Текст книги "Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)"
Автор книги: Таня Танич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 64 страниц)
Потом он, наконец, заговорил, к вящей радости жены, и не к такой вящей – моей. С этого момента на мои плечи легла далеко не радужная обязанность служить посредником между семьей и Марком. Виктор Игоревич отказывался общаться с отпрыском, пока он не изменит своего решения, а верная жена во всем поддержала любимого супруга. Фраза "Лешка, передай этому неблагодарному…" с тех пор преследовала меня дни напролет. Нам пришлось удвоить бдительность, потому что вездесущий глава семейства любил нагрянуть в мою комнату без стука с очередным монологом на тему: "Я его растил-растил, а он…"
Кроме того, Виктор Игоревич забрал у Марка все карманные деньги (суммы, сравнимой с зарплатой среднего служащего, могло бы хватить на оплату подготовки к экзаменам) чем вызвал у сына лишь усмешку.
– Ничего он не добьется, – спокойно прокомментировал его действия Марк. – Я с девятого класса готовился, мне только закрепить материал осталось. Смогу сделать это самостоятельно.
На мое робкое предложение отдавать ему свои карманные расходы, ведь, по сути, он остался вообще без денег, даже на проезд и на завтраки, Марк лишь негодующе сверкнул глазами. А уже через секунду крепко обнял, чтобы сгладить свою первоначальную вспышку.
– Не надо, Алеша, мне не нужна эта помощь. Со мной просто… лучше не воевать. Все равно проиграешь. Вот и он – проиграет.
В том, что Виктор Игоревич проиграет, я не сомневалась. Но к тому времени меня больше начала беспокоить собственная ситуация. Марк выбрал для поступления Одессу, юридический институт при государственном университете. Все мои попытки склонить его к столичной академии права неизменно разбивались о несгибаемую решительность:
– Это старейшее заведение с отличной репутацией. А твою академию год назад создали.
– Но это же при академии наук Украины! Она не менее… старейшая!
– Плевал я на науки. Я не люблю север. А в Одессе – море.
Иногда мне казалось, что он шутит. Может быть, поэтому я подсознательно избегала самого главного вопроса: "А как же я? Я ведь хочу учиться в Киеве!" Наши отношения были так прекрасно безоблачны, что я боялась опять увидеть исполненный ярости взгляд и снова услышать жесткую фразу: "Я сказал – ты никуда не поедешь".
И я струсила в тот момент. Предпочла закрыть глаза на усугубляющуюся проблему. Будь что будет, легкомысленно решила я, не понимая, чем на самом деле был продиктован выбор Марка. Он даже подсознательно пытался держать меня как можно дальше от города, куда я так рвалась. Меня тянуло на север – поэтому он выбрал юг в полной уверенности, что я уеду с ним. И дело было совсем не в море.
А пока что нам осталось еще немного счастливого неведения относительно кардинально разных планов друг друга.
Новый Год нагрянул вместе с метелью, ощущением волшебства в воздухе и надеждой на то, что в будущем все неурядицы сами собой разрешатся. Виктор Игоревич с женой патриотично уехали в Карпаты, легкомысленно оставив нас на целую неделю одних в доме. Сына они не взяли с собой в качестве наказания, а меня все же позвали пару раз, для приличия. Я, с крайней осторожностью подбирая слова, отказалась, а Виктор Игоревич лишь посмеялся над моей ребяческой преданностью. Если бы он знал, как мало ребячества осталось в наших с Марком отношениях.
Целую неделю мы были предоставлены сами себе и провели ее, как взрослые, свободные люди. Одно дело – только планировать совместное будущее, совершенно другое – ощутить восхитительный вкус абсолютной самостоятельности. Наконец-то не надо было ни на кого оглядываться, ничего скрывать или щадить чьи-то чувства. Мы безраздельно владели всем домом, начиная парадным входом и заканчивая самыми потаенными уголками.
Каждое утро, просыпаясь, я сразу же бежала вниз в большую гостиную, которую мы украшали вместе, так, как нам этого хотелось, и зажигала гирлянды на елке. В больших колонках музыкального центра играла наша любимая музыка, в тесто для рождественского печенья я бросала наши любимые приправы – потому что нам так нравилось.
После завтрака мы обычно шли гулять: кататься на санках, валяться в сугробах, играть в снежки, просто бродить по праздничному городу, смешиваясь с толпой прохожих. Особенное удовольствие нам доставляло совершать покупки к ужину: я обычно хватала что-то к еде не относящееся, наподобие подсвечников, симпатичных сувениров, очередных елочных игрушек и гирлянд, а Марк, наблюдая за всем этим с молчаливой усмешкой, лишь нагружал свою корзинку более прозаическими вещами: хлебом, мясом, сыром и молоком.
– Так вот чем ты меня будешь кормить, когда мы будем жить вместе, – шутил он, в то время как я, выложив на ленту кассы все свои находки, вдруг подпрыгивала, хватаясь за голову с возгласом: "Ох, а как же масло! И чай! И… все остальное!"
Вечером мы, сытые только благодаря его практичности, грелись в большом зале, лежа у камина, пили горячий чай с пряностями, наслаждались потрескиванием поленьев, любили друг друга, смеялись, фантазировали. Иногда мы так и засыпали, внизу, не поднимаясь к себе, и, проснувшись утром, устраивали день ничегонеделания: ни кофе на завтрак, ни самого завтрака, ни прогулок, ни сборов – только мы вдвоем, только наш мир, только наша любовь.
– Понимаешь, это только начало. Вот так мы проживем с тобой всю жизнь! – глядя на меня глазами, полными счастья, говорил Марк и я, забыв обо всем, соглашалась с ним, свято веря в то, что впереди у нас – только светлые дни, только самое безоблачное будущее.
Глава 10. Новости
Зима закончилась очень быстро, и с весенней капелью в наш дом вошла суматоха. Я, изрядно нервничая, ждала итогов участия в конкурсе и так извела себя, что уже не могла сказать, какому результату обрадуюсь больше – победе или поражению. Второй вариант меня даже больше устраивал. Тогда бы я, без оглядок и терзаний, смогла уехать с Марком в Одессу и подавать документы в тот же университет.
Время шло, ответа все не было и не было, ни письма по почте, ни телефонного звонка. И постепенно я сама себя убедила, что вот и оно – решение проблемы. Программу я завалила. Ну, кто я, собственно, такая, чтобы надеяться войти даже в тройку сильнейших? Теперь вопрос выбора между самореализацией и любовью был снят. Не было больше никакой дилеммы, никакой раздвоенности интересов. Жизнь сама сложила за меня эту головоломку, сняв необходимость разломать сердце на две половины и решить, какая из них мне совершенно не нужна. Недавнее неуемное желание показать себя наилучшим образом в конкурсе сменилось странной умиротворенностью и уверенностью в том, что так лучше. Мое будущее было определено: как только я войду в дозволенный законом возраст, мы с Марком поженимся и проживем всю жизнь в любви и согласии.
А потом, в последнюю неделю апреля, идиллическое спокойствие разлетелось на осколки в течение получаса. Сначала раздался тот самый, уже нежеланный телефонный звонок из Киева, причем трубку поднял Виктор Игоревич. А через несколько минут возвратившийся с пробежки Марк принес большой конверт и с бледным лицом отдал мне его в прихожей прямо в руки.
Все происходило, как в дешевых мелодрамах или книгах, написанных на скорую руку слезливыми девицами – ведь только там, а не в реальной жизни случаются такие нелепые совпадения. В то время как Марк вручал мне не предвещающую ничего хорошего почту, Виктор Игоревич радостно хохотал на втором этаже.
– Да вы что! Моя девочка? Моя маленькая Алешка!? Вы шутите? Нет, не шутите?! Ну, тогда – это победа! Наша победа! Я… я конечно же передам! Да! Я отец, и меня можете поздравить!
– Алеша. Ты можешь объяснить, что все это значит? – неестественно спокойным голосом переспросил Марк, хотя ситуация и так была ясна до предела.
Дрожащими руками я достала из разорванного конверта красивейший диплом и сопроводительное письмо специальной комиссии. Черт. Это действительно было слишком.
Я выиграла программу, бесплатное обучение на престижном факультете и солидный денежный грант в придачу. Теперь я могла полностью обеспечить себя и свою жизнь в другом городе, по крайней мере, на первых порах. У меня не хватало сил дышать от волнения и ужаса. Зачем? Зачем жизни понадобилось так жестоко искушать меня?
Есть люди, годами грезящие о несбыточном. Они никогда не получают желаемого, но мысль о том, "как бы все могло быть хорошо, если бы…" согревает их в момент самых жестоких разочарований. И одно из сильнейших испытаний для человека – получить всё и сразу. Это слишком тяжело для взрослого, не говоря уже о подростке, едва вступившем во взрослую жизнь.
– Вот значит как, – проговорил Марк, пристально глядя на диплом, который я неуклюже вертела в руках. – Я все понял. Значит, такой выбор ты сделала, – и, резко развернувшись, направился к лестнице, ведущей на второй этаж. По пути он столкнулся с Виктором Игоревичем, который с громкими криками несся мне на встречу.
– Ну что, шалопай! Поздравь сестру! Вот у нас в доме уже и студентка появилась!
Марк отшатнулся от этих слов, как от пощечины. Потом обернулся и посмотрел на меня с верхней ступеньки ледяным, пробирающим до дрожи взглядом.
– Поздравляю.
– Лешка! Ну что! Говорил я тебе! Говорил! Да прекрати ты реветь, дурочка! Валя! Иди сюда! Наша дочь уже студентка! И…эй, ты что? Ты это… прекращай… Валенька, и успокоительное какое-нибудь возьми, у нее, по-моему, истерика!
Дальше начались дни, полные суеты и безумия. Новость о том, что я без экзаменов поступила в престижнейший университет страны, мгновенно облетела все окрестности. В школе мне не давали прохода и поздравляли на каждом шагу. Рядом внезапно возникло множество малознакомых людей, каждый из которых хотел прильнуть, обнять, объясниться в дружбе и сказать, что всегда в меня верил. Чаще всего я не имела понятия, кто эти люди и зачем они в меня верили, если мы друг другу – никто. Единственный человек, который в меня действительно верил и во всем поддерживал, прекратил со мной всякое общение.
Наш домашний телефон разрывался от звонков коллег Виктора Игоревича, приятельниц Валентины Михайловны, моих друзей из приюта, Петра Степановича и старых воспитательниц, и они были единственными, кого я была рада слышать в это ужасное время. Впервые за последние два года я выкроила время, чтобы забежать в детский дом, заливаясь краской стыда из-за того, что совсем забыла о своей первой, настоящей семье.
Как только я попала в родные стены, на меня нахлынули воспоминания безмятежного детства, когда главной проблемой выбора было «Какую книгу почитать и во что сыграть – в прятки или в казаков-разбойников?». Мои ровесники уже два года жили самостоятельной жизнью, разлетевшись после девятого класса по техникумам и училищам. В коридорах меня встречали чужие лица нового поколения детей.
Все было таким родным и непривычным одновременно. Вот моя старая комната, населенная незнакомыми воспитанниками. Вот моя кровать, на которой спит уже другая девочка. Вот подоконник, свесившись с которого, я так часто болтала с Марком, прятавшимся в саду от воспитателей – тогда он еще не мог оставаться у нас после восьми вечера, а домой ему уходить, как всегда, не хотелось.
Все такое же – и не такое. И Марка рядом больше нет. С того самого дня мы не обменялись с ним и словом. Он продолжал игнорировать меня, я же не находила в себе сил и желания объясняться или оправдываться.
Я плакала, не в силах остановить грядущие перемены и замедлить бег беспощадного времени. Все течет, все меняется – таков был один из самых жестоких законов жизни.
Петр Степанович видел, что со мной творится что-то неладное. Поэтому, когда я попросил его остаться переночевать на свободной кровати несколько дней, он дал согласие, предварительно созвонившись с моими опекунами. Виктор Игоревич не возражал особо и не удивлялся, решив для себя, что перед скорым отъездом во мне просто взыграла ностальгия.
На самом деле я просто не могла оставаться так близко к Марку, наталкиваясь на стену равнодушия и подчеркнутого безразличия. Эта резкая перемена пугала меня. Еще несколько недель назад его сердце горело и билось только для меня, а теперь я стала пустым местом. Даже в страшнейших кошмарах я не могла предположить подобной реакции. Я ожидала волны негодования, неприкрытой ярости, новых попыток остановить меня силой, но только не того, что он захочет полностью вычеркнуть меня из своей жизни, превратить в ничтожную пылинку, а мое имя – в ничего не значащий звук.
Страшнее всего были ночи, которые я разучилась проводить в одиночестве, в постели, которая уже стала нашей. Моя подушка хранила его запах, стены комнаты еще помнили нас обоих – и я не могла уснуть одна, зная, что он находится здесь, рядом, на расстоянии узкого коридорчика, через который мы так часто бегали друг к другу в комнаты, стараясь не шуметь и не разбудить взрослых.
Поэтому я, ни секунды не задумываясь, решила остаться и отдохнуть в своем первом доме, так долго, как это было возможно. Страна шумно праздновала майские праздники, и оставшееся до школы время я хотела провести наедине со своими воспоминаниями, готовясь принять те ужасные перемены, к которым сама так бездумно стремилась.
К вечеру третьего дня воспоминания стали совсем уж реальными – сидя с записной книжкой под любимым раскидистым дубом, я увидела Марка. В первые несколько секунд я даже решила, что не в меру разыгравшееся воображение играет со мной злую шутку. Растерянно захлопав ресницами, я попыталась отогнать от себя призрак, но он не спешил исчезать – поэтому я решила, что это действительно Марк, и он настоящий.
Вслед за осознанием происходящего пришел страх – мне показалось, что сейчас он подойдет и ударит меня, растопчет, сотрет с лица Земли. Ведь Марк никогда не менял своих решений, этого ни разу не случилось за все десять лет нашего знакомства. Так что же подтолкнуло его к такому шагу: передумать, перестать игнорировать меня, если не собственная слабость? Я была его чувствительной точкой, его ахиллесовой пятой, а проявления слабости Марк презирал.
Меня, как причину подобного срыва, он, по идее, должен был возненавидеть.
Я ошибалась. Он подошел и молча сел со мной рядом. Я боялась даже дышать.
– Возвращайся домой. Я не могу там жить без тебя, – просто сказал он, и я послушно кивнула. – Хорошее место, – добавил Марк спустя еще несколько минут моего потрясенного молчания. – Помнишь, мы тут в детстве секрет закопали?
Я снова кивнула, чувствуя, что по-прежнему не могу произнести ни слова. Конечно же, я помнила все. И мне так хотелось нырнуть обратно в прошлое, вернуться на несколько лет назад, попасть в солнечный и волшебный мир нашего детства, от которого сейчас остались одни звенящие грустью воспоминания.
Дрожащими пальцами я дотянулась до руки Марка, и едва почувствовала его ладонь, как пронзительный восторг и осознание абсолютной целостности опять нахлынули на меня, вызывая желание приклеиться к нему навсегда, каждым миллиметром кожи. Марк ощущая то же самое, резко привлек меня к себе и я заплакала от невозможности забыться, застыть, как в янтаре, в этом зыбком и ускользающем моменте нашего счастья.
Несколько часов мы просто просидели там, обнявшись и вспоминая прошлое. Мы нашли наш старый детский секретик (фантик под стеклом) и я долго сидела, молча разглядывая его. Слез уже не было. Осталось только тихое, щемящее чувство печальной безысходности.
Спустя еще несколько часов я уехала с Марком из приюта, навсегда закрыв за собой дверь в наш детский, сказочный и неповторимый мир. Мне больше некогда было предаваться воспоминаниям. Все свои силы я хотела посвятить только настоящему. Тем более, ответ на вопрос "Неужели нам предстоит расстаться всего через несколько месяцев?" был уже известен нам обоим, но в очевидное не хотел верить никто из нас.
Но Марк не был бы собой, если бы так легко сдался, приняв мой выбор. Решения своего он не изменил, просто тактику выбрал другую. Теперь он хотел сделать так, чтобы я сама передумала ехать в Киев. Он еще больше старался привязать меня к себе, приклеить, приковать. Сделать так, чтобы сама мысль о разрыве причиняла мне боль, не говоря уже о более решительных шагах.
Теперь он постоянно говорил мне о своих чувствах – говорил откровенно, страстно, не жалея красок. Говорил, что я нужна ему вся, от макушки и до пяток, и только он знает и понимает меня полностью, часто даже без слов. Что я необходима ему как воздух, да и он мне тоже. Что вместе мы – сила, а по отдельности – две разбитые недоличности. Что каждый мой шаг, каждый поступок заставляет его улыбаться и забывать обо всем. Когда я радуюсь и смеюсь, он любит меня. Когда кричу и раздражаюсь, швыряю бумагу и карандаши, любит еще больше, потому что это всё я. И мне не надо ни о чем думать, ни о чем переживать, надо просто быть. Быть рядом с ним. А он сделает все для нас, для меня. Если нужно – пронесет на ладонях через всю жизнь, ограждая от неприятностей и воплощая все мои мечты.
Многие девушки умерли бы за подобные слова от такого необыкновенного, сильного, умного, красивого парня. Но мое сердце плакало кровью над его признаниями, и решения ехать на учебу в столицу я не изменила. Со стороны такое тихое упрямство могло показаться как минимум странным, но для себя я давно уяснила причину.
Я была не вправе пренебрегать шансом, который подарила мне судьба, ведь я постучалась в дверь – и мне открыли. Теперь я просто обязана была войти. В случае неудачи в программе я не стала бы упорствовать, и спокойно отказавшись от любых своих желаний, полностью растворилась бы в Марке, окончательно и бесповоротно. Но жизнь распорядилась по-другому, указав мне на дорогу вдали от дома, и я боялась ослушаться и пренебречь этим знаком. Боялась навлечь этим легкомысленным отказом беду не только на себя, а прежде всего на нас, на него. Потому что чрезмерная щедрость Фортуны всегда имеет обратную сторону. Богиня удачи обидчива – когда пренебрегают ее дарами, она начинает мстить. И месть ее зачастую превосходит первоначальную доброту.
Поэтому меня восхищала и одновременно ужасала безумная и слепая настойчивость Марка, с которой он пытался грести против течения, не отпуская меня на выбранную дорогу, препятствуя тому, что обязательно должно было случиться.
Я понимала, что покинув дом Казариных, бесповоротно закрою важнейший и прекраснейший этап в собственной жизни, выйду в совершенно иную реальность. Сознательно не стремясь к такому варианту развития событий, я, тем не менее, сделала главный выбор, просто ввязавшись в авантюру с программой.
Теперь мне предстояло нести ответственность за действия свои.
На фоне всех этих переживаний самые важные для каждого подростка события – окончание школы и выпускной бал – оставили в моей памяти довольно блеклые воспоминания. Была торжественная линейка и последний звонок, на котором я не могла думать ни о чем, кроме того, как неумолимо тикают стрелки, отсчитывающие время, оставшееся нам с Марком под одной крышей. Были экзамены, которые мы сдали легко и без особых переживаний, волнуясь о другом: как скоро нам предстоит засыпать и просыпаться не вместе. Был выпускной, на котором прослезились все – и школьники, и учителя, произносились красивые речи о новой жизни, но мы не слушали никого. После непременных торжеств и вручения аттестатов, дождавшись момента, когда веселье вошло в неконтролируемое русло, мы сбежали из актового зала. Марк стянул в дежурке ключи от кабинета, в котором мы учились до четвертого класса, и остаток ночи мы просидели за нашей первой партой, вспоминая то самое первое сентября и маленькую черно-желтую конфету, с которой началось наше знакомство.
А потом пришла пора вступительных экзаменов – и я отправилась с Марком в Одессу, чтобы быть рядом в эти важные и тяжелые для него дни. Мои дела в университете были давно улажены: вместе с Виктором Игоревичем я еще в конце весны съездила в столицу и подписала все необходимые документы. Марк тогда категорически отказался составить нам компанию и полюбоваться на красоты Киева. Я начинала подозревать, что он ненавидит этот древний город на берегах Днепра, ненавидит как соперника, люто и яростно – со всеми его золотыми куполами, зелеными холмами и цветущими каштанами.
Первое время нашего пребывания в новом городе Марк будто забыл о том, что ему предстоит пережить в ближайшем будущем. Вместо того чтобы использовать каждую секунду для учебы, он, не желая слышать мои возражения, тянул меня гулять на набережную, в живописные приморские парки и бульвары, в старинные самобытные дворики, пропахшие морем и романтикой приключений. Я прекрасно понимала, что все это он использовал, как последний аргумент, пытаясь показать, что я теряю и насколько лучше здесь, на юге, чем в промозглом северном Киеве.
Виктор Игоревич и Валентина Михайловна были с нами только первую неделю, во время сдачи документов в приемную комиссию, пока не успели пресытиться отдыхом, обойдя все более-менее приличные и дорогие рестораны-магазины. Оставаться на месяц экзаменов, продолжая жить в тесных условиях комфортабельной, но всего лишь трехкомнатной квартиры, Валенька не захотела, да и дела звали Виктора Игоревича назад в родные пенаты. Так что, спросив ради приличия моего согласия вернуться с ними в дом родной и оставить "этого дундука" наедине с его учебниками и кодексами, и получив, естественно, отказ, счастливые супруги упорхнули обратно в семейное гнездышко.
Виктор Игоревич, к тому времени немного смирившийся с профессиональным выбором Марка, тем не менее, продолжал питать надежды на то, что вредный отпрыск провалит экзамены и останется не у дел, в то время как все его однокашники будут устроены по жизни. Поэтому "договариваться" насчет сына он ни с кем не стал, нарушая все родительские традиции того времени.
Шел 1997-й год, время расцвета взяточничества в образовательной системе. Официально высшее образование оставалось все еще бесплатным (контракты были разрешены только на минимальный процент от всех учебных мест), но конкурс на бюджетное обучение взметнулся до сумасшедших показателей – до тридцати-сорока человек на место.
По факту же бесплатного обучения не было давно. Платили за все, только тайно. Платили за хорошие выпускные аттестаты в школе, за хорошую оценку на одном экзамене, за высокие баллы на всех вступительных экзаменах оптом. Заботливые родители исхитрялись в нереально-карикатурных способах дачи взяток. Их совали в самых экзотических местах: обмен чемоданчиками с деньгами в лучших традициях мафиозных фильмов происходил при "случайных" встречах в лифтах, укромных уголках безлюдных парков, особо изобретательные умудрялись решать дела даже в университетских туалетах. Влиятельных профессоров подкарауливали в их же дворах во время копания в собственных машинах: знающему папаше нужно было всего лишь залезть к нужному человеку "под капот" и всучить ему увесистый пакет под надежным прикрытием невольного сообщника противозаконного действия, развороченного для ремонта автомобиля
Все это было бы чрезвычайно весело, если бы не одна особенность всего происходящего – поступить без связей и денег в любое высшее учебное заведение, будь то столичный ВУЗ или институт в небольшом городке, стало практически невозможно.
Тем большей счастливицей все считали меня, прошедшую вне конкурса, и безумцем – Марка, которого не испугала родительская угроза ни копейкой не помочь на вступительных экзаменах. Ему предстояло биться за место в университете в прямом и переносном смыслах этого слова, но, казалось, подобная перспектива его ни капли не смущала.
А потом началась самая настоящая эпопея. Естественно, Марка завалили на первом же экзамене, поставив такой бал, с которым дальнейшее участие в конкурсе становилось просто бессмысленным. Он, готовый к подобному повороту событий, только мрачно усмехнулся, и сразу же включился в борьбу, приводя в исполнение все пункты заранее заготовленного плана.
Для начала Марк добился права просмотреть свою работу у приемной комиссии, по ходу встречи размазав по стене незадачливого лаборанта, пытавшегося внушить ему, что дела плохи, материала он не знает, и лучше собирать вещички и катить домой подобру-поздорову. Дальше состоялось заседание апелляционной комиссии, во время которого все ее члены обеспокоенно ерзали на своих местах – знания у зарвавшегося сопляка оказались хорошие, и настроен он был более чем решительно. На логические уловки отвечал еще более хитрыми выпадами, давления авторитетом не боялся, на повышение голоса и стук кулаками по столу со стороны уважаемых профессоров реагировал взглядом, полным ледяного спокойствия. Похоже, место в ВУЗе ему таки светило – но куда же его было брать, если все куплено заранее, еще на полгода вперед?
Поэтому на апелляциях (а их наглый абитуриент добивался по нескольку раз) его валили отчаянно, едва ли не с личной ненавистью. Но, сами того не подозревая, профессора лишь помогали своему невольному оппоненту. Стрессовая ситуация шла Марку только на пользу. Казалось, он был рожден для борьбы – условия прессинга и давления со стороны, которые негативно действовали на большинство людей, его только мобилизовали. В таком чрезвычайном режиме мозг его функционировал на грани своих возможностей, а мышление превратилось в остро заточенный клинок, которым он разбивал аргументы своих противников так же, как сталь рассекает препятствие – быстро, наверняка и, казалось бы, без особых усилий.
Естественно, это впечатление было обманчиво: после таких битв он возвращался в наше временное жилище совершенно опустошенный, иногда не в состоянии сказать ни слова, до такой степени команда из пятерых, агрессивно настроенных преподавателей, пыталась выжать из неудобного мальчишки все соки жизни.
Мне было больно смотреть на это, и в то же время я восхищалась его непоколебимой стойкостью. Всего лишь в семнадцать лет Марк выдерживал то, что не каждый взрослый человек был способен вынести.
– Ничего, ничего. Все пройдет. Все скоро закончится, – говорила я, перебирая ему волосы, в то время, как он, положив голову мне на колени, лежал на диване, просто глядя в потолок, не в силах даже выругаться как следует.
И все действительно скоро закончилось, правда, чуть более феерично, чем полагалось. После финальной апелляции, самый важный из профессоров попрощался с чрезмерно настойчивым абитуриентом словами: "Было приятно с вами подискутировать, но все же, ждем вас в следующем году". Марк понял, что терять ему больше нечего и привел в исполнение последний, запасной пункт своего плана.
Подкараулив главу приемной комиссии идиллическим июльским вечером во время прогулки под липами, он без слов затащил его в чрезмерно историческую и не менее темную арку. Прижав к стене так, что старичок с трудом мог дышать, Марк в красноречивейших выражениях доложил, что останавливаться он не намерен, и будет опротестовывать несправедливое решение в столице, в министерстве образования, если надо и до самого министра дойдет. А если этого будет недостаточно – то и до президента. И он вернется из "чертовой столицы" студентом этого "чертового института", а мягкое кресло "чертового взяточника" скоро опустеет, потому что кое-кто зажрался и в ус не дует.
– Так что решайте. Думайте. Время еще есть. Я вас предупредил – и чтобы потом никаких обид, – подвел он итог разъяснительной беседы, глядя на трясущиеся губы предприимчивого профессора.
Этот абсолютно негуманный шаг возымел свои позитивные последствия. Неизвестно, что сыграло главную роль, то ли непреклонность подростка, который, несмотря на юные лета продемонстрировал впечатляющее упорство, то ли наведенные о нем справки (неожиданно оказалось, что отец наглого хама ого-го какая шишка у себя в области, не взять на курс ребенка такого человека было рискованно)
Так или иначе, когда в августе на главном стенде вывесили списки студентов-первокурсников, Марк Казарин был среди поступивших. Еле протолкавшись сквозь толпу абитуриентов, я увидела это имя сразу же. Казалось, оно горело издалека – огромными сверкающими буквами.
Мы до смешного по-разному восприняли этот факт. Я, жившая последние недели в жутком напряжении и наблюдавшая за тем, как Марк в одиночку противостоит целой системе, не выдержала и разревелась. Он же воспринял свою победу спокойно, как само собой разумеющееся, и все пытался привести меня в порядок, утирая слезы и бегая за водой, чтобы вылечить от нервной икотки.
Итак, жизнь сказала свое последнее веское слово. Шахматные фигуры были расставлены на доске, теперь нам предстояло всего лишь подчиниться ей и играть по новым правилам.
