, что говорил о любви, что все можно вернуть, что нужно бороться, не отпускать. И за то, что заставил позвонить домой. И за поиски Марка. И за тот кошмарный разговор с ним. Потому что реальная любовь, из жизни, именно такая, Лекс – злобная, продажная проститутка, которая обманув на пару часов сладкими речами, бьет под дых, требуя счет за хорошо отыгранный спектакль. А если не готов платить, то добивает ногами, пока твое лицо, твои глаза, в которых горел никому ненужный свет, весь ты не превратишься в кровавое месиво. Вот оно, то прекрасное чувство, которое воспевали поэты и писатели. Именно такое. Убийца с остро заточенным ножом, который вырежет тебе сердце, смачно плюнет в него и выбросит на помойку.
Я плакала, уже не стесняясь, потому что понимала – мои слезы не смогут ранить Ярослава. Внутри у него и так было выжженное пепелище и мое откровенное отчаяние не могло ухудшить и без того безнадежную ситуацию.
– И знаешь, Лекс, на мой вопрос, почему он не сказал мне, не поставил в известность, ведь я обязан был знать, он ответил, что не хотел портить никому настроение. Моя жизнь оказалась для него такой мелкой, что не стоила даже одного вечера испорченного настроения. А потом он опять сказал – Яр ну это же не приговор! Я же, говорит, живу. Теперь и ты узнаешь, как так жить – очень просто, почти никаких отличий. Главное, поменьше волноваться по этому поводу. Постараться забыть. И все будет по-прежнему.
– Забыть? Как это забыть, Яр? То есть – не париться, вести себе разгульную жизнь, спать с кем попало – авось жертву пронесет! А не пронесет – ну значит "ой, так получилось"? Главное, без истерик? Да это же форменное преступление! За такое… в тюрьму надо сажать! Изолировать от общества!
– Лекс, я тебя умоляю, какая тюрьма! – насмешливо фыркнул Яр. – Ты, наверное, фильмов буржуйских насмотрелась, где права-свободы-равенство-демократия? Нет пока что никакой ответственности за это, как ты говоришь, преступление – потому что уголовный кодекс у нас еще советских времен! В котором, между прочим, есть статья за мужеложство, очень мне, как ты понимаешь, невыгодная. Так что давай сейчас не будем привлекать закон, в этой сфере и так все запутано. А я устал, Лекс. Реально устал. Когда я понял главное – то, что по своей собственной дурости так вляпался, я, знаешь, просто принял этот факт. Спокойно, нормально, взял и принял. И у меня больше нет никакого желания бороться во имя каких-то там высоких истин, рвать рубашку на груди, искать, находить, чего-то там доказывать. Да, остатками старого мозга я прекрасно понимаю, какой скандальный материал из этого можно было слепить, и как бы он рванул, словно бомба и вся общественность бы содрогнулась – помнишь, как я с директором общежития того общался: страна в шоке и негодует! – Яр улыбнулся, от нахлынувших воспоминаний из другого, беззаботного периода нашей жизни. – Так вот, Лекс, теперь для меня это все пустой звук. Все эти идеалы, доказательства, какая-то шелуха, типа торжества правды, справедливости и безграничных возможностей каждого. Потому что ничего этого на самом деле нет. Все наши радостные и позитивные стремления – фальшивка. И реальность тоже – фальшивка, залакированная подделка под счастье. На первый взгляд все так благополучно, радостно, солнечно, но… Вот ты думаешь, люди вокруг – в метро, на улицах, да хоть здесь, рядом, – Яр окинул пристальным взглядом ближние столики, – они счастливы? Все эти празднующие, которые сейчас выпивают, смеются и радостно кричат "С наступающим"? Да у половины из них в наступающем году жизнь станет только хуже – новые долги, новые проблемы, дети-идиоты, жена-стерва, начальник-придурок. А вторая половина этого даже не прочувствует, потому что окончательно сопьется. Им будет просто пофигу. То же самое, если выйти на улицу и посмотреть вокруг. Ты думаешь, за всеми этими весело горящими в темноте окнами – счастье? Как бы ни так. Почти в каждой квартире свой скелет в шкафу. Тут уже далеко ходить не надо, посмотри на нашу чудо-семейку. Такие интеллигентные милые родители и сын – ВИЧ-инфицированный наивный придурок. Ну просто хоть фото на плакат "Идеальная ячейка общества" делай! – Яр иронично рассмеялся. – Так скажи мне, Лекс, стоит ли держаться за такую жизнь, а? Я вот точно уверен, что нет. Поэтому, когда я свыкся с мыслью, что запас отведенных мне лет изрядно, скажем так, лимитирован, то, приняв в расчет эту картину, успокоился. В конце концов, я не так уж и много теряю.
– А родители, Яр? Что они? – хватаясь за эту ниточку разговора я, наконец, подняла еще одну интересующую меня тему. – Ты же ничего им не сказал, да? Они, как всегда, ничего не знают?
– Шутишь, Лекс? – Яр насмешливо приподнял бровь. – Ты, вообще, представляешь, где мои неземные предки – а где ВИЧ? Ты хоть как-то себе можешь вообразить пересечение этих двух явлений? Конечно, не знают. И я даже не беспокоюсь, что узнают. Я когда собирал деньги на повторные анализы, то вынес из дому все ценные вещи – и они даже глазом не моргнули. Единственное – через пару недель встал вопрос "Ярчик, распечатай нам рефератик" – вот тогда они увидели, что компьютера нет.
– Ты продал компьютер? – ахнула я. Почему-то эта новость стала последней каплей, подточившей мое самообладание. Ведь компьютер был для Ярослава всем – его миром, его рабочим местом, именно в виртуальности он так надеялся найти то самое идеальное пространство, где свободные люди могли бы свободно общаться на любые темы.
И эта его заветная мечта, как и все остальные, разбилась вдребезги.
– А что мне еще оставалось делать? Олл-инклюзив нынче дорог, а я проходил его дважды. Так что мой старый друг напоследок сослужил мне хорошую службу, – стараясь не показывать своих истинных чувств, пошутил Ярослав. – Да и, кроме того, он мне больше не был нужен. Когда я узнал эту новость… ну, мой диагноз – я старался поменьше бывать дома. У меня уже не было сил играть хорошего мальчика и врать родителям прямо в их восторженные лица. Знаешь, я как-то резко почувствовал себя очень грязным… и заразным. Нет, я не дремучий абориген и прекрасно знаю, что ВИЧ не передается по воздуху или при рукопожатии. Но одно дело – читать эти вещи в познавательных брошюрках, а другое дело понимать на практике, что ты – источник скрытой опасности для близких. Ведь, несмотря на то, что эти люди… мои родители… совершенно не знают, кто я такой и общаются вместо меня с каким-то надуманным призраком… Я все же люблю их, Лекс. И не хочу стать для них проблемой, источником заразы. Не хочу. И когда вирус перейдет в стадию болезни, я, наверное, пойду в больницу и лягу себе культурно в палату, чтобы там умереть. А пока так и буду шифроваться и прятаться. Что мне, в первый раз что ли? – снова не смог сдержать он горькую усмешку.
Но мне по-прежнему было не до смеха. Ситуация вырисовывалась до такой степени дикая, что я понимала – для того, чтобы окончательно разобраться в ней, мне потребуется не один день.
– А где же ты был? Все это время? Ведь с ним… ну, с тем самым… не могу подобрать слов… ты же не общался больше, да? И со мной тоже. И, получается, вообще, ни с кем? Все это время ты был совершенно один! Черт, Ярослав, как глупо, глупо. Очень глупо! Где ты прятался, ведь дома сказали, что ты даже ночевать нечасто приходишь!
– Да что, в большом городе мало мест, где можно спрятаться, пересидеть, переждать? Ну, хотя бы здесь! Иногда можно в кино пойти, есть бесплатные показы фильмов, часов на пять, даже ночью. Правда, там такую муть гоняют. Зато спится под нее хорошо! Или вот на вокзалах в комнатах ожидания, или…
– Все-все, Яр! Достаточно! Хватит, замолчи! Закрой рот и больше ни слова! – чувствуя, что больше не в силах выносить подобные откровения, резко выкрикнула я, приправляя свои слова агрессивным ударом ладонью по столу. Две наши чашки с недопитым кофе задрожали на своих местах, а пустой стакан для портвейна опрокинулся и покатился ко мне, норовя упасть и разбиться.
Не совсем понимая, что собираюсь дальше делать, я поймала его у самого края и поставила посредине стола. Ярослав, сидел, удивленно уставившись на меня, равно как и парочка соседей за ближним столиком, раздраженно отвлекшихся на источник шума.
– Я больше не хочу этого слышать. Мои уши и мозг уже не выдерживают. Про вокзалы и кинотеатры – это уже слишком. Ты очень глупо вел себя, Яр, все три месяца твоих подпольных игр. Да, тебе было тяжело, так тяжело, что ни один человек, не испытавший подобного, никогда тебя не поймет. Но это не выход, вот так себя добивать. Я все поняла насчет фразы "ВИЧ – это не приговор" и от меня ты ее никогда не услышишь. Когда здоровый человек убеждает того, кто может скоро умереть, что все хорошо и ситуация под контролем – это как злая насмешка, такое показное сочувствие для галочки. Но пока ты жив… пока мы все живы, я не дам тебе ни малейшего шанса на такое существование – среди алкоголиков, бомжей, в грязи, в одиночестве!
– И что же ты сделаешь, Лекс? Остановишь меня? – иронично уточнил Яр, удивленный моей громкой и пафосной речью.
– Да, остановлю. И не смотри на меня так, я прекрасно понимаю, что говорю. Ты еще, Ярослав, не знаешь, с кем связался! – на этом месте он не выдержал и снова засмеялся, до такой степени комично-героически я выглядела в его глазах.
Но мне-то как раз было не до шуток. В мозгу, бешено вращаясь и щелкая, шла работа невидимых шестеренок и я чувствовала, что вот-вот приму решение – очень важное, нужное мне и Яру, то самое решение, которое сможет удержать его от преждевременного падения в пропасть, на краю которой он так бездумно балансировал последние несколько месяцев.
– Я пока еще не знаю, что мы будем делать с тобой в новом году, но на ближайшие несколько дней могу тебе легко набросать планы. Слушай сюда, – заявила я тоном, подо зрительно похожим на тон Вадима Робертовича в те моменты, когда мне самой требовалось вразумление. – Сегодня же утром, Яр, ты возвращаешься домой. Возражения не принимаются. Или возвращаешься сам – или я звоню твоим родителям и говорю, что зачетная неделя со всеми напрягами закончилась, Ярчик, значит, свободен и мы будем почаще бывать у вас в гостях. Так что, если не захочешь сам, я тебя под конвоем приведу. Буду брать не уговорами, так шантажом, это всегда действенный метод.
– Эй, Лекс, Лекс, потише! Я еще не особо и не возражал, а ты уже шантажируешь! Какой ты страшный человек на самом деле, кто бы мог подумать! Вот с кем я, оказывается, связался! – возмутился Ярослав, но от меня не укрылось тайное облегчение, читавшееся в его глазах. Облегчение от того, что он, наконец, выговорился, выплеснул из себя все переживания, снял с шеи тяжелый камень, который до этого тащил в одиночку, наказывая себя за беспечность. Ведь каким бы сильным ни пытался казаться мой друг, для него одного это была неподъемная ноша.
– Это еще не все – только начало, Яр, только начало. Помнишь, ты говорил, когда мы прошлой зимой искали Марка – дай мне пару дней, и я что-нибудь придумаю? Так вот и я сейчас прошу у тебя отсрочку. Дай мне несколько дней. Я что-нибудь придумаю. И можешь не сомневаться, в новом году у нас все будет по-другому. А до этого времени ты остаешься дома, спокойно, не дергаясь, не сбегая. Ведь я все равно тебя найду, можешь не сомневаться. А тридцать первого декабря я прихожу к твоим родителям, и мы все вместе провожаем старый год, я им уже пообещала. А ты не будешь париться по поводу вилок, ножей, общих стаканов, не будешь чувствовать себя прокаженным, потому что ты сам сказал – это идиотизм и дремучесть. И я все время буду рядом, Яр. Я за всем прослежу. А если тебя опять начнет накрывать, то очень быстренько успокою, поверь, я знаю нужные методы.
Яр продолжал смотреть на меня с радостной недоверчивостью – похоже, он и не подозревал об этой решительной стороне моей личности. И по его взгляду я чувствовала, что он потихоньку уступает и понемногу прощает себя.
– Неужели ты уверена, что достаточно просто переставить дату на календаре – и все исправится, Лекс? Хотя… Этот год на самом деле был очень странным, – медленно проговорил он, и я поняла, что, несмотря на показной скептицизм, Ярослав принимает мои условия. – Все наши веселые планы – они в пух и прах разлетелись, зато по башке здорово получили что ты, что я. Так неужели ты думаешь, что следующий год будет лучше?
– Я не думаю, я уверена. Ты прав, нам в этом году слегка перепало. Но ничего, мы же выжили. И больше, Яр, мы не будем выживать. Ни ты, ни я. Мы будем жить, без особых планов, чтобы потом не страдать, когда они рушатся. У каждого из нас свой срок, ты совершенно верно сказал – где-то рядом бродит Аннушка с этим роковым бидончиком, так что… Будем жить сегодняшним днем! Плевать нам на Аннушку, когда придет – тогда и придет! Зато каждый наш день – он будет классным, Яр, как праздник! Без похоронного настроения, без медленного угасания, без всей этой безнадеги. Я не знаю, сколько тебе осталось, но пока ты здесь – у тебя будет нормальная полноценная жизнь. Ты понял меня? Вот прямо сейчас и начинаем! Что у нас на часах – полчетвертого утра и жуткий гадюшник вокруг? А мы это отпразднуем! Не часто приходится встречать утро нового дня в таком странном месте! Давай сюда портвейн, наливай, я готова даже к подкрашенному самогону. Потому что это наше сегодня и сейчас. Так что будем проживать его с радостью!
Моя сомнительная бравада все-таки пришлась по душе Ярославу. Какое-то время он все еще задумчиво смотрел на меня, а потом, резко хлопнув рукой по колену, заявил:
– А была ни была, Лекс! Ты ведь права – никаких задумок на будущее! И на абсолютно здоровых людей кирпичи каждый день падают и разбивают им головы вместе с их планами. Так толку страдать-то? И черт с ним, с завтрашним днем! А мы за сегодня выпьем, да, Лекс? Просто за сегодняшний день?
Я радостно кивнула, с готовностью подставляя стакан, который успела поймать буквально за пару секунд до того, как он упал на пол и непременно разбился бы. Мне очень хотелось верить, что точно так же я успела поймать Ярослава – за мгновение до того, как он натворил бы непоправимых глупостей. Ради этого я готова была ему врать, врать напропалую о полноценной жизни одним днем, а он готов был делать вид, что верит мне.
Ну и пусть это была игра-самовнушение. Ведь если слишком долго носить маску счастливого человека, она прирастает, позволяя забыть прошлое, забыть себя, забыть свое настоящее лицо.
Хотя бы на время.
Глава 10. Переезд
Тем же утром, вернувшись в общежитие на первом поезде метро, я даже на секунду не могла подумать о том, чтобы лечь спать после бессонной ночи. Сердце в груди бешено колотилось, то сжимаясь в тугую пружину, то подталкивая к активным действиям. В висках стучала единственная мысль – только не ждать, только не спать! Я и так упустила слишком много времени, позволив Ярославу почти три месяца быть одному со своей страшной тайной.
Еще не до конца понимая, что собираюсь делать, скорее по наитию, автоматически выполняя приказы едва различимого внутреннего голоса, я взяла паспорт и отправилась в банк, явившись под двери отделения аккурат к открытию, в восемь утра. Там я сняла большую часть денег, полагавшихся мне за выигрыш в программе, оставив лишь незначительную сумму, чтобы совсем не закрывать счет. На обратном пути, купив в киоске газету с объявлениями, я уже точно знала, что в ближайшие дни должна съехать из общежития – в новую квартиру, в новую жизнь. И переманить к себе Ярослава, избавить его от необходимости изображать несуществующее счастье перед родителями, тратить на это силы, которые были ему так нужны.
Я не думала над тем, где брать деньги на оплату аренды спустя пару-тройку месяцев, когда все сбережения закончатся. Верная девизу "живем сегодняшним днем" я старалась не загадывать слишком далеко. На первое время самостоятельной жизни мне хватало, а дальше – я обязательно что-то придумаю.
А еще я понимала, что просто не могу оставаться в общежитии, в этом студенческом мире с его ребячеством, задиристостью, охотой на женихов и юношескими проблемами "где взять тушенки или денег до стипендии". Юность закончилась, осознала я. Пришло время взрослой жизни с ее жесткими законами и ответственностью за каждый свой шаг.
Хотя, поначалу все получалось практически без проблем, и обманчивая простота серьезнейших перемен в который раз удивила меня. Последний, шаг к полной самостоятельности оказался очень легким, почти невесомым. Совсем недавно я спала в одной комнате с Анечкой, Ясей и Соломией – и вот, спустя четыре дня в моем распоряжении небольшая однокомнатная квартира со всей необходимой мебелью, обжитая и уютная. Может, дело было в том, что я не скупилась на оплату, а может, просто в своевременности шага.
Собралась и переехала я очень быстро. Вещей у меня всегда было немного, так что сложить их в две большие сумки и самостоятельно перевезти на метро не составило большого труда. Соседки смотрели на мои сборы с выражением таинственного одобрения, явно не веря в то, что я переезжаю просто так, потому что хочу жить одна. На самом деле, они были уверены, что за всем этим стоит тень нового поклонника, которого я заимела тайком от Вадима Робертовича и теперь спешно скрываюсь от его сокрушительной мести и устрашающей ревности.
Но у меня не было больше сил их переубеждать, равно как и желания думать о последствиях моего поспешного шага. Даже идею с написанием книги я временно задвинула на задний план. Все сейчас казалось мне мелочным, не имеющим значения в сравнении с главной целью – переманить Ярослава к себе, попытаться вдохнуть в него веру в маленькое чудо, в полноценную счастливую жизнь.
И как только договор аренды был подписан и на руки получены две пары ключей, я позвонила на домашний родителям Яра и голосом «законной невесты» потребовала к телефону своего жениха. Яр оказался на месте – наверное, ему действительно нравилось отсыпаться дома после всех тех ночей на вокзале, а может он немного опасался обещанного мной шантажа. Но, как бы там ни было, он взял трубку.
– Записывай адрес! И чтобы через час был здесь как штык! Отговорки не принимаются! – таинственным голосом заявила я и, чрезвычайно довольная собой, пошла на кухню ставить чайник и готовить для Ярослава что-то похожее на вкусный ужин.
Все мне нравилось в новом жилище. И то, что располагалось оно в стареньком, типично советского образца районе с множеством парков и скверов, а значит наступлением весны здесь должно быть очень зелено и красиво. И то, что раньше в квартире обитало счастливое семейство с маленьким ребенком, которое переехало в собственное жилье, преисполненное желания обустраивать его с нуля, поэтому оставило почти все нажитое. Даже если бы риэлтор так подробно не рассказывала о прежних хозяевах, догадаться об их характере было несложно: все, начиная от картинно-трогательных чашечек в горошек, солнечно-желтых оптимистичных занавесок, и заканчивая книгами про Карлсона и Пеппи Длинный Чулок, так и кричало о благополучии, уюте и невозможности огорчений и печали в этих стенах.
Но больше всего мне нравилось, что квартира была светлой и солнечной – это чувствовалось даже в серые предъянварские дни. Выходя всеми окнами на восток, она давала возможность наслаждаться первыми лучами солнца и впитывать его жизненную силу каждое утро. Здесь с нами точно не сможет случиться ничего плохого, твердо решила я – и в эту самую минуту в коридоре прозвенел звонок.
Радостно потирая руки и готовясь презентовать Ярославу его новое жилище, я оптимистично подмигнула своему отражению в большом зеркале у входной двери и смело щелкнула затвором замка.
Неизвестно, насколько вся эта мультяшная атмосфера подействовала на моего друга, но, растерянно стоя на пороге, он никак не мог прекратить улыбаться. Улыбаться непритворно, и почти по-старому.
– Ого! Лекс! Это что? Это… как?
– Ну? И как тебе? – вопросительно и не без гордости за свою предприимчивость спросила я, отрепетированным жестом примерной хозяйки приглашая его пройти в кухню, к столу, на котором в ярко-веселеньких чашках дымился чай и на тарелках лежали наспех нарезанные бутерброды.
– Интересно… Уютно, да. И как-то очень мило. Будто в детство попал. Странное ощущение, если честно, – задумчиво проговорил Ярослав.
– Ничего, это поначалу странно, пока не привык! Располагайся! Мой дом – твой дом, как говорится! – похлопывая ладонью по небольшой табуретке, и деловито усаживаясь напротив, заявила я. – Слушай мое решение. Квартиру я снимала для нас обоих. Никакие возражения в стиле "Зачем", "Не надо", "Я не хочу подвергать тебя риску" не принимаются. Завтра на праздничном ужине у твоих родителей мы сообщаем, что наша светлая любовь вышла на новый уровень, и теперь мы будем жить вместе. Они же у тебя, надеюсь, не снобы? Мы и так уже довольно долго "встречаемся", пора бы как-то обновить наши… отношения, – я всячески старалась придать голосу шутливую беззаботность, опасаясь только одного – что Ярослав развернется, уйдет, не захочет ничего слушать, усмотрев в моем поступке унизительную жалость или чрезмерную опеку.
Но он, похоже, не собирался этого делать, только смотрел на меня с какой-то странной смесью отрешенности и неверия, рассеянно попивая чай.
– Лекс, а вот бы все было правдой? – неожиданно произнес он, и я замолчала, чувствуя, как боль острой иглой впивается в сердце. Чем азартнее я пыталась поиграть в безграничное счастье, тем острее чувствовалось настоящее положение дел, когда реальность брала свое.
– Чтобы все так и было – просто ты и я, жили вместе, ни о чем не думая. У тебя не было бы твоего Марка. У меня бы тоже… никого не было. Жили бы такой себе странной сумасшедшей семейкой, ну без любви, да, но кому она нужна – эта любовь? Зато у нас была бы настоящая дружба. Мне кажется, это главнее.
– Так и будет, Яр, – очень серьезно ответила я. – Что было раньше – не считается. Все, отставить прошлое! И, знаешь, ты действительно прав – дружба важнее любви. Она у нас есть и никуда не денется. Поэтому я очень хочу жить здесь, с тобой, сумасшедшей семейкой, как ты и сказал. И даю тебе два дня на подготовку, а первого января у тебя переезд, не забывай. Родителей я беру на себя. Мне всегда хотелось поиграть в стервочку, которая мечтает женить на себе какого-нибудь бедного мальчика. Вот пусть и считают, что я окончательно тебя захомутала, вцепилась и отпускать не планирую! – и тут мы засмеялись, вдвоем, как по команде – каждый из нас представил себе эту живописную картину.
Яр ушел от меня поздно вечером, почти счастливый, едва успевая к последнему поезду метро, что вполне вписывалось в имидж влюбленного юноши, готового к переезду к своей даме сердца. Я же, оставшись одна, с улыбкой, которая будто приклеилась к губам, молча убрала чашки, помыла посуду, зажгла две свечи, придававшие пустой квартире атмосферу теплоты и уюта, и, приподняв выше локтей длинные рукава теплого свитера, долго-долго, насколько это было можно, держала руки над открытым пламенем, обжигая кожу до болезненно-багровых волдырей.
Я больше не думала о том, как скрою в будущем последствия ожогов, о том, что подумают люди, о красоте, об адекватности своих поступков, вообще, ни о чем. С абсолютно сухими глазами, закусив до крови губу, я пыталась зацепиться за ускользающую сквозь пальцы реальность, найти опору в спасительной боли и выплеснуть вовне хоть немного того разъедающего, ядовитого отчаяния, которое пожирало и разрушало меня.
Поначалу жжение внутри было сильнее, чем снаружи, но очень скоро огонь сделал свое дело, и я ощутила щелчок, переключение, близость реального мира, его силу, с которой он держал меня. Наконец-то на глазах выступили слезы – и я, резко отстранившись от зажженных свечей, зажимая себе рот, чтобы не закричать во всю силу, только глухо застонала, сползая на пол.
Руки жгло нестерпимо, но я упивалась этим ощущением, потому что другой, жуткий огонь, который выжигал мое сердце изнутри – он погас. Весь удар, грозивший сломать тот самый невидимый стержень, без которого человек не может существовать, взяло на себя выносливое и терпеливое тело. И в эти минуты я была благодарна ему за такую бескорыстную помощь.
Когда мне удалось хоть немного успокоиться, я набросила на плечи старое пальто и отправилась на наш новый курительный балкон, где просидела до самого утра, постепенно опустошая пачку сигарет и стараясь не обращать внимание на неутихающее жжение в руках, с каждым часом становившееся все сильнее.
С первыми лучами позднего декабрьского рассвета я поднялась, стряхивая, будто ненужную пыль, полусонное оцепенение и пошла в круглосуточную аптеку. Мне нужно было перебинтовать руки и придумать для Ярослава и родителей достоверную байку, способную объяснить случившееся.
Однако, как я ни переживала по поводу того, что выдам себя неосторожным жестом или предательски дрожащим голосом, спектакль мне удалось отыграть на отлично. Семья Ярослава, да и сам он, не сразу заметили повязки, скрытые длинными обтягивающими рукавами моего праздничного платья. И выдали меня не бинты, а частые рассеянные жесты, которыми я пыталась успокоить ноющие ожоги – пока они были свежими, не помогала даже расхваленная аптекарем лечебная мазь. Когда же дело дошло до сочувственных расспросов, я с притворным смехом рассказала тщательно продуманную небылицу о сегодняшней неприятности за завтраком и о старой кастрюле, у которой прохудилось дно.
– Да вы знаете, на самом деле, это мелочи! Все случилось уже у самой раковины, где я собиралась промыть эти, как их – макароны! – вдохновенно врала я, сама немного веря собственным словам. – Случись это парой секунд раньше, и тогда бы на меня вылился вообще весь кипяток! А так половина попала в раковину и лишь немного на меня!
Только полная беспомощность родителей Ярослава в бытовых вопросах помогла мне выдать за чистую монету эту легенду. И даже сам он, внимательно глядя на меня, похоже, не мог придумать никакой другой причины, чтобы объяснить этот несчастный случай.
Ведь не сама же себя я нарочно обожгла, в самом-то деле!
– Алешенька, вы поаккуратнее, пожалуйста! – близоруко и немного по-детски щурясь, Жанна Павловна смахнула с лица прядь светлых волос и перевела взгляд на Ярослава. – Ведь теперь вы с Ярчиком совсем взрослые, настоящая семья! Вам и только вам заботиться друг о друге. Вы уж берегите себя! А в том, что вы будете прекрасной невестой… почти женой моему сыну – я не сомневаюсь! Мы с Боренькой еще не успели поздравить вас с таким важным шагом в жизни. Конечно, для нас этого немного странно, ведь раньше парень и девушка… не могли жить вдвоем… до женитьбы…
– Жанна, это было раньше! – прервал супругу Борис Антонович, нетерпеливо барабаня пальцами по поверхности праздничного стола. – Сейчас другое время, другие порядки, свобода от этих старых условностей. Дети давно вместе, почему бы им и не строить свою жизнь? Алешенька, вы ведь еще со школы с Ярославом дружите?
– Со школы? – чувствуя растерянность от того, насколько перепутаны в этих светлых головах простые житейские вещи, переспросила я. – Ну, почти. С первого кур…
– Со школы, пап, со школы. С выпускного класса, – выразительным взглядом предупреждая, что с родителями лучше не спорить, вмешался в разговор Ярослав. – Так что чувства наши, как это говорится…
– Истинны! – понимая, насколько тяжело в этот раз ему дается вольный полет фантазии, подсказала я. – И проверены временем. И можете даже не сомневаться…
