Текст книги "Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)"
Автор книги: Таня Танич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 59 (всего у книги 64 страниц)
– Ну что, готова? Пойдём, с нашими тебя познакомлю. И потом уже переговорим о деле.
Далее Олег Львович, как оказалось, зовут заместителя редактора, провёл мня по коридору, вместе со мной заглянув во все немногочисленные кабинеты, все так же напоминающие пыльную бухгалтерию какого-то ведомства. Везде лежали горы старых выпусков, ленты для печатаных машинок, которыми здесь продолжали пользоваться, коробки с различным хламом, бланками и заполненными квитанциями. Мои новоявленные коллеги сидели в тесноте, стол к столу, по пять-шесть человек в кабинете, поглядывая друг на друга через гору бумаг, на которых они заваривали чай, черкали номера телефонов и обедали. Дополняли картину неестественного ретроградства выцветшие желтые шторы, неаккуратно болтавшиеся на окнах, за грязными стеклами которых виднелись защитные решетки с облезлой краской.
Я попала в мир, безнадёжно застрявший в прошлом и медленно разлагавшийся на глазах. Но никто из его обитателей, казалось, не был этим серьёзно озабочен и продолжал вести свои каждодневные дела, не забивая себе голову лишними проблемами.
– Так, вот тут у нас еще девочки сидят, – заводя меня в маленькую каморку, где одна напротив другой, за общим столом располагались почтенного вида журналистки, заявил Олег Львович, посылая «девочкам» лучи радостной улыбки. – Тебя тоже где-то здесь пристроим.
– Ничего не знаю, Олежик, можешь ее себе на голову посадить, у нас тут места нет! – категорично заявила одна из присутствующих дам, на которую улыбка «Олежика» не возымела никакого смягчающего воздействия. – Вот что хочешь, то с этим и делай! Все, терпения никакого больше нет! Нам Борис когда новый стол обещал? Когда, я тебя спрашиваю?
– Тихо-тихо! Все путем, не кипятись! Вот как раз и попросим – не один, а два! И получим, точно тебе говорю. У нас теперь другого выхода нет, тут новый сотрудник, не ударим же мы в грязь лицом, не посрамим нашу редакцию! До конца недели произведем тут перестановочку, зуб даю! Ну что, Алексия? Всех увидела, со всеми перезнакомилась? Вот так и живем, в тесноте, как говорится, да не в обиде!
– Да, конечно же… Мне все ясно, – рассеянно ответила я, изучая большие черно-белые фото на стене. Под ними со старомодной аккуратностью были приклеены тонкие полоски бумаги с набранным на печатной машинке именем фотокорра, которого я помнила еще по выпускам газет, в которых выходили интервью с Виктором Игоревичем, с его же портретами, сделанными этим ветераном фотодела.
– Что, нравятся работы? Это гордость наша, известнейший фотограф города! Семьдесят лет, а еще работает! Скоро познакомлю вас, как только с больничного выйдет, – радостно заверил меня Олег Львович, а мне почему-то стало еще неуютнее от происходящего.
Вскоре я получила и первое задание, которое повергло меня в оцепенение и стало последним, завершающим штрихом странной картины сегодняшнего дня. Временно сидя на месте Олега Львовича, который делил маленький кабинет вместе с отсутствующим главредом, я продолжала выслушивать его распоряжения:
– В общем, так, Алексия. Ты человек опытный, поэтому церемониться с тобой не буду, пошлю сразу на выезд в одно место, после которого мне надо развернутый материал. Есть вот адрес. По этому адресу есть старушка. У старушки в доме нет отопления – уже месяц, понимаешь? Зима заканчивается, а у старушки в доме нет отопления! Трубы прорвало давно, никто ремонтом не занимается, она еле выживает там. Обогревается каким-то самодельным электроприбором, котел купить денег нет, мёрзнет, значит, старушка. И вот тебе надо побеседовать с ней, узнать о ее жизни, о том, как она, значит, бедствует. О молодости расспроси, ну, чтобы прониклись сочувствием люди к старушке, как свою ее восприняли. Чтобы переживали, как за родную бабушку!
– Угу, поняла… – автоматически делая пометки карандашом в блокноте, кивнула я головой. В целом не одобряя подобных методов давления на жалость, я понимала, что, тем не менее, это самый действенный способ вызвать в людях желание помочь. – Мы сбор помощи для нее организуем? Или просто внимание привлекаем к бездействию городских служб? Тут же ситуация такая, что реагировать надо срочно. Пока наши чиновники зашевелятся, старушка эта замерзнет совсем. Мне кажется, лучше сразу сбор средств начинать на расчетный счет.
– Какой еще сбор? Да нас одни бюджетники читают, откуда у них деньги! А насчет бездействия городских служб, ты это, Алексия, поаккуратней. Я, конечно, понимаю, ты человек новый, у тебя связи и все такое. Но заруби себе на носу – горсовет мы не критикуем. Никогда. Ни при каких условиях. А то сначала начнем на отделы бочку катить, а потом и до мэра дело дойдет? Ты это… давай такие настроения потише, потише делай. Сама же хочешь в нормальном месте работать, с отоплением и в офисе, из которого не выкинут на улицу среди зимы. Значит, редакционную политику должна соблюдать. Понятно? А то знаем мы вас, молодых да горячих. Хотите во всем власть обвинять, а по подвалам мерзнуть вместе с оппозиционерами ни у кого желания нет! Надеюсь, я ясно выразился? И давай, чтоб мы к этому разговору больше не возвращались… – глядя на мое ошарашенное лицо, продолжил Олег Львович. – Кстати, про оппозицию. Резюме твоей статьи должно быть такое – старушка, значит, в отчаянии, все надежды ее растоптаны, а ведь она так верила в лучшее будущее. И даже голосовала два года назад за оппозиционный блок! – Олег Львович красноречиво воздел указательный палец вверх. – А теперь над её мечтами так бессовестно поглумились! Оппозиция, значит, обещала улучшить жизнь всех пенсионеров – и что? Жизнь только ухудшается. Намёк понят? Вот как живут, мол, у нас, сторонники оппозиционеров. Любимчики их в парламенте осели, а жизнь людей, которые им поверили, менять не собираются. И в ус не дуют! Каковы мерзавцы, а?
– Простите, может, я чего-то не поняла… – я действительно грешила на то, что почти как год отошла от дел и упустила важные изменения, произошедшие за это время. – Но какое отношение к проблемам старушки имеет оппозиционный блок? Парламент – это же законодательная власть, у них совершенно другая сфера работы. А обеспечением тепла в домах занимаются как раз местные органы. К чему тут парламентское большинство, я не понимаю…
– Нет, вы только послушайте! Опять она за свое! – неожиданно патетически вскричал Олег Львович и даже руками всплеснул от возмущения. – У нас народ, вообще-то, тяжело трудится, некогда ему во всю эту специфику про законодательную и исполнительную власть вникать! Зачем все так усложнять, напускать эти никому не нужные подробности? Тебя что, в твоём Киеве не учили статьи лишней шелухой не забивать?
– То есть, по-вашему, то, что я обвиняю законодательный орган в проблемах, которые должны решаться на местах – это шелуха? – я все ещё надеялась, что слух обманывает меня. – Это же осознанная дезинформация, на что вы меня толкаете?
– Уф-ф, как же с тобой сложно… – нервно выдохнул Олег Львович и даже вытер вспотевший лоб платком. – Ты или притворяешься дурочкой, или…
– Дурочка, дурочка! Какая же ты дурочка! – насмешливо запел в голове знакомый голос, довольный тем, что его насмешки – совсем не пустое занятие и другие, реальные люди считают так же. А значит и он, этот голос, тоже реален. Реальнее, чем я. И слова его – абсолютная, настоящая правда. – Ничего-то ты не умеешь, дурочка!
– Да послушай же ты меня! – словно издалека донеслись слова Олега Львовича, заглушенные издевательским смехом голоса. – Ну кому оно надо, это твоё рассусоливание! Ситуация проста как дважды два – есть бабка! Сторонница оппозиции! Голосовала за левых на выборах, надеялась на лучшую жизнь! Теперь оппозиция большинство мест в парламенте, благодаря таким, как она отхватила – и что? Улучшилась их жизнь? Только ухудшилась! Люди теперь в домах своих замерзают! Все! Вот тебе готовый костяк статьи! Чего ж тут такого сложного? И чтоб никакой твоей нечитабельной шелухи про законодательную и исполнительную власть, иначе я заверну тебе статью! Хотя, если честно, я теперь вообще не уверен, что ты нормально с заданием справишься!
– Но ведь вы… – я почувствовала, как внутри начинает закипать знакомый гнев, легко заглушивши доводв разума, который все ещё твердил, что я так долго искала эту работу и ссора с шефом в первый же день – не лучший способ утвердиться на новом месте. – Вы же нарочно подменяете понятия и путаете людей. Вы не даёте информацию, куда обратиться, в какой отдел или службу, из тех, которые действительно могут помочь. А просто пользуетесь их незнанием и гоните свою пустую агитацию. Сегодня у вас оппозиционный блок виноват в отсутствии отопления, проблемы с которым должна решать городская власть, а завтра сосулька с крыши упадёт и человека убьёт – в этом опять оппозиция будет виновата, а не местные коммунальщики? Нет, я все понимаю – заказуха заказухой, другого вы писать не привыкли, но должны же быть хоть какие-то рамки? Как насчёт хоть какой-то реальной помощи? Неужели вам действительно все равно, что эта ваша старушка так и останется в холодной квартире, пока вы на ее проблемах будете оппозицию распинать, которая в этой теме – как пятое колесо в телеге?
В ответ Олег Львович молча одарил меня свирепым взглядом, раскрасневшись лицом и громко барабаня пальцами по столу. Левый глаз его при этом нервно подергивался. Казалось, если бы он мог себе позволить, то непременно придушил бы меня здесь же, не сходя с места. И единственное, что останавливало его – это те самые мои связи в прокуратуре, о которых он с утра так радостно вещал, и о которых я сейчас совершенно не жалела. И даже подумала было пригрозить ему расследованием их халтурной деятельности, как он опередил меня, грузно поднявшись со стула:
– Короче так, Алексия. Дел у нас с тобой никаких не выйдет. Я тебе тут не мальчик, чтобы оправдываться и рассказывать о том, чем мы здесь занимаемся и почему. Я, между прочим, побольше твоего в журналистике и три смены власти в городе пережил. И вот что хочу сказать – с таким подходом и всеми твоими пафосными речами ты очень скоро отсюда полетишь. И никто тебе не поможет – ни покровители, ни мужья. Давай лучше сделаем вот что. Забудь об этом задании, социалка – это не твоё, не потянешь. Отправим тебя в отдел домашнего досуга, будешь там рассказы и фельетоны на последнюю страницу подбирать. И то… с проверкой. А то знаю я вас таких, шибко честных. Молоко на губах не обсохло, а все туда же – обвинять нас в продажности и в том, что за правду не боремся. Начитаются громких лозунгов в книжках, а жизнь – это не книжки! В жизни умнее надо быть, гибче! Хотя… я уже говорил это, но до тебя, видно, не дошло. И не дойдет. Горбатого, как говорится, могила исправит… – и, натужно выдохнув, Олег Львович поднялся из-за стола, послабляя воротник и всем своим видом демонстрируя следы непритворной усталости от нашего затянувшегося общения. – Пойду я, перекурю. А ты жди меня здесь пока. Приду – скину тебя Ларисе. Она у нас калач тертый, быстро тебя обломает и работу найдёт, чтоб дурью не маялась. Там у нас писем от пенсионеров, вспоминающих молодость, два мешка стоит, вот и разберёшь их. Рассортируешь… Подумаешь немного. Может, ума прибавится, – и еще раз громко вздохнув, он вышел, рассерженно хлопнув за собой дверью.
Я снова осталась одна, растерянно улыбаясь и продолжая удивляться сложившейся ситуации. Минута шла за минутой, а я все не шевелилась, глядя перед собой невидящим взглядом и пытаясь понять, как такое могло произойти? Как могло оказаться, что совсем недавно я была воодушевлена смелыми планами и поисками увлекательной работы, а теперь вдруг меня отправляют разбирать мешки с письмами в редакции, где время даже не остановилось, а пошло вспять? Что это за странный и дикий излом моей жизни, линию которой криво и беспорядочно продолжал рисовать насмешливый фатум, похожий на задиристого и пьяного мальчишку-художника.
– А вот так тебе и надо, дурочке! – снова обратился ко мне ставший привычным голос. – Сама хотела, сама к этому шла. А теперь почему не радуешься? А, дурочка? – раздавшийся после этих слов смех заставил меня вздрогнуть. Кажется, я поняла, кто со мной говорит.
На несколько мгновений я даже увидела его – этого странного мальчишку, измазанного краской, которой он небрежно набросал на карте жизни уродливый рисунок сегодняшнего дня. Он смотрел на меня, не скрывая насмешки в злых глазах, и лицо его, в противовес общей молодости, было уставшим и старым. Валик в руке продолжал крутиться, и с него, пачкая пол, капала вниз густая и серая, похожая на отвратительную жижу краска.
– Что смотришь, дурочка? Сама виновата. Сама во всем виновата! – громко шмыгнув носом, произнёс мальчишка, и вдруг вместо его неприятного лица я увидела своё – молодое и старое одновременно, с глубокими морщинами и потухшим глазами, а краска с крутящегося валика все продолжала капать.
И тут мне стало страшно, так страшно, как бывало лишь несколько раз в жизни, когда кажется, что можешь умереть от ужаса, если не пошевелишься, не сделаешь хоть одно движение, не разобьешь это парализующее оцепенение. Схватив сумку и набросив зимнюю курточку, я заметалась по комнате, не понимая, что делаю, а в голове настойчивыми молоточками стучала только одна мысль – скорее, скорее отсюда. Из этого пыльного кабинета, где было невозможно дышать, думать, жить.
Боясь оглянуться назад и вновь встретиться с взглядом старого мальчишки, или ещё хуже – со своим собственным уродливым отражением, я подскочила к двери, из-за которой вдруг донёсся голос возвращавшегося Олега Львовича и ещё один, женский, принадлежащий, видимо, той самой Ларисе, которой только предстояло меня «обламывать». От одной мысли о том, что я увижу их обоих сейчас, в момент, когда меня душил страх и сердце билось на переделе своих сил, я почувствовала, что закричу – громко, истерично, безобразно. И тогда неизвестно, что со мной будет. Может, они примут меня за сумасшедшую и вызовут специальных врачей, чтобы забрали на принудительное лечение. Нельзя ведь держать сумасшедших среди людей, они и так не понимают элементарных основ редакционной политики, а еще могут навредить окружающим. Нет-нет, я не должна была с ними встречаться, ни в коем случае.
В панике я оглянулась, замечая лишь, что старого мальчишки с его насмешливым голосом больше нет в кабинете. И в следующую секунду мой взгляд упал на противоположную от двери стену, на которой виднелось окно, занавешенное все теми же грязно-желтыми занавесками, и – о чудо! – оно не было защищено решетками. Видимо, этот более-менее пристойный вид был привилегией редакторского кабинета, в котором так удачно оставил меня Олег Львович. Очутившись в два прыжка у окна, я быстро взобралась на подоконник и рванула на себя тяжелые деревянные рамы, слегка примерзшие одна к другой – но страх прибавил мне сил, и я открыла окно почти без труда. Ещё раз оглянувшись и успев увидеть только перекошенное от удивления лицо заместителя редактора, застывшего на пороге в компании своей коллеги Ларисы, я покрепче прижала к себе сумку и прыгнула вниз с подоконника.
Несмотря на то, что окно находилось на первом этаже, как и во всяком старом здании, расстояние между подоконником и землёй было немаленьким, и приземлилась я неудачно, упав на колени и оцарапав ладони. Но больно мне не было ни капли.
Я снова находилась на улице, и свежий морозный ветер радостно трепал мои волосы, успокаивая и утешая, забавляясь над моими проблемами. Быстро вскочив на ноги, я лишь негромко рассмеялась и приветственно махнула ему рукой в знак благодарности за сопереживание и за град колких снежинок, которые он, веселясь, бросал мне в лицо. Я смогла вырваться! Я опять была свободна. Никогда в жизни я не буду больше искать общества этих странных людей, никогда не буду с ними разговаривать и принимать их слова близко к сердцу. Мне не нужна работа, не нужно признание, и никто мне не нужен. Ведь у меня уже есть этот чудесный ветер, который поможет забыть обо всех неприятностях. Только ветер сможет отогнать этого ужасного мальчишку, который, издеваясь и злясь, выводит каракули на асфальте, заставляя мою жизнь лететь под откос.
Но мы обманем его. Обманем и сбежим – я и мой новый друг ветер.
Глава 3. Новое старое творчество
– Что значит – ты сбежала? – голос Марка отдавал ледяной крошкой, точно так же, как и его взгляд – пронизывающий, острый, пробирающий до костей. Но мне, прихлебывающей вторую чашку горячего пунша, было все равно. Никакой холод не мог побороть того дурашливо-весёлого настроения, которое не отпускало меня с момента возвращения домой.
– А то и значит. Мне не нужна эта работа. Ну что я там забыла? Зачем, вообще, я устроила это все? Эту суету, беготню, какие-то попытки доказать что-то себе, тебе? Да нужно было бросить все, как только меня не взяли на первое же место. Знаешь, я достаточно увидела, чтобы понять – не хочу я работать в таких условиях. У меня ведь и так все есть! Прекрасный дом, уйма свободного времени – вот же, все под рукой. Не понимаю, что на меня нашло, раз я решила, что мне скучно здесь. Там, – я рассеянно кивнула в сторону окна, – меня просто никто не хочет видеть. Понимаешь, Марк? Я там не нужна. Я чужая, и никогда больше не стану своей. И не хочу становиться. Не хочу, чтобы меня терпели – потому что я сама не готова это терпеть.
– О чем ты говоришь, Алёша? – Марк, по-прежнему не понимая ни слова, смотрел на меня, и сердитое недоумение в его взгляде вытесняло едва уловимое беспокойство. – Что-то случилось? Тебя… кто-то обидел? Возникли конфликты? Только скажи мне, я все решу.
– Да нет, что ты! Никаких конфликтов, не надо вмешиваться. Ты и так уже все… решил, – негромко посмеиваясь в чашку, остановила его я. – Не надо больше ничего за меня решать. Хотя… Я же все понимаю. Ты просто хотел помочь, как всегда, а мне этого не нужно. Я, вообще, думаю, что мне уже мало что нужно, Марк, – в горле вдруг пересохло, и знакомое муторное беспокойство начало медленно подниматься изнутри. – Потому что у меня и так все есть! – поспешила скрасить возникшую паузу я. – Все, давай перекрасим эти разговоры. Решение принято и, как ты любишь говорить, обжалованию не подлежит. Я буду работать дома. Не вышло из меня журналиста – ну и ладно. Значит, пришло время вспомнить, что я ещё и писатель. Уж для этого мне точно не надо ни с кем встречаться и никуда ходить. Помнишь, ты говорил – чтобы быть писателем, надо просто брать ручку, блокнот, садиться за стол и писать. И все! Вот это мне сейчас и нужно – просто садиться за стол и писать. Я и так пробегала в погоне неизвестно за чем последние два месяца. А сейчас больше не хочу. Надоело. Хочу вернуться в прошлое, когда все было так просто и хорошо. Буду писать легкие и приятные истории, которые тебе так нравились, стану для тебя идеальной женой. Вот что я буду делать! Неужели тебе не нравится это, Марк? Неужели ты, наконец, не доволен?
По выражению лица Марка я понимала, что он и хотел бы радоваться, но мое тихое и домашнее настроение по-прежнему казалось ему неестественным. Уже не раз подобная сговорчивость с моей стороны заканчивалась громким скандалом с градом обвинений, которые мы, не задумываясь, швыряли в лицо друг другу. И, кажется, он начал заранее побаиваться подобных реакций, понимая, что это показное умиротворение – лишь новая маска, очередной самообман, который непременно закончится новым срывом.
Но на этот раз даже я понимала, что вру ему. Конечно же, я не собиралась ничего писать – теперь мне этого просто не хотелось. Меня более чем устраивало чувство лёгкости и пустоты, поселившееся внутри после побега из редакции. Наконец-то меня ничего не волновало, не отзывалось болью при мыслях о собственной глупой беспомощности, а невозможность изменить ситуацию вызывала лишь странное веселье. Теперь я не только приняла свою новую судьбу, но и могла беззаботно посмеяться ей в лицо. Что толку было грустить? Любые сожаления сейчас были бесконечно нелепы. Раньше надо было думать.
– О чем ты, Алёша? О чем думать?
Кажется, я снова не заметила, как начала проговаривать проносящиеся в голове мысли вслух. В последнее время эта привычка стала довольно навязчивой и начинала меня злить. Но мне нельзя было волноваться и злиться. Я просто хотела успокоить Марка и успокоиться самой, чтобы больше не слышать этот страшный голос, который смеялся надо мной всякий раз, когда я выходила из себя и волна удушающего отчаяния подступала так близко. Я обязана быть в хорошем настроении, всегда, чтобы ни случилось. Иначе… Я вздрогнула от одной только мысли о новой встрече с тем странным фантомом, который принялся ходить за мной по пятам, и попыталась переключить внимание Марка на другие темы:
– Ни о чем, Марк. Действительно, ни о чем. Нам нужно просто поменьше волноваться, тебе и мне. Ведь мы с тобой настоящие счастливчики, – отставив пустую чашку, я подошла к нему и присела на колени, проведя ладонями по его скулам, подбородку, шее, чувствуя, как он напряжен и не спешит верить в мою нарочитую лёгкость. – Помнишь, что ты говорил, когда мы встретились? Самое главное – мы вместе. А все остальное – неважно. Неужели ты сейчас сомневаешься в этом? – легко целуя уголки его губ, спросила я, улыбаясь по-настоящему тепло.
Марк был прав – когда он был рядом, я не боялась ровным счётом ничего. Вот только он не мог оставаться со мной постоянно, и уже завтра мне предстояло вновь взглянуть в глаза своей новой жизни и странному призраку загубленной мечты. Но хотя бы до утра я могла об этом не беспокоиться.
На следующий день, проводив Марка на работу, не позволяя себе лениться, я сразу же отправилась в свою комнату, где улеглась на пол с блокнотом и карандашом, пытаясь составить план, чем же заполнить время до вечера. Каждая моя минута должна быть занята, чтобы не было больше возможности предаваться странным размышлениям, которые редко приводят к чему-то хорошему.
Так я научилась готовить несколько новых блюд, сделала перестановку на кухне, нашла на местном рынке лавочку с ароматными специями и освоила секреты восточной чайной церемонии. Но свободное время все равно оставалось, и вскоре я занялась йогой, записалась на сеансы оздоравливающего массажа, а ещё стала бегать – сначала по утрам, а вскоре и вечером. Моя жизнь постепенно стала походить на идеально отлаженный рекламный ролик, в котором было так же мало искренности, как и в любой рекламе. На самом деле, я всего лишь заполняла день, дожидаясь прихода Марка к вечеру, почти так, как это было в первые несколько месяцев после нашего переезда. Только сейчас я не надеялась уже ни на какие перемены.
Но мне нужна была эта монотонная, отлаженная рутина, которая держала меня в ровном настроении, без малейших поводов для волнений и расстройств. Я верила в то, что способна выработать эту привычку жить спокойно и просто, которая ничем не отличается от других, уже наработанных, и усиленно над этим трудилась.
За первые месяцы весны я достигла больших успехов в налаживании нового стиля жизни. И, хотя Марк по-прежнему не доверял мне, используя любую возможность, чтобы побыстрее прийти домой, и я чувствовала его скрытую нервозность, в общем, у нас все было хорошо. В выходные мы, как всегда, были неразлучны и проводили тёплые дни на пикниках, в парках и скверах. Лёжа на молодой зеленой траве, я ловила в ладони осыпающийся цвет деревьев и солнечные лучи, а Марк, склоняясь надо мной, заслонял свет, становившийся к полудню слишком жарким, погружая в защитную тень и сумрак своего мира. Иногда я дремала, лёжа у него на коленях и не выпуская его ладонь из своих пальцев. Стоило мне закрыть глаза, как и без того хрупкая связь с настоящим терялась окончательно – я не могла понять, где нахожусь – то ли в далеком прошлом, когда мы подростками начали учиться взрослой жизни, то ли в киевском периоде, когда я была свято уверена, что Марку понравится моя работа и мои друзья, то ли в каком-то странном месте, находящемся вне времени и пространства, где можно было навечно застыть в точке бесконечного счастья, неизменного и непреходящего.
Но только не сейчас, не в сегодняшнем дне. Во время счастливых минут и часов я всегда представляла себя вне настоящего, и чувствовала от этого лишь удовлетворение и радость.
А потом снова приходил будний день, когда я оставалась наедине с собой и продолжала разыгрывать свой спектакль. Постепенно мне пришлось удвоить страдания, потому что Марк, все ещё не привыкший к моему праздному стилю, начал спрашивать о том, что я пишу, на какую тему и как, вообще, продвигаются дела. Пришлось придумать новую версию о том, что идея у меня почти готова – в набросках и черновиках, и совсем скоро я обязательно ему почитаю вслух, точно так же, как делала это в наши школьные времена.
Для того, чтобы быть более убедительной и самой поверить в то, что говорю, я даже начала просиживать строго выделенные по графику полтора часа в день, рассеянно набирая на клавиатуре случайные слова и обрывки предложений. По истечении необходимого времени я тут же закрывала файл, даже не перечитывая. Эту обязательную повинность нужно было соблюдать, чтобы не выбиваться из созданного образа довольного своей жизнью и занятого свободным творчеством человека. Кроме того, такое бесполезное занятие позволяло убить, заполнив механической работой, лишние полтора часа в день. Так что я, не выбиваясь из графика, совершала свой странный ритуал, пусть и без удовольствия, но с чувством понимания его важности.
Иногда, для большей достоверности, я изображала творческий процесс и в выходные. Мне пришлось заняться этим после вопроса Марка о том, почему я никогда не пишу, когда он дома – ведь раньше мы спорили за место у компьютера, и часто ему приходилось буквально оттаскивать меня от стола, в то время, как я протестовала, весело смеясь. Я поняла, что потеряла бдительность, и начала ставить напоминания в мобильном органайзере, вынуждавшие каждую субботу бездушно стучать по клавишам, отсчитывая минуты до окончания этой тихой пытки.
В такие моменты я напоминала себе фокусника-обманщика, дёргающего за ниточки безликую куклу, заставляющего её танцевать и веселиться, убеждая зрителей в том, что она живая, в то время как, под его пальцами жалобно скрипели и прыгали кусочки бездушной деревяшки. Было тяжело понять, зачем фокусник обманывает, и что ему даёт этот странный танец – но остановиться и спросить себя о том, что происходит, я не решалась. Кукла танцевала на площади, изображая несуществующую радость от творчества, а зрители внимательно смотрели на неё, пытаясь понять, какие чувства владеют ей. И, чтобы не терять доверия, я должна была стараться ещё больше. Танец должен был продолжаться, несмотря ни на что.
В целом, если бы не это вымученное враньё, все было бы совсем хорошо. В моменты отсутствия Марка я научилась отвлекаться от настоящего так незаметно, что глядя на меня, никто бы и не сказал, что мыслями я нахожусь не здесь. Наш дом сверкал чистотой и уютом, глядя в зеркало каждое утро, я замечала, как похорошела, несмотря на внутреннюю пустоту – полгода занятия йогой и бегом избавили меня от вечной угловатости и ломаной неуклюжести жестов. Во мне появилась медлительная гибкость и плавность человека, уверенно владеющего своим телом – и это подталкивало к тому, чтобы вновь и вновь, каждое утро брать с собой плеер, наушники и, бежать, бежать, бежать, не думая ни о чем, навстречу свежему ветру, моему единственному верному другу. В такие моменты я чувствовала себя вне происходящего, и ощущение близости того самого места без времени и пространства, где нет потрясений и счастье длится бесконечно, было так близко, что мне казалось – вот она, та самая конечная точка моего маршрута, куда я стремлюсь. Вот только у меня все ещё не получалось её достичь, как бы я не ускоряла темп, сколько бы не бежала. Но я не расстраивалась, понимая что, совсем скоро придёт время, когда я пойму, как туда попасть.
Весь мой карточный домик показного благополучия рухнул в один миг, как это обычно бывает, в момент, когда меньше всего этого ожидаешь.
Лето подходило к концу, приближая годовщину дня, когда мы с Марком вернулись в родной город и я, сама того не замечая, стала другим человеком. Меня совершенно не тянуло подводить итоги прошедшего года – их просто-напросто не было. За целый год в моей жизни произошло меньше событий, чем раньше происходило за месяц, и я прекрасно понимала, что дальше будет точно так же. Именно об этом я думала, сидя за туалетным столиком и автоматически расчёсывая волосы перед большим зеркалом.
Моя белая комната больше не пустовала – увлёкшись изменением интерьера, я изменила и её облик. Теперь в ней нашлось место туалетному столику и небольшой софе, а в углу, собранный в аккуратный рулон, стоял коврик для йоги. Ещё я планировала попросить Марка вызывать строителей, чтобы те сделали мне гардеробную – для этого требовалось проломить стену и совершить небольшую перепланировку квартиры, но я не думала, что он станет возражать. Всем моим новым нарядам, которые я начала покупать в огромных количествах после того, как в распорядок дня трижды в неделю был внесён обязательный шоппинг, было мало места в шкафу. Да и вообще… вся эта одежда смотрелась нелепо, сиротливо приютившись на многочисленных вешалках, не говоря уже о том, что моей обуви стало не хватать места в прихожей.
Медленно завязав волосы в пучок, я придвинула к себе мобильный, открыв обязательное ежедневное расписание, с удовольствием замечая, что не выбилась из плана ни на минуту. Вечером меня ждала встреча в ресторане с Марком – в отличие от моих, его дела шли в гору и недавно он получил очередное повышение, которое мы сегодня планировали отпраздновать. У меня оставалось ещё четыре свободных часа, которые я планировала потратить на сборы и обязательный ритуал писанины ни о чем, который, чтобы успокоить возрастающие подозрения Марка, я называла «свободным письмом», убеждая его в том, что это один из методов поднятия творческого потенциала.
Сегодня мне так не хотелось соблюдать эту дурацкую традицию, что я решила для начала привести себя в порядок, выбрать платье и украшения, а уж потом садиться за компьютер. В последнее время я стала тяготеть к дорогой одежде, к стилю откровенной женственности, о котором раньше даже не задумывалась. Когда-то мне почти не было дела до того, во что я одета, мысли занимали совсем другие дела и увлечения. Теперь же, от нечего делать, я просматривала модные журналы, составляя для себя образы, от которых Марк, как ни пытался скрыть этого, нередко впадал в немой шок. Несмотря на беспокойство из-за таких резких перемен, ему все-таки нравилось то, как я выгляжу – и я была рада этому, понимая, что наконец-то во всем соответствую образу идеальной жены.
