Текст книги "Хождение Восвояси (СИ)"

Автор книги: Светлана Багдерина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 56 страниц)

Но Мимасита, да не закроется ее лик тучами, придерживалась другого мнения. Сыпля искрами от негодования, она предстала пред потомком, заявила, что ведет он неправильный образ жизни, потому что правильной забыл настоящий вкус, и поэтому неправ, и вдвойне неправ, что разрешает помыкать своей родней не пойми кому, и что его отец и дед ничем не лучше были, но сколько можно терпеть, что если они так, то с этих пор постоянная власть над котэнгу, равно как и над свежезавоеванной державой переходит к роду Шино, подожгла под ошалевшим тэнно циновку и пропала в радужном облаке. Но лучше бы пропала насовсем, наверное, хоть про родню так грех говорить, потому что сразу после этого полетелаявилась она Шино и сообщила ему приятные новости. В ответ на радостях он бросил к ее ногам свежевзятую Маяхату. Отряхнув ноги, богиня с кислой миной посоветовала ему не обольщаться, ибо когда молчание встретится с грохотом на крыльях ветра, всё вернется на круги своя, а если кто подумал, что императоры теперь будут носить фамилию Шино, то пусть подумает еще раз, а она за этим проследит.

По степени сладости мина Шино могла посоперничать с Мимаситовой, но с богиней не поспоришь. Решив, что живой тайсёгун у руля Восвояси лучше мёртвого императора под его кормой, военачальник приступил к исполнению новых обязанностей – а точнее, продолжил заниматься старыми. Маяхаты, как гневно подметила богиня, еще три поколения назад взвалили всё на плечи сёгунов, предпочтя безделье и негу государственным делам. Так императоры и тайсёгуны поделились: первым досталась народное благоговение и обожание, вторым – все их антонимы плюс власть.

Конечно, ничего не делать в лучах всеобщего восхищения, купаться в роскоши, быть законодателем мод и самым утонченным ценителем прекрасного Негасиме тоже казалось занятием неплохим – но не всегда и не в последнее время. Что означает прорицание богини и каким макаром оно должно исполниться, никто за прошедшие века так и не уразумел. Но чтобы понять, что страну вторая гражданская война если не добьет, то разорит, пророческим даром можно было и не обладать. К тому же, с бессмертной глиняной армией или без нее, тэнно на считал, что заново покорять соседей – удачная мысль, но кто его слушал… кроме юных даймё из Рукомото.

На привале их ждал небольшой – часа на два – пикник и большой сюрприз, чтобы не сказать, два.

Первый они приметили сразу, как только вошли под навес, устроенный для монаршего прохлажденья расторопными слугами в чистом поле. На мягких расписанных батальными сценами циновках в ожидании трапезы расположились Маяхата, пара его приближенных с лёлькиными амулетами на кимоно, и Шино со своими воеводами. Бросив случайный взгляд на соседний навес, Ивановичи к своему удивлению увидели две маленькие фигурки, степенно восседавшие в уединении: незнакомого мальчика лет десяти… и Синиоку. Наряженная в аккуратненькое голубое с ласточками и облачками кимоно, девочка сидела напротив сотрапезника, скромно потупившись и положив руки на коленки. Но глаза ее, похоже, хоть и узкие и полуприкрытые, зрили не хуже широко раскрытых лукоморских, ибо с первым шагом Ярика под императорский тент голова чуть наклонилась, а губы дрогнули в робкой полуулыбке. Предмет обожания тут же расплылся в ответной улыбке, и не видел, как старшая мудрая сестра, не отводя от Маяхаты проникновенного взора, поклонилась со словами:

– Если ваше величество не возражает, мы сядем по лукоморскому обычаю – младшие с младшими.

Император глянул на пару мест, свободных слева от себя, и чуть уязвленно пожал плечами:

– Ну если вы будете себя чувствовать комфортнее таким образом…

– Спасибо за понимание, – улыбка Лёки была насколько кроткой, настолько короткой. Исполнив долг благодарности, она потянула брата за рукав: – Знай свое место, юный победитель обормотов. Пусть взрослые говорят про свои взрослые дела. Нам под тот навесик.

И, сделав вид, что ей абсолютно безразличен обожающий взор княжича, степенно прошествовала к соседней поляне, куда прислуга уже тащила отведенные им столы.

Мальчик в компании с Синиокой оказался новым наследником Шино – Мажору. Поджатые губы, оценивающий взгляд с прищуром, неподвижное лицо – всё говорило о том, что ни набиваться в друзья, ни изъявлять благодарность за неожиданное продвижение по иерархической лестнице он не собирался. Синиока тоже сидела как деревянная, хоть глаза ее и косили время от времени в сторону Яра. Тот от смущения вместо соевого соуса угодил куском рыбы в ненавистный васаби, и если бы не бдительность сестры – быть конфузу.

В отличие от брата, не обуреваемая никакими чувствами, кроме юмора, Лёлька под конец обеда предложила сделать новым знакомым амулет как придворным Негасимы. Мажору отказался, заявив, что его хранит негасимая Мимасита и котэнгу, а если понадобится, то и вся армия Вамаяси. Девочка, кольнув брата непередаваемым взглядом, согласилась. Пошарившись в карманах, Ивановичи нарыли клочок бумаги, зеленую пуговицу и черную нитку. После недолгих страданий княжна выложила рядом совершенно случайно завалявшийся со вчера императорский огненный опал в золотой оправе. Принесенной проворными слугами тушью Ярик, сняв амулет-переводчик, с совершенно серьезным видом вывел на листочке "Ты мне нравишься", перемотал всё ниткой, продетой через пуговицу, привязал опал, и под декламацию написанного приколол к ее кимоно Синиоки.

– Теперь мне будет всегда везти? – девочка робко дотронулась до новой брошки.

– Теперь ты будешь находиться под моим покровительством, – торжественно ответил Ярик и покраснел, давая себе обещание не сачковать больше ни на одной тренировке.

Второй сюрприз поджидал их, когда они забирались в свой паланкин[187]187
  После пылких заверений носильщиков, что им приходилось корзины с базара тяжелее таскать, чем двое легендарных даймё.


[Закрыть].

Мимо них, ведя в поводу пару коней, прошел Обормоту. Голые чумазые ноги были исцарапаны, соломенные сандалии стоптаны, а одежда простотой могла посоперничать с нарядом слуги. Если кто не стал скрывать своих эмоций по отношению к лукоморцам, так это он, и не надо было лишний раз говорить, какого рода они были и из каких разделов уголовного кодекса.

– Его сделали конюхом?! – с ужасом спросила Лёлька Чаёку, поджидавшую их у носилок.

– Нет, Ори-сан. Но близко к тому. Как сын наложницы, да к тому же в немилости у отца, он теперь на положении чуть лучшем, чем сын простого самурая домашней свиты.

– Он нас ненавидит… – не сомневаясь ни минуты, проговорил Ярик.

Девушка замялась, но не видя смысла отрицать очевидное, кивнула.

– Но вам его опасаться нечего, – тут же торопливо добавила она. – Он не может причинить вреда личным гостям императора.

– Да кто его опасается! – княжна пренебрежительно выпятила подбородок. Если бы в последний миг ноблесс ее не оближил, она бы сплюнула сквозь зубы.

Словно услышав ее слова, Обормоту обернулся. От его взгляда Ярик нервно поежился и мысленно ответил сестре: "Я".

Остаток пути до следующего привала княжичи проделали со скоростью неторопливого носильщика, что было выше скорости усталого пешехода, но определенно ниже лошадиной. Но кого им было жалко даже больше носильщиков – так это коней. Застоявшись во дворце, животные рассчитывали на скачку за городом, когда от топота копыт пыль по полю летит – ну или неуклюжие наездники, а вместо этого… Недовольные кони военных шли, прядая ушами, скаля зубы и кося. Но в армии не забалуешь, и несколько попыток пробежаться были пресечены поводьями в натяг и в бок кнутом, хотя по лицам седоков было видно, что они сами не прочь присоединиться к своим скакунам – или даже сбегать с ними наперегонки. Но кто сказал, что в императорской колонне главные люди – тэнно или тайсёгун? Главные там – носильщики.

Чаёку, Забияки и Отоваро, как свита важных иноземных гостей, шли рядом, и то болтали ни о чем с выданными лукоморцам опахальщиком и зонтодержателем, то многозначительно молчали между собой. Несколько раз княжичи хотели пригласить друзей присоединиться к ним в паланкине, но мысль о восьми несущих его людях отбивала всякую охоту.

Перекусывали Ивановичи снова с наследниками Шино, раскланявшись с императором по пути. Яр сидел рядом с Синиокой, хоть и под бдительным взором ее няньки, где-то потерявшейся в первый раз. Лёлька с Тихоном устроились рядом с ним. Мажору был всё так же сдержан и невыразителен и смотрел строго перед собой, точно от взгляда на Лёку он мог заболеть или подавиться своим рисом, завернутым в какие-то грязные тряпки[188]188
  В самом начале их пребывания в Вамаяси девочке пытались объяснить, что это не невкусные тряпки, а очень вкусные, в смысле полезные, водоросли, на что она ответила развертыванием поданных буро-белых рулетиков, выбрасыванием оболочки и просьбой добавить в рис морковку, лук, помидоры, приправы и жареную свинину. К неудовольствию Лёльки сошлись на рыбе. К неудовлетворению вамаясьцев – жареной. Конечно, плов с кусочками рыбы, только в последний момент спасенный от добавления дайкона и васаби, вкусовыми качествами исходного улюмского блюда не блистал, но консервативных вамаясьцев шокировал, а это в глазах княжны сходило если не за морковку, то за лук.


[Закрыть].

На десерт был подан чернослив – с миндалём вместо косточки, как девочка выяснила опытным путем, с подозрением выплюнув на ладонь нечто продолговатое, но податливое.

– Это миндаль. Такой орех, – снисходительно пояснила нянька. – Это чернослив с миндалём.

– Ну хоть не с минтаём, как всё остальное тут у вас, – с интонацией, лишний раз доказывающей, что действие равно противодействию, проговорила княжна, и поняла, что после этих слов просто не может сунуть его обратно в рот.

Оглядев тесное пространство навеса, она приметила пустой котелок из-под риса шагах в пяти от нее на траве и с выражением крайней легкости бытия запустила орехом туда. Он глухо стукнул о дно, девочка хмыкнула, победно огляделась… и встретилась взглядами с Мажору. Не опуская глаз, он склонил голову, сунул в рот черносливину, выплюнул орех, прицелился… и второй миндаль присоединился к первому. Лёлька зыркнула на него, на котелок – и закусила губу. Шино кидал с расстояния почти вдвое большего, чем она! От выражения непередаваемого самодовольства на его физиономии княжну могло спасти только одно.

Чувствуя на себе заинтересованные взгляды брата и его пассии, она медленно сжевала черносливину, выдавила губами орех в ладонь, с видом снайпера на городской стене прищурилась – и забросила его мальчику в чайную чашку, уже опустевшую. В ответ на нянькин ах и мажорин ох она с приподнятыми бровями и видом полной отрешенности чуть повела плечом и воззрилась на небо.

Удар возмездия не заставил себя ждать. Не прошло и полминуты, как в недопитую чашку Лёльки навесом хлопнулся миндаль, разбрызгивая светло-желтую водичку, по какому-то недоразумению именуемую в Вамаяси чаем. Яр захихикал, Синиока зааплодировала, а нянька крайне вежливо сообщила, что таким высокорожденным особам не пристало заниматься ерундой.

Чувствуя, что краснеет – главным образом от несправедливости замечания – княжна обзавелась еще одним орехом. Быстрый взгляд по сторонам, умудрившийся вопреки всем законам оптики пропустить Мажору, лёгкий замах… Миндаль стукнулся о тонкий шест, поддерживавший полотнище над их головами и отскочил. Равнодушно-усталый взгляд Лёки полетел в адрес Мажору и угодил ему в чувство превосходства. Еще один чернослив быстро отправился ему в рот, а миндаль – в ладонь. Он прицелился, резко пустил свой снаряд – и попал в ту же самую точку, куда минутой раньше ударился Лёлькин. Но торжества, и даже ничьей не получилось. Шест находился в четырех шагах от него – и в десяти от девочки.

Хоть и запоздало, но юный Шино тоже это понял. Раздраженно поджав губы, он съел еще одну сливу. Рука занеслась в поисках достойной мишени, взор заметался по достижимым для миндального огня окрестностям… и упал на ворону, примостившуюся на нижней ветке ближайшего дерева в ожидании остатков пиршества. Будучи флегматичной и терпеливой птицей, она, не ожидая подвоха, спокойно сидела, прикидывая, где объедки будут повкуснее. Из-за высокой прически няньки ее видно почти не было – только голова и грудь, но разве для настоящего снайпера не было бы достаточно и кончика клюва?

– Есть такие деяния, что не к лицу наследнику такого рода, как Шино… – сделала вторую попытку воцарить мир и спокойствие нянька.

Не слыша ее, весь калькуляция и глазомер, мальчик решительно прищурился и взмахнул рукой. Орех покинул его пальцы, глаза няньки выскочили на лоб, а вся остальная она – в сторону. В сторону еще одного шеста, завешанного пологом, как оказалось. И как выяснилось мгновением позже, воткнутого в землю с силой дистрофичного младенца. Секундой позже сооружение из лакированного бамбука и лазурного шелка рухнуло на головы под ним скрывавшихся, накрывая без разбору полов и званий.

Лёлька выбралась из-под завала мрачнее конца света и приблизительно с такими же намерениями, потирая лоб, украшенный шишкой, набитой шестом, и оказалась нос к носу с Мажору. Увидев ее, он ойкнул и попятился. Девочка ожидала услышать что-то вроде "не убивай меня" или "только не ногами, только не по голове", и поэтому "извини, я нечаянно!" застало ее врасплох.

– Что?.. – сбитая с толку, переспросила она.

– Я не нарочно, говорю, – сконфуженный, потирая свой лоб, словно таинственная симпатическая связь заставляла болеть и его, пробормотал Шино. – Я даже не попал в нее! В Окуни-сан, не в ворону, в смысле. В ворону попал бы – это раз плюнуть! Если бы нянька не напугала ее своими подпрыгиваниями…

И считая извинения принесенными, принялся тянуть за полотнище, вызволяя блуждавших под ним на четвереньках Ярика и сестру. Пару секунд спустя подбежали слуги и бодро включились в процесс.

– Самурай хренов, – пробормотала она сквозь зубы, пытаясь угадать, которая из фигур под балдахином, иллюстрировавших своим перемещением броуновское движение – ее брат, и не была готова к серьезно-удивленному взгляду Шино.

– Не знал, что в Рукомото тоже есть самураи. Должно быть, самурай Хире Нави был великим воином, если его имя стало притчей во языцех?.. Или наоборот? – почуял недоброе мальчик.

Лёлька смутилась. "Палкой по лбу" тянуло на "хренова самурая", но не на объяснение, кто это такой.

– Не. Это был хороший воин. Самый лучший, практически. Хотя самураи у нас по-другому называются.

К ее удивлению Мажору церемонно поклонился:

– Спасибо за сравнение, Ори-сан. Это высокая честь. Постараюсь быть достойным.

– Да ладно… – буркнула Лёка и почти шепотом, дождавшись, когда мальчик отвернется, договорила: – Не очень старайся.

Няньку вызволять не пришлось. Бледная, с вытаращенными глазами, растрепанной прической, облитым чаем нарядном кимоно, она сидела под деревом, обмахивалась веером, и безмолвно открывала и закрывала рот.

– Влетит, наверное, по первое число, – грустно обозрев разрушения, предсказала Лёлька.

– Я скажу, что она не виновата, – собственноручно извлекая Синиоку из голубых шелковых волн, бросил через плечо Мажору.

– Я тебя имею в виду! – огрызнулась княжна.

– А мне-то за что?

Искреннее недоумение заставило Лёку задуматься, действительно ли вамаясец над ней издевался.

– Но это ты ведь помял ее, уронил полог…

– Я ребенок. Тем более, наследник тайсёгуна. Не знаю, как в Рукомото, а в Вамаяси на детские шалости смотрят сквозь пальцы. Наверное, подсчитывают и ждут, пока ребенок станет взрослым, – усмехнулся паренек, отряхивая наряд сестры, и добавил, оправдываясь: – И вообще, это она должна была следить, чтобы с нами ничего не случилось, а не наоборот!

– С нами случился ты, а против этого у простой няньки приёма нет, – отмахнулась от его оправданий девочка и махнула брату: – Идём. Много есть вредно.

И уже уходя, услышала, за спиной неуверенный голос Мажору.

– Окуни-сан?.. Я не хотел в вас попадать… и пугать…

Остатки пути до Якаямы кортеж проделал без остановок со скоростью усталого носильщика, помноженной на ускорение раздраженной лошади, и деленной на количество натертых ног на квадратный метр вокруг каждого паланкина. Чаёку, шагавшая справа, не умолкала почти ни на минуту, делясь новостями и сплетнями, собранными со всей свиты. Когда они уже приближались к городу, и монументальные ворота Расёмон уже можно было разглядеть с холма, на который, пыхтя и отдуваясь, втащились носильщики, к лукоморскому паланкину, нервно улыбаясь, подошел придворный, которого записка на груди представляла как Сада Мазо. Умудрившись почтительнейше раскланяться на ходу, он вещал минут десять о природе, погоде, видах на урожай чая на холмах У Ди, и только потом, когда сдерживаться уже не было сил, проговорил, излучая умильную доброжелательность как плюшевый мишка:

– Не ведомо мне, известно ли юным даймё из Рукомото, что уже пять или шесть человек из тех, кому вы вчера создали амулеты, под большим секретом поведали мне, что их посетила удача? У нашего философа утром нашелся давно потерянный свиток со стихами Хокупи Шинагами, у жены хранителя зонтов и вееров его величества прошел насморк, у другой дамы пятно на рукаве отмылось простой водой и не оставило следов…

Ивановичи переглянулись. Яр с изумлением, Лёлька – с видом "Подумаешь, удивили".

– Но есть и те, на кого неудачи посыпались, словно сливы в ветреную погоду, – продолжил он и покраснел. Девочка обратила внимание на пятна разных размеров и расцветки на его кимоно, царапины на руке, алую шишку укуса насекомого под глазом – и кивнула со знанием дела.

– Это потому, что они не верили в силу амулета, когда получали.

– Я… мы… то есть они верили!

– Значит, мало, – княжна пожала плечами. – И это вы… они… еще легко отделались. Дальше будет хуже.

– Что же теперь мне… нам… им делать?! – жалобно возопил Сада, заставляя шарахнуться лошадей и носильщиков.

– Это поправимо, хоть и не скажу, что легко… – девочка нахмурилась, помяла подбородок, и с видом эксперта изрекла: – Чтобы умилостивить Пруху Всеведущего, духа амулета, невезучим придется до следующей черной луны питаться одной жареной рыбой, не передвигаться в паланкине, при встрече отвешивать знакомым земной поклон…

– Это как? – Мазо выглянул на миг из ступора, чтобы навести справки. Лёлька изобразила.

– Точно так же, только из положения "стоя", и голову опустить ниже пояса, а руку до земли, – подсказал брат, пожалев ошарашенного придворного. Тот смог только кивнуть – голова ниже плеча, рука у сердца. Девочка, довольная, продолжила:

– А самое главное условие, чтобы не дать остаткам своей удачи разлететься по чужим людям, обращаться к другим "гой еси ты…" – и имя. Это древний лукоморский оберег, чрезвычайно действенный.

– А если я не знаю имени?! Если это какой-нибудь слуга или прачка?! – на распухшей не столько от образа жизни, сколько от укуса физиономии Мазо отразилась финальная агония.

– Можно и узнать по такому случаю, – сурово заметила девочка. – Но если уж совсем незнакомый… Слушайте и запоминайте.

Пока до города добрались, пока прошествовали по кривым вонючим улочкам до центра, где, подобно бриллианту на блюде с навозом, красовался дворец градоначальника, наступила ночь. Правитель Якаямы, достопочтенный Дайсуке Посуду, встретил высокопоставленных визитеров шагах в пятидесяти за воротами своего ослепительного белого замка в сопровождении толпы придворных и слуг с фонарями и распростерся в приветствии. Вслед за ним на предварительно расстеленные на мостовой циновки обрушилась вся остальная делегация вместе с освещением, и стало предательски видно, что мостовая кончалась от ворот ровно в пятидесяти шагах, положенных по протоколу. Что начиналось дальше, рафинированным любителям гармонии при даже неверной ночной иллюминации видеть не рекомендовалось.

Шино холодно кивнул правителю и компании, не слезая с коня, и проехал дальше. Император же, то ли по причине более душевного расположения, то ли в пику тайсёгуну, улыбнулся и сказал что-то, отчего встречающие закивали, жизнерадостно стукаясь лбами о циновки, траву, мостовую или гэта впередилежащего. Когда правители страны миновали правителей города и голова процессии втянулась в ворота, якаямцы поднялись и потрусили вслед, косясь на кортеж и оценивая не только текущий баланс придворных сил, но и узоры на кимоно и цвет вуалей. Но одна деталь наряда императорских придворных завлекла их внимание с первого взгляда и не отпускала еще долго.

Насколько долго – Ивановичам предстояло узнать уже утром, потому что первое, что они увидели, выйдя из отведенных им покоев – несколько самураев с дамами, на груди которых красовались амулеты с их именами. Хотя для княжичей почти все вамаясьцы всё еще выглядели на одно лицо, эти конкретные лица им показались незнакомыми совсем. Удивляясь, Лёлька подошла поближе – и глаза ее достигли абсолютного стандарта вамаясьской окулистической красоты. Вместо имен на листочках, украшенных шишками, орешками, веточками и прочими шнурками было выведено "Плдывиор Жвафямро" и "Чывжирг Ытовьме". Что было написано на остальных аристократах, княжичи не смогли выговорить даже мысленно.

– Ч-что это? – ошарашенно пробормотал за ее спиной Ярик. Самурай в сером в голубую полоску кимоно принял вопрос на свой счет.

– Новая мода, привезенная тэнно из столицы, – чуть снисходительно пояснил он, поигрывая орехом в пучке перьев на синем шнурке. – Амулет на удачу, неистовой силы, говорят, какие носят императоры и даймё в самом Руко…

И тут расовая принадлежность встреченных детей и название страны – удачного источника неистовых амулетов состыковались в его мозгу, и глаза расширились до опасных пределов.

– Подделка, говорите? – со скорбной задумчивостью пробормотала Лёлька в повисшей испуганной тишине. И тут же из-за ее спины донесся знакомый голос Сада Мазо:

– Год теперь не видать удачи вам! – предрек он апокалипсическим голосом. – Пруха, дух амулетов, очень обижается на такое неуважение!

– Д-да ну, – неуверенно попытался возразить вельможа.

– Ну да! – присоединился к Мазо другой столичный гость, надпись на котором идентифицировала его как придворного поэта Сагу Перевраки, свежеобращенного верующего в силу лукоморских сувениров, судя по его перебинтованным пальцам и вчерашним порезам на щеках. – На себе проверено, увы нам и ах, а также ох, ух, эх, а иногда так и вовсе ых, хотя, к счастью, пока не очень часто. Припомните-ка, не случилось ли с вами этим утром, когда псевдоамулеты оказались у вас на кимоно, чего-нибудь такого…

Плдывиор Жвафямро припомнил и побледнел. Рука Чывжирга Ытовьме потянулась сорвать талисман, но Сада Мазо нахмурился, затряс головой и замотал пальцем перед носами провинциалов:

– Поздно! Тень гнева великого Прухи уже легла на ваши бесталанные головы, и теперь все беды и напасти Вамаяси… да что там Вамаяси – Белого Света! – посыплются на вас, как градины в бурю! Сначала вы не поймете, что происходит что-то ужасное, потому что оно будет подкрадываться к вам исподволь, по одной маленькой неприятности за раз. Пролить чай на самое дорогое кимоно? Пожалуйста. Разорвать драгоценный свиток со списком должников или поэмой Хади Руками? В один момент. Шальному порыву ветра перевернуть фонарь и устроить пожар в вашем доме? Легко! А дальше – больше! Заболеет ваша любимая жена или сломает ногу супруг, – поклон в сторону застывших от ужаса женщин. – Недород риса на полях. Падёж скота. Дочь влюбится в бродячего артиста и сбежит с ним. Сын в одну роковую ночь проиграет в маджонг полсостояния, не призваченные сбежавшей дочерью…

Глядя на его лицо, можно было подумать, что запугивать соплеменником страшными карами злопамятного импортного Прухи доставляло ему больше удовольствия, чем выдать дочь за тайсёгуна или выиграть в императорскую лотерею тысячу коку риса. Очи Сада горели огнем неземного вдохновения, а голос играл, как катана у носа жертвы. Поза же выдавала долгие часы репетиций перед зеркалом: то ли в надежде встретить жертву своей фантазии и красноречия, то ли запугивая себя самого.

Руки якаямцев опустились, бесталанные головы втянулись в плечи:

– Но я же думал… мы же думали… это просто мода…

– И что нам теперь делать?..

– Мы с сестрой можем изготовить вам настоящие амулеты, – с сочувствием глядя на вамаясьцев, проговорил Ярик.

– Но выполнять правила Прухи, чтобы отвести от себя его гнев, вам всё же придется, – прищурилась Лёлька. – Мазо-сан поведает вам, какие именно и как.

– О, спасибо вам! Премного благодарны! Да преумножатся ваши года до тысячи! – наперебой загомонили якаямцы, а один из них проворно покинул друзей и шмыгнул к замку. Что это означало, лукоморцы поняли только когда к ним в комнату, где они с важным видом ставили на поток производство удачи, вежливо раскланиваясь и улыбаясь, как тысяча будд, заглянуло еще человек полсотни с контрафактными амулетами. Брови Сада и Перевраки приподнялись, очи загорелись миссионерским огнем, и пока Ивановичи трудились над своими маленькими произведениями оккультно-очковтирательского искусства, инструктаж дикарей шел полным ходом…

После завтрака во дворе пятиэтажного белого чуда – родового замка Дайсуке Белый Журавль – выстроилась колонна люда праздного и не очень. Паланкины его величества, придворных его величества, протеже его величества, местной знати во главе с градоначальником, слуги с корзинами, свертками, тюками, посудой, горшками, кувшинами, музыкальными инструментами, свитками и опахалами: а вдруг по дороге тэнно станет жарко, или холодно, или скучно, или захочется есть, пить или наоборот? А вдруг этого же захочется или не захочется его фаворитам?..

Вчера на огромной площади Запретного города и на дороге не казалось, что путешественников слишком уж много, но теперь, когда те же и несколько десятков аборигенов сгрудились во дворе замка, всё выглядело так, будто одна половина Вамаяси решилась переехать в другую и на пути встретилась с половиной второй, осененной аналогичным желанием. Ивановичам, оглушенным толкотней и гамом, было трудно поверить, что все эти люди всего лишь собрались прогуляться до каких-то казарм.

Укрывшись в носилках от толчеи и суматохи, под прикрытием полога и суровых Отовару и Забияки, расположившихся по обе стороны, княжичи с любопытством оглядывались в поисках Шино. Но единственными людьми, кого не наблюдалось во всей предотъездной суматохе, как это ни странно, были тайсёгун, его приближенные – и дети. Проспали? Передумали? Поедут позже? Но если подумать, то и Чаёку они не видели с тех пор, как проснулись…

На вопрос про дайёнкю Забияки сжал в ниточку губы и отвел глаза.

– Она еще до рассвета уехала с Шино и его людьми, – тихо проговорил Иканай.

– В Маяхату? – не понял Ярик.

– В казармы в Это. Если их можно так назвать.

– А отчего нельзя?

– Сами увидите, – уклончиво проговорил сенсей.

– А в это – то есть куда? – уточнила Лёлька.

– В это?.. – не понял сначала самурай, но подумав, хлопнул себя по лбу: – Ах, это! Это – название городка, где казармы располагаются.

– А отчего Чаёку уехала с ними, а не стала ждать нас? – Лёлька обиженно надулась. – Если так не терпелось, могла бы нас разбудить пораньше. Тогда обошлось бы без этого… цирка, – она кивнула на гордых якаямцев, увешанных последним писком столичной моды – лицензионными лукоморским талисманами.

– Ее отец приказал, – пробормотал Хибару, и по лицу его было видно, что больше всего на свете ему хочется сейчас, чтобы на его подопечных кто-нибудь напал, давая ему возможность и причину выхватить свои мечи и порубить всех в капусту – или быть порубленным самому.

– Извечный Кошамару там?

– Он, его брат, Ода Таракану, – принялся загибать пальцы Отоваро, но заметив, как передернуло его молодого коллегу при этом имени, махнул рукой: – Короче, все Вечные. Даже парочка тех, кто из дворца носа не высовывал уже несколько лет.

Княжичи приуныли, размышляя о возможных последствиях вспоминания Тараканом о существовании его нареченной и о том, что ждёт Забияки, но долго оставаться унылой Лёлька не могла ни по какому поводу.

– В казармах готовится что-то важное? – через минуту очи ее снова горели любопытством и жаждой нового.

– Похоже на то, – скупо кивнул Иканай, не разделяя энтузиазма Ивановичей, но девочка отнесла это на счёт повышенной скучности, свойственной, увы, всем взрослым, и ожидание они продолжали под проникновенное яриково:

 
– По Это гуляет, по Это гуляет, по Это гуляет
Ронин молодой.
А там гейша плачет, а там гейша плачет, а там гейша плачет
Над быстрой рекой…
 

Потоптавшись во дворе еще минут двадцать, процессия двинулась в путь, поднимая клубы колючей желтоватой пыли немощеных улиц Якаямы. Как пояснил Отоваро, задержка была вызвана требованиями этикета. Причем про вежливость королей, выражающейся в точности[189]189
  Или в умении улыбнуться и спросить: «Не потеряли меня?» со степенью обаяния, достаточной для замятия любого времени незапланированного ожидания.


[Закрыть], в Вамаяси не слышали ничего. Согласно этикету вамаясьскому, с пути шествия императорской процессии нужно было разогнать всех встречных, поперечных, параллельных и даже перпендикулярных, всё подмести[190]190
  А если понадобится, то и зачистить.


[Закрыть], а проулки и фасады, способные оскорбить монарший взор своей глубокой неподметабельностью и незачищабельностью, завесить от крыш до земли специальными алыми полотнищами, художественно разрисованными приветствиями и пожеланиями. Поэтому, вместо того, чтобы созерцать маленький вамаясьский городок во всей его уездной прелести, лукоморцы глотали свежеподнятую метельщиками пыль, выглядывали на крышах лучников, в свою очередь выцеливающих нарушителей этикета, и читали лозунги, то ли наспех, то ли высокохудожественно[191]191
  С вамаясьскими иероглифами они так и не научились отличать одно от другого.


[Закрыть] намалеванные на парусине и развешанные почти сплошной стеной вдоль их маршрута. Похоже было, что с удалением от дворца количество презентабельных домов и улиц стремилось к нулю.

– Да здравствует тэнно Негасима – самый великий император Белого Света! – читали они попеременно вслух друг другу: Лёлька на левой стороне улицы, Яр – на правой.

– Миномёто нам кормчий, Маяхата нам парус. К процветанию лодка державы плывёт!

– Спасибо дальнозоркому роду Шино за наше счастливое детство, отрочество, зрелость, пожилой возраст и старость!

– Лё, а разве не "дальновидному" правильно?

– Смотря что хотели сказать между строк, – с видом профессионального конспиратора сообщила сестра. – Может, что хотели, то и сказали.

– В смысле, что род Шино не видит, что творится у него под носом?

– И видит то, что его не касается. О, а вот попроще! "Слава его императорскому величеству! Банзай!" Ага, попроще… Яр, что такое "банзай"?

– Это такое маленькое кривое дерево в горшке, – авторитетно пояснил мальчик.

– А при чем тут император?

– Может, его сравнивают с этим банзаем?

– Сами они – кривые! И вечно на горшке тоже! – обиделась за Негасиму девочка.

– Восточное искусство тонкого намека, – развел руками Ярик – эксперт по дипломатии.

– Мы придем к победе Вамаяси над Вотвоясями под знаменами Маяхата и Шино! – вдоволь наворчавшись, продолжила озвучивать свою сторону Лёлька.

– Вечные заботятся о нашем процветании! – эхом продекламировал княжич.

– Позаботился волк о кобыле, оставил хвост да гриву… – поморщилась Лёлька.

– Наша цель – благоденствие рода Маяхата! – продолжил брат зачитывать тезисы настенной политинформации.

– На лавке для лучников надпись? – уточнила сестра.

– А ты откуда знаешь?

– Вот такая я догада.

– До гада, во время гада, после гада… – рассеянно, как это свойственно поэтам и людям, думающим не о том, о чем говорят, пробормотал Ярик и вывернул шею, читая очередную надпись, объясняющую, как хорошо жить в вамаясьской стране под мудрым предводительством Миномёто.