Текст книги "Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)"
Автор книги: Таня Танич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 64 страниц)
Второй тост был не менее авангардным. Учитель внезапно признался в том, что он козел и потребовал назвать его этим нелицеприятным именем. Я отпиралась, как могла, заливая свое смущение шампанским и чувствуя, что утро получается действительно веселым. В то время как в моей голове уже начали роиться хмельные и легкомысленные облачка, Вадим, пьющий напиток посерьезнее, казалось, становился только трезвее.
– Не надо мне этих глупых отговорок! Когда ты была отмороженной курицей, я так и называл тебя – отмороженной курицей. Теперь же я поступал, как козел, и ты можешь смело сказать мне это. Я за честность, Алексия, без скидок на статусы и особое отношение.
– Я не буду называть тебя козлом, потому что не согласна с этим! Какие-то у нас противоположные понятия о справедливости, – осмелев от выпитого, не соглашалась я. – Не понимаю, как можно называть козлом человека, который всегда, будто ангел-хранитель, приходит на помощь, умеет поддержать и дотащит до цели – может, иногда за шкирки, но дотащит!
– Вот именно, что за шкирки. Я тебе сейчас признание сделаю, спасибо коньяку. У меня, понимаешь, проблема. «Вижу цель – не вижу препятствий» называется. Уже не первый раз подводит меня этот подход к жизни. Потому что в своем желании пробить лбом каменную стену я могу разнести все, что рядом и все, что важно. Мне нужна победа любой ценой, а прикидывать, в какие жертвы это выльется – не умею, не научился. Хотя старался, но хреново старался, – он опустошил очередную рюмку. – И вот у нас есть результат. Помнишь, я говорил, что ты напишешь у меня эту книгу, даже если придется тебя привязать к стулу и бить палкой?
– Но нам же не пришлось идти на такие меры! – весело хихикая, я пыталась подцепить кусочек яблока зубочисткой, а оно упорно ускользало.
– Ну, может, обошлось без стула с веревкой, но мера была моя любимая – кнут, и никакого пряника. Знаешь, на самом финише я как-то забыл, что еще совсем недавно, после смерти Ярослава, ты конкретно бредила, и только чудом твои мозги, до сих пор не понимаю как, встали на место. Я сделал на это скидку? Нет, я не сделал на это скидку. Я сам, лично, приказал тебе забить на нормальную жизнь – и выдать мне концовку, любой ценой, понимаешь. Опять это «любой ценой», как же оно достало меня. И коньяк заканчивается.
– Есть водка! – радостно подала голос я, не совсем понимая смысл сожалений учителя.
– Не понял. Птичка, у тебя в доме есть водка? Вот уж никогда бы не подумал, – Вадим улыбнулся. Такое его настроение мне нравилось гораздо больше, чем мрачное самобичевание.
– Это я с работы притащила! – заверила я. – Мы на корпоративе не допили.
– Вот как? Завидная запасливость! Зато хлеба в доме и крошки нет, – не преминул уколоть он меня, от чего я, слегка покраснев, принялась оправдываться, что на самом деле это и не я вовсе, а коллеги, тащившие в конце праздника со столов все, что осталось целым.
– Ладно-ладно, – примирительным жестом Вадим остановил мой поток красноречия. – И хорошо, что у нас есть добавка. Она сегодня как раз в тему. Тащи давай. Мне надо выговориться.
Я с готовностью достала из-за тумбочки и эту бутылку, радуясь, что не додумалась выбросить столь прозаический напиток.
– Короче, что хочу тебе сказать, – допивая последнюю рюмку коньяка и наливая новую, подытожил Вадим. – Ты меня прости. Я бываю деспотом. Я знаю это. В большинстве случаев это, в общем-то, оправдано, но глядя на тебя, я понимаю, что перегнул палку.
– Это еще почему! – чувствуя унижение от того, что со мной даже деспотом в полной мере побыть нельзя, возмутилась я.
– Не зли меня, птичка и не задавай дурацких вопросов! Ты лучше на себя посмотри – на кого ты стала похожа? Когда я первый раз пришел к тебе в общагу, ты и то лучше выглядела! И довел тебя до этого состояния не кто иной, как я сам. Хорош ангел-хранитель, ничего не скажешь!
Я даже голову пригнула от стыда. Конечно, я понимала, что выгляжу не лучшим образом от напряжения последних месяцев, но Вадим со всей присущей ему прямотой открыто ткнул меня лицом в собственное отражение – замученного, изможденного заморыша. Было очень обидно, что он видит меня такой, ведь я старалась бодриться и показывать, что мне все нипочем, что я сильная и все выдержу.
– И что толку теперь удивляться такой мрачной концовке? – вел дальше разговор сам с собой учитель. – Что еще может написать человек в таком загнанном состоянии? Хотя, не буду кривить душой… Я все-таки ожидал другого… Алексия! Нет, ты скажи мне! – внезапно хлопнул он ладонью по столу, так, что враз подпрыгнули и я, и рюмки, и посуда с немногочисленной едой. – Мне просто по-человечески интересно: ты специально проигнорировала то письмо Ярослава? Не забывай – я был там и все читал. И несмотря на то, что за это дурацкое кровопускание я накостыляю ему в загробной жизни, глупость нельзя оставлять безнаказанной… Так вот, несмотря на это, я все-таки поверил, что он уходил счастливым. Все то, что он сказал о любви… – Вадим запнулся. – Почему ты, в начале слепо лепившая своего героя с Ярослава, в конце наплевала на его последние слова и вообще проигнорировала эту тему?
– Ну, другой Ярослав… мой герой – он был одинок… У него не было друзей. Его никто не любил, и ему некому было писать, – забормотала я, тем не менее, утаивая основную причину своего решения.
– Так почему ты сделала его таким? Почему сразу не создала друга, подругу, я не знаю, черта лысого, кто смог бы доказать ему одну простую вещь, которую твой Яр, между прочим, знал! Алексия! Ведь это же его слова: любовь лежит в основе жизни и пока хотя бы один человек любит тебя – ты не умрешь навсегда! И можно уходить с легким сердцем, зная, что здесь останутся люди, которые будут помнить тебя, для которых ты что-то да значил. Так почему ты променяла это все на свой чернушный финал, наплевала на то, что было сказано тогда, в самом конце? Отвечай, я не могу понять – почему?
Недоумевая, почему мой выбор так задел Вадима, ведь в его голосе сейчас звенел настоящий, непритворный гнев, я поняла – скрывать свои истинные мотивы больше нет смысла.
– Ну… потому что. Потому что я так и не поняла ничего о той любви, о которой говорил Яр. Не поняла вообще – зачем, почему, о ком, о чем. Все получилось так резко, глупо, и мне понадобилась куча времени и нервов, чтобы поверить, что это не я своим невниманием довела его до такого шага! Я, если хочешь знать, вообще была уверена, что он решил убить себя, глядя, как я бессовестно веселюсь и прыгаю, в то время, как внутри него тикает часовой механизм. Не надо мне было тогда так откровенно веселиться и радоваться всему… Вот!
Вадим смотрел на меня в полном безмолвии, даже рот приоткрыв от удивления, чего я за ним никогда не замечала.
– То есть, все это время… Нет, подожди, – он опять опустошил свою рюмку, тряхнув головой, и только сейчас по легкой затуманенности глаз я увидела, что алкоголь все таки возымел на него действие. А я вот, наоборот, резко протрезвела.
– Выходит, все те слова, которые он написал – тебе… Ты истолковала как обвинение? А главного так и не поняла?
– Чего – не поняла? – от моей изначальной неуверенности не осталось и следа. Теперь по-настоящему зла была я – за всю эту путаницу, за неуместные сказки о любви, за обвинение в безнадеге и депрессивности, а ведь я всего-навсего хотела говорить правду. – Не было там главного, вообще! С какого-то перепугу Яр внезапно решил, что ему пора, а сам прикрылся высокопарными словами о вечных истинах, о смысле жизни, о какой-то там абстрактной любви как смысле всего сущего! А на самом деле – где она, эта любовь, со всей ее живительной силой, огромным сердцем и чем там еще… прекрасными глазами? Где!? Одни красивые слова, которые хороши на бумаге, в прощальном письме, а с жизнью они имеют очень мало общего!
– Мало общего? – повторил Вадим страшным голосом, даже приподнимаясь со своего места. – Мало, говоришь, общего?! Алексия… Да ты совсем, что ли, дура? Да ведь это я. Я – та самая любовь, о которой говорилось в письме. Та, которая совсем рядом. Только руку протяни.
– Что? – только и могла переспросить я, и тут между нами наступила тишина.
Мы уставились друг на друга, будто видя в первый раз, при сероватом свете несмелого зимнего утра, а мир за окном замер, пораженный. Вокруг действительно не раздавалось ни звука. Подобное безмолвие оглушало сильнее самого раскатистого грома.
– Повторяю еще раз, – без лишних колебаний ломая хрустальную хрупкость момента, заговорил Вадим – резко, отрывисто, не скрывая охватившего его волнения. – Любовь, о которой писал Ярослав – моя. Логично предположить, что к тебе. И я бы поздравил тебя с прозрением, да только вижу, что ты опять не поняла ни слова!
Я продолжала смотреть на него, не мигая. Потрясение не давало мне шансов даже попытаться вникнуть в смысл сказанного.
– Алексия. Да раскрой же ты глаза, – устало добавил Вадим после небольшой паузы, откидываясь на спинку стула. – Твой Яр еще тогда понял, что я убью каждого, кто вздумает хоть немного отравить тебе жизнь. В тот день мы все забыли об осторожности. Ты – просто светилась от счастья, хотя до сих пор считаешь это неприличным. Я выдал себя с потрохами – но невозможно оставаться равнодушным, когда ты светишься от счастья. Да все гости поняли – все, кроме тебя! Ярослав написал в письме прямым текстом – без любви нет жизни, поэтому я формально ходячий труп, а у тебя она есть, все время рядом! И вот ты сидишь передо мной спустя полтора года и доказываешь, что никаких чувств, мать твою, не существует и все это только красивые сказки!
Очередная напряженная пауза, повисшая после этих слов, становилась все невыносимее. Теперь я должна была разрушить ее, Вадим уже все сказал.
Тянуть с ответом было невозможно, иначе в мозгу рисковала лопнуть очень важная струна, а потерять связь с реальностью мне сейчас очень не хотелось. Уж слишком она была дорога мне, эта реальность.
Поэтому, наконец, собравшись с силами, я выдала крайне философскую фразу:
– По-моему, нам надо еще выпить.
Вадим внезапно расхохотался – то ли искренне, то ли с горькой иронией, я не смогла понять.
– А что – очень дельная мысль! Когда момент достаточно неловкий – лучше повысить градус. Давай сюда, – он потянулся к бутылке с шампанским, чтобы долить мне в бокал.
– Нет, мне лучше того, что ты пьешь…
– Даже так? – глядя на меня недобрым саркастическим взглядом, подытожил он. – Ну что ж, всегда приятно узнать, что твое признание в чувствах вызывает у дамы желание перейти с шампанского на водку.
Мы выпили в полном безмолвии, которое больше не тяготило. Это были последние секунды перед новым стартом. Момент решительного шага неумолимо приближался, нужно было что-то сделать, ситуация больше не могла оставаться подвешенной в воздухе.
Осушив последние капли, я медленно встала, подошла к сидящему напротив Вадиму, наклонилась над ним низко-низко и впилась взглядом в его лицо. Оно не было мне чужим – сильное, волевое лицо небанального человека. Я смотрела ему в глаза так же легко, как и в свое отражение в зеркале, понимая, что уже давно приняла его как родственную душу, хотя раньше считала это категорически невозможным. Но от мысли, что этот взрослый, уверенный в себе, сильный мужчина может меня любить – то есть, хотеть в безраздельное владение мою душу и тело, становилось смешно и немного тоскливо.
Будто я забыла, кто такая на самом деле.
Слишком разными мы были – как солнце и подсолнух, как луна и лужа, ее отражающая.
– Ты же сам в это не веришь, – произнесла я слегка заплетающимся языком, продолжая сверлить Вадима пристальным взглядом. – Ты… все путаешь. Свою доброту и заботу – путаешь с любовью. Я ведь не самая умная из тех, с кем ты привык общаться. И уж точно – не самая красивая. Самая проблемная – это да. Отбираю у тебя все силы, все твое внимание. Тебя просто не остается на других людей, вот ты и решил, что это любовь. И другие тоже… так решили.
Эти слова стали для него едва ли не оскорблением. Я поняла это по тому, как стремительно Вадим поднялся с места и сделал несколько шагов мне навстречу, вынуждая попятиться.
– Вот только, не надо дешевых провокаций, ладно? – процедил он сквозь зубы, прижимая меня к стене, и возвращая бумеранг пристального взгляда с утроенной силой. – Не надо меня дразнить. Если ты начнешь брать меня на слабо – я сделаю это. Докажу тебе свои чувства. Только я человек азартный, Алексия, могу перегнуть палку, чтоб ты совсем не сомневалась. И тогда ты крепко пожалеешь о своих играх в кошки-мышки.
Несмотря на плохо скрытую злость в его голосе, мне не было страшно. Наоборот, я ощущала какое-то странное веселье, приправленное острым и жгучим любопытством. Наши лица по-прежнему находились слишком близко, его взволнованное дыхание касалось моих щек, но меня это ни капли не тяготило. Наоборот, стало интересно – а что, если Вадим наклонится еще чуть-чуть и сотрет оставшееся минимальное расстояние между нами. Каково это – заговорить с ним одними губами, на языке поцелуя, закрыв глаза и не думая ни о чем, ощущая лишь, как волнение, охватившее меня от его близости и честности, только усиливается, до безумного, обжигающего изнутри пожара.
Удивительно, но мой бессловесный посыл на сближение дошел до него так ясно, будто бы я его озвучила. Еще немного сократив миллиметры между нами, он продолжал пытливо изучать мое лицо на предмет страха или же отвращения – но их не было.
Замерев в странном, завораживающем оцепенении, я с удивлением чувствовала, как просыпается мое тело, так долго не дававшее знать о себе, как оно выходит из летаргии, заставляя бурлить кровь и бешено биться сердце, как пробуждается страсть, которая и есть жизнь. Внезапно мне так захотелось жить – по-настоящему, упоительно, стирая поцелуями губы в кровь, прожигая бессонными ночами незаживающие раны в сердце, как это было когда-то раньше, давно.
И в тот самый момент, когда руки Вадима, сжимавшие мои плечи, стали обжигающе горячими, а губы приблизились к моим почти вплотную, и он застыл, сдерживаемый остатками удивления и неверия в происходящее, я увидела перед собой лицо другого человека.
Другие глаза – черные, пронзительные, с густыми ресницами под смоляными бровями смотрели на меня из прошлого поразительно реальным взглядом. Другие губы, несмотря на расстояние в тысячи километров, были готовы встретиться с моими. И стук другого сердца – сердца Марка я вновь услышала вместо своего собственного. Наваждение было таким прекрасным и одновременно устрашающим своей реальностью, что я дернулась, как от удара током, мгновенно разрушая то ощущение волшебства и притяжения, которое так явственно и сильно заискрило между нами.
Вадим сразу же это почувствовал – и остановился, не двигаясь дальше, предоставляя мне выбор: немного податься вперед и замкнуть, наконец, этот круг или не шевелиться и оставить пусть очень тонкую, но все же, преграду.
И я не сделала ничего. Ни шага, ни движения ему навстречу.
Спустя несколько долгих секунд он медленно отстранился от меня, отвернулся спиной, подошел к окну и уставился на заснеженный пейзаж за стеклом.
– Значит – нет? – угрюмо подытожил он, не оборачиваясь.
– Пока что… нет, – выдохнула я, все еще не в силах сдвинуться с места.
– Понятно. Завуалированная враньем вежливость. Алексия, давай уже на чистоту. Нет так нет, переживу. Вот только не надо ритуальных танцев и глупых отговорок с этим «пока что».
– «Пока что» значит «не сейчас»! Оно значит «когда-нибудь», «потом»… Я не хочу, чтобы ты воспринимал все это как «нет»! – с неожиданным отчаянием возразила я, глотая слезы.
Как никогда реально, я вдруг почувствовала, что могу быть счастлива с ним, и что Вадим, возможно, и есть то самое будущее, полное радости, гармонии и мира, о которых говорил Ярослав.
– Я скажу тебе «да»! – уже не стесняясь того, что плачу, пообещала я. – И я бы уже сказала его… Я чуть было не сказала его! Но пока не могу. Меня еще что-то держит, что-то странное, непонятное… Да только это пройдет. Оно уже почти прошло!
– Понятно, – после небольшой паузы подытожил Вадим, по-прежнему глядя в окно. – Алексия. Я никогда не спрашивал тебя о прошлом, у каждого из нас оно далеко не безоблачное. Но теперь спрошу. И мне плевать, имею или не имею на это право, я хочу знать. Что за чертовщина творилась с тобой в той жизни, раз спустя пять лет ты все еще не можешь ее отпустить? Я знаю, ты росла без родителей, в приемной семье. Так что такого произошло, если тебя до сих пор трясет при малейшем намеке сближение, и я имею в виду не душевное родство, а ту самую физиологию, от который ты так старательно падаешь в обморок. Давай, скажи это мне! – потребовал он, резко оборачиваясь, и на это раз я действительно испугалась.
Глаза Вадима горели огнем неприкрытой ненависти к тому периоду, в котором его не было рядом, в котором все было по-другому, и я была тоже – другая.
Я продолжала молчать, пытаясь подобрать нужные слова, и все равно не зная, как ответить на такой прямой и такой сложный вопрос.
– Это было… насилие? – наконец, озвучил Вадим свою страшную догадку, и казалось, она стоила ему немалых усилий, такой гримасой исказилось его лицо.
– Нет, что ты! Конечно же нет! – возразила я, вмиг забывая о всех своих колебаниях. – Не было никакого насилия, наоборот, была любовь! Все было так… это не описать словами, понимаешь? Поэтому я никогда ни с кем не говорила на эту тему, вот разве что с Яром… Но он и так почти читал мои мысли, так что легко понял меня. А я… Я давно запретила себе вспоминать прошлое, потому что это какой-то сон, наваждение, мне кажется, что люди просто не могут быть так счастливы, как я была тогда. Но, – осеклась я, глядя на Вадима, – что было, то прошло. И любое наваждение рано или поздно рассеивается. Ты сам мне столько раз говорил – важнее реальная жизнь. То, что происходит сейчас. В семнадцать лет я была уверена, что в новой жизни меня ждет одна лишь серость, обычные дни, не хорошие и не плохие, а такие… которые не оставляют ничего в душе. Ни следов, ни воспоминаний. А ведь я ошибалась, думая, что все лучшее давно произошло. Ведь лучшее – оно происходит со мной здесь, сейчас! Я говорю честно, поверь, мне незачем водить тебя за нос! Ведь ты ведь все равно узнаешь правду, обязательно узнаешь… А потом возьмешь и убьешь меня за вранье, даже несмотря на твои… чувства, – замялась я, еще не в силах воспринять тот факт, что все это время мои вездесущие подружки-сплетницы были правы. И об этом, оказывается, говорил Яр в своем последнем письме. Об этом только что сказал сам Вадим – он любит меня.
Как странно. Как удивительно и странно.
Кажется, мои последние слова, немного развеселили его. Глубокая морщина, пересекавшая лоб, постепенно разгладилась, вспыхнувший в глазах огонь погас, оставив после себя тлеющие искорки, плотно сжатые губы разомкнулись – Вадим поверил мне.
Поверил и не стал больше спрашивать, как всегда, подталкивая к возможности самой сказать то, что считаю нужным.
– Я скажу тебе "да", – еще раз повторила я, совершенно уверенная в своих словах. – Просто я хочу сделать это без колебаний. Чтобы ни одно воспоминание не стояло в это время рядом. Когда они все уйдут – останемся только мы. Ты и я. И наше настоящее.
– Я понял тебя, – ответил Вадим очень тихим голосом, снова приближаясь ко мне. – Ну, что я могу сказать, – наклонившись, он поддел мой подбородок пальцем, поднимая голову и заставляя смотреть на него. – Спасибо за правду, птичка, – и улыбнулся, спокойно, ободряюще. – Мне больше ничего и не надо, кроме правды. Ты совершенно верно сказала – если я узнаю, что ты водишь меня за нос, мало не покажется. В этом плане я не делаю скидок на личное, никому. Так что не вздумай мне врать или хуже того – жалеть. Особенно жалеть. Если только учую хоть каплю жалости, я сделаю так, что ты меня возненавидишь. Как по мне, так добротная честная ненависть – отличная штука, и уж точно получше жалости. Но тебе тогда придется туго. Останавливаться на полпути я не умею, ты это знаешь.
Несмотря на то, что он шутил лишь наполовину, я все-таки не могла сдержать улыбки. Между нами опять установились прежнее доверие и открытость, без недосказанности и непонимания.
– Ну, так что? Мир? – тут же подтвердил мои мысли Вадим. – Да, бурное утречко сегодня выдалось, натворили мы с тобой дел, – усмехнулся он, присаживаясь на стул и оглядывая остатки нашего скромного пиршества. – Да только генеральная линия партии не меняется, Алексия. И я хочу, чтобы ты четко это понимала. Все наши страсти-мордасти – пусть будут побоку. Твой роман – вот что сейчас главное. Пришло время, наконец, выпустить его в свет и по издательствам. Зуб даю – он выстрелит! Он, Алексия, просто не может не выстрелить. У тебя действительно большое будущее, до чего мне осточертела эта затасканная фраза, но в кои-то веки я могу произнести ее с чистой совестью!
