Текст книги "Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)"

Автор книги: Таня Танич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 64 страниц)

Для сегодняшнего вечера я выбрала вечную классику – маленькое чёрное платье, обязательные высокие перчатки, скрывающие мои неидеальные руки, ниточку жемчуга, аккуратно уложенные в классический пучок волосы, шелковое белье, чулки и туфли на тонкой шпильке. Мне хотелось соответствовать Марку, который всегда прекрасно выглядел в классических костюмах, сидящих на нем с иголочки, в то время как я на его фоне смотрелась бродяжкой, сбежавшей из лагеря хиппи. Теперь между нами больше не было такой вопиющей разницы, с удовлетворением глядя на себя в зеркало, отметила я. Все было хорошо – образ смотрелся цельным и гармоничным, макияж мне однозначно удался, вот только глаза смотрели так странно, что на миг воспоминание, от которого хотелось отгородиться навсегда, яркой вспышкой обожгло меня: та самая редакция, из которой пришлось сбежать через окно, старый уродливый мальчишка и такая же старая и уродливая я с мертвым и потухшим от тоски взглядом.

Вздрогнув от неожиданности, я на секунду закрыла лицо руками, после чего, убрав их, снова всмотрелась в своём отражение. Неожиданное наваждение прошло, но оставило после себя такую тяжесть, что мне вдруг ужасно захотелось выпить. На секунду я даже негромко рассмеялась – что за странные мысли! Уже полгода, с тех пор, как началась моя до мелочей отлаженная жизнь, я не прикасалась к алкоголю. Но сейчас во мне говорила настоящая жажда – только утолить её могла не прохладная и свежая вода, а глоток чего-нибудь покрепче. Скажем, вина, или любимого некогда коньяка, или… да чего угодно, что окажется под рукой! Неизвестно, был ли у нас в доме, вообще, алкоголь – Марк за редким исключением предпочитал напитки, сохраняющие ясность сознания, я же в последнее время тоже не заглядывала в бар.

В итоге, мне удалось обнаружить наполовину пустую бутылку лёгкого вина, из которого ещё зимой мы готовили пунш. Резко плеснув золотистую жидкость в бокал, не любуясь, как обычно, игрой солнечного света на его стеклянных стенках, не предвкушая первый глоток, я залпом осушила содержимое. Желаемое облегчение не приходило, а мобильный органайзер по-прежнему напоминал о том, что нужно уделить время запланированному, но совершенно бесполезному занятию, от которого я всеми силами старалась уклониться. Понимая, что от составленного плана никуда не деться, налив себе вторую порцию, я отправилась выполнять последнюю тягостную обязанность на сегодня.

В этот раз псевдо-творческая повинность мне давалась особо тяжело. Глупые и тревожные вопросы – для кого и зачем совершается этот никому не нужный ритуал, вновь начали стучаться в голову, но я всеми силами старалась отогнать их. Как-то я уже дала себе все важные ответы и не собиралась больше возвращаться к этой теме. Если дело запланировано – оно должно быть сделано. Так нужно для порядка и для моего спокойствия. Точка.

Пригубив ещё вина, я открыла один из рабочих файлов, хаотически разбросанных в специальной запароленной папке. Раньше мои бумаги и черновики всегда были в идеальном порядке – но сейчас все они не представляли никакой ценности, поэтому я и хранила их не особо аккуратно. Чтобы взяться за работу в одном из документов, мне пришлось опять выпить, но я чувствовала, что не могу собраться с мыслями даже для бессвязного письма. Все по-прежнему валилось из рук и, спустя несколько минут бестолкового сидения, мне стали понятны две неутешительные вещи. Первая – это то, что вино закончилось и спасительного алкоголя больше нет. Вторая – то, что сегодня я не могу выдавить из себя даже обрывки случайных фраз. Когда-то в студенчестве мне уже довелось столкнулась с тем, что не могу писать, хотя и очень хочу этого. Но сейчас я чувствовала себя особенно глупо и смешно – даже не помышляя о каким-либо связном тексте, я как будто разучилась составлять буквы в случайные слова.

Неужели следующим шагом вниз будет потеря умения читать? А после я разучусь разговаривать и впаду в младенческое неведение? Мысль эта показалась мне такой забавной, что я тихо засмеялась, прикрыв рот рукой. Возможно, ради того, чтобы проверить эту странную идею, а возможно, чтобы просто занять время, отведённое до встречи с Марком, я начала рассеянно листать страницы, автоматически заполняемые последние несколько месяцев.

Сначала мне было тяжело вникать в хаотические строки, зато я точно убедилась, что навык чтения пока что не потерян. Значит, сегодня мной овладела банальная усталость, а может ещё и алкоголь после полугодичного перерыва слишком сильно ударил в голову, отбив желание имитировать то, что для меня когда-то было важнее всего, ради чего я была готова пожертвовать даже любовью к Марку.

Все же, из-за каких глупостей я когда-то волновалась и рвала себе сердце надвое, с усмешкой подумала я, листая документ, изредка останавливаясь и удивлённо хлопая глазами, пытаясь понять написанное, слишком бессмысленное даже для случайного набора слов. Ироничная часть моего сознания подсказывала, что при желании, весь этот словесный хаос можно выдать за эксцентричный роман, написанный в потоке сознания методом свободного письма. Я даже была уверена, что нашлись бы и ценители этого «творчества», способные усмотреть в нем символизм и скрытый глубокий смысл, вспомнив некоторых знакомых из литтусовки, которым бы точно пришлось по нраву это самовыражение.

Так бы я и просидела до конца отведённого таймером времени, улыбаясь и предаваясь воспоминаниям, если бы сквозь белый шум обрывков мыслей вдруг не донёсся тот самый голос, который я хорошо знала и очень боялась услышать вновь. Я вздрогнула, будто от неожиданных помех, резанувших слух, а рука автоматически потянулась к опустевшему бокалу и крепко его сжала. Но вина больше не было, и оно не могло помочь мне спрятаться от самой себя, как и те бесчисленные ряды случайных слов, сквозь которые отчётливо проступали пугающие и неслучайные вопросы:

– Зачем ты это делаешь? Зачем? Зачем?

И следом, такое знакомое, такое невыносимое:

– Зачем тебе это, дурочка?

– Я не дурочка… Уходи, не трогай меня, – еле шевеля побелевшими от страха губами, прошептала я, медленно и вязко проваливаясь в тишину, перекрывающую все остальные звуки – но не голос, обращавшийся ко мне с прежними вопросами. Вопросами, автоматически набранными моей рукой, в то время как я писала, ни о чем не думая, первое, что приходило в голову. Вопросами, звучавшими все это время в моем сознании, от которых я старательно отворачивалась, но не смогла убежать.

И пусть уродливый и старый мальчишка больше не являлся мне, пугая до дрожи, но он все время был рядом – это к нему я уходила каждый положенные полтора часа в день как на пытку. И утомляла меня совсем не бессмыслица, которую приходилось набирать, не утраченная возможность создавать и переносить на бумагу образы, оживающие с помощью слов. Я боялась и сопротивлялась именно ему – моему тайному мучителю, который пробрался даже сюда, в мое ненадежное убежище и вёл со мной этот постоянный, сводящий с ума разговор.

Продолжая ошарашено посматривать свои записи, я находила целые абзацы, с помощью которых он что-то кричал мне, и отдельные обрывки фраз, звеневшие злой обидой:

– Зачем ты меня прячешь? Почему не любишь? Я не сделал ничего плохого, и ты должна любить меня! Должна любить! Должна! Должна!

Потрясённо глядя на две страницы, заполненные этим истошным словом-криком «Должна!», я все листала документ, пока он не закончился. Тогда я открыла ещё несколько файлов – и наш разговор возобновился. Этот ужасный внутренний голос все так же изводил меня и доказывал вину, которую я не могла понять.

– Чем я хуже того, другого? – спрашивал он с другого листа, пробиваясь сквозь будничные фразы, которыми я пыталась закрыться от него. – Почему ты разрешила жить ему, а не даёшь жить мне? Что я сделал не так? Почему не любишь меня? Почему отворачиваешь, не хочешь видеть, не хочешь понимать? Почему ты такая дурочка? Дурочка! Дурочка!

Год назад поток злых и гневных слов, льющихся с экрана компьютера, уже сломал меня – но я не могла представить, что пожелания смерти и страшных мучений за то, что я написала книгу, способную убивать, было не самым страшным. Самым страшным было осознать, что такая же сильная ненависть идёт уже не извне. Она идёт изнутри меня самой, и справиться с ней я не могла.

Какая-то часть меня ненавидела другую, обвиняя и жалуясь, издеваясь и плача. Ощущать эту раздвоенность было тем невыносимее, что я знала – эти половины никогда не сойдутся вновь, не помирятся друг с другом. Мой неожиданный фантом обрёл свою волю и желание мстить – вскоре я поняла это, открыв новую страницу общения с существом, жившим внутри меня:

– За что ты меня ненавидишь? Я просто хочу жить. Жить! Ты хочешь жить, я хочу жить, все хотят жить. А ты меня заглушила. Задушила. Похоронила. Закопала. Но я не умер, я никогда не умру, я не-мертвый! Я не живу, не умираю, не дышу, я гнию заживо, здесь, в тебе, с тобой… Зачем тебе такая жизнь? Дай мне выйти!

Потом он вдруг начинал плакать, и просить, и угрожать, а после снова плакать и просить:

– Выпусти меня. Мне душно здесь, я хочу выйти. Где моя дверь, где ключ? Где моя история? Я хочу себе историю, ты должна ее мне! Дай мне историю, дай мне выйти, дай историю… Мою историю. Ты должна ее мне. Дай!!

Прижав руки к лицу, я сидела перед экраном компьютера, чувствуя, как внутри склизкими клубками шевелится ужас, оживший под воздействие угроз и причитаний, которыми были заполнены эти страницы. Внезапно я поняла, что это, кто преследует меня, почему он злится и почему плачет. Я поняла и приняла то, что у него на это были веские причины. И он был прав – абсолютно во всем.

А он все сердился и негодовал, сильнее и сильнее. И теперь я просто читала то, что давно должна была знать, без страха и отвращения, с полным осознанием своей ответственности и вины за сделанное. В какой-то момент мне стало жаль этого неприкаянного мальчишку, который словно нелюбимый ребенок требовал внимания, получив его с помощью агрессии – ведь я так долго не желала слушать его, пока он был тих и покладист.

– Ты убила меня, сама! Взяла и убила. Но тебе все это вернётся. Ты не дала жить мне – я не дам жить тебе. Все верно, все справедливо. Око за око, жизнь за жизнь. Не дам тебе жить. Не дам. Не жить. Тебе не жить, дурочка.

– Какой она могла быть – твоя история? – глотая слезы, тихо спросила я, читая фразы недельной давности, смысл которых стал ясен только теперь. – Да, я не смогла найти тебе историю и в этом виновата, но, может, ты подскажешь мне?

– А откуда мне знать дурочка? Откуда мне знать? Это ты знала. Ты должна была знать и создать ее. А ты взяла и отмахнулась, вот так, просто, как всегда! – я обернулась и вновь увидела того, кого больше не боялась. Теперь я испытывая лишь сочувствие и боль от того, в кого я превратила его – героя моей следующей, несуществующей книги, ждущего и так и не дождавшегося своего рождения, готовящегося прожить жизнь на страницах, которые никогда не будут написаны.

– Я мог быть кем-угодно. Чем-угодно. У меня могло быть все – хоть жизнь, хоть смерть, хоть счастье, хоть горе – это было бы мое. Мое, настоящее. Ведь я есть! – внезапно закричал мальчишка, вскакивая на ноги, и только сейчас я поняла, как странно, непропорционально, словно искажаясь сквозь кривое зеркало, он выглядит. – А жизни у меня – нет! Тебе так жалко было придумать её для меня?

– Нет, – я плакала, не скрывая охватившего меня отчаяния, размазывая по лицу тот самый красивый макияж, который остался последним напоминанием о моем недавнем правильном и фальшивом существовании. – Я просто испугалась. Новых трудностей, того, что тебя не примут, или неверно поймут, как, например его… Моего первого героя… Ведь о нем столько глупостей наговорили, столько вранья и несуразицы …

– И что? Зато он написан! Он – живой, настоящий! Живому можно и наплевать, если его не одобряют! А что делать тем, от кого просто отказались? Да, у нас не будет непонимания, потому что нас самих – не будет! Хорошенький способ защитить от неприятностей – не дать жизни, чтобы она вдруг не обидела! – насмешливо фыркнул мальчишка и на пол вновь упал комок серой жижи – только во время нашей прошлой встречи она капала с крутящегося валика в его руке, а в этот раз – прямо со странной мешковатой одежды.

И тут я со смешанным чувством страха и стыда осознала, что эта самая жижа и есть его часть, он сам наполовину состоит из неё – не живой, не мертвый, не настоящий и не выдуманный человек. Глина в руках творца, который отказался дальше творить, бросив свое детище на полпути, вдохнув в неё душу и не позаботившись о том, чтобы довести задуманное до конца и дать ей достойное вместилище – тело.

Просто отвернулся. Просто забыл. Просто пожертвовал в угоду сиюминутной слабости. Не думая о том, каково придётся результату его действий. Не чувствуя ни вины, ни ответственности за того, кого должен был создать.

Голос того, кому я пожалела всего лишь жизни, подтвердил мои мысли, которые не были для него секретом – ведь он уже стал частью меня – умирающей, отравляющей изнутри частью.

– Теперь ты знаешь, каково мне. Теперь ты тоже это почувствуешь. Ты убила меня – а я убью тебя. Все честно. Все по справедливости. Я убью тебя. Убью. Так и знай.

Зачарованная этой зловещей откровенностью, я продолжала сидеть, широко открыв глаза и вслушиваясь в эхо его обещаний, пока звонок таймера не нарушил тишину, сообщив об окончании времени, отведённого на бесполезную имитацию творчества. Вздрогнув, словно от резкого пробуждения, я огляделась, понимая, что нахожусь в своей комнате одна, раздавленная и опустошенная.

Все то, отчего я старательно отворачивалась последние полгода, стало невыносимо ясным и не подлежащим сомнению. Я находилась в тупике – в глухой беспросветной безысходности. Вдвойне нелепее смотрелись теперь недавние попытки контролировать реальность, соблюдать планы и распорядок дня, пытаться стать новым человеком и жить так, как казалось возможным ещё год назад – скрываясь от всех штормов и опасностей в тихой бухте, которая постепенно стала для меня тюрьмой.

Медленно поднявшись, я автоматически вытерла лицо от разводов косметики и, прихватив сумочку, вышла из квартиры. Как всегда в моменты потрясений меня тянуло прочь из четырёх стен, на улицу – сделать несколько глотков воздуха, почувствовать на щеках свежее дыхание ветра. Именно ему я могла пожаловаться на то, в какую безобразную игру на скрипящих и пыльных подмостках превратился спектакль под названием «Моя новая счастливая жизнь». Ветер выслушаете и поддержит. Он все поймёт, даже без слов.

Несколько кварталов я прошла, не замечая, в какие переулки сворачиваю и останавливаюсь ли на зелёный свет или на дорожных переходах. Я все пыталась понять, что чувствую – и удивлялась полному спокойствию и пустоте. Мне всегда казалось, что осознав тупик и бесполезность своего существования, человек должен испытать потрясение и ужас, но все выходило гораздо будничнее и проще.

Я просто приняла тот факт, что внутри меня уже давно гниет и разлагается нечто, бывшее когда-то творческой искрой, открывшее передо мной множество дверей в детстве, приведшее к Марку, обратившее на себя внимание Вадима. Той самой искрой, которую я считала главной частью себя, отождествляя её со своей душой, своей настоящей сутью. А значит, совсем скоро я стану пустой оболочкой без души, бесполезной скорлупкой, которая, лишившись наполнения, обязательно треснет и рассыплется на кусочки.

Мне вспомнились слова Вадима в ночь нашего прощания: «Не хочу видеть, как ты загибаешься в ловушке, в которую сама себя загнала. Не хочу оставаться рядом, зная, что ничего не могу изменить». Уже тогда он знал, чем закончатся мои глупые надежды на полноценную жизнь без творчества, а я все не хотела ему верить, считала, что он, как всегда, слишком категоричен. И вот, несмотря на все его старания и предостережения, я пришла к самому глупому в мире финалу, превратившись в тот самый размазанный по жизни талант, которым он когда-то пугал меня.

– И как пчелы в улье опустелом, дурно пахнут мертвые слова, – повторила я ещё одну любимую фразу Вадима, которую он часто произносил в таких случаях, присаживаясь за столик на летней площадке случайного кафе и чувствуя, что смертельно устала. Туфли на высоких каблуках, которые я никогда не любила, но носила, чтобы напомнить себе о том, что старой Алексии больше нет, пребольно натерли ноги – и, не думая о том, насколько это позволительно, я сбросила их прямо под столиком. Подошедший официант одарил меня неискренней улыбкой и, получив заказ, удалился, чтобы спустя несколько минут вернуться с коньяком, шоколадом и пожеланиями приятного отдыха.

В этот раз я не чувствовала даже вкуса того что ем и пью, пустота внутри меня постепенно вытесняла все чувства из настоящего.

– Я сдаюсь – тихо прошептала я, обращаясь к тому, кто управляет нашими жизнями, и из интереса или любви к забавам задавшему мне эту сложную задачку. – Я провалила все. У меня нет вариантов, как правильно жить. Каждый раз, когда я думаю, что вот так точно будет хорошо, все оборачивается кошмаром. Я сдаюсь.

Это была чистая правда. Моя жизнь не была счастливой в среде творческих нарциссов и даже в обществе креативных и неиспорченных славой молодых дарований. Где-то мне не хватало искренности, где-то простого приятия, где-то нас разделяла стена из кривых зеркал, искажавших не только слова, но и облик тех, кто меня окружал. Тогда я думала, что стоит избавиться от этой наносной шелухи, убежать подальше, не участвовать больше в глупых плясках и ярмарке тщеславия – и жизнь наполнится настоящим смыслом.

Но я снова не была счастлива – не осколочно, радостью творчества вопреки любви или возможностью любить и быть любимой вопреки призванию – а по-настоящему, беззаботно, не оглядываясь на цену, которую должна заплатить за эту возможность. Когда же такое было в последний раз – и было ли, вообще?

Может, в детстве, когда мы с Марком и не думали, что наши дороги разойдутся? Или в последний год перед расставанием, когда я так много писала, полная уверенности, что мы все равно будем вместе, и с нами не может случиться ничего плохого? Или на первых курсах универа, когда мы с Ярославом, веря в то, что даже самые невероятные мечты сбываются, строили смелые планы, ни одному из которых не суждено было сбыться? Или перед выпуском, ожидая выхода моей первой и последней книги, чувствуя, как отрастают за спиной крылья, подаренные любовью Вадима? Или после новой встречи с Марком, принесшим в мою жизнь ту восхитительную целостность, которой так не хватало все годы без него? Или совсем недавно, когда по прибытии в родной город я все ещё надеялась на возможность жить спокойно и просто, вдыхать полной грудью воздух, не отравленный враньем, лицемерием, сплетнями и пересудами, от которых я сбежала, приняв как единственно верный взгляд Марка на мой старый мир?

Так когда же? Каждый раз мне казалось, что для полного счастья все ещё не хватает одного маленького, но важного кусочка – но теперь, потеряв все, оказавшись на обочине жизни, которая походила мимо, не цепляя ни единым движением или событием, я поняла насколько счастлива была тогда. И пусть одни события заставляли меня смеяться, а другие плакать. Но они происходили со мной, не оставляли равнодушной, вовлекая в бурный поток происходящего, заставляли чувствовать себя живой, а не одетым с иголочки манекеном, молча наблюдавшим через стекло за тем, как мимо проходят и торопятся люди, чей каждый день отличен друг от друга.

Неожиданно резко зазвонил мобильный – это сработал органайзер, о котором я успела позабыть, а вспомнив, внезапно возненавидела, как и весь этот глупый и пластмассовый распорядок дня, который соблюдала последние полгода. Зачем я это делала? Зачем доводила до автоматизма и так уныло однообразные дни? Кого я пыталась обмануть?

Писк мобильного становился невыносимым. Допив последние капли коньяка, я попыталась отключить телефон, но от волнения никак не могла попасть на нужную кнопку. Раздраженно стянув высокие перчатки, я нажимала на все кнопки подряд, трясла этот несчастный аппарат, а он все продолжал пищать, напоминая о том, что через полчаса у меня назначена встреча с Марком, которой – я уже твердо знала это, – не суждено было произойти.

Телефон замолчал только после того, как я, окончательно потеряв терпение, в сердцах швырнула его о землю. Глядя на прыгающие во все стороны мелкие детали и крышку корпуса, сиротливо лежащую на асфальте, я вдруг подумала, что и этого не достаточно, и даже разбитый, он вновь начнет издавать ужасные звуки. Быстро надев туфли, я вскочила из-за столика и принялась топтать жалкие остатки острыми шпильками, не обращая внимания на недоуменные взгляды, которыми одаривали меня посетители кафе. Мне было все равно, когда подошедший официант попытался разрядить обстановку и успокоить меня, когда спешно подбежали его коллеги, пытаясь убрать так разозлившие меня мелкие детали телефона, когда сидящие за соседними столиками начали возмущённо шептаться, а некоторые – просить работников кафе прекратить это безобразие.

– Алкоголичка! – презрительно выдохнула в мою сторону молодая женщина, прижимая к себе ребёнка защитным жестом. – Смотри, котик – тётя больная. Она много пьёт и плохо себя ведёт, и за это у неё скоро покраснеет нос и она станет страшной, как баба Яга.

Эта фраза, равно как и испуганный взгляд ребёнка, почему-то рассмешили меня – уж лучше быть бабой Ягой, чем пустым местом или человеком-невидимкой. Поэтому я ни капли не расстроилась от того, что вызываю в окружающих такую реакцию – зато меня видели, меня слышали!

Я стала вести себя ещё активнее и громче, раздавая официантам резкие, противоречащие друг другу приказы, громко смеясь над тем, как теперь уже абсолютно все посетители смотрели на меня с презрительным неодобрением. Мне нравилось скандалить, вызывая на себя волну негатива, нравилось с каким испугом люди глядят на шрамы на моих руках, не прикрытых перчатками – это было похоже на занимательный аттракцион, на весёлую карусель, которая кружит голову и заставляет громко хохотать, забывая обо всем, и лететь, задыхаясь от восторга, все выше и выше.

Даже когда ко мне подошёл незнакомый молодой человек и, бережно взяв за локоть, отвёл вглубь кафе, предварительно успокоив официантов, уже не знавших, как от меня избавиться, я продолжала рассеянно хихикать, не понимая, чего он от меня хочет.

– Алина? Алла? – все пытался угадать неожиданный спаситель мое имя, а все всматривалась в его лицо, тщетно пытаясь вспомнить, откуда я его знаю и знаю ли вообще. Ведь в этом городе я не знала ничего и никого, кроме Марка.

– Алексия, – только и смогла выдохнуть я, чувствуя, что от длительного и громкого смеха у меня сбилось дыхание.

– Да, конечно же! Алексия! Как я сразу не вспомнил, редкое ведь имя! Но я боялся, что обознался… Алексия Казарина?

– Нет! – я залихватски взмахнула волосами, из которых каким-то образом успела вытащить все шпильки. – Алексия Подбельская! Неужели вы меня не знаете? Я – писательница! Вы обязаны, просто обязаны знать меня! Прошлым летом, знаете, я ужасно оскандалилась, но на самом деле не это важно, а важно то, что…

– Да-да, конечно же, это все очень важно, – сконфужено пробормотал мужчина, и тут я поняла, почему его лицо показалось мне знакомым. Кажется, именно с ним мы встречались на одном из торжеств, связанных с работой Марка. Это было зануднейшее мероприятие, куда все приглашённые пожаловали с жёнами, вскоре перейдя от пафосных речей и тостов к разухабистым танцам и песням, и которое мы покинули, как только начались первые игры на раздевание. Помнится, я тогда очень больно уколола Марка замечанием о том, что его круг общения почти ничем не отличается от моего, только вот мои бывшие коллеги-литераторы хотя бы во власть не лезут, и спьяну не принимают решения, влияющие на жизни тысяч людей. И вот теперь один из тех, с кем мы уходили с того званого вечера, смотрел на меня обеспокоенные взглядом, уговаривая присесть и подождать, пока он сделает пару звонков и потом поможет мне добраться домой.

– Вам лучше не гулять одной, в таком состоянии, – заботливо усаживая меня в кресло, заверил он, пристально глядя мне в глаза. – Вы по счёту оплатили?

– Нет! То есть, да… Я не помню… – рассеянно оглядываясь вокруг, я пыталась понять, что происходит, почему мне нельзя никуда ходить и что задумал этот молодой мужчина, казавшийся на первый взгляд довольно приятным и безобидным.

– Хорошо. Ждите меня тут. Я сам поговорю с официантом. Только не ходите никуда, пожалуйста. Я сейчас вернусь и помогу вам добраться домой

Но я не хотела домой, мне было страшно вновь туда возвращаться. Я не желала больше вспоминать о сегодняшней встрече с потаённой частью себя, которая расставила все точки над и. Наоборот, хотелось забыться, растворится, уйти и не думать о том, что моя жизнь – окончательно провалившийся спектакль, и занавес должен быть опущен до того, как скучающая публика начнёт уходить со своих мест прямо посреди представления.

Между тем, мой спаситель вернулся в помещение кафе, и краем глаза я увидела, что он взволнованно говорит с кем-то по телефону. Нетрудно было догадаться, кому он звонит – по тому, какие быстрые и вороватые взгляды он бросал в мою сторону, прикрывая трубку рукой, я сразу поняла, что он говорит с Марком. Вне всяких сомнений, этот молодой человек был ответственным другом и хорошим коллегой. Но для меня в ту же самую секунду он стал врагом.

Меньше всего на свете мне сейчас хотелось видеть Марка – я не знала, что ему сказать, как объяснить своё состояние. Я устала всякий раз в моменты срывов поливать его градом обвинений – неизвестно, кому из нас было больнее зализывать раны после – ему, или мне, переживавшей его боль сильнее собственной. Поэтому, чтобы избежать повторения старой истории, я попросила у нового знакомого разрешения отлучиться в дамскую комнату, и сбежала из кафе через чёрный вход.

Пробираться к нему мне пришлось через кухню, но после моих выходок на летней площадке, официанты и повара не слишком удивились, дав мне пройти и указав дорогу в направлении выхода. Кажется, они были готовы на любые нарушения правил, лишь бы я побыстрее покинула их заведение – через обычный вход или через запасной, неважно. Главное, чтобы меня больше там не было.

К тому моменту, когда я выбралась на улицу, я снова мало понимала, где нахожусь и куда мне идти. По-прежнему очень плохо зная город, особенно его новые кварталы, я просто шла по дороге, неся в руках туфли, которые пришлось снять, чтобы убежать неслышно и не выдать себя громким стуком каблуков. Очень скоро они начали мне мешать, выскальзывая из рук и, недолго думая, я забросила их в ближайший куст у входа в парк, в который свернула минутой ранее.

Мне вновь стало смешно. Кажется, сегодня, одно за другим, я избавлялась от всего лишнего и наносного, чем окружила себя в последнее время: от надоедающего постоянными напоминаниями мобильного, от туфлей на шпильках, которые я никогда не любила, от уверенности в том, что мне удастся спрятаться от себя самой, изображая липовое благополучие.

Дальше я шла налегке, не оборачиваясь и даже тихонько что-то про себя напевая. Кажется, мне удалось отвести надвигающуюся грозу – вовремя скрыться и избежать встречи с Марком, а на безлюдных тропинках, ведущих вниз к водоему, мне перестали встречаться даже случайные прохожие, косившиеся на меня в недоумении. Спустя еще несколько минут мне пришлось остановиться, чтобы снять чулки, которые изорвались от прогулки по траве и зазмеились вверх по ногам уродливыми стрелками. Мне было неприятно смотреть на них, и, стянув с себя еще один атрибут вечернего наряда, я выбросила их, не глядя, наслаждаясь тем, что земли, наконец, касаются голые ступни.

Это было прекрасное и ностальгическое ощущение – в детстве мне очень нравилось бегать босиком и теперь, ступая по утоптанным пыльным дорожкам, я наслаждалась спокойствием и ощущением повернутого вспять времени. Теперь я, наконец, поняла, когда была по-настоящему, безусловно счастлива. И, если бы мне прямо сейчас предложили вернуться назад по ленте жизни – я, не задумываясь, выбрала бы раннее детство, самый беззаботный период, когда мир за окном казался сотканным из чудес, а каждый день нёс с собой невероятные открытия. Пусть я тогда была неопытна и наивна – пережитый опыт не особо прибавил мне ума, раз итоги, с которыми я столкнулась сегодня, были такими провальными. Пусть я ещё не знала Марка – я и сейчас предпочла бы его не знать, чтобы не причинять боль, не ранить в ответ на его любовь и преданность. Пусть я носила дырявые туфли и растянутые, с чужого плеча платья – сейчас я ни в чем не нуждалась и могла позволить себе все, что захочу, вот только пустоту внутри не могли заполнить даже самые дорогие вещи.

Я была не просто несчастна, я была мертва и пуста внутри. Тот самый мальчишка, с ненаписанной жизнью, изломанный и кривой, был зеркальным отражением меня – и то, что мой истинный облик был скрыт под фальшиво-благополучной оболочкой, не меняло ситуацию. Правда, сколько ее ни скрывай, всегда берет верх, и очень скоро я настоящая просочусь сквозь телесный барьер грязной и мутной жижей мертвых слов, которые отравляли меня, подобно медленно действующему яду.

Поэтому я так радовалась сегодняшнему дню, солнечной погоде и свежему ветру, давно ставшему мне самым близким и понимающим другом. Когда одной ногой стоишь на краю обрыва, за которым зияет чернотой глубокая пропасть, больше всего на свете хочется оглянуться и ещё раз полюбоваться красотой окружающего мира, впитать в себя солнечный свет, способный ненадолго отогнать морок ужасов и ночных кошмаров. Именно об этом я думала, сидя на берегу реки и расслаблено жмурясь, глядя на весело скачущие по воде блики света – последний привет заходящего солнца. Если бы было возможно, я бы замерла так навсегда, в этом тихом и спокойном мире счастья, где всегда продолжается закат, стрекочут кузнечики и негромко играет музыка из кафе на противоположном берегу.

Кажется, я не впервые думала и вспоминала о нем – о месте, где всегда спокойно, и не имеет значения не прошлое, ни будущее, и где есть лишь безмятежное солнце, навечно застывшее над рекой.

– Я хочу, чтобы в моем персональном раю был вечный закат. Только чтобы этих громких катеров и пароходов там не было, я их заранее исключаю. А во всем остальном там будет так же – тепло, солнечно и никаких проблем! А когда-нибудь ты придёшь ко мне в гости, и мы с тобой сядем, откроем райское вино и будем вспоминать нашу земную жизнь. Ты расскажешь, как жила без меня – долго и счастливо, обо всех своих приключениях расскажешь. А я познакомлю тебя с премудростями райской жизни. Все будет очень здорово, Лекс!