Текст книги "Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)"

Автор книги: Таня Танич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 64 страниц)

Глава 2. Ярослав

Так неожиданно просто, быстро, без лишних сомнений и подозрений мы сдружились с Ярославом. Главные вещи между похожими людьми не требуют объяснений, они воспринимаются легко и естественно. Общение между нами складывалось именно так. Спустя неделю мы были уже закадычными приятелями и вскоре начали делиться тайнами и секретами, ни капли не сомневаясь, что это внезапное доверие не будет обмануто.

Глядя на Ярослава, я будто смотрелась в зеркало и видела себя, только намного лучше, взрослее, уверенней. Он уже был таким, какой я только мечтала стать – смелым, вызывающе отчаянным, тонко-расчетливым, умеющим взволновать любой тихий омут в считанные минуты.

Пока мы, первокурсники, только мечтали о будущих успехах, остроумных статьях и громких расследованиях, Ярослав уже занимался этим. Обладая врожденным репортерским чутьем, он не боялся ввязываться в сложные и запутанные темы, мастерски выуживая информацию и распутывая клубок загадок аккуратно, по ниточке и чаще всего – до победного конца. Первые свои статьи он публиковал в небольших подпольно-скандальных газетах, будучи старшеклассником, конечно же, под псевдонимом и специально накинув себе с десяток лет. Несмотря на то, что для любого школьника подобный результат уже был пределом мечтаний, подобное положение дел Ярослава не устраивало. Ему хотелось пробиться в солидные издания с проектами посерьезнее.

Но тут его ждал неприятный сюрприз: прежде чем публиковать материал, редакторы все, как один, желали встретиться с автором, чтобы на месте проверить надежность источника и определиться насчет дальнейшего сотрудничества.

– Понимаешь, я им говорю – у меня есть бомба, настоящая бомба для вас! Реальная цепочка организации работы попрошаек на местных вокзалах, кто кого крышует, кто кому подчиняется, а они мне – а вам восемнадцать исполнилось? Я им говорю – нет, вы меня не поняли, наверное! У меня есть диктофонные записи, куча материала! Я за несколько месяцев такие вещи накопал, нигде не найдете!

– А как? Как ты это сделал? – даже не пытаясь скрыть восхищения, удивлялась я, чувствуя, насколько далека от реальной жизни со своей победой в конкурсе и зарисовками на идиллические темы.

– Я? Да просто. Ходил, наблюдал, расспрашивал. Шпионил. Подкупал. Спаивал. Ты понимаешь, Лекс, я им на блюдечке с голубой каемочкой предлагаю жирную такую рыбину, без головы, конечно, потому что не с моими возможностями выше лезть, да жить я тоже хочу. Но они-то мэтры журналистики! Акулы пера! Им по силам и до головы добраться, а голова у этой нищенской пирамиды ты даже не представляешь, в каких высоких сферах находится! – Яр многозначительно поднял палец. – Нет, даже говорить не буду, не надо тебе этого знать. Но ведь классная тема, правда? Ты бы заинтересовалась?

– Еще бы! – горячо восклицала я, глядя на Ярослава почти как на божество.

– А они – нет! – с неожиданно искренней, почти детской обидой в голосе, сокрушался он. – Почему-то после всего этого их интересует только одно – сколько мне, видите ли, лет! Я им вру – ну, мне вообще-то, двадцать два, у меня на счету статьи и очерки, а они – давайте-ка встретимся, и паспорт с собой прихватите, и все газетные вырезки. Тут я понимаю, что на встречу мне можно вообще не ходить, потому что это будет, ясное дело, провал. Я говорю – вы знаете, давайте без встречи. Я согласен даже без гонорара. Возьмите материал на рассмотрение, пусть вообще кто-то другой его напечатает под своим именем. Только доведите до конца, я подарить готов. А они кладут трубку. Вот козлы, ну правда же, Лекс? Как их еще назвать после этого, а?

– Козлы. Только козлы, – я действительно была потрясена подобной несправедливостью и откровенным предубеждением в отношении человека только из-за его возраста.

Мы сидели в том самом любимом кафе Ярослава, где наливали почти бесплатно суровый студенческих портвейн, пили его небольшими глотками, грелись, стараясь отогнать от себя промозглый ноябрьский холод и делились горестями и несправедливостями жизни.

Яр после наступления холодов отказался от своей знаменитой юбки, перейдя на более привычные джинсы, но дополнял он их свитерами и шапками таких сумасшедших расцветок, что его новый, утепленный образ вполне компенсировал отсутствие килта. Вот и сейчас он сидел передо мной в веселой шапке-ушанке ярко-лимонного цвета, в которой ходил весь день и отказывался ее снимать даже после замечаний преподавателей том, что воспитанный молодой человек должен находиться в помещении с непокрытой головой. Апеллируя к выдуманной болезни среднего уха и философски уточняя, что главное – это мысли внутри головы, а не шапка на ней, Яр опять привлек к себе внимание всей аудитории, но его это ни капли не смущало. Наоборот, он был чрезвычайно доволен подобным положением дел.

– Так что, вот такие дела, Лекс, – подытожил Ярослав, меланхолично чекнувшись со мной стаканом портвейна. – Иногда даже самым крепким лбом не прошибить каменную стену. Но ничего. Плевать! – очень быстро переходя от уныния к бодрости, добавил он, закуривая. – Мир не без нормальных людей! Мне круто повезло, я хоть в группу к нормальному куратору попал. Единственный человек, который не стал плеваться, когда я принес ему последние два проекта. Наоборот, сказал – давай, чувак, работай, я тебя, если что, прикрою. Не в печать, так в интернет выложим. Молодец мужик, да? Я, вообще, думаю, что очень скоро весь этот анахронизм насчет возраста, национальности и пола сотрется, и главным станет вопрос не «кто делает», а «что и как делает»! Вот ты веришь в это?

– Да не совсем, – все еще неумело прикуривая, и едва сдерживая рвущийся из груди кашель, ответила я, стараясь не обращать внимания на слезы, выступившие на глазах из-за попавшего в них дыма. Превращение в богемного курильщика давалось мне не так-то просто, и те самые жесты, которые у Ярослава получались небрежно-грациозными, у меня выходили по-медвежьи неуклюжими. – Это все слишком глобально. Чтобы твои мечты сбылись нужно измениться многим людям, особенно старшему поколению. А ты же понимаешь, что это невозможно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– К чему такой пессимизм? – протягивая мне салфетку, чтобы я могла убрать с лица следы размазавшейся туши для ресниц, протянул Яр. – Ты что, не веришь в новые технологии? В интернет? В свободу слова? Ведь есть же целый огромный новый мир! Целая сфера, которая может объединить людей – и ее невозможно будет захватить или проконтролировать. Потому что это чистая, живая коммуникация. Абсолютно без границ! Без надоедливой цензуры и рекламы! Уже даже первые полноценные газеты есть! Да, они не такие пафосные и растиражированные, как те, откуда меня послали. Но там свобода! Полная свобода, Лекс, ты понимаешь, как это здорово? А дальше, поверь мне, их будет еще больше! И мы, наконец, получим то, о чем так долго мечтали – возможность говорить громко и все, что думаем! Уж в интернет-то ни одна продажная сволочь не полезет своими загребущими лапами. Потому что это виртуальная реальность, ее не схватить и не поймать. Она как ветер!

– Когда ты так говоришь, даже у меня не получается сомневаться, – я не смогла сдержать улыбку. – Да, мне сейчас трудно в это верится. Я… еще не сталкивалась с интернетом, – призналась я, тайно комплексуя от своей дремучести.

– Как? – ошарашено ахнул Ярослав? – Лекс? Ты что? На дворе 1997 год, а ты еще не запуталась в глобальной паутине? Ну-у, не дело это, не дело! Я, в общем, тебе помогу на днях. Заведем тебе электронную почту, как положено любому прогрессивному человеку. Нет, это что-то нереальное! Неужели твои эти, как их… благодетели, ты же говорила, что у них денег куры не клюют… Неужели они не давали тебе поработать за компьютером?

– У нас в доме вообще не было компьютера, – не в силах сдержать очередной улыбки от тени непритворного ужаса, набежавшей на лицо Ярослава, добавила я. – Был зимний сад, фонтаны везде, где только можно, стол из красного дерева в одном из залов был. Мы… то есть, я… всегда так смеялись над этим. А вот компьютера не было. Он ведь не считается престижным. А зачем нам… То есть, мне какие-то штуки непрестижные?

Было так странно и неудобно говорить в единственном числе о жизни, от которой меня отделяло всего несколько месяцев. Отдельное понимание своего «я» в отличие от вечного «мы» по-прежнему давалось мне с трудом. А еще, затрагивая эту тему, я испытывала безотчетный страх. Страх того, что переступлю запретную черту, за которой остались чувства и воспоминания, способные вырваться на волю от любого неосторожного слова. Вырваться и снести призрачную защиту, которую я выстроила, чтобы жить в сегодняшнем дне. Каждый раз заговаривая о прошлом, я словно балансировала на туго натянутом над пропастью канате, изо всех сил стараясь удержаться и не сорваться вниз. Только бы не оступиться, только бы не вспоминать одно-единственное имя, не поддаваться этой слабости, не оставаться наедине со своим обугленным сердцем. Ни шагу назад. Ни шагу в пропасть.

Поэтому даже в разговорах с Ярославом я была так скупа на подробности, вскользь упомянув о жизни сначала в приюте, а потом с опекунами и постоянно переводила разговор на него самого. Благо, он не замечал моих вечных переходов. Или делал вид, что не замечал, распростараняясь о своем прошлом более чем охотно. Сегодня он не без удовольствия живописал о своей семье.

Я слушала и все никак не могла понять, какие же чувства Яр испытывает к родне, потому что диапазон его эмоций менялся кардинально – от добродушной иронии до сарказма, смешанного едва ли не с отвращением. Так, с удивлением я узнала, что родители моего нового друга – вовсе не новоявленные бизнесмены или важные чиновники, как можно было подумать, глядя на его раскрепощенные манеры и броский внешний вид, а скромные "интеллигенты в третьем поколении", как любил выражаться Ярослав.

– Прабабка была учительницей. Ее дочка тоже. И дочка ее дочки тоже. Можешь представить – что такое быть правнуком, внуком и сыном великих педагогов? Идеи и мораль, одна мораль и идеи. "Ярослав, ты должен, Ярослав ты не должен!" У меня до сих пор аллергия на это слово, на "мораль", понимаешь? Хочешь проверить? Вот скажи при мне "мораль" – и у меня глаз задергается. Не смейся, я не шучу. А по мужской линии у нас, значит, все люди науки, такие сумасшедшие профессора, доктора и кандидаты со степенями. Отец и дед – по техническим специальностям, а прадед – доктор медицины. Ужас, да? Вот пока в Союзе наука считалась почетным делом, мы жили припеваючи. Квартира в центре, дачи-отпуски-путевки. А потом, когда все накрылось медным тазом, мы быстренько обнищали, потому что куда уж докторам и кандидатам за жизнь бороться, они для этого не созданы. Квартиру мы пару лет назад все-таки продали, разбили ее на две, но в таком захолустье, ты просто не представляешь. В принципе, оно и к лучшему, теперь мне только родители мозг выносят. Бабка с дедом, наконец, отдельно живут, и вижу я их в лучшем случае раз в месяц. И они, конечно же, включают свою вечную шарманку: "Ярославчик! Ну когда же ты станешь нормальным человеком?" Да никогда! Только им этого говорить нельзя, а то оба сразу от инфаркта скончаются. Я и так в семье белая ворона, так буду еще и извергом-убийцей! – и он громко расхохотался, прихлебывая портвейн и откидываясь на стуле.

– Да-а… Тяжело тебе, наверное, среди таких добропорядочных родственников? – даже не пытаясь подавить улыбку, поинтересовалась я, глядя, в каком вальяжно хмельном образе Ярослав развалился на стуле напротив меня, и как студенты за соседними столиками откровенно косятся на нас.

Разговаривали мы не громче остальных, да и смех наш часто тонул во взрывах общего хохота, но, с самого появления в кафе все взгляды были прикованы к Ярославу, и его лимонная шапка-ушанка была здесь ни при чем. За пару недель общения с новым другом я уже успела привыкнуть к одной его особенности – где бы он ни появлялся, все внимание было обращено на него. Всегда. Удивительно, как Яру удавалось избегать открытой агрессии окружающих – ведь большая часть ровесников, не говоря уже о людях постарше, эдакое "пижонство" воспринимали с откровенным неодобрением.

– Мне с ними? Да ни капли. Это им со мной тяжело. Я очень даже классно себя чувствую – прихожу-ухожу, когда хочу, делаю, что хочу. Им до меня и дела-то никакого, в общем, нет, они все в своей науке-культуре. Сейчас вот учеников набрали, так что дома у нас куча народу тусуется. Главное, чтобы они в комнату ко мне не пытались пробраться и вещи мои не трогали.

– Постой, как это – куча народу? Что еще за ученики? – не поняла я. Новый факт из жизни Ярослава, который он сообщил абсолютно будничным тоном, в очередной раз меня удивил.

– Ученики как ученики. Приходящие. На дом приходящие, понимаешь? Светлые головы, мои родители, наконец-то снизошли до работы репетиторами. Хотя я давно им твердил – зарабатывайте деньги собственным умом! Ну, реально же, не обидела природа мозгами, да только, знаешь, кто может быть хуже обычного дурака? Умный дурак! Вот они уперлись в какую-то идиотскую идею, что учить за деньги стыдно – и все, не переубедить! Почему, говорю, какую-то второсортную колбасу средней паршивости мы должны покупать за свои кровные копейки? А знания, информацию, то, что не живот, а мозг питает, получать просто так, безвозмездно, то есть даром? Что за неуважение к себе, к своей профессии и опыту? Нет, отпирались до последнего, пока до абсурда ситуацию не довели – мне надо в школу, а бутербродов с собой взять не из чего. Ни хлеба, ни масла в доме, не говоря уже о каком-то там мясе. Тогда они хоть немного спохватились, и пошли на жертву ради сыночки, то есть меня. А мне надо эти жертвы? Правильно, не надо! Я всего лишь хотел и до сих пор хочу, чтобы они жили с высоко поднятой головой, а не с этим гадким выражением вечного стыда. Ты бы видела, как они оплату принимали за свои занятия! Фу, противно даже смотреть! Глаза в пол, руки дрожат, словно им взятку какую подсовывают, как-то глупо и воровато. Я, в общем, терпел-терпел это, а потом вмешался. И начал сам рассчитывать всех учеников, – Яр улыбнулся, пытаясь прикрыть этой показной иронией истинные чувства по поводу ситуации в семье. – Взял и сказал нашим клиентам – хотите учиться у заслуженного преподавателя и чтобы ваши недалекие курсачи-дипломы кандидат наук писал? Давайте-ка оплату наперед, да и цена у нас повышается! Так что я теперь вроде как менеджер при собственных блаженных родителях. Они-то не совсем понимают вообще, что происходит, как все эти расчеты-подсчеты ведутся, зато у нас в доме деньги, наконец, появились. И ты думаешь, что эти чудаки сделали, как только мы концы с концами сводить начали? Они набрали себе бесплатных учеников от родственников, друзей и прочих прихлебателей! – он в сердцах громко хлопнул ладонью по столу. – Чтобы искупить какую-то там вину и успокоить совесть! Ну не идиоты, а? – Ярослав обреченно вздохнул и задумчиво уставился в окно на проходящих мимо прохожих.

Несколько минут мы не говорили ни слова. Портвейн уже придал разговору нотку задушевной интимности, атмосфера была самая, что ни на есть доверительная. Поэтому молчалось нам легко и уютно. Наконец, поддавшись хмельному очарованию беседы, я решилась на довольно смелый, если не сказать бестактный вопрос, который бы ни за что в жизни не задала при других обстоятельствах:

– Яр… Но как же так может быть? Ты совсем не производишь впечатления человека из небогатой семьи. Ты такой яркий, необычный, и твоя одежда, и компьютер, и все остальное – это же стоит денег, причем, немалых денег. Как у тебя получается себя обеспечивать? Не подумай, я не из пустого любопытства или из зависти спрашиваю, просто для меня это очень важный… вопрос, – я смущенно закашлялась. Говорить о деньгах было слишком неудобно, будто я пыталась залезть в чужой кошелек и пересчитать там все банкноты. – Это, конечно, не так уж срочно… пока не закончилась моя программная премия. Но это все, что осталось мне на жизнь. Я, конечно, стараюсь не тратиться по мелочам. Сумма, хоть и солидная, но все-таки она не безразмерная. Плюс стипендия…

– Стипендия? – Ярослав насмешливо фыркнул, – Это ты называешь стипендией! Не смеши меня! Тебе ее хотя бы на проезд хватает?

– На проездной на метро и троллейбус как раз, – уточнила я. – Да все нормально, я же сказала, пока проблем нет. Но я думаю о будущем. Очень скоро мне нужно будет где-то брать эти деньги, а я… ну совершенно не знаю, откуда и как.

– А как же твоя семья? Я хотел сказать – опекуны? – Ярослав недоуменно приподнял бровь.

– Опекуны – это, понимаешь, не совсем семья… У нас вообще очень странные отношения сейчас. Они, – я слегка помедлила, подбирая нужные слова. – Они, наверное, не будут больше мне помогать. Да что там – наверное. Точно не будут помогать. Даже общаться не захотят, – резко свернула я мысль, чувствуя, что подошла к запретной теме непозволительно близко.

Ярослав внимательно посмотрел на меня, хитро прищурившись, будто пытаясь мысленно проникнуть сквозь незримое ограждение, за которое я спряталась, случайно сболтнув лишнего. Но, как и раньше, он решил не задавать прямых вопросов. Иногда мне казалось, что он всего лишь терпеливо ждет подходящего момента, чтобы учуяв минутную слабинку, резко пойти в атаку, вытряхнуть все мои тайники и заставить говорить. Так оно и вышло спустя несколько минут.

– Да ладно, не смущайся! – ободрил он меня. – Нормальный интерес нормального человека! Ты тоже заметила несоответствие, да? А мои родители вот не замечают. Им вообще это не кажется странным. Ни мои шмотки, ни те вещи, которые я приношу домой. Поверь, компьютер это еще не самая большая цацка. У меня вон интернет… – Яр важно округлили глаза, – Интернет – целая выделенная линия! Полностью моя, понимаешь? А это нереальное буржуйство, скажу я тебе. Просто нереальное. И, наверное, хорошо, что дома не парятся по этому поводу, только иногда просят кое-какую инфу для рефератика или очередной дипломной-курсовой скачать. А то пришлось бы рассказать им такое, от чего их мозги сломались, скукожились, зачахли, мы бы лишились источника дохода, пошли бы по миру, и вот у нас опять неутешительный итог: я изверг, довел всю свою семью. Печально, правда?

– Ну да, невесело, – хихикнула я, слегка подавшись вперед в приступе любопытства. Меня саму более чем заинтересовало такое положение дел, тем более, Ярослав вроде бы не собирался ничего скрывать и вот-вот должен был раскрыть мне секрет таких чудес.

Но он лишь молчал, уставившись на меня и улыбаясь самым краешком губ. Потом медленно достал очередную сигарету из пачки, явно нагнетая атмосферу, небрежно закурил и выпустил дым красивыми колечками.

– Ну? – не удержалась я.

– Что – ну? – как ни в чем ни бывало переспросил он.

– Так как же это возможно? Что за Клондайк, Эльдорадо или бездонную шкатулку с золотом ты нашел? – распаленное любопытство лишило меня всякой стеснительности и дипломатичности.

– А почему ты разругалась со своими опекунами? – внезапно выстрелил он в ответ неожиданным вопросом. – Откровенность за откровенность, Лекс. Я отвечаю на твой вопрос – ты отвечаешь на мой. Что скажешь?

Тут уже я не выдержала и громко рассмеялась, сраженная его хитрой игрой. Оказавшись в сооруженной Ярославом ловушке, я, тем не менее, и не думала злиться или возмущаться. Казалось, даже вечный страх перед воспоминаниями отступил, поблек перед восхищением, которое я испытала, оказавшись пойманной на крючок талантливым ловцом откровений.

– Так вот как ты раскалываешь своих собеседников! – выдохнула я, тоже закурив, пытаясь протянуть время и немного уравнять наши позиции. Начав получать удовольствие от игры, мне хотелось немного повеселиться и добавить напряженности в происходящее.

– А ты думала? Никто не является ко мне сам, по своей воле и не спешит исповедаться. Приходится народ немного к этому подталкивать. Мотивировать, так сказать, – он хитро усмехнулся. – Я серьезно, Лекс. Ты не сможешь вечно молчать. В конце концов, тебя начнет глючить на своих тайнах. Глючить так, что превратишься в издерганную неврастеничку. Поверь, ты говоришь с человеком, у которого полно своих скелетов в шкафу. Я их никогда не афишировал, но и не скрытничал особо – поэтому народ совершенно не интересуется моими секретами. Лучший способ снизить уровень любопытства окружающих – это быть готовым к откровенности. Как ни странно, тогда тебя совершенно никто не трогает. Печать тайны на лице, понимаешь? Все дело в ней! Именно она привлекает сплетников и любопытных. А когда ее нет, становится неинтересно. И никому до меня нет дела. Все будут охотиться за такими, как ты – отрешенными, загадочными, похожими, как минимум, на преступника в розыске. Вот посмотри на себя! У тебя же на лбу написано: "Мне есть что скрывать!" Поэтому не обижайся, если к тебе пристают с бестактными вопросами. Ты сама на это провоцируешь.

– Ты думаешь? – ошарашено хлопая глазами, переспросила я, пытаясь свыкнуться с мыслью, что сама виновата в неуемном любопытстве сокурсников и соседок по комнате.

– Да отвечаю! Так что давай, облегчи душу. Ну? Открой рот и скажи, наконец, эти несчастные пять-десять слов, или сколько тебе нужно для признания, надеюсь оно не очень страшное? – не скрывая веселого блеска в глазах, Яр щедро плеснул мне в стакан остатки портвейна, параллельно заказывая вторую бутылку. – Итак, повторяю вопрос, чем ты так насолила своим опекунам, что они с тобой разругались? – он высоко поднял свой "бокал". – Заодно у меня и тост созрел. За честность и откровенность! Эй, куда пить? Нельзя! Выпьем после твоего ответа! Лекс, я прошу тебя, не томи, у меня рука устала стакан на весу держать.

Чувствуя, как вспотели ладони, я растерянно хлопала ресницами и не могла найти нужных слов. С чего начать? Что сказать? А стоит ли вообще это делать? Может, нужно просто встать да уйти – в конце концов, мы прилично выпили, оправдаю потом этот поступок действием алкоголя.

В то же время, разумная часть меня прекрасно понимала, что я не смогу вечно скрываться от прошлого, от воспоминаний, от других людей с их интересом. Чем дольше будет продолжаться эта игра, тем тяжелее придется в будущем. И, набрав в грудь побольше воздуха, я, наконец, заговорила – сумбурно и не совсем честно, но, все же, приподнимая полог над своей фанатично оберегаемой тайной.

– Мы разругались… рассорились… потому что они подумали, будто бы я их использую. Будто бы мне от них нужно только жилье, деньги, условия, возможности, которые они могут мне дать. Ведь это была очень важная семья, Яр, такая, знаешь, со связями. А потом они решили, что я их вроде как не люблю, почувствовали себя оскорбленными и… нет, не выгнали меня, я просто уехала учиться. Но судя по тому, что вот уже три месяца от них ни ответа, ни привета, ни звонка, я думаю, что на этом в наших отношениях можно поставить жирную точку.

"Хм… Да все не так и страшно!" – пронеслась в голове сумасшедше-радостная мысль, пока я опустошала свой стакан, поднятый за правду и честность.

– Вот, значит как? – заинтересованно переспросил Яр, допивая последние капли своего напитка. Похоже, что мой ответ, способный вызвать в большинстве людей отрицательные чувства, его, наоборот, заинтриговал и раззадорил. – И что? Это правда? То, что ты их использовала?

– Ну… наверное, в какой-то степени да… – пробормотала я, имея ввиду совсем не комфортные условия, а возможность быть рядом с Марком.

– Наверное? В какой-то степени? Лекс, ну что ты как маленькая! Говори уже как есть, не ломайся! У нас за правду не бьют – мы же за нее пили! – поддел меня Яр.

– Ладно. Так и было. Я никогда их особо не любила и использовала по мере возможностей. Но я… – пытаясь оправдать слова, прозвучавшие слишком цинично по-деловому я, замялась, не зная как объяснить главную причину своего интереса к семье Казариных, да и стоит ли это делать вообще.

– Да ладно тебе, только не надо отнекиваться! – радостно заявил Ярослав, крайне довольный моим признанием. – Ну да, поступок неидеального человека, и что? Я вот никого так не боюсь, как людей с кристально чистой репутацией и высокими моральными принципами. Именно они при первой оплошности с радостью забросают тебя камнями. Ведь они же такие правильные-непогрешимые! А значит, имеют полное право судить других, судить и казнить. В то время как мы, грешники, более лояльны в отношении человеческих слабостей, – он усмехнулся.

– А ты тоже – грешник? – осмелев от своей откровенности, шутливо поинтересовалась я. – Есть, что скрывать?

– Да много чего! – Ярослав опять наполнил наши стаканы. – Хотя бы ответ на твой вопрос – где я беру деньги, – способен многих поставить в тупик или довести до обморока. Но, плевать, это их проблемы. Честность за честность, как я и говорил. Ты ответила мне, я отвечу тебе. Кстати, этот тост у нас будет за поддержку, которую могут дать друзья. Мне почему-то кажется, что мы реально подружимся, Лекс. Я умею разбираться в людях, и точно уверен, что не ошибся в тебе. Ты не будешь брезговать человеком только потому, что он не подходит под какие-то там стандарты правильности. Ты и сама не очень-то правильная, это чувствуется сквозь все твои шифровки. Поэтому, думаю, ты не отвернешься и не плюнешь в меня.

– Да с чего это я должна в тебя плевать? – моему недоумению не было предела. Ярослав говорил так, будто собирался признаться, как минимум, в кровавом преступлении века.

– Есть чего, поверь, – неожиданно серьезным тоном заявил он. – Ну, ладно. Хватит лирических отступлений, – Яр опять поднял свой стакан. – Ты хотела узнать, где закопан мой горшочек с золотом. А секрет очень простой, я бы даже сказал, банальный, – по скрытой нервозности в его голосе я поняла, что вопрос оказался для Яра действительно сложным. – Мне помогают. Деньги, которые надо для работы – компьютер, интернет, всякие другие траты на расследования – не мои. А шмотки я уже покупаю на свои кровно заработанные, у меня есть разведанные места дешевой и прикольной одежды. Так что я вроде как не совсем содержанец! – и он выпил свою очередную порцию сурового портвейна одним резким глотком.

Мы закусили остатками крекерных печенек, одиноко лежавших на надтреснутом блюдце и посмотрели друг на друга немного по-новому, но без оттенка даже малейшей неприязни.

– Получается, тебе помогают деньгами в обмен на то, что ты пишешь на заказ? – осторожно поинтересовалась я, пытаясь уточнить, верно ли поняла его ответ. Но, видимо ошиблась, ибо Ярослав возмущенно зашипел, едва не роняя изо рта кусочки печенья.

– Лекс, ты… Ты что такое говоришь! Я, конечно, рассчитывал на твою лояльность, но не до такой же степени! Продажным журналюгам нельзя сочувствовать или пытаться их понять, ни при каких условиях! Это же оскорбление для всей нашей пишущей братии, для них не может быть никаких оправданий! И я уж точно не один из них! – хлопнул он по столу ладонью чуть рассеянным и неточным жестом. – Да, мне дают деньги вроде как на развитие, чтобы я ни в чем не нуждался в плане работы, просто так, можно сказать из любви! Вот и все! А ты – подумала, что я… Нет, ну ты даешь! – и он громко рассмеялся, больше и не думая нервничать из-за своего признания, так сильно мое предположение позабавило его.

Я же чувствовала себя все более растерянной, потому просто не знала, как трактовать его слова.

– Из любви? Просто так? То есть – это какой-то… тайный родственник?

Хохот Ярослава стал прямо-таки вызывающе громким, на нас опять начали глазеть, но меня уже не волновала реакция посетителей кафе.

– Какой тайный родственник, Лекс? Внезапно почивший бразильско-аргентинский дядюшка? Ты бы еще неожиданное наследство сюда приплела в лучших традициях мыльных опер! Не родственник, Лекс! Любимый человек. Просто человек, которого я люблю и мы уже давно вместе. Ну, как давно… Чуть больше года – но родители об этом – ни слухом, ни духом. Да вообще никто о нем не знает. У нас вроде как тайная связь. Потому что мне, можно сказать, повезло и не повезло одновременно. Он у меня мало того, что офигительно классный, но еще и достаточно богатый и влиятельный. В этом есть свои плюсы, и свои минусы тоже есть. На минусах я, как ты заметила, предпочитаю не циклиться. Нельзя афишировать нашу связь, ну и ладно. Чем меньше народу знает, тем лучше всем. Тем более, он еще иногда такие факты интересные мне подбрасывает из оч-чень заоблачных сфер, – Ярослав опять важно показал пальцем в небо, намекая то ли на высшие эшелоны власти, то ли на тайно-элитарную прослойку общества.

– Так вот оно что! – выдохнула я, понимая теперь нервозность, с которой он говорил эту тему. – Оказывается, во всем виновата любовь! – и улыбка умиления заиграла на моих губах.

Узнав о том, что мой новый друг, так же, как и я в недавнем прошлом, прячет свои сердечные тайны, было приятно и немножечко больно. Ведь кто, как не я могла понять Ярослава, живущего в режиме строгого контроля за каждым своим словом, жестом, взглядом, сквозь которые так и норовило прорваться презирающее любые компромиссы счастье.

Наверное, его возлюбленная намного старше, автоматически решила я, ведь высокий социальный статус, о котором он говорил, не зарабатывается к двадцати годам даже при условии очень влиятельных родственников. Наверное, даме его сердца около тридцати или, может быть, немного больше, может, она даже замужем и это еще больше осложняет и без того непростую ситуацию. При этой мысли я даже задохнулась от восторга и сочувствия и поспешила выразить Яру свою поддержку в связи с его сердечной трагедией.

По тому, с каким выражением он посмотрел на меня, я поняла, что опять попала пальцем в небо и почувствовала себя крайне глупо. Да что же это за секрет у него такой?

– То есть, проблема совсем не в возрасте и не в разнице положений?

– Не совсем в этом. Да, разница есть, но она не мешает особо, – Яр с явным удовольствием играл со мной в загадки, наблюдая, как я хмурю брови, пытаясь, наконец, докопаться до истины.

– Тогда я не знаю. Я сдаюсь. Я действительно не понимаю, что ей мешает открыто быть с тобой.

– Лекс. Послушай. Ты сама себя загнала в ловушку. Кто сказал, что это – она? Я же ясно выразился с самого начала – любимый человек. Я ни слова не сказал, о том, что это женщина.

– В смысле? – чувствуя, что его объяснения еще больше путают меня, ошарашено переспросила я. – А кто?

– Ну, если не женщина, то порядком нехитрых исключений, можно предположить, что мужчина. Вот так все просто. И немного сложно одновременно, – Яр испытывающе уставился на меня, тщательно сканируя смену противоречивых эмоций на моем лице. – Любимый человек – мужчина, так же, как и я. У нас, как бы это сказать, очень возвышенное и очень однополое чувство. Правда, в рамки норм, принятых в среде блаженных интеллигентиков типа моих родичей, оно никак не вписывается, ты же понимаешь.