Текст книги "Хождение Восвояси (СИ)"

Автор книги: Светлана Багдерина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 56 страниц)

– А вы хорошо ли почивали в эту ночь, Ори-тян? – придя в себя, спросила она, и интонации ее для тренированного Лёкиного уха не говорили – кричали о том, что ей было невдомёк, как человек вообще может спать на такой горе мягкого.

– Под нижний тюфяк, кажется, крошка попала – я всю ночь проворочалась, все бока в синяках, наверное, – не удержалась Лёлька и была вознаграждена ошарашенным взором Чаёку.

– Я извиняюсь… сожалею…

– Ничего страшного, – с видом мученика, восходящего на костер из недостаточно просушенных дров, проговорила княжна. – В Лукоморье так и определяется настоящая царская кровь. Сможешь почувствовать через кучу матрасов крошку – значит, настоящая царевна. Если только горошину – боярышня. Лесной орех – графиня.

Всем своим видом княжна показала, что графиня – это нечто чуть повыше мокрицы, но однозначно ниже мыши. Лукавые огоньки плясали у ней в глазах, бросая вызов служанке. Примешь – будем друзьями. Прохлопаешь… Ну… Я честно пыталась.

– А если даже… косточку… от персика… не почувствовала? – старшая служанка медленно округлила очи и всплеснула руками, не зная, получит в ответ сцену или улыбку.

– Значит, дома не ночевала, – шкодно ухмыльнулась княжна – и лицо Чаёку осветилось лукавством.

– Ай-ай! – приложила ладони она к щекам и закачала головой в притворном ужасе.

– Кель кошмар! – в тон ей подтвердила Лёлька и с тайным облегчением выдохнула. Если совсем честно, то вредничать перед скромной заботливой Чаёку ей не хотелось, и не только потому, что здравый смысл подсказывал, что среди аборигенов должен быть хоть один если не союзник, то не враг.

– Это всё нам? – не в силах больше терпеть, Ярик указал на кучи разноцветного шелка в руках служанок.

– Конечно!

Чаёку, не оглядываясь, пошевелила рукой. Девушки старательно разложили свою ношу на циновках и с поклонами удалились. Лёка, дуайен лукоморской диаспоры в Вамаяси, степенно встала с постели и неспешно направилась к выставке-ярмарке у дальней стены. И конечно пришла к финишу безнадежно второй – обогнать брата, не обремененного кодексами поведения несмотря на все ее старания, у нее не было ни малейшего шанса.

– Справа одежда для Яри-сан, слева – для Ори-сан, – с полупоклоном сообщила Чаёку.

Не смея прикоснуться к матово переливавшемуся шелку, мальчик сжал кулаки.

– Ух ты! – только и сумел выговорить он, разглядывая свою первую коллекцию моделей. – Это вправду я такое придумал?

– Нет, это придумал лукоморский народ, – чуть брюзгливее, чем собиралась, ответила Лёка. – А ты только перепутал всё, что мог.

– А по-моему, всё равно здорово получилось, – насупился мальчик.

Княжна прикинула затраты, человеко-часы и нерво-километры, потраченные на создание этого шелкового чуда, и снисходительно кивнула:

– Пожалуй, ты прав. Давай мерять?

Разглядывать наряды друг на друге и впрямь было гораздо интереснее. То ли художественные способности брата были далеки от средних[61]61
  Сверху или снизу – девочка так и не решила.


[Закрыть], то ли вамаясьские портные не сдавались под натиском лукоморского дизайна, то ли просто не разглядели эскизы, но зрелище предстало незабываемое. Лучше всей коллекции на Лёльке смотрелся алый сарафан с квадратными рукавами до коленок, перехваченный под грудью широченным поясом, и шитый жемчугом кокошник, формой и размерами напоминающий штыковую лопату великана. Ярику же приглянулась для первого выхода в свет пара синих одежек, все без застежек и поверх друг друга надеваемые, как объяснила Чаёку, но зато в лукоморских петухах под восходящим вамаясьским солнцем. Но радость дизайнера была недолгой. Лёлька поглядела на штаны «маде ин Вамаяси» и собственноручно выбрала из кучи его одеяний нечто диковатого оранжевого цвета, но до пят.

– Я же в этом на тебя буду похож! – недовольно закрутился княжич, оглядывая себя по мере сил.

– Лучше на меня, чем… – она снова порылась в запасе слов, подсмотренных в романах тети Лены, – чем на гея![62]62
  Она не знала, кто такой гей, но была почти уверена, что это муж героини книжки Кикимору Писаки – «Пятьсот самураев до любимого, или дневники гейши». А еще она была убеждена, что расстояние в Вамаяси измеряется в самураях.


[Закрыть]

Ярик прикусил язык и согласился – с прикушенным языком много не поспоришь, особенно с его сестрой, переспорить которую удавалось пока только маме.

И всё было в примерочной хорошо, чтобы не сказать, замечательно, пока Чаёку не провела рукой по стене, и шершавая серая поверхность не превратилась в зеркало от пола до потолка.

Ивановичи уставились на свои отражения с непередаваемой смесью эмоций. Ярка со скоростью перебегания взгляда от шеи до пяток утверждался в мысли, что для того, чтобы хорошо одеваться, одного умения рисовать одежду мало, и что провалиться ему сквозь землю, если он еще раз закажет хоть носовой платок у местных портняжек. Лёлька же не знала, рвать ей, метать, или хохотать. Если бы она встретила на улице девочку в таком наряде, то смеялась бы неделю. Но поскольку встреченная девочка находилась в зеркале… Но так или иначе, в местных халатах после устроенного ей вчера спектакля они ходить не могли, а лукоморских одеяний, кроме того, что им принесли, не было в радиусе многих тысяч самураев.

И только когда все возможные варианты и их недостатки были обдуманы, до княжны дошло, что перед ней только что случилось.

Чаёку.

Сделала.

Зеркало.

– Вы не служанка, Чаёку-сан, – Лёлька обвиняюще воззрилась на девушку, скромно стоявшую у окна со сложенными на животе руками.

– Ори-сан очень проницательна, – девушка склонила голову. – Я дайёнкю, четвертая ученица Вечного.

– Которого? – живо заинтересовался Ярослав.

– Воспитанные вамаясьские дети личных вопросов взрослым не задают.

– А мы не воспит… то есть не вамаясьские, – возразила девочка.

– Я это вижу, – Чаёку еле заметно улыбнулась.

– А почему не задают? – не унималась Лёлька. – Разве это какая-то тайна?

– Нет, не тайна. Но взрослый… или вообще любой вамаясец любому вамаясьцу может не захотеть ответить на вопрос, и окажется тогда в неловком положении.

– Вы не хотите ответить на наш вопрос? И почему в неловком? Разве он неприличный? – Ярка озадаченно заморгал.

– В неловком положении – потому что ему придется вам отказать, а отказывать… вернее, говорить "нет" – не в наших традициях. То есть если вам ответили, что должны посоветоваться с кем-нибудь, или что срочные обстоятельства мешают ответить сразу же, или что-то вроде этого…

– Это на вамаясьском значит "нет"?

– Да, – словно извиняясь, девушка развела руками. – Собеседник понимает, что ему отказали, и оба человека сохраняют лицо. Если вы понимаете, что я имею в виду.

Ивановичи переглянулись и медленно кивнули. Физиономия мальчика, вспомнившего ответ старого мага на его пожелание отправиться домой и свою надежду, вытянулась, и слезы навернулись на глаза.

– Значит… Кошмару-сан не собирался отсылать нас в Лукоморье… а только…

Чаёку виновато потупилась.

– Таков обычай, Яри-сан. Вамаясьцы так воспитаны с младенчества, что сказать "нет" могут не больше, чем лукоморцы, предположим, спать на столе.

Княжичи прыснули. Секунду спустя, осознав причину, к их смеху присоединилась и девушка.

– Ну тогда если вы не можете сейчас отвечать, – отсмеявшись, Ярик осторожно проговорил, словно трогая пальцем лезвие ножа, – то… посоветуйтесь с кем-нибудь.

Чаёку улыбнулась.

– Я отвечу, Яри-сан. Просто хотелось рассказать вам о моей стране, ее людях, обычаях и традициях. У нас самая лучшая империя на Белом Свете! Ведь если вас не обменяют на амулет… – ученица прикусила язык и быстро сменила тему: – Мой учитель – отец. Вы с ним встречались. Нерояма Кошамару-сан. Один из девяти Вечных. И может, его скоро выберут Извечным.

– Было бы здорово! – просветлело лицо княжича. – Он мне понравился! Он добрый и улыбается, не как его бр… кхм. Не как некоторые остальные, – быстро поправился Ярик.

– Благодарю вас, вы очень добры, Я передам моему учителю и отцу ваши пожелания успеха и выражения симпатии, – Чаёку поклонилась, но по лицу ее пробежела тревога.

– Его могут не выбрать? – сочувственно предположила Лёлька.

– Его старший брат Невидзима-сан тоже желает занять эту должность, – опустила глаза девушка.

– Ну… он, может, тоже ничего? Хоть и поругаться – хлебом не корми? – Лёлька пожала плечами. – И он же вам дядя, а вашему отцу – брат. Так что и так, и так хорошо выходит.

– Не для всех, Ори-сан, – тихо проговорила дайёнкю, отводя глаза.

Но не успела Лёлька задуматься, что бы это могло означать, как Ярик в последний раз одернул зеленую одежину, пригладил пятерней вихры, посмотрел зеркало, вздохнул и глянул на Чаёку:

– Ну, мы готовы.

– За себя говори, – машинально буркнула сестра.

– К чему готовы, Яри-сан?

– К завтраку и прогулке, конечно! – улыбнулся мальчик.

– Тунца, креветок, кальмаров и мидии сейчас подадут, – кивнула Чаёку и кривовато улыбнулась: – Только боюсь, они будут пересолены: повар рыдал в три ручья, когда их жарил. А после того, как мелко порезал и свалил в одну чашу овощи, да еще и залил сметаной, его пришлось увести под руки в постель.

– Отчего? – в искреннем недоумении Лёка захлопала глазами. – Ведь салат проще есть из чашки, а не выковыривать из риса! А жареная рыба вкуснее, чем сырая!

– Чем вкуснее, Ори-сан?

– Чем сырая, – терпеливо объяснила княжна.

– Но рыба, когда ее пожаришь, не подчеркивает суть продукта, его фактуру и красоту.

– Нам не любоваться. Нам поесть, – упрямо буркнула Лёка. – Любоваться мы в саду на яблони будем.

Чаёку выглянула в коридор, сказала кому-то несколько слов, и вернулась.

– Откушать сейчас принесут. Вместе с мель…бель…ю. Так вы это, кажется, назвали?

Ивановичи насторожились. Если столяры в Вамаяси были хоть вполовину похожи на портных, то спать на полу и есть с коленок, пожалуй, будет спокойнее – и удобнее.

– Ну зато после завтрака мы наконец-то идем гулять, – чуя подвох всеми фибрами души, невинно провозгласила княжна. Дайёнкю потупилась.

– Чтобы дать вам полный и обстоятельный ответ, я должна сперва посоветоваться.

– А чего тут… – начала было девочка – и вспомнила свежий урок страноведения.

– Но почему нам нельзя выйти хотя бы в сад?! – всё сразу понял и возопил Ярослав.

– Это решение совета Вечных, – вздохнула Чаёку.

Надо ли говорить, что через два дня поутру совету Вечных пришлось впервые собраться не по причине выборов Извечного.

В комнате с массивными закопченными стропилами и стенами, увешанными свитками с иероглифами, картинами и трофеями магических битв, за столиком на татами воссели девять самых могущественных[63]63
  Или самых предприимчивых в нужный момент, что иногда бывает еще опаснее.


[Закрыть] магов Восвояси. Невидимые слои магической защиты окружали комнату совета и все к ней прилегающие, как и сады, каналы, гору и весь дворец. Не то, чтобы Вечные думали, будто кто-то в Вамаяси осмелится покуситься на запретное для простого вамаясьца место, но будь они знакомы с покойным царем Костеем, повторили бы за ним «ноблесс оближ» с большим пониманием.

Дайитикю – их первые ученики – с чашками, чайниками, веерами и заискивающими улыбками суетились вокруг, устраивая учителей поудобнее. Четверо из них всего пару дней назад были учениками вторыми, один – пятым[64]64
  К вопросу о предприимчивости в системе, которая продвигала пятого ученика на место четвертого, четвертого – на место третьего и так далее в порядке живой очереди по мере освобождения вакансии наверху.


[Закрыть]. Приблизительно такой же расклад царил за ореховым столиком, отшлифованным так, что в свете ароматных фонарей изгибы годовых колец его спила извивались как живые[65]65
  Хотя когда речь идет о предмете, пробывшем в комнате совета в течение нескольких веков, ни в чем нельзя быть уверенным.


[Закрыть]. Место у токономы – ниши с самой красивой картиной, почетнейшее в любом доме, пустовало. Но не это его состояние беспокоило сегодня магов.

– Пока Извечный не выбран, мои братья, я, как старейшина совета, возьму на себя почетную ответственность начать эту встречу, – проговорил Нивидзима Кошамару. Коллеги его склонили головы, соглашаясь. Календарь – это единственное, о чем в этой комнате еще не спорили за последние три дня.

Прихлебнув из грубой фарфоровой чашки жасминовый чай и одарив своего первого ученика испепеляющим взором[66]66
  «Опять на полтора лепестка больше, чем я люблю!»


[Закрыть], старик продолжил:

– Все мы знаем, из-за чего нас созвал Нерояма-сан, хотя не все понимают, с какой целью. С тех пор, как эти маленькие паршивцы появились здесь, они перевернули вверх дном привычную жизнь наших слуг и ремесленников не выходя за порог своей комнаты, что не может не отражаться на жизни их господ, то есть нас. Столяр попытался меня убедить, что для полной гармонии в душе мне не хватает лукоморской кровати, и он готов ее сделать за десять золотых, лучше чем у юных северных даймё. Да за эти деньги я могу купить три воза татами и спать на них десять лет! Каков болван! Как я буду убирать это деревянное страшилище на день в стенной шкаф, он подумал?! А наш первый повар?! Бедный Токусака пожарил мне сегодня красную икру с огурцами и налил сметану в сакэ! Не знаю, что теперь бедняге лучше поможет от расшатанных нервов – успокоительные чаи, вразумляющее заклятье или обезглавливание. А представьте себе, что здесь начнется среди мелкого люда, если этим паразитам дозволят ходить, куда они вздумают! Пусть отказываются от еды, сколько им влезет – хоть останется надежда на возвращение рассудка несчастному Токусаке, принявшему первый удар!

– Брат мой, – Нерояма поставил на стол свою чашку и сложил руки перед грудью. – Мы говорим о детях. Маленьких детях, в один миг очутившихся за тысячи самураев от дома[67]67
  Хоть в чем-то Лёлька была права.


[Закрыть]. По нашей вине, позволю себе напомнить.

– О маленьких чудовищах, ты хотел сказать, брат! Это ведь не тебе они под ноги подсунули подушки! И амато тоже не на тебя уронили! И выбросили из окна на голову пять тарелок с едой – не тебе!

– Я уверен, что они не нарочно, брат мой.

– А я бы на твоем месте, брат мой, не спешил с такими утверждениями! Вспомни, что они невзлюбили меня с первого взгляда!

– Ты преувеличиваешь, брат мой. Поначалу они даже думали, что ты и я – один человек.

– Вот-вот! Им претит даже моё существование!

– Если бы восвоясьские дети в их возрасте так себя вели, они бы не заслужили даже упрека. Тем более что мальчик – старший сын брата царя.

– Но они – не восвоясьские дети, – поддержал Нивидзиму тощий безволосый старичок в новом черном кимоно[68]68
  Старое пришлось выбросить – от сливок, сметаны и повидла, падающих с пятого этажа хоть и не на него, но совсем рядом, дымчатый шелк так и не отстирался.


[Закрыть]. На Белом Свете встречались мумии более упитанные, чем Ногунада Обути. – А что дозволено императору…

– Братья мои не могут быть такими черствыми! Мне кажется, я ошибаюсь! Какая скорбь! – сокрушенно закачал головой Нерояма.

– Мы не черствые, о отзывчивый брат наш, – мумия приложила ручки-веточки к груди. – Мы всего лишь практичные, как последние торговцы, о позор нам, позор!

– Но разве практично дать заложникам зачахнуть до того, как мы даже свяжемся с другом их семьи? – одноглазый маг возраста неопределенного, как цвет его потертой катагину, встал на сторону Нероямы. Казалось, Тонитама Тонитута потерял способность стареть лет полсотни назад вместе с глазом и эмоциями. – Конечно, когда Адарету попросит показать детей, мы можем заставить двигаться их тела или оживить иллюзию, но старый ёкай распознает обман, и мы потеряем лицо.

– Обманывая врага, лицо еще никто не терял, Тонитама-сан, – почтительно возразил Наоко Ивухо, новый Вечный, невысокий и узколицый, с украшенным золотыми палочками пучком волос на макушке – единственной растительностью на лысой, как картошка, голове.

– Мы потеряем лицо, когда враг разоблачит наш обман, – глядя мимо собеседника, изрек одноглазый маг. – А он разоблачит. Я достаточно слышал про него, чтобы это знать. А еще мы потеряем амулет Тишины, который он не станет обменивать на два мёртвых тела.

– Погодите, мы сейчас вообще о чем говорим? Вы когда-нибудь слыхали про ребенка, заморившего себя голодом? – презрительно воскликнул толстяк в зеленом кимоно, искусно вышитом цветами сакуры и бабочками – еще один новый Вечный, проходивший в первых учениках у Неугроби Шизуки, полностью соответствовавшему своему имени, дольше, чем некоторые ветераны пробыли Вечными. Говорили, что Ода Таракану менял наряды чаще всех императриц и императорских наложниц вместе взятых, но горе было тому, кто обманется фатоватой внешностью и манерами, больше присущими ронину, чем дайитикю.

– Проголодаются по-настоящему – начнут есть! – сердито выпячивал он толстые слюнявые губы. – Небольшое воздержание пойдет им на пользу! Особенно мальчику! Он – будущий даймё, а не муж гейши!

Нивидзима отхлебнул из чай и прикрыл глаза, наслаждаясь тонким вкусом южных хризантем и ранней земляники. Аромат, достойный вечности… и Вечных, как не преминул бы добавить громогласный гурман Таракану-сан.

Как и ожидалось, голоса делились. Когда выскажутся остальные члены совета, неизвестно, в чью сторону богиня удачи покатит свое колесо. Мало среди них найдется любителей жареных огурцов и нахальных ремесленников. Жаль детишек…

– Если уважаемые старшие братья дозволят высказаться младшему брату, – голос Исами Сусами, самого молодого Вечного в истории совета, надевшего пояс своего учителя, звучал почтительно, но без традиционного подхалимства молодого члена совета перед стариками. Нерояма отметил сей факт и благодушно кивнул:

– Конечно, говори, Сусами-сан. Свежие мысли радуют разум, как свежий ветер – лицо в полуденный зной.

Ветераны, сделав похожие наблюдения, тоже закивали.

– Мы все, тут собравшиеся, натуры чувствительные, отзывающиеся на трудности слабых и сирых желанием помочь. Давайте же принесем Око Луны и глянем на бедных детей. Так ли им плохо, как боится премудрый и еще более добрый Нерояма-сан, когда они думают, что никто их не видит?

А Ярке и Лёке было плохо. Очень плохо. Они лежали на постели Лёки, забравшись под старое одеяло, прихваченное ей из замка Адалета, и тихо стонали.

– Я же говорил тебе… – еле слышно шептал Ярка, – не надо было… столько… есть…

– Умник нашелся, ага, – страдальчески мычала Лёка. – А если бы пришел кто-нибудь и нашел всё это, тогда что? Мы же голодаем, разреши напомнить кое-кому с памятью дырявой, как старая кастрюля!

– Тогда хоть повидло со щеки сотри, – обиженный несправедливым намеком на его мнемонические способности, буркнул Ярка.

– С которой? – забеспокоилась девочка.

– С обеих. И с подбородка.

– Врешь ты всё, – насупилась она, но встала с кровати, на которой они с братом перед посетителями изображали умирающих лебедей, и двинулась к зеркалу.

– И всего-навсего два пятнышка небольших! И то на носу! Вруша-свистуша! – Лёлька показала язык Ярику, поплевала на рукав и принялась оттирать улики. Остальные свидетельства того, что их голодовка протекала не так, как запланировано, они почти полностью уничтожили десять минут назад.

Тихон сидел рядом с зеркалом и улыбался в соответствии со своим именем и природой: тихо и во весь рот. Как он ухитрялся пробираться незамеченным по стене от их окошка на пятом этаже до кухни на первом, как карабкался обратно, стискивая в зубах кучу еды, завязанной в салфетку, и как при этом продукты ни разу не вывалились на голову какому-нибудь мимопроходившему придворному или стражнику, пониманию детей было недоступно. Понимали они одно: без Тиши им пришлось бы туго.

Про голодовку Лёлька брякнула Чаёку сгоряча, не размыслив о последствиях: после обильного завтрака о перспективах воздержания от еды думается, скорее, с предвкушением. Но когда дайёнкю принялась уговаривать их передумать, а потом выскочила взволнованная в коридор и помчалась, расталкивая встречных, на доклад к отцу, задний ход давать стало поздно. Надо было сохранять лицо, как сказали бы вамаясьцы.

Обед им принесли по расписанию, и Ярик, увидев любимые рисовые пирожные со сливками и вишневым повидлом, хотел было акцию если не нарушить, то ввести в нее одно исключение – но был тут же был бит по рукам под суровое "Лопать вредно!" Отговорки, что он будет не лопать, а кушать, и что пирожные – это не еда, даже родители всегда так говорили, не помогли, и пришлось сделать кислую мину и стоически отвернуться к стене под шипение Лёльки и урчание пустого желудка. Потоптавшись, огорченная Чаёку отослала слуг прочь вместе с обедом и, бесплодно поуговаривав их изменить решение, ушла сама.

К ужину дайёнкю придумала новую тактику. Она распорядилась расставить на столе у окна все тарелки и чашки, поклонилась и вышла вон, уведя за собой прислугу. Еда же осталась стоять и распространять ароматы чего-то жареного, кисло-сладкого и фруктово-овощного со сметаной.

Дети держались, сколько могли. Потом Ярик вскочил и кинулся к столу – но Лёлька его опередила. Сграбастав бамбуковую салфетку, на которой красовалось угощение вечера, она отправила ее вместе с содержимым в раскрытое окно. Треск фарфора, разбивающегося о чьи-то головы, и крики подняли им боевое настроение – но ненадолго.

– Если ты всё равно его выбросила, мы могли бы хоть что-то съесть! Думаешь, они там будут пересчитывать колобки и креветок? – возмущенный, выпалил Ярка, и получил в ответ пристыженный взгляд сестры.

– Мог бы раньше сказать, – пробормотала она.

– Могла бы помедленнее бегать, когда не надо, – насупился он. – И если ты сама не ешь и мне не даешь, то хотя бы Тишке, вон, что-нибудь оставила.

Эта мысль загнала княжну в тупик.

– А что он ест?

Дети переглянулись. Если припомнить, они никогда не видели, чтобы лягух что-то ел. Они предлагали ему кусочки самых различных блюд, но он всегда отказывался, вежливо понюхав и покивав. Может, как некоторые виды земноводных, он ночью ловил насекомых, а днем их переваривал? Но ругательства, охи и треск раздавливаемых черепков, доносившиеся снизу, не давал сосредоточиться на строках из детских энциклопедий – любимого чтива юного княжича, и Ивановичи ушли на покой, имея в пассиве две трапезы и загадку Тихонова меню.

После этого завтраки-обеды-ужины приносились им всё так же регулярно, но на столе не оставлялись. В руки же их брать княжичи отказывались сами, а при появлении прислуги демонстративно забирались на кровать Лёльки, прятались под одеяло, обнимались и молчали. Чаёку казалось, что обессиленно. Им – что просто обиженно. И посмотрим, кто кого переупрямит. Гулять – так гулять.

– Тиш, а Тиш. А у меня колобок рисовый есть. Дать? – Ярик приподнялся на локте.

Лягух покачал головой и заулыбался шире прежнего. Исключительно из опасения, как бы уголки рта не встретились у него на затылке и макушка не отвалилась[69]69
  А совсем не потому, что приревновала.


[Закрыть], Лёлька спрыгнула с кровати, подхватила его на руки и прижала к себе как игрушку, обхватив подмышками. Задние лапы Тихона болтались в районе ее коленок, но он не возражал.

– Тиша хороший, – шептала она ласково, почесывая Тихона между глазами и вдоль спины. – Тиша умница. Тиша кормилец наш.

– Кстати о кормильце… – смущенно пробормотал Ярик и полез под свою подушку, где у него были заначены колобки с фруктовой начинкой – остатки ночной добычи лягуха. – Всё равно они раздавятс…

Лёлька не дала ему договорить. Как вихрь налетела она на брата, свалила на пол, зачерпнула обеими руками золы из очага и принялась возить одной по его лицу. Второй энергично, хоть и бессистемно, она водила по своим щекам и глазам.

– Ты чего?! Ополоумела?! – Ярка еле вырвался из ее хватки.

– Садись на пол! Обними меня! Одеяло сюда! Хотя нет, не надо! Выбрось! Реви!

– Зачем?!

– Реви, кому говорят!

– Не хочу.

– Реви! – сквозь стиснутыз зубы еле слышно прошипеа девочка. – Тиша сказал, что за нами подглядывать начинают!

– Кто?! Как?!..

– Да блин компот деревня в баню, будешь ты реветь или нет!.. – прорычала княжна и ущипнула его за руку что было сил. Мальчик, не ожидавший такого вероломства, взвизгнул, и слезы навернулись на его глаза.

– Дура ты, Лёлечная! – надул он губы. Нижняя предательски дрожала. Нос начинал прихлюпывать.

– Не плачь, братец мой маленький! Не плачь, братец мой хорошенький! Видно, судьбинушка наша такая – помереть голодной смертушкой на чужбинушке, солнышка боле не видючи, по земелюшке не ступаючи, на зелену травушку не глядючи! Без вины виноватые погибаем мы, от матушки, от батюшки отнятые, сиротинушки горькие при живых родителях, аки листы по осени оторванные, за тридевять земель унесенные! – Лёлька обхватила его за плечи, запричитала плаксиво, и от неожиданного приступа жалости к себе и испуга от такой перемены сестриного характера Ярик, наконец, заревел.

Через час снаружи скрежетнул засов в скобах и дверь отворилась. На пороге, торжественная и официальная, предстала Чаёку. Но не успели дети удивиться, не обнаружив у нее в руках очередного подноса с едой, как девушка шагнула в сторону, переломилась в поклоне, и из коридора в комнату княжичей, ставшую им тюрьмой, вошла небольшая делегация. Возглавлял ее Кошамару-младший, невозмутимый, как айсберг. За ним следовал одноглазый вамаясец непонятного возраста в заношенной полотняной безрукавке до пола, накинутой поверх шёлковых одеяний. Последним, подзадержавшись взглядом голодного тигра на самой выдающейся точке кланяющейся девушки, вошел толстяк с чахлой бородкой и висячими усами-ниточками, одетый – а точнее, разряженный – в кимоно цвета зари, вышитое облаками и журавлями.

Ярик, встать с пола которому последний час Лёлька не давала[70]70
  Хорошо хоть перестала требовать плакать – после получасового слезопроливательного марафона княжич почувствовал к этому занятию стойкое отвращение.


[Закрыть], настороженно прищурился на незнакомцев. Сестра обняла его покрепче, шепнув: «Втяни щеки, закрой рот и скорбно молчи», и устремила на вошедших взор, полный вселенской тоски. Глубокие тени, залегшие у нее под глазами и на щеках, заставили бы ёкнуть самое черствое сердце. Под ее ногами в растрепанный неряшливый клубок сжался Тихон.

– Здравствовать вам, бояре, – голосом умирающего котенка приветствовала их княжна.

– Приветствуем вас, юные даймё, – без тени улыбки проговорил одноглазый. Он и толстяк двинулись к ним, оставив отца и дочь позади. Одноглазый щелкнул пальцами, и над его ладонью завис золотистый светошар, заливая теплым сиянием комнату и фигуры детей, съежившиеся под подоконником.

– Отчего вы не идете на… кровать…ти? Или на… стул…лы? – спросил одноглазый, не сразу, но припоминая незнакомые слова.

– Сил… нет… – серые очи Лёльки воззрились на вамаясьца беззащитно и искренне, пронзая до глубины души и вылетая с обратной стороны с изрядным ее куском.

– Кушать хочется, дяденька, – несмотря на предупреждение сестры, решил сымпровизировать Ярик.

– Я один из девяти Вечных. Моё имя Тонитама Тонитута, – бесстрастно проговорил посетитель.

– То не тута, то… где? – не поняла Лёка.

– Где тонуть? – недоумённо уточнил Яр.

– Тама, – не дрогнув ни единым мускулом лица, подсказал одноглазый.

– Кушать хочется, Тони…тама… сан, – скорректировал жалобы княжич, вспомнил инструкцию сестры, и торопливо втянул щеки и закрыл рот.

– Какая у вас неряшливая уродливая игрушка, – вмешался в беседу толстяк, брезгливо отодвигая ногой лягуха к стене. Тот, несмотря на предчувствия мысленно охнувших Ивановичей, даже не шевельнулся. Толстяк подошел поближе и наклонился.

– Отчего вы перестали есть, детишки? Может, вам не по вкусу наша еда?

– Ну как вам сказать… – промямлил Ярослав под сладким, как цианистый калий в сгущенке, взглядом Вечного.

– …чтобы не обидеть, – не удержалась Лёка. – Но мы ведь не жаловались, дяденька. В чужой монастырь со своим самоваром не ходят.

– Если вы еще не догадались, я тоже Вечный. Запомните. Меня звать Ода Таракану, – сообщил как о величайшей новости года толстяк и самодовольно умолк, ожидая то ли бурю восторгов, то ли ураган славословий. К чему он не был готов, так это к ливню слез. Брат судорожно икнул, сестра притиснула его лицо к своей груди, обняла за трясущиеся плечи и обратила к визитеру исказившееся лицо. Губы ее странно дёргались.

– Ну что вы, что вы, малыши, – в неожиданном смущении забормотал Вечный. – Конечно, я знал, что слава обо мне бежит по Белому Свету впереди меня… но не предполагал, что мною в Лукоморье пугают детей. Другим покажется, что мелочь, но как приятно на душе стало.

– Ваше самомнение, Ода-сан, скоро вырастет выше горы Мицубиси, – неприязненно пробормотал одноглазый.

– Завидуйте молча, Тонитута-сан, – отмахнулся толстяк.

– Да я скорее откажусь от последнего глаза, чем стану вам завидовать.

– На вашем месте я бы не зарекался.

– Я на своем месте уже сто семьдесят лет. И далеко не убежден, на своем ли месте оказались вы.

– Под камнем, лежащим на одном месте слишком долго, находят не клады, а мокриц.

– Одна из них сейчас со мной разгова…

– Так отчего вы перестали есть, ребятки, я не расслышал? – нарочито громко спросил Нерояма, первым вспомнивший, за чем они собственно пожаловали. Вечные обменялись испепеляющими взглядами и ссору прервали, или отложили до более удобного времени, что вероятнее.

– Мы всего лишь хотели, чтобы нам разрешили гулять в саду, а нас не пустили, – печально проговорила княжна.

Гости переглянулись.

– И когда нам отказали, мы потеряли лицо, – по наитию добавила Лёлька и скроила постную мину. Ярик хотел было что-то вставить, но княжной завладело вдохновение. Как бы невзначай она прихлопнула рот брата ладошкой и торопливо заговорила:

– Мы всё понимаем! Вы можете не пускать нас в сад гулять! Мы не возражаем!

Из ее подмышки донесся негодующий сип, который был проигнорирован.

– Но вы можете дозволять нам выходить для того, чтобы осматривать, как он спланирован, какие деревья там растут, какие травы, цветы, из чего сделаны дорожки…

– Какие птицы в него прилетают, – вывернулся воодушевленный Ярик, едва не пошедший если не на сестроубийство, то на сестрообзывание с отягчающими обстоятельствами. – И если ли там ручьи. Или пруды. И рыба в них. И ракушки. И водоросли. И гидротехнические сооружения. И водяные.

– А гулять мы там нисколечко не будем! – убежденно заверила их Лёка.

Посетители переглянулись, и она хитрым глазом увидела, что лёд тронулся.

– Хорошо сказано! – толстяк одобрительно закивал, колышась всеми подбородками и животом. – Никаких прогулок, как совет и постановил! Исключительно познавательные обходы близлежащей территории!

– Ваши родители были благословлены отпрысками, имеющими понятие о надлежащих правилах поведения, – церемонно проговорил Тонитута и вышел в коридор. Таракану последовал за ним, не забыв подмигнуть Чаёку, истуканом застывшей у входа. Та ответила ему ледяным презрением, но Вечного это не смутило. Потирая руки и улыбаясь, он последовал за коллегой. Нерояма же, кольнув взглядом удалявшуюся жирную спину, задержался.

– Я поручился перед советом, дети, что если будет принято решение дозволить вам выходить, я гарантирую ваши образцовые манеры, – проговорил он.

– Мы вас не подведем, Нерояма-сан! – пылко воскликнула девочка. – Мы будем тише воды, ниже травы!

– Никто даже не заметит, что мы там появились! – поддержал ее Ярослав.

– Я рад, что не обманулся в вас, – степенно кивнул старик и направился к выходу.

Проходя мимо полураспахнутого шкафа, больше похожего на гроб-переросток, Нивидзима заглянул внутрь, и глаза его расширились.

– Воистину диковинные одежды носят на вашей родине. Слышать о них от Чаёку-тян одно, а видеть своими глазами… – одарил он Ивановичей потрясенным взором. Те переглянулись и вздохнули.

– И вовсе я не такое рисовал, чего они понашили, – безнадежно промямлил Ярка.

– А какое?

– Вот! – мальчик выловил из недр шкафа замусоленный обрывок амато со своими набросками, почти стершимися после пребывания в руках множества портных и их помощников. – И совсем ведь не похоже, поглядите сами, Кошмару-сан! Совсем! Почти…