Текст книги "Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)"
Автор книги: Таня Танич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 64 страниц)
– Привет, – наконец, выдохнул он, справившись с первой волной испуга и удивления. – Ты что, у моих родителей была?
– Очень хорошо. Просто прекрасно, Яр. Это все, что тебя интересует после того, как мы почти три месяца не виделись? А перед этим ты навешал мне лапши на уши о каких-то делах и о том, что вернешься незадолго до сессии! Не волнуйся, Лекс, все в порядке Лекс! Да только сессия уже в разгаре, от тебя ни слуху ни духу, маменька твоя, как всегда, блаженно спокойна, ибо Ярчик так усердно учится, что его и дома-то не видать! А я, значит, сижу здесь как дура, караулю тебя и уже не знаю, что думать – а тебе интересно лишь одно: ходила ли я к твоим драгоценным родителям?! Нет, Ярослав, не ходила, потому что я не идиотка, хотя ты, наверное, в этом сомневаешься! И прекрасно понимаю, что мне у вас показываться нельзя! Зато я им звонила! И буду звонить всякий раз, когда ты вот так же позорно начнешь выкручиваться и скрываться, и врать мне, и вообще… Какого черта ты пропал!? – совершенно выходя из себя, я зло топнула ногой.
Мой экспрессивный напор возымел свое действие – вновь оглянувшись, будто пытаясь убедиться в полном отсутствии свидетелей, Яр попытался перевести разговор в более мирное русло:
– Ну все, все Лекс… Я понял тебя. Только давай потише. Не хватало еще, чтобы мы тут с тобой полквартала перебудили своими криками.
– И разбужу! Очень даже разбужу, и не полквартала, а квартал! А пусть просыпаются – все! И твои соседи, и родители, пусть они узнают, наконец, какой ты, Ярослав, патологический врун! Нет, я еще понимаю насчет твоих побасенок отцу и матери, потому что они у тебя ангелы небесные и кушают бабочек на завтрак вместо бутербродов с колбасой! Я понимаю, что их лучше держать подальше от прозы жизни и всего такого! Но зачем ты врешь мне? Мне, Ярослав?! Я же, как и ты, неидеальна, я же тебе все-все о себе рассказала, чистую правду, которую никогда и никому больше… – тут я даже словами захлебнулась от возмущения. – И ты! Ты ведь тоже мне доверял! Я думала, что ты мне доверял! А выходит… – тут мне стало так обидно, что в сердцах взмахнув рукой, будто бы говоря «Эх, да что с тебя взять!» я попыталась обойти Яра, чтобы сбежать к себе и никогда больше его не искать, не встречаться, забыть все те вопросы, которые не давали мне покоя.
Ведь своей первой реакцией Яр ясно дал понять – он не рад меня видеть. Совсем не рад и, значит, зря я волновалась, зря предпринимала эти смешные попытки, всё зря. Тот, кого я считала своим другом, замечательно жил себе отдельной, полноценной жизнью, в которую меня посвящать не собирался. Ну что ж, выходит, я опять ошиблась насчет своей значимости для еще одного человека. Сейчас мне, конечно, больно и обидно, но ничего – справлюсь. Переживу. Не в первый раз.
– Постой! Лекс, да куда же ты… Эй, погоди! – цепкая рука Ярослава схватила меня за локоть.
Резко развернувшись с готовностью сказать ему какую-нибудь завершающе-обличительную гадость, я снова замерла на месте, так и не произнеся ни одного обидного слова. Меня остановил взгляд Ярослава, в котором, несмотря окружающий нас сумрак, я отчетливо прочитала странную, неприкаянную растерянность. Ни следа его обычных хитрости, задиристости и ироничности. Только полнейшая пустота, на дне которой притаилось что-то неизвестное и страшное. Какая-то тайна, которой Яр не хотел делиться ни с кем. И я должна была обязательно достучаться к нему, раскрыть этот секрет.
В том, что с моим другом приключилось что-то очень и очень плохое, я уже не сомневалась.
– Яр… – внезапно осипшим и немного чужим голосом пробормотала я, совершенно позабыв о своей злости. – У тебя что-то стряслось? Какая-то проблема, да? Не вздумай отнекиваться, я же вижу, я по твоему лицу все вижу. Только не надо отворачиваться и придумывать небылицы, помнишь, что ты мне говорил когда-то? Ореол таинственности – он не дает покоя людям вокруг. А вокруг тебя сейчас такой ореол, что я от тебя ни в жизнь не отстану! Яр? Ну что ты молчишь? Это, в конце концов, даже подло с твоей стороны – так таиться! Неужели я для тебя настолько посторонний человек, что ты будешь от меня скрывать свои секреты? Ты же знаешь, ты все можешь мне рассказать, что бы там ни случилось. Абсолютно все.
По его усталому вздоху я поняла, что моя решительность не вызывает у него сомнений, и Ярослав уже готов сдаться. Так оно и вышло – спустя всего лишь полминуты, он ответил почти своим привычным тоном, не без доли легкой насмешливости:
– Ладно, Лекс, твоя взяла. Все, признаю – виноват! Не знаю, что на меня нашло, когда я решил, что смогу от тебя тихо смыться, – он улыбнулся. – Хотя, если честно, я думал, ты все-таки спустишь ситуацию на тормозах. Ну, отвлечешься, забудешь, был Ярослав – и нет Ярослава, не одна ли разница?
Что-то в его голосе, несмотря на всегдашнюю иронию, заставило меня еще больше насторожиться.
– Что значит – нет Ярослава? Ты что такое… говоришь вообще? Ты серьезно, что ли, учебу собираешься бросить?
– Я не собираюсь, Лекс, я уже ее бросил. И что? – с вызовом переспросил он, глядя на выражение непритворного ужаса, застывшее на моем лице. – Что такого? Небо не упало мне на голову, а жизнь продолжается, – он скептически хмыкнул. – Да, Лекс, жизнь продолжается, какая-никакая, а… – тут он замолк на полуслове и вдруг резко сменил тему. – В общем, домой я сегодня, видимо, не попадаю, опять. Да и ты в свою общагу тоже. Ну и ладно. Идешь со мной? Разговора на пять минут у нас не получится, а совсем околеть в мои планы пока что не входит.
Я очень даже разделяла его подход, поэтому послушно кивнув, молча побежала следом, на ходу радуясь скорой возможности, наконец, где-то присесть и выпить чего-нибудь горяченького или даже горячительного. Слишком наседать с расспросами на Яра прямо на улице мне не хотелось. Я и так чувствовала, что как только мы найдем более-менее спокойное место, он сам мне все расскажет.
Правда, со спокойным местом нам не очень повезло. Единственным заведением, работающим в такой поздний час, оказалось сомнительного вида кафе-наливайка, в котором даже около полуночи горланило и веселилось множество граждан, разгоряченных дешевыми напитками и близостью нового года. С трудом протиснувшись сквозь толпу у входа, мы едва нашли место в самой забегаловке, где празднующие доводили себя до нужной кондиции стоя, сидя, а некоторые – практически лежа.
Атмосферу аляповатости происходящего только усугубляли попытки хозяев придать помещению празднично-нарядный вид. Развешанные повсюду новогодние игрушки, гирлянды и блестящие «дождики» не могли отвлечь внимание ни от видавших виды, усеянных трещинами пластиковых стен, ни от грязных разводов на подоконниках и потолке, ни от общей мрачной картины вокруг.
С учетом всех этих распрекрасных условий, нам с Ярославом несказанно повезло – столик мы ухитрились найти хоть и хромающе-шатающийся, но относительно чистый, без въевшихся навеки липких пятен, крошек, следов пепла или рыбьих косточек.
– Добро пожаловать в мой мир! – картинно-приглашающим жестом Ярослав указал на мой стульчик и другой рукой привычно подозвал официантку. – Здесь немного стремно, но быстро привыкаешь.
– Какой еще твой мир, Ярослав, – даже не пытаясь сдержать раздражение, фыркнула я, глядя как с явным знанием «меню» этого кафетерия, он заказывает бутылку портвейна, некое подобие сыра и нашу всегдашнюю любимую студенческую закуску – соленые крекеры. – Ты меня, конечно, извини, но… по-моему, ты слега заигрался в журналиста-подпольщика. Все хорошо в меру, и сейчас самое время выйти из образа. Я не знаю, какие там у тебя были темы, и от кого ты прячешься, но, Яр, хватит. Достаточно. Нет таких проблем, которые бы мы не могли решить с тобой вместе.
– Да ты что? – переспросил он с издевательской улыбкой, приподнимая бровь. – Ну-ну, Лекс, ну-ну. Я тоже так думал. Да-а-а… – выдохнул он, напряженно наблюдая за тем, как официанта медленно движется между столиками, разнося заказы. – Как вспомню, что я тебе наговорил и в чем убеждал эти полтора года – так вздрогну, Лекс, меня реально ужас пробирает. Главное, чтобы ты не сильно во все это поверила. Наверное, самое честное, что я могу сейчас сделать – это сказать: забей на все мои наивные убеждения о том, что мы сумеем, мы добьемся, человек сам хозяин своей судьбы. Ни фига не сам. Все происходит, скорее по закону Воланда, помнишь, да? "Только человек соберется съездить в Кисловодск – а вдруг возьмет, поскользнется и попадет под трамвай!"
– Яр, – чувствуя, как холодок ужаса пробегает по спине, снова подала голос я. – Ну хватит уже вгонять меня в жуть. Говори уже. Говори по делу – что у тебя стряслось.
– Сейчас… – неотрывно глядя куда-то поверх моей головы, отозвался Ярослав, и я, обернувшись, поняла, что он дожидался, когда же нам принесут заказ. – А вот теперь можно начинать! – добавил он, как только на столе появился портвейн, который он тут же открыл хорошо наработанным движением. – Давай свой стакан, Лекс, – чувствовалось, что он, несмотря на желание выговориться все-таки оттягивает момент истины. – Помнишь, как мы с тобой в нашей студенческой кафешке пили на первом курсе? Так вот, все те тосты – они не в счет. Самый главный тост будет сейчас. Потому что, Лекс, у каждого из нас есть своя Аннушка, которая рано или поздно прольет масло. Вот об этом надо помнить. Давай, за тебя, и чтобы твоя Аннушка была поосторожней. Потому что моя уже разбила свой бидончик.
Телевизор, подвешенный возле стойки заказов и громко кричащий праздничные песни из прошлогодних "Голубых огоньков", немного заглушил лязг вилки, которую я то ли уронила, то ли поспешно положила на тарелку, так и не дотянувшись к сыру, выступавшему у нас в качестве закуски.
Вся горечь и очень подозрительное послевкусие портвейна враз исчезли, мои органы чувств будто выключились на несколько секунд. Теперь в голове было место только для одной мысли – стряслось что-то плохое. По-настоящему, очень и очень плохое. В том, что проблемы с учебой и проваленная сессия – это всего лишь верхушка айсберга, я уже не сомневалась.
– Яр? Куда ты вляпался? Я уже понимаю, что ты не просто так, не из пустого каприза не появляешься в универе. Ты от кого-то прячешься? Это все из-за твоих расследований, да? Ты сунулся в какую-то слишком опасную тему? И теперь тебе угрожают? Или шантажируют? Так все разрешимо, Яр. На дворе – конец двадцатого века, это не дремучее время, которое было пять-десять лет назад. У нас уже не стреляют в журналистов, не убивают их в подъездах или на улицах. Мы все решим, Яр, я тебе обещаю. Мы… да мы сразу к Вадиму пойдем! К Вадиму Робертовичу, к твоему, между прочим, куратору! Ведь ты сам говорил, что это самый мощный человек которого ты видел в своей жизни. И у него, знаешь, сколько практики во всех этих громких разоблачениях и опасных темах! И уж он точно сможет тебе помочь, он всех твоих врагов найдет и в порошок сотрет! Он камня на камне от них не оставит, он такой шум поднимет, на всю страну!
– Лекс, Лекс, стоп, подожди! – дабы унять мой возмущенный пыл, Ярослав даже ладонью по столу застучал. – Погоди строить сказочные замки! Тебя что-то совсем не в ту тему понесло. Журналистика тут совершенно ни при чем. Я вообще ни строчки за последние пару месяцев не написал… Я забил на это дело. На статьи, на расследования, на выяснение какой-то там правды на общественных началах. Мне теперь вся эта социальная справедливость до фени, Лекс, вот абсолютно, понимаешь, фиолетово! А то бы я очень сильно посмеялся над тем, что ты веришь в свободу слова, конец двадцатого века и что журналистов больше не убивают в подъездах, – невесело усмехнувшись, он плеснул вторую порцию свирепого напитка, лишь отдаленно напоминающего портвейн, в наши стаканы. – Тут другое, совсем другое. Мне никто не будет мстить, угрожать и убивать. Я… – он прокашлялся и, опустив глаза, помолчал несколько секунд, – и без этого вряд ли доживу до счастливой старости. Потому что я вроде как болен, Лекс. У меня… – тут он снова замолчал и резким движением опустошил свой стакан. – У меня ВИЧ. Это точно подтверждено и обжалованию, как говорится, не подлежит.
Я, застыв с поднесенным к губам стаканом, смотрела на Ярослава бессмысленным взглядом, потому что именно такими, лишенными всякого смысла показались мне его последние слова. ВИЧ? Вирус иммунодефицита, рано или поздно перерастающий в СПИД, то самое заболевание, которое окрестили чумой двадцатого века?
Перед глазами почему-то запестрели картинки из агитационных плакатов с перечеркнутыми шприцами и надписями "Наркомании – нет!" и "СПИД не спит!", на смену им пришли лица знаменитостей, умерших от этого заболевания и общественных деятелей, внедряющих и поддерживающих различные антиСПИД-фонды. Да вот только какое отношение к этому имел Ярослав? Нет, я что-то перепутала или воображение сыграло со мной злую шутку. Или это была слуховая галлюцинация.
– Лекс! Алексия! – будто бы издалека донесся до меня его голос, и я, встряхнув головой, поняла, что так и сижу, не выпив свой портвейн, наверное, уже долго, потому что Яр выглядел обеспокоенным. – Эй, ты чего зависаешь?
– Ой, ты прости меня, – я, наконец, опрокинула в себя порцию обжигающего напитка. Горячее тепло тут же разлилось по венам и постепенно вернуло меня в реальность. – Я, наверное, устала или перемерзла, но мне сейчас такое послышалось… Страшное. Даже говорить неудобно, ты точно решишь, что я опьянела после двух стаканов всего. Короче, что-то насчет… насчет ВИЧ. Вот почудится же такое! Яр, только не сердись, ладно? Я не знаю с чего это. Может, в портвейн что-то подмешали? Не зря он такой странный на вкус, я с самого первого глотка подозревала…
– Так, Лекс, тихо. Тихо-тихо. Успокойся и помолчи. Я понимаю, что эта новость… она не сразу воспринимается. Я сам, когда сказал, почувствовал себя героем фильма про какую-то мрачно-злачную богему, – у него опять вырвался нервный смешок. – Но, Лекс, если мы уже начали этот разговор, я хочу, чтобы ты услышала меня. Это – не кино. Это реальная жизнь. И я действительно ВИЧ-инфицирован. Не знаю, как долго, но это точно. Если бы я не был уверен, я бы не сказал тебе об этом.
Ощущение нереальности происходящего захлестнуло меня с новой силой. Теперь я уже ни капли не сомневалась, что уснула посреди двора, в той самой беседке, точно как девочка со спичками. И чтобы не замерзнуть к утру, мне нужно срочно проснуться. А пока я этого не сделала, можно нести всякую чушь – ведь во сне мы постоянно несем всякую чушь, и никто этому не удивляется.
– Да ладно тебе, Яр, – неуверенно улыбнувшись, я оглянулась вокруг в поисках зацепки, как же разбудить себя. – Ну ты же сам понимаешь, что это не может быть правдой. Это Фредди Меркьюри болел СПИДом. Или Майлз Дэвис. Ты что – Фредди Меркьюри? И не Майлз Дэвис – это точно! – рассмеялась я, понимая, что совершенно не знаю, как проснуться от кошмара, который не спешил рассеиваться просто от того, что я его осознала.
На лице Ярослава проступила озадаченность, смешанная с тревогой. Похоже, ему самому не нравилось сидеть здесь, в моем сне, и я была очень этому рада. Уж если мы вдвоем приложим все необходимые усилия, то точно проснемся. Он в своей комнате, а я – где угодно, хоть в беседке. Лишь бы побыстрее вырваться из этого ненастоящего, похожего на дурную галлюцинацию мира.
– Лекс? – Яр вопросительно уставился на меня. – Ты как – в порядке? Может, еще портвейна?
– А, валяй, все равно от ненастоящего портвейна бывает ненастоящее похмелье, – вновь захихикала я, параллельно понимая, что придумала способ освободиться от иллюзии.
Способ был старым и проверенным – еще в приюте, вызывая придуманных гномиков и волшебниц, мы договаривались, что в случае опасности нужно всего лишь ущипнуть себя за руку. Больно-пребольно, и тогда это ощущение непременно вернет тебя домой.
В том, что боль была способна отогнать любой дурман, я давно не сомневалась, поэтому собиралась применить этот способ прямо сейчас, не дожидаясь конца странного разговора с Ярославом. Как я ни скучала по нему, все же, он был нужен мне в нормальной жизни, а не здесь, в этой изломанной реальности, где я выпиваю рядом с заядлыми алкоголиками, а у Ярослава, оказывается, ВИЧ.
– Ненастоящий портвейн? – он озадаченно уставился на этикетку, изучая ее критическим взглядом. – Ну, может, ты и права, может, это самогон подкрашенный, вон ведь тебя как накрыло быстро. Или не будем больше пить? Давай-ка я тебе лучше кофе закажу, он конечно мерзкий здесь, но хоть как-то протрезвит. Мне бы все-таки хотелось, чтоб ты пришла в себя, а то завтра же ничего не будешь помнить и пристанешь, чтобы я во второй раз все тебе объяснял. А оно, знаешь, не очень-то и в первый раз приятно, темы для бесед есть более позитивные, согласись…Эй, Лекс, ты чего… Да что с тобой!?
Я, внимательно слушая призрачного Ярослава и качая головой в знак согласия, начала пощипывать себя за руки, которые спрятала под столом – сначала легко, потом чувствительнее, потом все сильнее и сильнее. Неправильная реальность не спешила исчезать, наталкивая на мысли, что я очень уж крепко уснула, а это было уже опасно.
Значит, для возвращения в мой мир требовалось действовать радикально.
Немного приподняв длинный рукав свитера, я скользнула ногтями по свежим шрамам легким ласкающим движением, будто приветствуя их, моих верных друзей, и с силой впилась в незажившие раны так, что внутри все сжалось от яркой и мучительной вспышки. Задохнувшись от боли и крепко зажмурившись, чтобы сдержать слезы, я все надеялась, что сейчас проснусь. Уже через несколько секунд я вновь открою глаза, вокруг будет темный заснеженный двор с грозными полночными высотками.
Но нет, первое, что я увидела при "пробуждении", это испуганное лицо друга склонившегося надо мной и все то же дикое место – пластиковые потрескавшиеся стены, гирлянды-дождики, а еще сквозь окно – вспышки салюта на улице, где продолжал гулять веселый народ.
– Лекс? Тебе что, плохо? Ты… съешь что-нибудь, я не знаю… или выпей. Или – нет! Не надо пить! Тебе больше не надо пить, что-то явно не так с этим портвейном. Лучше кофе, как я и предлагал? Да? Давай кофе! Девушка! Два кофе нам, покрепче! И пачку сигарет! Или, может тебе лучше не курить сейчас?
– Яр, – пробормотала я, окончательно понимая, что от кошмара мне так и не избавиться, потому что этот кошмар – и есть реальная жизнь. – Вот скажи мне… Ты сам сейчас веришь, в то, что происходит? Тебе не кажется, что все это не по-настоящему?
Ярослав умолк, будто пытаясь собраться с мыслями, и через несколько невероятно долгих секунд, наконец, произнес:
– Честно? Иногда не верю. Иногда мне кажется, что я уснул и вот-вот должен проснуться.
– Но не получается, да?
– Да, Лекс. Никак не получается.
Вновь подошедшая официантка принесла нам пахнущий горелыми семечками кофе, пачку сигарет и зажигалку, что-то спросила по поводу того, не будем ли мы еще чего заказывать, но, так и не получив ответ, ушла, пренебрежительно дернув плечом.
Мы с Яром продолжали сидеть, молча глядя друг на друга и пытаясь свыкнуться с новой реальностью. Реальностью, в которой больше не было смелых планов покорения мира, безоблачных мечтаний и веселья. Реальностью, которую перечеркнул страшный диагноз, обозначавший только одно – отныне Ярославу придется выигрывать на спор у жизни каждый год, каждую новую дату на календаре.
– Яр, – наконец, подала голос я, потянувшись рукой к сигаретам. – Вот ты сказал, что точно уверен. В этом… в том, что у тебя ВИЧ. А почему? И вообще, как это произошло? Как ты заподозрил?
– Долгая история, Лекс, – следом за мной выходя из состояния молчаливого ступора, ответил Ярослав, так же закуривая. – Долгая и запутанная, с чертовой кучей ненужных тебе подробностей. Я сам в них до сих пор не могу разобраться. Ну что ты так на меня смотришь? Что еще?
– Послушай… А тебе курить вообще можно? Ведь иммунитет уже не может… нормально противостоять… – чувствуя, как горло сдавливает спазм, я прокашлялась и заморгала, пытаясь навести резкость – картинка окружающего мира почему-то смазалась, и лишь через несколько мгновений я поняла, что это из-за слез.
Раздраженно тряхнув головой, я постаралась скрыть эту неконтролируемую слабость – не хватало еще начать оплакивать Ярослава раньше времени, и чтобы он это заметил.
– Ну, не желательно, Лекс, конечно, не желательно. Но меньше всего я хочу стать стерильным и правильным поклонником здоровых привычек. Трястись по поводу каждой мелочи, способной меня убить, шарахаться от кашляющих или чихающих людей, а их сейчас, зимой вон сколько на улицах! – он негромко рассмеялся и я почувствовала, что окружающий мир опять расплывается перед глазами. – Я и на учет не становился, и лекарств никаких поддерживающих принимать не собираюсь. Не хочу. Вот не хочу и все. Сколько еще месяцев или лет натикает – столько и натикает. Знаешь, после всего этого, я стал жутким фаталистом. И не хочу больше ни за что бороться или цепляться. Будь что будет – и никак иначе! – и он, привычно тряхнув челкой, пригубил начавший остывать кофе. – Фу, ну какая же все-таки гадость! Сколько пью – никак не могу привыкнуть! Мне кажется, вот этот… напиток – реально яд и он способен убивать быстрее никотина.
Не в силах сдержать улыбки в ответ на его откровенное дуракаваляние я тоже сделала глоток ужасной на вкус жидкости и повторила свой вопрос:
– Ну а все же, Яр? Как ты узнал? Давно? Расскажи. Расскажи мне все.
Историю, которую выложил мне Яр, я слушала, чувствуя, как волосы на затылке шевелятся от ужаса. Слишком ненормально, неправильно, вызывающе несправедливо все было.
Оказывается, тот самый тайный возлюбленный, имени которого он и сейчас не хотел называть, был инфицирован давно. Мало того, прекрасно знал об этом, да вот только Ярослава в известность ставить не собирался – во избежание лишних разговоров и "ненужных истерик".
– Как истерик? Как истерик, Яр? – чувствуя, как тяжело выговаривать каждое слово задеревеневшим языком, переспросила я. – Ведь это же… это же вопрос жизни и смерти, в прямом смысле слова.
– Ну вот не хотел он… заморачиваться, – задумчиво глядя в сторону, ответил Ярослав. – И меня лишний раз волновать.
– Это он тебе так сказал? Или это ты так считаешь? Что не хотел волновать? Ведь это же трусость, Яр, преступная трусость! Он же умышленно, понимаешь, умышленно тебя заразил! Если бы ты знал об этом, да разве бы ты стал…
– Стал бы, Лекс. В том-то и дело, что стал, – неожиданно твердым и резким тоном оборвал меня Яр. – Да, я был бы более осторожен, но не отвернулся бы от него. Потому я так разозлился, когда узнал, что полтора года меня водят за нос. Ведь это не любовь, Лекс. Это какая-то извращенная похоть. Когда нет доверия, когда есть тайная, вторая жизнь, когда человек изменяет направо и налево, врет, выкручивается, юлит. Это что угодно, но не любовь с его стороны. А ведь я был готов… м-да… – и он опять опустив глаза, быстро закурил, чтобы хоть чем-то заполнить неловкую паузу.
– Он изменял тебе? – переспросила я, параллельно ругая себя за глупый вопрос. И без лишних уточнений я видела, насколько больно Ярославу говорить на эту тему. Ведь несмотря на то, что он узнал правду и больше не питал иллюзий, его чувства никуда не делись. Они продолжали упрямо жить, мучая его даже несмотря на осознание того, что в ответ на свою любовь он получил удар ножом в спину.
– Помнишь, когда я последний раз приходил в универ? – продолжил Яр, наконец, справившись с эмоциями. – Я уже тогда кое-что подозревал. Наша последняя поездка… Она была совсем не такой, как предыдущие. В тот раз он даже не очень-то хотел брать меня с собой, все придумывал какие-то причины, почему я не могу ехать с ним. А я доказывал ему, что это неважно, что это пустяки. Глупо. Как глупо, правда, Лекс? Лучше бы мы с тобой тогда действительно в Артек рванули, раскапывать свитки древних греков, как я врал родителям, – улыбнулся он, а я, чтобы не разреветься, только крепче сжала пальцами левую руку, снова впиваясь ногтями в шрамы. Только этот проверенный способ мог дать мне порцию новой силы, чтобы спокойно улыбнуться в ответ и поддержать Ярослава в его шутке. – Но я настоял, и мы все же уехали. А он, знаешь, наверное, решил, что так лучше. Пусть я сам все увижу – и уйду от него. Ведь к тому времени я ему окончательно надоел. Это я сейчас понимаю. А тогда нет, не понимал. Вообще не хотел понимать. Как и то, что он терпеть не может все эти выяснения отношений и "истерики". Это его вечное слово "истерики" – им он прикрывался, когда я вызвал его на откровенный разговор после нашего возвращения.
Тогда вопросов и подозрений накопилось у меня очень уж много. И он, как бы нехотя и все время повторяя "только не надо истерик" подтвердил, что вся та вереница непонятных людей, которых я, возвращаясь с пляжа, видел выходящими из его номера… нашего номера! – Яр шумно выдохнул дым. – В общем, это не были массажисты или обслуживающий персонал. Все это были его случайные любовники. И знаешь Лекс, от чего я приофигел, изрядно приофигел? Даже не от самого факта того, что я не один… Кто виноват, что я такой бестолковый дурак, раз держал в голове эту смешную цифру – один? Я реально был шокирован количеством их. Других. Замен мне, что ли. Потому что тогда у меня что-то в голове щелкнуло и я внезапно понял, что те его случайные друзья-приятели, на которых я наталкивался время от времени в его квартире – они тоже… не совсем друзья-приятели. Может и не все, но многие – это точно.
Я молчала, не зная, что сказать. Да и что можно говорить в ответ на такие дикие вещи, которых не должно было происходить, но они, тем не менее, регулярно происходили. И мир не летел в тар-тарары, солнце все так же жизнерадостно поднималось над горизонтом каждое утро, и звезды не сыпались на землю карающими метеоритами.
– И вот тогда, Лекс, после того, как я понял все… Ты не поверишь – первой мыслью было сразу же пойти и провериться на предмет всяких венерических болячек. Смешно, правда? У меня тут вроде как сердце разбито, а я о таких низменных материях думаю. Если уж совсем начистоту говорить, наверное, это было просто отвлечение. Мне нужно было переключиться на что угодно, на любое занятие, лишь бы не думать о том, каким я был идиотом. А еще это странное ощущение – пустота. Оно меня с ума сводило. Еще вчера у тебя было все, а сегодня ничего нет. Совсем ничего. И ты, понимая все, не можешь этого принять. Это знаешь, как человеку ампутируют руку или ногу, а она у него все еще болит, очень болит, эта несуществующая рука или нога. Вот так и мое странное чувство. Которое я сам отрезал, ампутировал, его уже не было, не должно было быть! А оно все еще болело, временами невыносимо. Поэтому я должен был отвлечься.
– И ты пошел… в поликлинику? – чтобы хоть как-то поддержать этот все более невыносимый разговор, переспросила я.
– Да нет, Лекс, какая поликлиника, – фыркнул Яр. – У нас же врачебная тайна – вещь мифическая, и только в трактатах по врачебной этике существующая! Если бы у меня нашли что-то возмутительное, это знал бы весь наш участок, соседи и мои маменька с папенькой в придачу. Не знаю как, но раззвонили бы, нашим медсестрам только дай языки почесать. Да и вообще, в моей поликлинике лаборатория просто отстойная. Нет, я пошел в диагностический центр, мне как раз в октябре восемнадцать исполнилось – так что можно было спокойно, без чьего-либо сопровождения сдавать какие угодно анализы. Хоть на наличие тайно подселенных внутрь инопланетян, – Яр опять не удержался от шутки. – Были бы деньги, естественно. В общем, я заказал себе олл-инклюзив, если так можно выразиться. Полное обследование, начиная от гепатита и заканчивая какими-то там совсем уж цито… цитомегаинфекциями… Черт, так и не научился выговаривать это слово, хотя обследование два раза проходил. Ну, в числе прочих был анализ на ВИЧ. Я еще так с юмором отнесся – ого, вот это действительно олл-инклюзив! В государственных лабораториях очередь огромная, чтобы кровь на ВИЧ сдать, и ждать результатов надо с месяц. А тут – полный пакет и ответы через неделю. И веришь, Лекс, я всю эту неделю даже не волновался. Нет, ну я иногда думал так с налетом трагизма – эх, а вдруг у меня сифилис! А потом решил – ну и ладно, многие великие люди болели сифилисом. Вот я вылечусь и точно начну жизнь с нового листа! Разделаюсь со всеми остатками прошлого! А может, их и нет вообще. Зато теперь я буду точно знать, что к этому человеку у меня точно никакой привязки нет.
– И… и что дальше? – подала голос я, потому что Ярослав замолчал, будто бы раздумывая, завершить рассказ на этой обнадеживающей ноте или довести до правдивого конца.
Похоже, реалист в нем, как всегда, победил.
– Ну, а дальше, Лекс… Получил я свои анализы в специальном окошечке, анонимно, там даже фамилии моей не было – всего лишь кодовый номер в ответ на предъявленную квитанцию. А там красота – сифилиса нет, гепатита – нет, герпесов и разных цитомега… ну ты поняла, тоже нет! Ну, загляденье просто, а напротив графы с ВИЧ – такой маленький плюс. Типа крестика. Я сразу даже не въехал, думал, может какой бонус мне плюсом начислили. Вроде как "Уважаемый клиент! Если вы совсем идиот – то приглашаем вас пройти обследование на ВИЧ еще раз, бесплатно, после того как повторно вляпаетесь в какую-нибудь историю!" – тут уже я не смогла подавить нервный смех, живо представляя себе подобную рекламную акцию.
– Ну и приписка мелким шрифтом внизу – в случае положительных анализов на такие-то и такие-то болезни – звоните вот сюда, а в случае обнаружения антител к ВИЧ – вот сюда. Вот я взял и позвонил, сказано позвоните, я и позвонил! – по тому, как в голосе Ярослава слышалось все больше веселых ноток, я понимала, что глубоко внутри он все переживает заново, и веселье это – от полнейшей безысходности. – И мне какая-то барышня говорит по телефону – здравствуйте, вы позвонили на линию доверия ла-ла-ла, если ваш тест положительный ла-ла-ла. А меня такой смех разобрал, Лекс, я ей говорю – да, вы знаете у меня результаты очень даже положительные, вообще анализы такие положительные! Она не поняла и говорит мне – молодой человек у вас там что написано в форме ответа? Я ей опять – да все положительно, выявлены антитела к ВИЧ, это же хорошо? Антитела есть – это вроде как иммунитет, да? Ей, наверное, редко такую чушь несли по телефону, потому что она в ответ удивленно и даже сочувственно говорит – нет, это не иммунитет. У вас – подтвержденная ВИЧ-инфекция. И вот тогда я и прозрел, Лекс. И понял, что плюсик в графе это не всегда хорошо. Что иногда это может быть и крест – на всей дальнейшей жизни. Хотя та дамочка мне как раз обратное доказывала. Она раз десять повторила, что "ВИЧ – это же не конец жизни!" С тех пор я слышать не могу эту фразу.
