Текст книги "Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)"
Автор книги: Таня Танич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 64 страниц)
Вадим, слушая мои обличительные речи, только продолжал смеяться, опершись локтями о стол и прикрыв ладонью глаза. Я же, пользуясь случаем и возможностью списать буйное оживление на насильно влитый в меня коньяк, продолжала громыхать и обличать.
– Плюс эта жуткая комиссия, ну скажи мне, по какому принципу их подбирают на подростковые конкурсы? Почему они все как один похожи на маньяков-педофилов? Они знаешь, как сегодня победительницу среди Джульетт выбирали? По размеру груди, Вадим! А потом на пальцах раскидывали, кто ей диплом вручать будет! Поощрительно обнимать ее, конечно нельзя, потому что уголовный кодекс не одобряет, но постоять рядом и попялиться в декольте – это за милую душу! От имени всего отдела по делам молодежи и какого-то очень благотворительного фонда!
Тут Вадим не выдержал и громко, запрокинув голову, расхохотался – совсем как в те моменты, когда в начале нашего знакомства я выдавала какую-нибудь оглушительную глупость. Да только сейчас, я была точно уверена в своих выводах, которые он подтвердил спустя несколько секунд.
– Вот теперь, птичка, ты меня понимаешь! А кто пытался обозвать меня деспотом и узурпатором, гнобителем юных талантов? Кто непрозрачно намекал, что я, черствый жмот, ненавижу людей, этих чистых духом агнцев божьих, потому не дано мне постигнуть их высокие стремления?
– Ну, все, все, – краснея от одних только воспоминаний о своих наивных речах годовалой давности, я щедро отхлебнула кофе, чтобы заглушить укол стыда и досады. – Ты был прав, признаю… Я давно это признала. Но как же было здорово, если бы ты ошибался!
– Я бы сам этого хотел, Алексия. Ты даже не представляешь, как бы я этого хотел, – его голос внезапно стал серьезным. – Но что имеем, то имеем. Для того, чтобы зажить в прекрасном новом мире, нужно сначала вычистить авгиевы конюшни старого. Да вот только охочих до грязной работы днем с огнем не сыщешь! Романтики-идеалисты горазды только прекрасные замки строить, ручки свои нежные берегут. Зато трындеть: «О времена, о нравы!» у них силенок хватает. Эту бы энергию, да в нужное русло, как говорится. Ну да ладно, не бери в голову и не принимай на свой счет. Я, можешь быть уверена, понимаю тебя как никто – сам же устраивал и сиживал в жюри на разных литконкурсах. Так после опусов наподобие «Как выжить философу в юдоли слез» я даже в цирке не смеюсь, можешь мне поверить.
Тут уже я покатилась со смеху, тайно радуясь, что именно Вадим стал тем самым буфером, который защитил меня и от юдоли слез, и от возвышенных философов и от прочих мелких неприятностей в творческой тусовке. И в этот раз, стоило мне заикнуться о готовности к более серьезной работе, как проблема с беготней по пустячным мероприятиям разрешилась за несколько дней.
Уже в понедельник меня вызвал к себе на ковер наш озабоченно-рассеянный Руслан и голосом, не терпящим возражений, заявил, что для дальнейшей стажировки меня переводят в международный отдел, и времени на то, чтобы собрать все свои ручки, скрепочки и блокнотики он дает ровно две минуты и ни секундой больше.
– Хватит уже чепухой страдать! Или тебе так понравились эти бабушкинские митинги, за которые ни один нормальный штатный журналист не возьмется? Почему не подошла ко мне, не сказала – я готова, переводи меня, Руслан! Я же не могу все помнить! Я один, а вас у меня…
– Я помню-помню… Десять человек и все пьют вашу кровь.
– Да ничего ты не помнишь! Черт с вами, со стажерами! Все равно я только троих беру, а остальные пусть идут в журнал "Рецепты для хозяюшки". У меня тут и со штатниками куча проблем. Вон одна – в декрет уходит! Второй с аккредитацией напортачил! Еще и ты… Вадима на меня натравила! Я перед ним так не краснел со времен диплома! Кстати, а у тебя дипломирование когда? Не хочу раздавать пустых обещаний, но если не подкачаешь – можешь уже с лета идти на полставки, а после выпуска – на полную. Ну, что стоишь? Бегом, бегом, времени нет! Ты хочешь сегодня получить нормальное задание, или, может, отправить тебя на фестиваль матрешек? А то я как раз не знаю, кому эту лабуду скинуть!
Угрызения совести от того, что моему неожиданному переводу вновь поспособствовало давление вездесущего и могущественного учителя быстро затихли под влиянием главной новости – отныне я не просто салага-стажер, а начинающий журналист! А значит, тормозить, как говорил мой новоявленный шеф, было действительно некогда. Меня ждали важные дела и задания, которые я просто обязана была выполнять на отлично, чтобы избавиться от неприятной репутации протеже.
Вадим, не преминувший отпустить пару язвительных шуточек по поводу моего громогласного негодования из-за его вмешательства, тем не менее, был доволен сложившейся ситуацией и не скрывал этого.
– Ану цыц, птичка! Отчитывать она меня будет! Нормальному человеку, и помочь не грех, ясно? Хватит, я достаточно погонял тебя на втором курсе и теперь уверен – ты крепкий орешек, не подведешь! Нравится-не нравится тебе мое заступничество – мне, знаешь ли, начхать. Хочу и буду толкать тебя вперед, и самое последнее, что я собираюсь делать – спрашивать на это твоего великодушного разрешения!
И он добродушно, но чувствительно щелкал меня по носу, от чего я, посмеиваясь морщилсь и пыталась показать свое притворное возмущение. На самом же деле у меня не было никакого желания возмущаться или негодовать. Мне слишком нравилось то, что происходит вокруг.
Как в недавние дни отчаяния, я снова начала просыпаться по ночам с мыслью – а реально ли то, что творится? Не приснилось, не показалось ли? Только больше года назад я не могла найти себе места от безысходности, теперь же меня будило и не давало покоя совсем другое – счастье. А еще – осознание полноты жизни, понимание того, что наконец-то все так, как надо, все правильно, будто бы то, для чего я родилась, происходит сейчас, в эти самые минуты. И самой главное причиной этого будоражащего счастья, был, конечно же, прорыв в работе над романом.
Все произошло неожиданно и в то же время просто, будто само по себе. К решению проблемы, из-за которой я застопорилась несколько месяцев назад, в самом конце зимы, меня вдруг подтолкнули коллеги и неожиданно сам Ярослав, своими словами из прошлого.
К началу эпохи двухтысячных интернет-мания, та самая виртуальность, о которой Яр твердил мне, начала все сильнее и ощутимее вторгаться в нашу жизнь. Всемирная сеть из недавней привилегии прогрессивных интеллектуалов быстро и незаметно превратилась в обыденно-рабочее, привычное явление. Своя собственная линия, как дома у Яра, по-прежнему была далеко не у каждого, но профессиональной жизни без подключения к глобальной паутине мы уже не мыслили.
Те самые вопросы, на которые раньше приходилось тратить немало времени – поиск нужной информации, телефонов, источников, свежей ленты событий, сейчас решались быстро и реактивно. Каждый журналист в нашей редакции был подписан на собственную рассылку, поэтому вечный страх упустить или прошляпить что-то важное уступил место приятной уверенности в контроле над происходящим. Мы постепенно открывали для себя новый мир, удивляясь доступности и простоте поиска нужных сведений, редких книг, справочной информации. А еще в интернете мы не только работали, но и активно общались. Самым модным увлечением стало ведение блогов – виртуальных дневников, которые были доступны любому человеку из любой точки земного шара.
К лету после окончания третьего курса у меня уже было собственное рабочее место, которое я могла занимать несколько часов своей смены, а значит, и свободный доступ к интернету. Иногда, если Вадим задерживался и не мог прийти на наши традиционно-вечерние посиделки на кухне, я засиживалась в редакции допоздна, до последнего поезда метро и подолгу общалась на различных сайтах и форумах, переписываясь с людьми по всему миру. Очень скоро у меня появился собственный дневник, в котором я записывала не только мысли по поводу каждодневных событий, но и впечатления от общения с известными людьми, часто заглядывавших к нам, выкладывала курьезы и смешные происшествия, на которые была так богата репортерская жизнь.
Именно тогда мне в голову пришла идея подать историю Яра в виде интернет дневника, новомодного блога – это было вполне в его стиле.
– Ты был прав. Ты даже не представляешь, как ты был прав, – все повторяла я, вспоминая слова Ярослава: «Попомнишь мое слово, Лекс, очень скоро мы все будем жить здесь, в сети. Абсолютно все. И мы с тобой тоже! Только представь, как будет здорово – мы сможем разыскать и достать кого угодно, достучаться до любого, даже самого важного человека! Вот захочешь – и початишься, например, с Далай Ламой! Только если у него в Тибете связь будет хорошая, конечно!»
Теперь я собиралась, как и предсказывал Яр, поселить его в виртуальном мире навсегда. Создать ему собственный дневник, в котором отразилась бы его жизнь в виде отдельных записей, и эта новая форма романа освобождала меня от ненужных детализаций и описаний, от выпячивания той самой темы однополой любви, которая смотрелась нарочито скандально в первом варианте готовой наполовину рукописи.
Правда, решение одной проблемы повлекло за собой появление другой – я должна была переписать все то, над чем работала с прошлой осени. Впереди меня ждало два месяца лета, которые я могла посвятить только работе и роману. Закончить же его полностью я надеялась уже к концу года.
Я снова горела этой историей, теперь полностью понимая ее суть и форму. Кроме полной переработки текста, я собиралась перевернуть хронологию происходящего – рассказывать происходящее с конца, перетасовать ключевые события, подать историю в виде воспоминаний от лица уставшего, отчаявшегося человека – это давало мне возможность писать безжалостно и эмоционально, накаляя атмосферу с самых первых страниц, не тратя время на введение и постепенную раскачку сюжета. Я хотела сделать роман резким и острым, как нож, таким, который бы врезался в сердце читателя с первых строк, не отпускал и мучил до самого конца.
Все это в один из вечеров после окончания финальной сессии третьего курса я рассказала Вадиму, надеясь обрадовать его тем, что снова в писательском строю. Мало того – вот они первые несколько глав как живое доказательство того, что мои слова не пустые фантазии, и я настроена очень активно, если не сказать агрессивно, воевать до полной победы.
Я, конечно, ожидала, что учитель, все это время лепивший меня, словно Пигмаглион Галатею, обрадуется тому, что его «творение» пришло в хорошую форму и снова может его удивлять. Но реакция, которую я получила, превзошла все мои ожидания, хотя я привыкла думать, что знаю Вадима.
Пока он, в процессе чтения нового черновика, быстро перебирал небольшую стопку листов, время от времени возвращаясь назад по тексту и бросая на меня внимательные взгляды, я была ни жива, ни мертва. Вадим и до этого одобрил первоначальный вариант рукописи, иногда указывая на мелкие огрехи, но сейчас я подала ему полностью новый текст, не предупредив об изменениях, надеясь преподнести сюрприз. А уж насколько он будет приятным или разочаровывающим, предстояло решить ему.
И поэтому, в ожидании вердикта, я сидела, застыв в оцепенении и чувствуя, как каждый мой нерв звенит от напряжения. От того, что сейчас скажет Вадим, зависела судьба истории Яра, быть ли ей написанной, или так и умереть не родившись, доказав лишь одно – я не писатель, а пустышка, и та моя вспышка-озарение была лишь галлюцинацией, бредом воспаленного сознания.
– Да чтоб я сдох, Алексия! Это оно! Слышишь меня – это оно! – донесся до меня голос Вадима, закончившего чтение, и по привычке хлопнувшего стопкой исписанной бумаги по столу. – Не скажу, что до этого была полная муть, мне даже нравилось. Но только нравилось – не больше. Я давал тебе время на раскачку, на первый неплохой роман, думая книге к третьей выжать из тебя настоящую зрелую работу. Но тут… Ты удивила меня, черт побери, серьезно удивила! Я уже давно хотел прочесть такой текст! Сложный, зрелый, злой, скандальный – да, скандальный, и прекрати дергаться! И ежу понятно, что вопросы, которые ты затрагиваешь, не имеют ничего общего с чинным обсуждением погоды. Народ забурлит, еще как забурлит, будет много кудахтанья и возмущений, кто-то тебя проклянет за ересь и аморалку, а кто-то назовет новым дарованием. Ты готова к этому? – пристально глядя прямо в лицо, он наклонился ко мне, положив тяжелую руку на плечо, и я почувствовала, как на несколько секунд стало трудно дышать от волнения. – И мне нравится эта твоя идея насчет блога. Начнешь выкладывать в интернет, как только допишешь все до конца, я даю добро. Только не срывайся с цепи и не вздумай сливать весь текст. Я понимаю, что вся эта затея сейчас кажется тебе привлекательной. Но, Алексия, я, как и раньше, хочу увидеть твою книгу на бумаге. Изданной. Пусть это будет роман в форме напечатанного дневника – не важно – виртуального или реального. Для разгона пойдут отрывки в блог, а потом – бери выше, моя маленькая птичка! Когда-то я пообещал, что сделаю из тебя настоящего писателя. И можешь быть уверена, я своих обещаний не забываю! Ну, так что, Алексия? – добавил он после небольшой паузы, – Тряхнем, наконец, этот вшивый бомонд? Тряхнем, я тебя спрашиваю? – повторил Вадим голосом, в котором вдруг отчетливо прорезались агрессивные нотки, и только человек, начисто лишенный инстинкта самосохранения смог бы ответить отрицательно на подобный вопрос.
Я только активно закивала, понимая одно – вся моя занятость до этого была лишь генеральной репетицией безумия, в которое скоро превратится мое существование. Вадим не просто одобрил новую задумку – он вцепился в нее зубами, намертво. И теперь у меня было только два выхода: дописать роман до конца, выдержав ту планку, которую я себе поставила, или тихо сойти с дистанции и умереть от позора за собственным столом.
Впрочем, в том, что Вадим не даст мне поблажки и просто добьет, чтоб не мучилась, если вдруг вздумаю сплоховать на финише, я уже не сомневалась.
Глава 2. Прорыв
Мои догадки вскоре оправдались. С тех пор как учитель учуял в воздухе предвестники рождения того самого, нужного ему романа, он ни на секунду не давал мне передышки. Поэтому моя жизнь снова стала похожа на безумный забег, который Вадим, словно безжалостный жокей, загоняющий лошадь до победы в финале, не мог позволить мне проиграть.
Во время летних каникул я все еще была полна воодушевления и здоровой злости. Сведя сон к привычным четырем-пяти часам «аварийого» режима, я делила все время только между двумя занятиями: написанием романа и работой в редакции. Мне очень нравился этот реактивный темп продвижения к цели – после долгой паузы текст летел быстро, уверено и, казалось, я не нуждаюсь больше ни в чем – в еде или сне, в свежем воздухе, в общении с людьми.
Каждый день, просыпаясь утром, я перво-наперво бежала в кухню, чтобы быстро прожевать дежурный бутерброд, при этом критично изучая написанное накануне. Если очередная "дневниковая" запись-глава была закончена и не вызывала вопросов с моей стороны, я паковала ее в файл и бросала в сумку – часто между мероприятиями выпадало окно, так что я могла встретиться с Вадимом и подать ему на проверку результаты недавних ночных трудов. Спешно натянув одежду, я неслась на работу, где меня ждали международные обзоры или сумасшедшая беготня по пресс-конференциям (к тому времени я начала пробовать свои силы и в отделе городских новостей, быстро пресытившись штатной, но непыльной «зарубежкой»).
Когда пришла осень, после утренней смены мне приходилось бежать еще и в универ. Благо, на четвертом курсе мы занимались во вторую смену и я, как большинство сокурсников, могла совмещать работу с лекциями и семинарами. К концу дня, совершенно изможденная, я плелась домой, где меня чаще всего поджидал Вадим с готовым ужином и вердиктом по поводу прочитанного. Если свежий текст оказывался удачным и проходил его строгую критику, он пребывал в чудеснейшем настроении, много шутил, смеялся и наши вечера превращались в маленькие праздники, во время которых я действительно отдыхала, набиралась сил, мечтая лишь об одном – чтобы так было всегда.
Но если что-то по итогам свежих глав вызывало его недовольство, мне лучше было скрыться куда подальше и сразу бежать исправлять ошибки, даже не закончив ужин. Часто я так и делала, не желая испытывать судьбу – очень уж в грозовом настроении находился Вадим, азартное нетерпение которого нарастало с каждым днем.
Он не желал прощать мне ни малейшей оплошности или делать скидку на усталость, случайную невнимательность, очень важный и тяжелый четвертый курс или работу, которой становилось все больше и больше.
– Кто хочет найти время – всегда его найдет! – тоном, не терпящим возражений, заявлял он. – Не успела днем – бери часы за счет сна. Что смотришь? Я не из тех мамок-нянек, которые будут подтирать сопли и по-моему для тебя это не секрет. Писать можно не только дома вечером, а везде – в универе на переменах, в библиотеке, если окно между парами. Пока ждешь аккредитации на мероприятие. Пока главред вышел перекурить на планерке. Пока протираешь штаны с новыми дружками возле метро – я видел, как вы там с пивом да пирожками лясы точите!
– Да это и так редко бывает! – пораженная лишением права даже на нечастые посиделки с приятелями-корреспондентами, возмутилась я.
– А будет еще реже! – категоричность заявлений Вадима меня прямо-таки ошеломляла. – Научись расставлять приоритеты в своей жизни, Алексия. Реши четко, раз и навсегда, что для тебя важнее: болтовня с друзьями или законченная книга? Сядь, хорошенько подумай, и реши. И не говори мне о нехватке времени, иначе я сам составлю тебе расписание, но ты будешь не рада этому, поверь мне!
– Да как же я буду писать в универе – ведь печатная машинка дома! – пытаясь ухватиться за последние соломинки самооправдания, не сдавалась я. – Она ведь тяжелая, я не смогу ее носить с собой!
– По-моему, кто-то здесь обмажорился вкрай, – прервал меня Вадим, не желая выслушивать возражений. – Какая печатная машинка? Для того, чтобы писать, особых условий не надо. Было бы к чему прислониться, да клочок какой угодно бумаги – хоть салфетка из столовой и огрызок карандаша. Дома уже наберешь текст спокойно, с необходимыми правками. Если ты все время будешь привязана к ощущению комфорта, чтобы и креслице удобное, и музычка в тему – признайся, ведь именно так ты работаешь, – то очень быстро сдуешься, станешь заложницей своих привычек, Алексия.
Я уставилась в пол, заливаясь стыдливым румянцем. Интересно, что сказал бы Вадим, узнай он, что в состав моего обязательного творческого антуража входят еще и шоколадки-печенья и уютное, тепло-молочное освещение от любимого торшера.
– Когда ты научишься плевать на условия и писать везде, хоть в кабинете, хоть в подъезде, хоть в камере смертника за пять минут перед казнью, только тогда можешь быть спокойна, ясно? Только тогда у тебя будет твой щит, твоя свобода, которую никто не отнимет. Ты выстоишь в любых, самых жестких условиях, и не сломаешься даже там, где крепкие мужики будут позорно ныть и пускать слюни. Ты поняла меня? Всегда, везде – пиши. Иначе размажешься по жизни, как сотни других чересчур нежных гениев!
Я не могла ослушаться учителя, и постепенно училась поступать так, как он требовал. Стараясь не обращать внимания на подозрительные взгляды прохожих, я строчила в блокнот на остановках, в переполненных автобусах, прислонившись к стеклу, на коленке в перерывах между зачетами и во время небольших передышек на работе.
Вадим был доволен:
– Давай-давай, поднажми еще, моя маленькая птичка! Скоро ты поставишь жирную точку в этой работе, вот тогда и отдохнешь, а сейчас не время расслабляться. Мне нужен финал! И побыстрее, ты сейчас на пределе – отличное состояние для того, чтобы выдать мне убойную концовку!
Я в ответ на это лишь послушно кивала, стараясь не показывать своей усталости.
Мне было стыдно признаваться учителю и себе самой, но к началу зимы я действительно выдохлась. Так хотелось хотя бы немного поспать – всю ночь, как нормальные люди. В самых смелых мечтах я видела себя просто лежащей в кровати весь день, попивающей чай и читающей книгу, но теперь это было непозволительной роскошью. Поэтому я лишь закидывала в рот пару зерен кофе, пережевывала их для того, чтобы успешно пережить очередную полубессонную ночь и смело заправляла в печатную машинку новый лист бумаги.
Я должна была победить эту рукопись, победить себя, дописать роман, пока поймала волну, не зависнуть на паузе в самом конце. Одни только воспоминания о прошлогоднем ступоре вгоняли меня в ужас, от которого на лбу выступал липкий пот и решимость, с которой я двигалась к финалу, только удваивалась.
Окончание моей работы пришлось на последний месяц года, завершающего двадцатый век, когда не только вся страна, но и мир находились в волнующем предвкушении миллениума. Всего лишь через несколько дней цифры «2000» на календарях должны были смениться революционно новой датой – «2001». И в одну из таких снежно-морозных декабрьских ночей я дописала последнюю главу истории, которую к тому моменту любила и ненавидела одновременно.
Мое первое литературное детище, как настоящий ребенок, так сильно сроднилось со мной, что за шаг до конца пути я застыла в нерешительности, не находя в себе сил порвать с ним связь, напечатав финальное «Конец». Сидя перед печатной машинкой в полной растерянности и глядя, как за окном неспешно падает снег, я чувствовала почти мистический страх. Внезапно мне показалось, что если я поставлю последнюю точку сейчас, в полном одиночестве, за несколько минут до рассвета, то первых лучей солнца так и не увижу. Что всему действительно придет конец. В шаге от конца пути я просто побоялась оборвать нить, связующую меня с новорожденным романом и остаться одной, в абсолютной темноте и пустоте.
С трудом понимая, что делаю, я добрела до телефона, и, несмотря на раннее утро, набрала телефон Вадима.
– Привет! Не спишь? Уже не спишь? Ну, значит просыпайся окончательно и приезжай. Как зачем? Напечатаешь вместо меня слово «Конец», – пошутила я, пытаясь говорить бодро и весело, но язык заплетался, и моя речь могла сойти за разговор не совсем трезвого человека.
Возможно, для кого-то подобное предложение прозвучало бы полной ересью, да еще и в такое странное время, но Вадим, с нетерпением ожидавший финала, примчался сразу же, в рекордно короткий срок, не смотря на расстояние между нашими домами и небольшую метель, затруднявшую проезд на дорогах.
Уже спустя полчаса он ворвался ко мне, свежий с мороза, обдавая с порога колкими снежинками и волнующим ароматом скорого нового года.
– Рукопись – сюда, быстро! – вместо приветствия бросил он свою коронную фразу.
Пока учитель читал последние два десятка страниц, я напряженно всматривалась в его лицо, пытаясь угадать, что он чувствует. Я очень хотела увидеть, как Вадим встретит окончание этой истории, мне был важен каждый нюанс, каждый оттенок эмоции, которые способен был вызывать текст.
Смерть моего героя была окрашена в другие тона, нежели уход Ярослава. Если Яр сделал это осознанно, попрощавшись со всеми, кто ему дорог, то его литературный собрат, так и не сумевший побороть страсть к саморазрушению (в отличие от меня, причинявшей себе боль ожогами, он «облегчал душу», нанося глубокие порезы) – в какой-то момент просто не удержался от того, чтобы пойти чуть дальше. Навстречу смерти, а не очистительной боли.
Здесь не было объяснений, не было писем, не было тоски и печали его настоящих друзей. Мой герой был и остался катастрофически одинок – и выбору опустошенного, больного, отвергнутого всеми человека, я посвятила заключительную главу, не жалея красок и откровенности для того самого мира, на который ему теперь было так же искреннее плевать.
Возмездия в истории, как и в реальной жизни, не было. Виновник болезни героя, которого я преподнесла так же, как и Яр – размыто и общими фразами, будто бы стараясь удержать последний его секрет от людей – продолжил свою беззаботную жизнь-пиршество, не опасаясь наказания или ответственности. Умирая, герой прекрасно понимал, что общество осудит его, а родители, погоревав для галочки, так и не попытаются узнать сына. И никто, ни одна живая душа не пожалеет о его уходе.
Но ему было все равно. В смерти он искал того, чего не нашел при жизни – умиротворения. Чтобы не нужно было больше ждать одобрения, понимания, приятия, не пытаться уйти от любви, которая будто яд, разъедает изнутри. Именно в этом, в полной самодостаточности и отречении я увидела секрет его счастья.
За эту самую мысль и зацепился Вадим, после того, как последняя страница была прочитана.
– Концовка конечно… интересная, – прокашлявшись, заговорил он осипшим голосом. – Написано мощно, сильно. По стилю и форме у меня нет претензий, пробирает. Но Алексия, откуда эта безнадега в твои двадцать лет? Почему такой депрессивный конец? Меня будто камнем придавило – так я известный чурбан. А представь, как запоют нервные святоши? И, надеюсь, ты понимаешь, что история с таким финалом получается совсем уж неформат. Да восемь из десяти издательств сразу же откажут нам именно из-за «пропаганды суицида» или какой-нибудь подобной хреноты. Хотя, ладно, черт с ним, с форматом… Писать по канонам давно неинтересно, а с издательствами мы еще повоюем. Но зачем, скажи мне, напускать столько чернухи, написанной, не спорю, отлично и с надрывом, но… Неужели это та самая основная идея, ради которой ты все затеяла?
– То есть, концовка кажется тебе слабенькой? – чувствуя, как все холодеет внутри, переспросила я. – Не оправдывает всей той работы, которую я… которую мы с тобой проделали?
– Да нет, черт бы тебя побрал, птичка! Я не об этом. Концовка сильная, как жирная черная точка. Слишком черная. И слишком, знаешь, жизненно правдивая. Никто не хочет об этом думать, но живем, как и умираем мы чаще всего одни. На твоего героя все забили откровенно, а большинство из нас просто закрывает глаза и прячется от этого. Мы окружаем себя приятелями и прихлебателями, чем больше, тем лучше. Мол, смотрите, какой я, всем нужен! А на самом деле – всем друг на друга плевать. Потому что те, другие, тоже бегут от одиночества и тоже спасаются за счет принадлежности к стае. Вот так и используем друг друга, прикрывая неумение идти по своей дороге и жить по своим правилам. Скажу честно, это больная тема для меня, Алексия. Да ты уже и так поняла это… – Вадим шумно выдохнул. – Задела ты меня за живое. Очень сильно задела. Вот только не нравится мне, что ты пришла к этому выводу так рано. Я начинаю думать, что слишком дорогой ценой далось тебе это прозрение. Уж лучше бы ты так и оставалась наивно-восторженным желторотиком, да писала себе о любовях-страдалищах.
Я смотрела на Вадима во все глаза и улыбалась, понимая, что его непритворное волнение было лучшей наградой за мою усталость и недоспанные ночи. Слова насчет неумеренной депрессивности и жесткой правды жизни ни капли не расстроили меня. Наоборот, после такого я больше не боялась отпустить роман, что и продемонстрировала, выдернув из рук Вадима последний лист, и, подбежав к столу, размашисто вывела шариковой ручкой финальное "Конец" под последней отпечатанной строчкой.
Вот и все. Так, символично, под конец века, я закончила свою первую книгу.
– Алексия! – недовольно буркнул учитель, так и не вышедший из состояния хмурой задумчивости, в то время как я рассеянно-счастливо любовалась делом рук своих. – Помнишь, я пообещал, что мы напьемся по-человечески, когда ты впервые опубликуешься? Считай, что я наврал. Надо напиться сейчас. У тебя есть что-то в закромах, или мне метнуться в ликеро-водочный, в лучших традициях всех алкоголиков – в семь утра?
Я перевела на него взгляд, полный недоверчивой радости. Праздник? Так рано? Хотя… Конечно же да! Пусть будет праздник! Ведь мы оба так долго шли к этому утру и заслужили возможность отметить окончание нашей работы.
Не чувствуя усталости после бессонной ночи, я тут же начала приготовления, втащив в кухню все самые важные, на мой взгляд, атрибуты замечательного времяпровождения: свечки, гирлянды и даже один сувенирный фонарик. Вадим смотрел на это скептически, радуясь хотя бы тому, что приобщаться к традиции утренних алко-побегов нам не пришлось. В холодильнике, кроме жалкого кусочка сыра и нескольких яблок в ожидании нового года стояли бутылка шампанского и недопитый коньяк. Но учитель оценил это «богатство выбора» весьма скромно:
– М-да… Ну ладно, для разгона хватит. В конце концов, если душа развернется и запросит добавки – всегда есть гастроном за углом, так что… Поехали! – заявил он, присаживаясь к столу и недоверчиво поглядывая на многочисленные мерцающие огоньки свечей, дополняемые сиянием моей блаженной улыбки. – Ты от огня отодвинься… Не хватало, чтобы мы тут вечеринку для пожарников с утра пораньше устроили. У нас, вообще-то, другой повод. Я вот даже тост придумал, несмотря на всю мою нелюбовь к ним… ну ты знаешь.
– А может, это и не тост, а застольная речь! – послушно отбрасывая волосы назад во избежание возгорания, радостно заявила я, пытаясь ободрить учителя.
– Застольная? – недоверчиво приподнял он бровь. – Ты где здесь застолье увидела, святая простота?
Я сконфуженно уставилась на нашу спартанскую закуску – яблоки-мандаринки, кусочки сыра и четверть шоколадки.
– Ладно, не парься! – приказал Вадим, глядя на мое лицо, огорченное пониманием, насколько я плохая хозяйка. – Мы, вообще, не о том говорим! Садись – и слушай меня. А сказать я хочу вот что, – он торжественно поднял рюмку с коньяком. – Алексия. Сегодня – утро рождения твоей книги. И, несмотря на то, что мы сейчас с тобой феерически нажремся – а у меня именно такое настроение – расслабляться еще рано. Очень рано. Я понимаю, это не те слова, которых ты от меня ждала.
– Нет, ну почему же! – опять возразила я, далекая от надежд на восторженные поздравления «Теперь твоя жизнь прожита не зря!», слишком это было не его в стиле.
– Я сказал – сядь и слушай. И пей свое шампанское, можешь начинать, у нас тут пьянка, а не просто задушевные разговоры. Так вот – продолжаю. Сразу хочу предупредить, чтобы ты не настраивалась на сказку и манну небесную. Готовься опять бодаться, бороться и доказывать, что ты не очередная дура-однодневка. Бороться ты будешь не одна, это понятно, но уже сейчас тебе лучше усвоить одну вещь. Никто. Не ждет тебя. С распростертыми объятиями. Будет много отказов. Пару раз тебе посоветуют завязать с этим делом. Кто-то тебя высмеет, кто-то оскорбится, кто-то обвинит в спекуляциях, чернухе и прочих грехах. И вот то главное, к чему я вел. Если ты хотя бы на несколько секунд поверишь этим словам – я тебя придушу. Собственными руками. Лучше тебе знать об этом прямо сейчас. За твой успех! – и он резким глотком осушил свой бокал.
