Текст книги "Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)"

Автор книги: Таня Танич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 64 страниц)

Глава 2. Школа

С той самой минуты я влюбилась в свою новую школу. Меня даже не расстраивало то, что я попаду к незнакомым детям, где не будет никого из наших. По давней традиции, свежеиспеченные приютские первоклашки направлялись в ближайшее образовательное учреждение, которое учило детей-сирот со времен возникновения детского дома, а значит, уже больше сорока лет. Из-за этой специфики школа успела прослыть неблагополучной, и чад своих туда родители отдавали без энтузиазма, если только в другие места не удавалось пристроить. Группку детдомовских новобранцев традиционно распределяли в последний, так называемый класс выравнивания, куда, кроме них попадали отъявленные лоботрясы и дети из неблагополучных семей.

Все эти особенности "справедливого" отношения моим братьям и сестрам только предстояло познать на практике. А я тем временем не спала ночами от волнения и радости, вычеркивая дни до первого сентября в маленьком карманном календарике, и грезила о том, как скоро я буду болтать по-английски, чтобы учить стихотворения, например, Шекспира для участия в конкурсах уже международного уровня.

Готовили и провожали в "важную" школу меня, как героиню, всем приютом. Нянечки и воспитатели хотели, чтобы выглядела я ничуть не хуже остальных детей, поэтому, в очередной раз, явив чудеса изобретательности, пошили мне белый передник с пышными оборками буквально из ничего. Где-то взялось и "модное" школьное платье с воротником-стоечкой и юбкой в крупную складку. А новые лаковые туфли преподнес в подарок сам Петр Степанович, пожелав, чтобы мои первые шаги в школьной жизни были уверенными и вели только к победам.

Накануне первого сентября в приюте было шумно и весело. Нас, девятерых первоклашек, чествовали на праздничном вечере, из старых хрипящих колонок играла музыка, мы визжали и прыгали, подпевая песенкам о школе, и, конечно же, не находили себе места от радостного предвкушения.

Ночью я несколько раз вскакивала с постели и проверяла, все ли в порядке с моей формой, портфелем и не настало ли еще время собираться. После чего на следующее утро я, конечно же, проспала.

Успокоившись только с рассветом, я провалилась в такую крепкую, тягуче-сладкую дрему, что не услышала даже команду к подъему, и осталась лежать, посапывая, под одеялом, в то время, как остальные дети, резво вскочив, бегали умываться и надевали свои форменные пиджачки и платьица. И только громкий вскрик воспитательницы, с которой я должна была ехать до самой школы, смог вырвать меня из царства коварного Морфея. Резко вскочив на ноги от испуганно-отчаянного "Алексия!", я не могла ничего понять. Почему ругается всегда очень спокойная Лилия Ивановна, почему с таким ужасом и жалостью смотрят на меня остальные девочки, причесанные и заплетенные, в то время, как я, неодетая, растрепанная, с привычно всклокоченными волосами, пытаюсь осознать, что произошло.

Мой первый школьный день начинался с серьезного опоздания.

Даже сборы в рекордно короткое время не могли исправить ситуацию: на торжественную линейку я никак не успевала. И пусть мы с Лилией Ивановной выбежали всего лишь через несколько минут после отбытия вереницы наших первоклассников и догнали, а потом перегнали эту процессию. В положенные восемь тридцать, когда в моей самой лучшей городской школе прозвенел первый звонок, возвещая о начале торжества, я стояла на остановке, зареванная и пыльная, в ожидании автобуса, на котором предстояло ехать, в лучшем случае, минут тридцать.

– Ничего, Алешенька, ну подумаешь, пропустим линейку! Разве ты мало праздников за последний год повидала? Главное, на первый урок успеть, хоть бы не в самом конце прийти!

Так оно и вышло. Мы влетели в опустевший школьный коридор, когда и первоклассники и ученики постарше заняли свои места за партами. Традиционный первосентябрьский "урок мира" шел уже несколько минут. Еще немного пометавшись от двери к двери в поисках нужного класса, я, наконец, нашла нужную металлическую табличку с выгравированным на ней "1-А".

Пока Лилия Ивановна, постучавшись в классную комнату, вызвала учительницу в холл для объяснения ситуации, я, не в силах сдержать любопытства, пыталась заглянуть в класс через спины взрослых. Но все, что мне удалось рассмотреть – это большие, сияющие светом окна, с многочисленными зелеными растениями на них. Сердце в груди плясало от волнения и радости: вот он, мой новый дом. Вот она, моя новая жизнь.

В порыве детского восторга я не замечала больше ничего. Ни того, как сбивчиво, краснея и смущаясь перед модно одетой красавицей-коллегой, Лилия Ивановна пытается объяснить причину нашего опоздания. Ни того, с какой смесью неприязни и презрения смотрит на нас преподаватель школы, предупрежденная о специфической ученице в классе, но не подозревавшая о подобной наглости "этих детдомовских" – мало того, что опоздали, так еще и от занятия отрывают. Ни того, как неискренне улыбаясь, блистательная дама произносит:

– Конечно же, Алешенька, мы тебе очень рады. Меня зовут Таисия Павловна. Проходи, я познакомлю тебя с остальными ребятами.

Широко улыбнувшись на прощание взволнованной Лилии Ивановне, я без страха переступила порог классной комнаты навстречу школьному будущему и новым друзья – замечательным и добрым девочкам и мальчикам.

Каково же было мое удивление, когда стоя у доски во время знакомства с классом, я увидела откровенно злые и враждебные лица будущих «друзей». Похоже, этот коллектив не собирался меня ни любить, ни принимать, ни, тем более, восторгаться.

Масла в огонь подлила и пламенная речь Таисии Павловны о том, что отныне их дружная семья пополнилась еще одним человеком, юным дарованием, завоевавшим любовь и признание многочисленными выступлениями во имя советского детства, безоблачного и счастливого. И относиться ко мне, дарованию, нужно с особым пониманием, потому что домашнего очага я была лишена с рождения, и лишь только замечательная советская страна дала мне возможность находиться сегодня здесь, в светлом и чистом классе, в тепле и уюте, к которым я, наверное, не привыкла.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Чувствуя, как щеки заливает краска стыда, и желание отряхнуть с одежды невидимую грязь становится нестерпимым, я хотела одного – провалиться под землю. Насмешливые взгляды одноклассников жгли меня сильнее раскаленного железа. Несмотря на неискренне-издевательский призыв смириться с ситуацией и принять меня в свой благополучный коллектив, никто из потенциальных братьев и сестер делать этого не собирался.

Как оказалось, за месяц до этого в благопристойные семьи нашего города проникли слухи о том, что в одном классе с детьми партработников и директоров продуктовых баз будет учиться ребенок без роду и племени, та самая малолетняя выскочка, которая хорошо смотрелась на сцене во время собраний и торжеств, но только не в одном коллективе с нормальными детками. Наверняка, у нее вши, и она точно научит всех материться, дружно решили порядочные граждане. Именно эти настроения будущие одноклассники впитали, как губки, будучи в возрасте, когда взрослые все еще являлись для них авторитетом. И хоть явных причин своей неприязни ко мне они назвать не могли, но слабее их предубеждение от этого не становилось.

То, что впервые в жизни мне не по силам сломать ледяную стену отчуждения, я поняла сразу же, во время определения мне места в классе. Не все дети сидели по парам, возле многих были свободные места, но, несмотря на это, я никак не могла найти себе парту.

– Ну, иди, Алёшенька, садись. И продолжим наш самый первый, настоящий школьный урок, на который ты немного опоздала, – елейным голосом добавила Таисия Павловна. – Надеюсь, это было в первый и последний раз. Я понимаю, тебе надо добираться на автобусах, но у тебя же льгота на проезд, видишь, как наше советское государство заботится о малоимущих детках. Так что будь достойна этой чести, не нарушай больше дисциплину.

Я, пытаясь подавить испуг, злость и желание закричать о том, что я не малоимущая, неуверенно направилась к первой парте в левом ряду. За ней сидела очаровательная девчушка с огромным бантом и бездонными синими глазами, похожая на маленькую фею.

– Здесь занято! – внезапно зашипело на меня неземное существо и очень свирепо сдвинуло белесые бровки.

Уже после окончания этого безумного дня я придумала тысячи остроумных и язвительных ответов на такое откровенное вранье. Но в ту самую секунду я не нашла, что сказать, и чувствуя, как грохочет в висках кровь, направилась к следующему пустому месту.

– Занято! – сказала мне умная девочка в очках.

– Занято! – услышала я от мальчика, на столе которого лежала жутко занятная вещица – импортная ручка с цветными кнопками.

– Занято! – ответил умилительный, но очень решительный в своем нежелании быть моим соседом по парте толстячок.

Совершенно растерявшись, и не зная, что делать, я начала подходить к партам, за которыми ученики сидели по двое, в попытке примоститься хотя бы к ним, раз мне не разрешили присесть на свободные места – и этим дала новый повод для веселья.

– Занято! – с радостью кричали мне дружные парочки, потешаясь над моей недалекостью: надо же, совсем глупая, ну куда она лезет!

"Занято!" "Занято!" – не могу вспомнить, сколько раз я услышала это слово-пощечину, прежде, чем добралась до последней парты, той самой галёрки, где обычно сидят самые отъявленные лоботрясы или белые вороны, с которыми никто не хочет дружить и общаться.

К тому моменту я уже еле держалась на ногах, поэтому то, что меня не отвергли в очередной раз, поняла не сразу. Плюхнувшись на скамью (в младшей школе у нас были старые, "сталинского" образца парты с хлопающими деревянными крышками) я не могла поверить, что мне все-таки удалось сесть. Глаза нестерпимо жгло, а сердце в груди разрывалось от пережитого унижения.

Вот так школа! Вот так начало славного пути! Вот так добрая учительница Таисия Павловна, с нескрываемым удовольствием наблюдавшая, как меня, словно теннисный мячик, пинают от парты к парте, и не подумавшая даже вмешаться и прекратить этот жестокий спектакль.

Ошарашено глядя, как на синюю поверхность стола капают слезы моей обиды, похожие на смешных человечков-клякс, я понимала одно: надо терпеть, надо держаться, чтобы не доставить этим злым детям возможности увидеть, насколько сильно они меня ранили. Когда же между каплями слез внезапно возникла конфета "Каракум" в желто-черной шелестящей обертке, я испуганно отшатнулась.

В том, что это все не к добру, у меня не было ни малейших сомнений.

Я ошибалась. Нерешительно повернувшись к единственному не унизившему меня человеку в классе, я увидела глаза, которых почему-то не заметила, стоя у доски. Черные, обжигающие и очень неласковые, они смотрели на меня сердито, но без брезгливости или чувства превосходства.

– Ну, чего смотришь? Возьми конфету и успокойся, – услышала я сердитый и чуть хрипловатый мальчишеский голос.

Я послушно взяла сладость, недоверчиво разглядываю утешителя: мальчика моего возраста, но с таким сосредоточенным и серьезным выражением на детском лице, что казалось, это взрослый, превращенный в ребенка по прихоти злого волшебника.

– Ну, все? Порядок? Тоже мне… надумала реветь из-за дураков, – пробурчал он, и мне почему-то стало стыдно за свои слезы.

– А как тебя зовут? – спросила я, улыбаясь перепачканными шоколадом губами.

– Марк. Марк Казарин.

– А меня Алеша, – зашептала я, пригнув голову к парте, потому что учительница тут же начала недовольно коситься в нашу сторону.

– Я знаю, – заявил он, по-прежнему глядя исподлобья, и вдруг неожиданно добавил: – Красивое имя.

– Его специально для меня придумали! – не скрывая собственной важности по этому поводу, сообщила я и еще раз улыбнулась ему.

Урок шел своим чередом. Таисия Павловна еще немного поговорила о высоких материях: о важности сегодняшнего дня, о дороге, длиной в десять лет, в конце которой мы станем взрослыми людьми, комсомольцами и строителями коммунизма. О дедушке Ленине, о Великом Октябре, давшем возможность всем детям нашей огромной страны почувствовать себя равными, независимо от происхождения.

– Врет, – упрямо сжав губы, прокомментировал Марк.

– Еще как врет, – подтвердила я, внимательно изучая одноклассников, которые вовсе не считали меня ровней, но, тем не менее, предпочитали делать очень правильные лица, поддакивая учительнице.

Марк понимающе кивнул, и мы, еще раз переглянувшись, вдруг прыснули со смеху, зажимая руками рты, чтобы не привлекать всеобщего внимания.

Еще через пару минут прозвенел звонок, оповещая о конце первого урока.

Сидя за той самой партой, которая снилась мне по ночам последние несколько недель, я чувствовала жгучее разочарование вперемешку с обидой на эту дурацкую школу. В голове вертелась одна только мысль: "Я не хочу здесь быть! Не хочу!"

– Сейчас перемена, – донесся до меня голос соседа по парте, – Не отходи от меня.

Испуганно вздрогнув, я уставилась на него, не понимая, о чем он говорит. И только спустя несколько секунд осознала, что занятие закончено и впереди – целых двадцать минут отдыха, в течение которых мне предстояло оказаться лицом к лицу с новым классом, без присутствия взрослых.

Таисия Павловна, взяв в руки журнал, важно уплыла куда-то, и на душе у меня стало совсем скверно. Я была уверена, что сейчас, именно сейчас все эти избалованные жизнью буржуйчики встанут и плотным кольцом окружат нашу парту, после чего от меня, как от козлика из известной песенки, останутся лишь рожки да ножки.

Возможно, все именно так и случилось, если бы не этот странный мальчик, Марк Казарин. Оценивающе окинув взглядом класс, он вдруг поднялся со своего места и забрался на крышку стола с мрачным и решительным видом. Продолжая так сидеть, скрестив руки на груди, он наблюдал, как одноклассники, помявшись пару минут, потянулись к выходу, изредка оглядываясь и одаривая меня не очень приязненными взглядами. Но подойти к нашей галерке никто не решился.

Я было вздохнула с облегчением, как тут масла в огонь подлил сам Марк, спрыгивая с парты.

– Теперь и мы можем выйти. В классе во время перемены сидеть нельзя.

– Это почему же нельзя? – пискнула я, испуганно глядя на него.

– Если будешь долго сидеть на одном месте, ты не отдохнешь и на уроке получишь двойку, – предъявил Марк убедительный аргумент. – Это длинная перемена, она нужна, чтобы размяться. Вставай. Пойдем.

– Я не хочу разминаться! Тоже мне проблема – двойка! От двоек не умирают! А может, я ее и не получу вовсе! – предательски дрожащим голосом возразила я, пытаясь не выдать страха перед толпой агрессивно настроенных сверстников.

Впрочем, несмотря на все эти старания, Марк меня раскусил.

– Боишься, – заявил он. – Глупо. Ты не сможешь от них постоянно прятаться. Собирайся, пойдем.

Глядя в его глаза, в которых светилась совсем не детская решительность, я пыталась что-то возразить, но язык не слушался меня. Марк был прав – я не смогу все время просидеть на скамье, скрываясь от одноклассников. Когда-то мне придется встать, выйти и снова встретиться с ними. И уж лучше это сделать прямо сейчас – ведь чем дольше ждешь, тем страшнее становится.

Поэтому, поколебавшись пару секунд, я все же поднялась со скамьи и пошла из класса следом за ним, на ходу прощаясь с цветочками, птичками и солнышком. В том, что мне повезет вернуться обратно в целости и сохранности, я очень сильно сомневалась.

Широкий и светлый коридор первого этажа кишел школьниками всех возрастов, но особенно среди них выделялись первоклашки. Они носились, визжали, кружились, скакали, пытаясь напрыгаться за все то время, которое им еще придется просидеть за партой. При нашем появлении несколько мальчишек притихли с намерением позадирать меня, но так и не решились это сделать: Марк своим недружелюбным видом внушал устойчивое желание держаться подальше.

– Пойдем, я покажу тебе столовую. Сегодня у нас еще два урока – письмо и математика. А кормить нас будут на следующей перемене. Ты любишь молоко?

– Молоко – беееее, – скорчила я рожицу. – Особенно пенка.

– Я тоже не люблю, – улыбнулся Марк. У него была странная улыбка – осторожная, несмелая, будто бы делал он это очень-очень редко, да так толком и не научился.

До столовой и обратно мы прогулялись без приключений. Мне нравилось осваивать окрестности в его компании, я чувствовала себя в безопасности, забыв о своих опасениях насчет одноклассников.

– Самое главное – не потеряйся. Это очень большая школа. На второй и третий этаж нельзя, там старшие классы.

– А на четвертый? – поинтересовалась я, забегая впереди него и подпрыгивая на одной ножке от радостного любопытства.

– На четвертом актовый зал и спортзал. Нас туда будут водить.

– Я люблю актовые залы! В них можно выступать!

– А я спортзал хочу посмотреть. Но физкультура только завтра, – ответил он, и вдруг осекся, напряженно глядя куда-то поверх моей головы.

Я обернулась и побледнела, проследив за его взглядом. Человек семь-восемь наших "товарищей" плотной кучкой стояли у самого входа в класс, так что спокойно вернуться к своим местам за партой у нас не было ни единого шанса.

Брови Марка сошлись на переносице, а в глазах вспыхнул такой недобрый огонек, что я вместо естественных опасений за свою безопасность почему-то почувствовала искреннюю жалость к одноклассникам. Молча и решительно взяв меня за руку, он медленно подошел к дверям классной комнаты. Я сначала хотела отстраниться, пораженная такой непривычной повадкой, но, посмотрев на лица одноклассников, наоборот, еще крепче сжала его пальцы.

– Эй, Казарин! А нам одного человека в выбивного не хватает! – залихватски упершись руками в бока, заявил тот самый мальчик, на столе у которого я видела красивую импортную ручку.

– Я не люблю выбивного, – хмуро ответил Марк.

– А что же ты любишь? Играть в куклы с девчонками? – насмешливо заявил он, и вся компания дружно захохотала.

Марк ничего не ответил на его реплику, только продолжал молча изучать своих противников.

– А ты? Как там тебя? Лёня? – продолжал веселиться мальчишка, тыча пальцем в мою сторону. – Как тебе наш буфет? Наверное, уже и забыла, как выглядит нормальная еда?

– Козел ты, Гошка, – будто бы убеждаясь в очевидном, произнес Марк и вдруг, отпустив меня, резко, без предупреждений, толкнул неприятеля в грудь двумя руками. Движение было быстрым, стремительным и, очевидно, сильным: в следующее мгновение Гошка уже лежал на полу, огорошено моргая глазами, точно так же, как и его друзья, не успевшие поймать своего предводителя.

И тут, для полной убедительности, Марк приправил свой поступок парочкой таких крепких выражений, что даже у меня, с ранних лет слышавшей перебранки наших кладовщиц, просто отвисла челюсть.

Красноречие маленького мальчика возымело яркий эффект: несколько старшеклассников, оказавшихся неподалеку, недоверчиво подняв брови, заявили со смехом:

– Ну, ничего себе! Серьезный парень!

А Гошка лишь растерянно бормотал:

– Дурак… Дурак… Вот я покажу тебе! – что на фоне тирады его соперника выглядело довольно блекло.

– Дайте пройти, – еще больше хмурясь, Марк растолкал плечом группу поддержки поверженного Георгия, открыл двери, пропуская меня в класс, после чего обернулся к растерянным ребятам и внушительно добавил:

– Кто еще сунется – врежу.

В ту секунду я еще не понимала, что обрела если не любовь одноклассников, то хотя бы спокойствие и гарантию безопасности.

Но пока что мне не было дела до таких глобальных выводов. Еле добравшись на ватных ногах к нашей парте, я упала на скамью, одержимая только одним желанием: сегодня же вечером пойти к Петру Степановичу, если надо – встать перед ним на колени и умолять забрать меня из этого гадкого места, отправить к своим, в обычную школу. Не нужен мне был английский, и Шекспир не нужен, и даже мультики с бананами после уроков.

– Гошка. Всегда он так, – недовольно поморщившись, смущенно произнес Марк, прерывая поток моих отчаянных размышлений, – А я думал, мы после садика в разные классы попадем.

– Достает? – отвлекаясь от своих мыслей, понимающе спросила я.

– Ну, не то что бы. Просто не любит меня. После того, как я ему чуть голову горшком не разбил.

И опять он заставил меня смеяться. Все-таки жаль, что придется оставить Марка одного, здесь, в этом змеином гнезде.

До конца дня из приметных школьных событий стала разве что находка настоящей, громадной гайки в котлете одноклассницы, и первое серьезное домашнее задание: придумать небольшой рассказ на тему "Каким я буду ленинцем".

После звонка с последнего урока, водружая на спину тяжелый ранец, я размышляла о том, что жизнь – странная несправедливая штука. История про ленинца, который умирал, но не сдавался, уже вырисовалась в моем воображении, и я заранее знала, что смогу рассказать ее так, что даже злая Таисия Павловна, считавшая меня оборванкой, разрыдается и точно поставит пятерку. А перед днем Октябрьской революции меня традиционно отправят на какой-нибудь конкурс, защищать честь школы. Это было бы действительно здорово, но даже несмотря на такие заманчивые планы, я не хотела больше оставаться здесь.

Вот только Марк…

– Ну, что ты возишься? Тебе же ехать далеко. Ты на остановку? – он быстрым жестом сдернул ранец с моей спины, и стал похож на вьючного верблюжонка. На плечах – собственный огромный портфель, в руках – моя школьная сумка. Несмотря на объемность груза, управлялся Марк с ним на удивление легко и проворно.

– Неужели тебе не тяжело? – спросила я уже за школьными воротами, после того, как мы в гробовой тишине прошествовали мимо кучки одноклассников, в этот раз избегавших даже прямых взглядов, не то что задиристых реплик.

– Нет. Это как дополнительная нагрузка. Тренер говорит, что каждую минуту надо использовать с пользой, – уверенно ответил Марк, стараясь не выдавать голосом сбившегося дыхания.

– А ты спортсмен?

– Я – пловец! – по неподдельной гордости, прозвучавшей в его голосе, я поняла, что он действительно любит то, чем занимается.

– А какая разница?

– Не в разнице дело. Ты просто… не точно… говоришь, – дорога на автобусную остановку шла под горку, поэтому Марку приходилось все тяжелее – тащить два портфеля, и скрывать собственную усталость, – Шахматист – он тоже… спортсмен. А сидит себе за доской… фигуры переставляет… уффф…. – дойдя, наконец, до лавочки, он повалился на нее, предварительно поставив рядом мой портфель.

– А у меня со спортом плохо, – доверчиво сообщила я, – Я падаю с каната и через козла не могу перепрыгнуть.

– Прыгать через козла – глупое занятие, – безапелляционно заявил Марк, – В жизни оно тебе никак не пригодится.

– Точно! – засмеялась я.

– Ты бы лучше на плавание ходила. Вот у вас в детском доме… бассейн есть?

– Бассейн? Не-а, нету. Хотя, шефы нам когда-то обещали, но директор сказал, что они зажали денег и… и все такое.

– Жалко, – заметно притихшим голосом, будто разговаривая сам с собой, протянул Марк, – А то бы я к вам перевелся.

Я решила, что ослышалась:

– Куда это «к нам»?

– Ну, к вам. В то место, где ты живешь.

– В… в детдом, что ли?! – опешила я, чувствуя, как горечь разочарования разливается внутри.

Как же так? Неужели Марк ничем не отличается от этих избалованных буржуйчиков, своих одноклассников? Притворяется другом, защищает, а на самом деле издевается надо мной? Ведь ребенок, которому от рождения было дано самое дорогое – настоящая семья, то, о чем мы не осмеливались даже мечтать всерьез и над чем никогда не шутили, не мог хотеть оказаться в детдоме.

– Ты что такое говоришь?! – мой голос зазвенел от злости. – Так нельзя! У тебя уже есть дом! У тебя есть мама! И папа! У тебя все есть! У тебя даже есть деньги, потому что у всех в нашем классе наверняка есть деньги! А ты… Нехорошо так говорить, Марк! Это очень глупая, плохая шутка!

– А я не шучу, – негромко повторил Марк. – Я серьезно. Вот скажи, к вам принимают детей, если они сами придут, ну, и напишут… заявление специальное. Или какие там надо бумаги подписать? – он поднял на меня немного смущенный взгляд, и я застыла, словно громом пораженная.

Его глаза не врали. Из самой их глубины на меня смотрело настоящее, недетское, отчаянное одиночество, и от увиденного мне стало страшно. Какое-то время мы ошарашено глядели друг на друга не как дети, а просто как два живых существа, осознавших ценность поддержки и взаимного приятия. А потом Марк, устыдившись своей откровенности, снова стал закрываться. Его взгляд затуманился, он опустил голову и, спустя пару секунд, смотрел на меня уже со своим обычным, серьезно-сосредоточенным выражением.

– Ну, ладно. Я понял. Наверное, нельзя.

– Марк… Ну что ты… – теперь настал мой черед брать его за руку. Как несколько часов назад он не бросил меня одну, лицом к лицу с одноклассниками, так и я сейчас не могла, не хотела оставлять его наедине со жгучей обидой на весь мир. Кажется, именно тогда я немного повзрослела, впервые ощутив укол извечного инстинкта: служить поддержкой и опорой дорогим тебе людям.

– Я не думаю, что ты можешь к нам перевестись. Хотя, у нас есть лишние кровати в спальнях для мальчиков, – я запнулась, потому что на самом деле хотела сказать совсем другое: – Но тебе не нужно этого делать, вот я о чем. Мы же теперь ходим в школу. И будем видеться каждый день! А хочешь… Хочешь, я сделаю так, что в школе тебе будет очень весело? И ты забудешь о всех-всех своих неприятностях! Хочешь? – я соскочила со скамейки и запрыгала вокруг него, кружась и поднимая пыль вокруг себя, – Вот я тебе обещаю, честно-честно, так и будет! Веришь мне? А?

Он на удивление несмело и растерянно продолжал смотреть на меня, все еще стесняясь порыва своей откровенности.

– А у тебя – солнечные зайчики в волосах, – не желая прямо отвечать на мои вопросы, заметил Марк, тем не менее, больше не отворачиваясь.

– Да! Это так! – я гордо тряхнула волосами, цвет которых на самом деле не очень-то любила. Как и все рыжеволосые, несмотря на хорошие отношения с собратьями по приюту, я не смогла избежать безобидных, но все же, насмешек про рыжую-бесстыжую и дедушку, убитого лопатой. Теперь же я согласна была укокошить хоть всех дедушек на планете и стать трижды бесстыжей, только бы мои огненные волосы оставили маленькую согревающую искорку в сердце Марка.

– Мы с тобой знаешь что? Мы им всем еще покажем! – я погрозила кулаком невидимым врагам, посмевшим обижать моего нового друга, и заливисто засмеялась. Не знаю, зачем я это делала, но лоб Марка постепенно разгладился, и спустя еще мгновение он улыбнулся. Не так, как раньше: осторожно и неумело, а искренне, широко, от души. Я так и застыла на месте, пораженная этой красивой и немного беззащитной улыбкой.

– А вот мой автобус! – защебетала я с упоением, будто бы это космическая тарелка приземлилась из далекой галактики, специально, чтобы свозить нас в увлекательное космическое путешествие, – Поехали? Проведешь меня? Знаешь, ты теперь всегда должен меня провожать. Я вообще-то боюсь ездить одна! – с детства не знавшая ни одного страха, я внезапно захотела научиться бояться как можно правдивее.

Он продолжал смотреть на меня со смесью радости недоверия:

– Ты… Ты точно не шутишь?

– Конечно! – заверила я, протаскивая его вместе с нашими портфелями в глубину переполненного салона, в укромное местечко у окна. – Какие еще могут быть шуточки! Ты же теперь мой друг!

Глаза Марка расширились. Видимо, эти слова он слышал первый раз в жизни.

– Правда? – он растерянно захлопал ресницами.

– Правда! Друг! И защитник! Сам подумай, что бы со мной случилось сегодня, если бы не ты!

Он все еще напряженно смотрел на меня, пытаясь привыкнуть к новому положению дел.

– И ты никуда не… денешься?

Я продолжала хохотать:

– Вот дурачок! Ну, куда я могу от тебя деться?!

Это была чистая правда. Разговор с Петром Степановичем о переводе в другую школу так и не состоялся. Я отменила его в ту самую секунду, когда увидела полные боли и жуткого одиночества глаза Марка. Я не могла бросить его, осознав, как сильно он несчастлив, несмотря на то, что в жизни его было все то, чего я была лишена с рождения – благополучие, семейный очаг и, конечно же, родители.