Текст книги "Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)"
Автор книги: Таня Танич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 64 страниц)
Вечером я опять села за стол – и смогла оторваться от бумаги только на следующее утро. Ночь снова пролетела незаметно, и первые лучи восходящего солнца, проникая в настежь открытое окно, нежно гладили меня по голове и целовали в щеки.
Так прошли последние недели лета, наполненные чистым вдохновением и лишенные ненужных терзаний. Жизнь была такой, как я всегда мечтала – гармоничной и приятно щекочущей потаенные струнки души, будто очень красивая, лирическая мелодия.
В самом конце августа, легко и без проблем защитив курсовую, я получила за нее высокий балл и самые положительные отзывы переподавателей. Несколько последних зачетов мне тоже проставили очень быстро, не желая больше мучить – история с моими недавними учебными подвигами все еще была на слуху на кафедре, как местная легенда.
Я, наконец, перешла на второй курс.
Настроение у меня было замечательное. Сердце в груди так и плясало от радостных предвкушений – с дня на день должны были вернуться друзья, а потом нас еще один учебный год, новые предметы, новые учителя.
Правда, при упоминании об этом, к ликующей радости примешивался безотчетный страх. Вскоре мне предстояло встретиться с Вадимом Робертовичем и показать ему свои работы, в качестве которых я была уверена, но все же… Учитель был слишком непредсказуем, чтобы я могла спокойно и расслабленно ожидать его вердикта по поводу выполненных заданий.
Так оно и вышло – не без сюрпризов.
Вернувшись из отпуска в последние дни лета, даже не дожидаясь официального начала семестра, Вадим Робертович перво-наперво вызвал меня к себе на ковер. Позвонив с утра на проходную общежития, он заявил, что если задания до сих пор не выполнены, то он мне не завидует, а на сборы дает час максимум. И чтоб без опозданий.
От былой уверенности в том, что я подам учителю нечто достойное его критического взгляда, не осталось и следа. В университет я ехала ни жива, ни мертва, мысленно представляя пути самых разнообразных расправ, которые ожидали меня в случае разочарования и праведного гнева моего бескомпромиссного наставника.
С перепугу собравшись и приехав в рекордно короткие сроки, я поняла, что явилась слишком рано. Мне пришлось немного пождать, сидя на кафедре возле пустого стола и выслушивая веселую болтовню лаборанток о том, кто на ком женился, и кто от кого ушел. Вскоре эти разговоры прервались на полуслове – входная дверь шумно распахнулась (похоже, входить в помещения тихо Вадим Робертович просто-напросто не умел) и, ворвавшись в кабинет, он не стал размениваться даже на обычные приветствия.
– Давай сюда! – вот что я услышала от него после месяца отсутствия.
– Э-э-э… Здрасте… Возьмите… Вот, – как обычно, я стушевалась перед потоком его мощной энергетики. Отдохнувший, загорелый, полный сил и готовности крушить все новые, мыслимые и немыслимые преграды, он казался сейчас еще выше и грознее обычного, и внушал мне настоящий страх вперемешку с трепетом уважения.
Далее, по негласной традиции, он долго изучал мои бумаги, а я обеспокоенно стоя перед ним, переминалась с ноги на ногу. По тому, как постепенно мрачнело его лицо, уверенность в том, что наша первая встреча по итогам лета пройдет в радужных тонах, таяла с каждой секундой.
Наконец, он отложил в сторону записи и уставился на меня тяжелым взглядом, от которого мне, даром, что не привыкла считать себя трусихой, захотелось убежать куда подальше.
– Знаешь что, Алексия. Скажу, как думаю, без лишних сантиментов. Будь ты мужиком – я бы тебе врезал, – заявил Вадим Робертович, повергнув меня практически в предобморочное состояние.
– Я… я могу переписать… ну… мне казалось… – забормотала я, одолеваемая одним лишь желанием – тут же, мгновенно и необратимо провалиться под землю.
– Какое "переписать"! – загрохотал Вадим Робертович, – Ты что, совсем идиотка?!
Я умолкла, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы. Как по команде, быстро хлопнула входная дверь – раз, другой. Это лаборантки, уже видавшие подобные вспышки гнева, быстренько смылись от греха подальше.
– Алексия! Ты что, не понимаешь о чем я? – чувствуя, что перегнул палку, учитель попытался успокоить меня на свой лад. – Ты, вообще, знаешь… Знаешь, кто ты есть? – тихо проговорил он, надвигаясь вплотную и сильно сжимая руками мои плечи.
Нет, я ничего не понимала, но мне было больно и обидно, что он не оценил моих творческих порывов. Ведь я так вдохновенно писала, так старалась выложиться по максимуму. И мне это даже удалось! По крайней мере, так я думала до сегодняшней встречи с ним.
– Тебе дан талант, понимаешь это? – для пущей убедительности, Вадим Робертович совсем чуть-чуть встряхнул меня, но этого оказалось достаточно, чтобы моя голова безвольно дернулась и я пребольно прикусила язык. – И это себя ты хотела сгнобить в своей гребаной общаге из-за своей гребаной любви или еще какой-то там туфты!? – раскаты его голоса заполнили собой целый мир, и, казалось, весь универ сейчас сбежится выяснять, что же тут у нас происходит.
– Я… я не понимаю – вы на меня злитесь, или хва… хвалите меня… – собираясь с остатками сил, я, наконец, попыталась прояснить ситуацию.
– И то, и другое. И то! И другое! – еще сильнее сжимая мои плечи, заявил Вадим Робертович. – Запомни, Алексия, что я сейчас скажу. Хорошо запомни. Я давно никого не хвалил так, как тебя сейчас. Я серьезно. А через меня прошли сотни этих самых молодых дарований – и здесь, и на этих студенческих конкурсах, гори они синим пламенем. И никто не писал даже вполовину так хорошо, как ты. Именно так, как написаны твои последние очерки. Ты и раньше выдавала неплохие вещи, но то, что я прочел сейчас – это ярко, взросло, увлекательно и… да просто отлично! Поэтому у меня к тебе вопрос – какого черта ты делала в университете весь прошлый год? – опять загрохотал Вадим Робертович, слегка отталкивая меня от себя, очевидно, для того, чтобы не врезать, как сразу собирался. – Почему заставила всех считать себя безмозглой курицей?! Что это за самовольные выходки! В жизни у тебя может происходить все, что угодно – трагедии, комедии, все, что угодно, слышишь меня! Но ты не имеешь никакого, я повторяю, никакого права пасовать перед трудностями и разбазаривать себя на сопли в сахаре!
От страха я едва могла соображать, но все же, когда основная суть его возмущений дошла до меня, то несказанно поразила. Несмотря на огромную разницу между нами, разницу во всем – в характерах, возрасте, положении в обществе и стиле жизни, в главном наши взгляды поразительным образом совпадали. Вадим Робертович так же, как и я, считал призвание, талант самым главным для человека. Он понимал, что желание самовыражения – не пустой каприз, а насущная потребность, без реализации которой жизнь превращалась в ад, а после ада – в пустое прозябание в роли тени, полумертвой и никчемной.
Марк ведь никогда так не поддерживал меня в этом вопросе. У него всегда были четкие принципы и понятия, что правильно, а что нет, что необходимо, а без чего можно обойтись. Мои творческие стремления в его иерархии всегда занимали место безобидного хобби, которое не приносило вреда, но и важности особой не имело. Так себе, увлечение, вроде коллекционирования марок, которое можно и нужно вовремя перерасти.
Поэтому, впервые столкнувшись с таким серьезным отношением к творчеству, да еще и со стороны взрослого, повидавшего жизнь человека, я растерялась. Меня переполняло безграничное счастье: найти подтверждение собственных способностей в глазах самого Вадима Робертовича дорогого стоило. И в то же время я понимала, что теперь он от меня ни за что не отстанет. И, учитывая специфику его напористого и властного характера, легкой жизни ожидать не приходилось.
– И запомни – я сказал это все не для того, чтобы ты задрала нос. Не вздумай зазвездиться и надеть корону, не то быстро обломаешься, – резкий голос учителя быстро вернул меня на землю. – Да, я буду с тобой работать, но звездуны в учениках мне не нужны. Оставаться будем дополнительно, после занятий. Так что давай, настраивайся на то, что я буду портить тебе нервы и выжимать, как тряпку, но ты покажешь мне результат. Хороший результат! Иначе… Ладно, не буду тебя стращать, ты и так сейчас в обморок упадешь… Что смотришь? Выбора у тебя нет, можешь считать, что я за тебя взялся. Окончательно и бесповоротно! – Вадим Робертович, увлеченно хлопнув в ладоши, довольно рассмеялся, как бы намекая, что его последняя фраза – шутка, но всего лишь отчасти. – Все, на сегодня ты свободна! Пошла отсюда, пошла! – ввернул он свою любимую фразу. – Пока у тебя еще есть время на отдых. А с завтрашнего дня о свободных вечерах придется только вспоминать, это я тебе гарантирую!
…В ту ночь я спала очень плохо. Отголоски недавнего разговора с учителем не давали мне покоя, звенящим эхом отзываясь в ушах. Чувствовалось, что я стою на пороге нового, интереснейшего периода жизни, которая, как мне недавно казалось, была невозможна без Марка.
Ах, Марк, Марк… Ну почему ты оказался таким? Почему ты любил меня, хотел быть рядом до конца, оберегая от дуновения самого легкого ветерка – и при этом не верил в меня? А ведь стоило, как показала жизнь, стоило верить. Это сделали совсем не близкие, чужие люди, признавшие меня победительницей конкурса. В меня поверили преподаватели, которым я почти через год знакомства явила свое истинное лицо. В меня на своей манер, страстно и яростно, поверил Вадим Робертович.
Почему же ты, самый близкий, знавший меня, как самое себя, один не захотел этого сделать? Это было необъяснимо, несправедливо и зло.
Когда отчаяние от этих горьких размышлений перекрыло даже эйфорию от недавней похвалы Вадима Робертовича, я поняла, что нужно успокоиться и перестать поливать слезами подушку. Завтра после занятий меня ждет учитель и ему плевать на бессонные ночи и сердечные муки. Наоборот – он высмеет меня за помятый вид и красные от рыданий глаза, найдет тысячу и один повод уличить в мягкотелости и вновь начнет издеваться, обзывая дохлой немощью и трагическим страдалищем.
Я должна была срочно взять себя в руки. И сделать это мне пришлось уже привычным образом – на курительном балконе нашего общежития, используя сигареты не только по прямому назначению.
Второй раз я обожгла себе руку более осознанно, но тоже – не без налета фантастического полусна и ощущения, что все это происходит не со мной. Разница заключалась только в наличии некоторого любопытства – а поможет ли в этот раз? Станет ли легче, или эффект был единоразово ярким, как от наркотика, первоначальный кайф от которого, говорят, не повторяется никогда?
Но нет, результат был такой же – будоражащий, тонизирующий и при этом странно умиротворяющий. После небольшой вспышки боли меня вновь охватило ощущение парения, легкости, будто я прыгнула с парашютом или окунулась в ледяной горный поток.
Чувствуя, как бушующий адреналин разливается по венам спасительным теплом, я заворожено смотрела на небольшой волдырь, вздувающийся на запястье, понимая, что вот так неожиданно изобрела отличное лекарство от меланхолии. Оно было эффективно и относительно безвредно. Расплачивалось за моментальное облегчение только мое тело, но, в конце концов, за все хорошее в этой жизни приходится платить. Безупречная гладкость и красота кожи – небольшая цена за ощущение стабильности, уверенности в себе, за готовую таблетку счастья, которая всегда в кармане.
Время осознать все последствия еще не пришло. Пока что я пребывала в эйфории на самом пике кривой, ведущей вниз.
Да и сама жизнь подбрасывала мне только новые поводы для радости. Наконец, с опозданием на две недели, из долгих летних путешествий вернулся Ярослав, правда, немного отстраненный и уставший. Я же, не помня себя от счастья, почти не обращала на это внимания, списав подобное настроение на нежелание возвращаться на учебу после бурных летних приключений.
– Ну? Где ты был? Что видел? Фотографий много?
– Ну был-был… Видел… Много чего видел. Прямо чересчур… Фотки – потом, их еще распечатать надо, – с легким оттенком недовольства пробурчал он и тут же перевел разговор на новости из моей жизни. – Ты лучше расскажи, как у тебя дела! Все сдала? Робертович тебя не замучил?
Я, со смехом описывая ему последние события, не преминула доложить о нашем последнем, важном разговоре с Вадимом Робертовичем и о его своеобразном шефстве надо мной. И о том, что все его покровительство пока что выражалось в том, что, оставляя меня после занятий, он продолжал изливать на мою голову какие-то несусветные задания наподобие описания биографии стола или подбора максимального количества синонимов к слову "прокрастинация".
– На самом деле я не знаю, чего этим можно добиться. Иногда мне кажется, что ему просто нравится надо мной издеваться, и все тут! Теперь он написал мне список каких-то важных мероприятий, которые я обязана посетить и сдать по ним отчеты. Да только что-то мне одной не хочется, пойдешь со мной, а, Яр? Там же ужас что такое, в этом списке. Под номером один – гражданская акция неравнодушных пенсионеров с требованиями прекратить вырубку деревьев и застройку старинных дворов. Планируются очень злые старушки и плакаты с коммунистическими вождями. А номер два – спектакль-манифест одного актера, и я так говорю не потому, что не помню его имени, а потому что он там реально на сцене один! Общается с публикой в зале, сидя на стуле посреди сцены, и всех опускает. Стебется прилюдно, задирается… Я не знаю, может, хочет чтобы его побили? И раз в полчаса достает кухонное полотенце, вылезает на стул и начинает им размахивать и петь Интернационал, во имя искусства, я так понимаю. Говорят, спектакль имеет бешеный успех… Но, Яр, это же сумасшедший дом, зачем мне такие мероприятия?
Ярослав смеялся вместе со мной, правда, составить компанию не обещал, чем несказанно удивил. Уж кто-кто, а мой охочий до скандалов друг не мог пропустить такие многообещающие мероприятия, в сравнении с которыми визит пани Стаси казался приличным светским раутом.
Но нет. Что-то неуловимо изменилось в Ярославе с момента возвращения. Теперь в его взгляде скользила какая-то отсраненность, придававшая ему в минуты молчания сильную схожесть с замкнутыми в своем мирке родителями.
– Да что с тобой такое? – не выдержала я. – Ты что там, тропическую лихорадку какую-то подхватил или вирус? Что за переизбыток серьезности? Или все-таки нашел свои свитки мудрости древних греков и так резко помудрел?
– Да ладно тебе, Лекс, все в порядке! – попытался успокоить он меня, но странное выражение его глаз не изменилось. Яр по-прежнему был будто бы здесь, со мной – и не здесь одновременно. – До мудрости мне, знаешь, еще расти и расти. Я тут, наоборот, начинаю понимать, что ни черта еще не знаю о жизни, вот ничего из того, что я считал… Ладно, не парься. У меня тут кое-какие проблемы возникли небольшие… Даже не проблемы, а так, дела.
– Что-то серьезное? – сразу же всполошилась я, чувствуя готовность прийти на помощь, так же, как и я сам Яр, недавно взваливший себе на плечи мои заботы.
– Да нет, там мелочь, чепуха. Просто, лучше не откладывать в долгий ящик, тебе ли не знать, во что превращается проблема, когда затягиваешь с ее решением, – добродушно подколол он меня, явно намекаю на мою сессионную эпопею. – Так что, пока побегай немного по всем этим злачным тусовкам без меня, а я, как только разберусь со своими… вопросами, сразу вернусь к тебе, в компанию. Может, Робертович меня не прогонит, ты как думаешь?
– Да конечно же нет! Я ему "прогоню"! Я ему сразу поставлю ультиматум – или я с тобой – или никак! – волна благородного гнева захлестнула меня с головой. Но весь красивый пафос негодования испортил громкий и заливистый смех Ярослава.
– Ультиматум, Лекс? Ты что, серьезно? Ты сейчас о ком говоришь – о моем монструозном преподе, который чуть шею тебе не свернул при первом знакомстве? Не забывай, я год проучился в его подгруппе, он мне помогал по паре проектов, так что я видел его не только на лекциях, а и в неформальной, так сказать, обстановке. И знаешь что? Наверное, ничто его не бесит больше, чем всякие ультиматумы, у него прямо программа на поражение включается. Так что я тебе не советую, очень не советую! Не рискуй. А то останутся от тебя рожки да ножки, а я до конца жизни буду потом чувствовать свою вину, – Ярослав вновь не смог сдержать негромкий смешок. – А вообще, ты, наверное, еще до конца не поняла, как тебе повезло. Вот честно, хотел бы я быть на твоем месте, чтобы он за меня тоже так взялся! Тогда бы я точно был уверен, что я из меня ого-го какой человечище получится! Он же от тебя теперь не отстанет, понимаешь это? Или ты добьешься не просто многого – а всего! Всего, чего он захочет, а цели Вадим обычно ставит очень высокие. Или… – Яр горестно вздохнул, красноречиво пожимая плечами. – Или, если не выдержишь такой жизни, то придется тебе сваливать, Лекс, очень далеко сваливать. Желательно в страну третьего мира, жить в доме из картонных коробок, вымазывать лицо грязью для маскировки и называться какой-нибудь Хуанитой. И то не факт, что он тебя не найдет.
– Ну, ты любитель сгустить краски! – покатываясь со смеху от воображаемого образа Хуаниты, заявила я. – Вадим, конечно, крутой товарищ, но он не всемогущий же!
– Ты знаешь, – задумчиво протянул Яр. – Иногда я начинаю в этом сомневаться. В том, что он не всемогущий. Лекс, это один их самых мощных людей, которых я встречал. В нем столько силы, что иногда даже страшно. Вот почему я пошел к нему, когда ты будто окаменела тогда, весной. Потому что представить, что у Робертовича не получится тебя вернуть, я не мог. И если бы даже у него не вышло, то можно было бы брать лопату, точно как он советовал, и закапывать тебя в землю по живому. Не помогли бы ни доктора, ни психологи с гипнотизерами. Поэтому я так рад, что ты попала к нему в подшефные. Даже немного завидую, и совершенно не скрываю этого! – Ярослав в шутливом жесте поднял руки, будто показывая, что ничего, ни одной тайной мысли не держит за душой, и как всегда, предельно искренен в своих признаниях. – Так что держись за этот шанс, держись обеими руками, а я… Я скоро вернусь. Серьезно. Ты, главное, не переживай, может я пары часто пропускать буду, в этом ничего такого нет. Мне достаточно твою беготню по преподам вспомнить, чтобы вернуться на учебу вовремя, пока дело не запахло жареным. Так что все будет в порядке, ясно?
– Опять ты куда-то едешь, – исходя из всего сказанного, сделала свой вывод я. – Ну, Яр, ну жизнь-малина у тебя! Тут еще вопрос – кто кому завидовать должен. Пока я, значит, буду ходить по бабушкинским митингам и спектаклям имени одного стула, ты будешь наслаждаться жизнью где-нибудь на Майорке, попивая кокосовое молоко или пина-колладу, да? Кстати, ты когда фотки печатать будешь? Я же так хочу посмотреть, где ты был, на твоего друга посмотреть! Что же это такое – целый месяц отпуска, и ни одной приличной фотки, а ты, между прочим, обещал!
– Ну все, все, Лекс, теперь я чувствую себя каким-то подлюганом, – пошутил Яр, тем не менее, снова глядя перед собой с отсутствующе отстраненным видом. – Теперь у меня просто нет другого выхода, кроме как вернуться с полным отчетом и диафильмами. Ну, все не парься, так и будет. А ты пока… выживай тут! Уверен, что Робертович у тебя и так все свободное время отбирает, но это только начало. Дальше, можешь мне поверить, будет еще хуже.
Глава 7. Новые впечатления
Слова Ярослава оказались чистой правдой. С каждым новым днем жизнь только ускоряла темп, и я постепенно привыкла существовать без малейшей надежды даже на небольшую передышку. Свободное время мой суровый наставник считал злейшим врагом любого человека, мимолетным и коварным шансом расслабиться, а значит – остановиться, прокиснуть и превратить себя в застойное болото.
Каждая минута была теперь на счету. Кроме традиционных домашних заданий по предметам семестра, я продолжала получать от Вадима Робертовича гору работы, включавшую в себя не только написание статей и очерков, но и списки книг и фильмов, обязательных к прочтению или просмотру в рекордно короткие сроки. На все это требовалось выдать рецензии с анализом вопросов, которые либо он писал для меня, либо – что самое худшее – я должна была сама догадаться, о чем отчитываться.
В местном видеопрокате на меня смотрели, как на умалишенную. Я постоянно заказывала то безумный артхаус, то документальщину, о которой они до этого слыхом не слыхивали, то подборку ретро-фильмов европейских режиссеров, которую работникам магазина приходилось доставать через друзей и знакомых, а в некоторых особо тяжелых случаях – через дальних родственников друзей и знакомых. Уж слишком фанатично блестели у меня глаза, а на лице читалась такая решимость, что они понимали – я от них все равно не отстану и буду мучить до победного конца (да, в сущности, так оно и случалось пару раз)
И все было бы хорошо, да только после памятного посещения перфоманса с актером на стуле и полотенцем, все остальные "культурные" мероприятия, намеченные для меня Вадимом Робертовичем, я тихо саботировала. Тут ничего не мог поделать даже он, всемогущий и всевидящий. Ужас, испытанный мной посреди этого действа, напоминал панику здорового человека, по ошибке оказавшегося в сумасшедшем доме. Правда, в том, что я здорова и адекватна, к концу представления я начала сомневаться.
Заставить себя повторно пройти через подобное испытание было выше моих сил. Поэтому выход нашелся быстро: аккурат за день до "важного" мероприятия я резко заболевала. Методы применялись опробованные и надежные: надеть свои старые, еще казаринских времен ботики с лопнувшей подошвой (этого было достаточно чтобы промочить ноги в холодных осенних лужах и к вечеру заработать вполне реальный насморк, а если совсем повезет – так с температурой) или покурить пару-тройку сигарет на балконе в одной тонкой майке. А если требовалось применение совсем уж тяжелой артиллерии – наскрести льда из нашей старенькой морозилки и подкрепиться им вместо ужина или завтрака.
Вадим Робертович, как и следовало ожидать, очень быстро вывел меня на чистую воду. Когда, выздоровев после очередной простуды, "случайно" совпавшей с еще одним запланированным культпоходом, я пришла к нему в кабинет, он поджидал меня в очень веселом настроении.
– Ну, что, жертва искусства? Явилась, не запылилась? Как здоровье? Что ж ты болеешь так часто в последнее время? – поинтересовался он тоном заботливой нянюшки, от которого я сразу же насторожилась – слишком уж это было подозрительно.
– Ну, не знаю… Осень, наверное… ноябрь. Я всегда в ноябре болею. Много.
– Да-да, конечно, – с показным сочувствием закивал головой он. – Это все ноябрь. Плохой иммунитет, экология ни к черту, а если еще лед из морозилки жрать, так совсем никаких шансов на здоровье. Хоть ложись да помирай. Слушай, а, может, тебе помочь? Добить прямо здесь, по-тихому, чтоб не мучилась? Все равно ведь так жить нельзя, постоянно в соплях и слезах. Что уставилась? Думала, не узнаю о твоих методах бойкота всех веселых тусовок, которые я для тебя так тщательно, между прочим, подбирал?
Я стояла, раскрыв рот, пораженная вероломством соседок по комнате, одна из которых точно сдала меня Вадиму Робертовичу, стоило ему подловить неизвестную предательницу и чуть-чуть надавить на нее в своей обычной манере.
– Но Вадим Робертович! – чувствуя, как краска стыда заливает лицо до самых корней волос, попыталась оправдаться я. – Вы же сами говорили, что каждую секунду надо использовать с толком. А я совершенно не понимаю, зачем мне тратить время на все эти дурацкие сборища? Я там никого не знаю, не имею понятия, как себя вести, что делать, да и вообще по-идиотски себя чувствую! Только хожу из угла в угол, там постояла, тут постояла, а могла бы остаться дома и что-нибудь написать! Вы хоть сами были на том спектакле, куда меня послали? Там актер этот сумасшедший пел интернационал, стоя на стуле, а в конце попытался снять штаны! Я абсолютно не понимаю, что в этом может быть… – тут мне пришлось умолкнуть, потому что учитель, больше не желая делать вид, что слушает, хохотал, сидя за своим столом и уткнувшись лбом в кулак. Мое закономерное возмущение от таких смелых творческо-театральных решений, как всегда, развеселило его.
– Бывал, конечно, и не раз! – отсмеявшись, заявил он. – Мало того, я тебе сделаю признание, после которого ты как натура тонкая, конечно, перестанешь меня уважать, но мне плевать. Этот чудак с интернационалом – один из лепших моих друзей, с которым мы и Крым, и Рим и медные трубы прошли. Отличный мужик, скажу я тебе, просто отличный! Веселейший человечище и правду-матку в глаза режет так, что у народа нервные припадки случаются. И чем он тебе так не понравился, ума не приложу! Он и не матерился почти на последнем спектакле, я это точно знаю. Ну и предупреждение от меня получил, чтобы тебя не дергал, а, Алексия? Ты же меня, можно сказать, до смерти обидела! Плюнула в нежную душу, которой у меня, по твоим соображениям может и не быть! Но уверяю тебя, где-то здесь… – он похлопал ладонью по левой стороне широкой груди, – теплился одинокий огонек, который ты задула своим отказом окультуриваться! – и Вадим Робертович захохотал еще громче, на этот раз даже откинувшись на стуле, до такой степени его позабавило искреннее раскаяние на моем лице.
Ведь на какие-то пару секунд я даже поверила в его крайнюю серьезность и в нанесенную ему глубокую обиду. Правда, как только до меня дошло истинное положение дел – откровенная насмешка надо мной, я тут же насупилась и принялась смотреть в дальний угол кабинета, чтобы не встречаться с его издевательским взглядом и не нагрубить в ответ.
– Ну, что нахохлилась, птичка моя примороженная? Ты же понимаешь, что если я решил вытолкать тебя в свет, то шансов выкрутиться – ноль целых ноль десятых? И прекрати тут корчить из себя оскорбленное достоинство, я не из пустого любопытства или желания помучить это делаю. Бегая по библиотекам да сидя в теплой комнатке за столом ты далеко не продвинешься! Знаешь, чего тебе не хватает? – уже более серьезным голосом поинтересовался учитель. – Практики. Жизни. Ощущения реальности. Ты хорошо пишешь, но как-то слишком идеалистично. Вот все у тебя прямо с таким возвышенным пафосом идет, романтика, благородство, высокие идеалы, все, как должно быть, но по факту этого нигде нет. Для очередной показушной работы на патриотический конкурс – прокатит. Но ты же не собираешься всю жизнь строчить эту благородную муть, так ведь? Надо расти, Алексия!
– Ну, да, наверное, – хмыкнула я, еще не понимая, куда он клонит.
– Так что, если гора не идет к Магомету – Магомет пойдет к горе! – радостно подытожил Вадим Робертович, резко разворачиваясь ко мне всем корпусом. – Хватит торчать у себя в комнате, будто курица в курятнике, ты не яйца высиживаешь! Какие новые впечатления может принести тебе твоя общага? Как, сидя в четырех стенах, ты надеешься хорошо писать, ответь мне?
– Я… даже не знаю. Я как-то не думала над этим…
– А зря. Очень даже зря! Ты же прекрасно понимаешь, что хороший текст – это не только техника. Это определенное состояние. Настроение, которое возникает вдруг. А на месте голой бытовухи настроение, Алексия, не возникнет. Никогда! Так что слушай меня сюда. Я больше не буду надеяться на твою сознательность и сам начну водить тебя по всем злачным местам, которые знаю. А знаю я их, поверь, немало! – весело подмигнул он. – Это тебе не приличные официальные пресс-конференции. В наказание за твое вранье мы с тобой нырнем на самое дно, в самую некультурную, так сказать, богему! Что-что, а свежесть впечатлений я тебе гарантирую! Главное только не принимать все слишком всерьез, Алексия. Серьезность, вообще, опасная для здоровья штука. Чуть только ошибся с дозой – и все, диагноз! Или зануда – или городской сумасшедший!
Я стояла, растерянно приоткрыв рот и не веря своим ушам. От перспективы оказаться хоть на один вечер, хоть на пару часов в кругу общения Вадима Робертовича у меня перехватило дух. Нет, я конечно не бездарность – но мало ли на потоке, да что там, во всем университете талантливых студентов? Все-таки я – простая второкурсница, и мне не место среди богемных столичных монстров.
– Ну что смотришь? Ты же понимаешь – предложение не обсуждается, за тебя все уже решено! – учитель залихватски хлопнул ладонью по столу. – Так что, давай-ка завтра ты забьешь на свое домашнее прозябание в тапочках, и будешь ждать меня ровно в семь тридцать возле… – и он назвал место очень известного, практически культового заведения.
Каждому студенту было известно, что просто так в этот клуб не попадешь, людям с улицы туда вход воспрещен, ведь собирались там исключительно сливки местного культурного общества.
Мне стало еще страшнее.
– Что я вижу? – поддел меня Вадим Робертович. – Проблески трусости?
– И ничего не проблески! Я буду! – зло ответила я, еще не совсем понимая, во что ввязываюсь.
– Только не вздумай мне больше болеть! – пригрозил он совсем не шутливо. – Не забывай, я знаю, где ты живешь. Так что приду и вытащу тебя из общаги хоть с температурой под сорок. Больше со мной этот фокус не пройдет, ясно?
Мне все было предельно ясно. Мало того, я даже и не думала болеть, и сама бы пошла вместе с Вадимом Робертовичем даже с температурой под сорок.
В назначенное время мы встретились с учителем вне стен университета. Такой неформальный характер происходящего вызывал во мне странные чувства – мы были уже не преподавателем и студенткой, а двумя свободными людьми, которые пришли на встречу благодаря общности интересов. Мне во всем этом чудился несколько щекочущий, пикантный оттенок.
Вадиму Робертовичу не чудилось ничего. Видимо, он был человеком, абсолютно не способным колебаться и смущаться
– Эх, видела бы ты себя со стороны! – весело пробасил он, как всегда, игнорируя традиционное приветствие. – Испуганный ягненочек перед закланием! И тащу жертву в логово разврата никто иной, как я сам! Наверное, я должен чувствовать муки совести, да, Алексия? А вот не чувствую, и все тут! – посмеиваясь, добавил он, продолжая кутаться в огромный серый шарф, параллельно увлекая меня ко входу в кафе.
– Вы еще ягненочков не видели, Вадим Робертович, – зло огрызнулась я, пытаясь придумать достойную концовку фразы, но внезапно замолчала, будто громом пораженная. Мимо меня простой и будничной походкой прошествовал человек из телевизора – ведущий одной из музыкальных программ, которую я смотрела еще будучи школьницей. Человек был несколько другим: намного мельче, обычнее и как-то проще, но, тем не менее, это был он.
