Текст книги "Хождение Восвояси (СИ)"

Автор книги: Светлана Багдерина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 56 страниц)

– Значит, чтобы показать свою любовь жене, вы ползаете перед ней на коленях? Чтобы ваши родители знали, что вы перед ними преклоняетесь, вы стучите лбами об пол? – вмешался Иван.

– И кроме того, мой супруг и мы в Вотвояси находимся тайно. А если вы будете ползать перед ним на четвереньках, весть об этом разлетится повсюду, и вамаясьский император со своими прихвостнями будет предупрежден.

– И что нам теперь делать? – голос главного деревенского бунтовщика звучал тихо и несчастно.

– Для начала подняться.

Пир на всю деревню начался черед три часа. Пока мальчишки носились по окрестностям, отзывая с полей отцов и братьев, женщины и народная милиция принялись за приготовление празднества. Девушки, матроны и старухи резали кур, месили тесто, чистили овощи, варили рис, носили воду, кололи дрова, вытаскивали столы и циновки на главную улицу. Мужской же части достались задания поответственнее и посложнее. Возжечь курения перед табличками предков, помолиться духу домашнего очага, принести дары местному духу, жертвы демонам хуо-ди, задобрить дракона дождя, развесить фонарики, перетрясти сундуки и вывесить над воротами новые полоски красной бумаги с иероглифами. Но поскольку никто не знал, какие из традиционных письмен подойдут по случаю визита владыки преисподней, то повесить на всякий случай решили всё: и благодарение за обильный урожай, и новогодние пожелания, и приветствия весне, и хвалу императору, и объявление о рождении первенца… У самых осторожных в ход пошли купчие на землю, дом, свидетельства о рождении и смерти всей родни до десятого колена, и даже неиспользованные пока челобитные уездным мандаринам. Короче, к возвращению работников с дальних наделов главная улица Даньдая напоминала то ли банкетный зал, то ли архив с протекающей крышей после ливня.

Эти три часа для гостей тоже не прошли даром. С поклонами и улыбками чайный мастер привел их к себе в дом. Конечно, даньдайский староста попытался перехватить иномирных вельмож, но стайка крепких ребят и неопознанный, но, похоже, красноречивый жест со стороны Бу Хая оставил претендента кусать локти за забором.

В доме путников встретил отец Бу Хая – Чай Дуй Сам, старший сын – Чай Ма Кай, средний – Чай Ла Кай, младший – Чай Ку Сай, дочь Чай Ей Дай и жена Чай Не Пей. Пока Агафон и Сенька разбирались в представленном их вниманию ассортименте Чаев, Бу Хай увлек Иванушку в дальний сарайчик и продемонстрировал предмет, похожий на шкаф. При ближайшем рассмотрении он оказался гробом, поставленным на попа. Царевич со словами соболезнования наготове открыл рот, когда Бу Хай, оттирая рукавом невидимое пятнышко с зеленой лаковой поверхности, с гордостью прошептал:

– Только отцу не говорите, прошу вас, о великий правитель. Это для него.

– Он болен? – встревожился Иван, тщетно вспоминая, которая из обтянутых синим халатом спин на полу принадлежала почтенному родителю.

– Что вы, о великолепный! Он здоров, как вол… проживший два десятка лет… и столько же пахавший каждый день… Но в остальном – на зависть соседям и горе лекарям! Это – мой ему подарок!

– Подарок?!..

– На день рождения! – радостно подтвердил Бу Хай.

– Но разве это… кхм… не несколько… преждевременно? – растерянная Иванова тактичность заметалась между возмущением и нерешительностью.

– О, не опасайтесь, ваше сиятельное великолепие! Похоронные одежды я ему уже дарил – на пятьдесят девять лет, как положено! И он их даже еще не износил, он очень бережливый и аккуратный старик. К тому же он ведь надевает их только по праздникам.

Взгляд Ивана остановился. Или они попали в деревню зомби, или…

– А когда износит… – пробормотал гость.

– Я справлю ему новые. Как вы совершенно правильно заметили, почтение и любовь к родителям заключаются не в ползании по полу. Если соседи увидят его рядом с таким гробом в поношенном похоронном наряде, я первый умру – со стыда.

И мастер воззрился на гостя в ожидании одобрения. Тому ничего не оставалось, кроме как предоставить ожидаемое благосклонным кивком, развернуться и направиться в дом. С каждой проведенной в Вамаяси минутой он всё больше подозревал, что когда гвентянский классик сказал насчет несходимости Востока и Запада, то под Западом он подразумевал Лукоморье…

Пир начался ставшим уже традиционным коленопреклонением и челобитием. После, под самодовольную ухмылку Бу Хая, женщины принесли чай. Путники, наученные опытом, не стали искать семьсот отличий одной чашки с горячим ароматным напитком от другой, как это смог бы сделать, без сомнения, любой вамаясьский ребёнок. Они просто закрывали глаза в имитации неземного блаженства, качали головами и благостно кивали. Но чайному мастеру большего было и не надо. Как именинник, получивший в подарок новый гроб, сидел он по правую руку от Ивана и сиял.

Когда чай был испит, подали трапезу.

– Колобки из теста, бобовый сыр, ростки батата, тертая редька, горчичный корень, рис, вымоченная в уксусе лапша, утка в кисло-сладком соусе, древесные грибы муэр, сушеные ростки бамбука, кислый суп из куя, петушиный бульон с лепестками хризантемы и ломтиками лимона… – с гордостью представлял блюда Ли Жи Пень, пристроившийся по левую Иванову длань.

Не рискуя уточнить, из чего суп[38]38
  Кто из скромности, а кто – опасаясь получить ответ.


[Закрыть], гости единогласно решили начать с других пунктов меню. Рядом с тарелками заботливые девушки положили серебряные палочки и отступили с поклонами.

Серафима взяла их, и принялась вертеть в руках, как бы любуясь узорами. Острый глаз ее тем временем подмечал, кто и как ими пользуется.

– Это вместо вилки? – растерянно пробормотал Агафон, взирая на палочки свои. Ли Жи, сидевший рядом, удивился:

– А что такое вилка, ваше великолепие?

– Это такое приспособление для еды, которым пользуются там, откуда я явился.

Мозг старосты сложил два и два. Глаза расширились. Щеки побледнели.

– Вилка – это… вилы? Которыми твои гуи… толкают… грешников в пламя? Поджаривают… и… ед…дят?..

– Ну я бы не стал всё так драматизировать… – уклончиво пробормотал маг. Мысль попробовать материализовать пару столовых приборов для себя и друзей мелькнула у него в голове, но тут же была выдворена как антигуманная. Вздохнув, он взялся за тот прибор, который выдали хозяева.

Иванушка, также обреченный на серебряные палочки, отметил, как их держит Бу Хай, взял точно так же[39]39
  Как ему казалось, по крайней мере.


[Закрыть] и попытался ухватить колобок. Колобок, будучи упитанным и воспитанным, ухватился, но подниматься с тарелки не спешил. Царевич попробовал свести палочки поплотнее – но те не двинулись ни на волос: отчего-то мешали пальцы и ладонь. Покосившись, не видит ли кто, он переложил палочки другим манером, позволявшим перемещение – но теперь они не желали раздвигаться. Он еще раз осмотрел руки вамаясьцев, увлеченно поедающих угощение – не используют ли те какие-нибудь особые приборы, или не устроены ли их пальцы по-другому, но нет: кроме материала палочек, скромного дерева, хозяйские орудия еды не отличались ничем.

После седьмой попытки расположить их правильно палочки наконец-то начали двигаться. Торжествующий Иванушка ухватил колобок, поджал, поднял, почувствовал, что тот ускользает, сжал палочки сильнее – и тут рука лукоморского витязя, привыкшая сражаться с оборотнями, драконами, чудищами и прочей нечистью, а не с едой, дрогнула. Колобок выстрелил из Иванова захвата, ударил Чая в лоб, отскочил, врезался старосте в ухо, подпрыгнул, стукнулся о щеку Агафона, отлетел… и оказался в пасти у рыжей собачки, преданно дежурившей неподалеку.

– Крученый… – с истинно вамаясьской невозмутимостью заметила Серафима.

Вамаясьцы не сказали и этого. Если бы мимо пролетела мушка, меньше эмоций она бы вызвала вряд ли. Иванушка впервые пожалел, что он не Янь Ван и не может провалиться сквозь землю.

Ее высочество тем временем покончила с грибами и уткой, и взгляд ее упал на вареных крабов величиной с кулак. Каким чудом оказались они тут, в деревне, вдалеке от моря, было неведомо, но разгадку некоторых тайн можно было отложить на потом. Крабовые палочки Сенька очень любила, и возможность выяснить, где конкретно в крабовой анатомии они растут, привлекала ее сейчас гораздо сильнее. Она ловко подцепила краба с лакового блюда, положила на тарелку… и поняла главное отличие краба от крабовых палочек.

Крабовые палочки не надо было ниоткуда выковыривать.

Слегка смущенная, она начала с того, что оборвала ему конечности – но автоматически он отчего-то не открылся. Постучала по нему палочками – тарелка задребезжала. Попробовала подковырнуть – палочка погнулась. Испуганно оглянувшись – не приметил ли кто – она сунула палочки под тарелку и вытащила из-за голенища нож. Нож не гнулся, но и краб оставался неприступным, как стены Лукоморска. Спутники ее начали заинтересованно коситься. Решив покончить с крабом раз и навсегда, она вернула его на тарелку и принялась долбить по панцирю рукоятью ножа, зажатой в кулаке. Краб в панике заметался по посудине, рассчитывая ускользнуть, и когда ему это удавалось, рукоятка с радостным бздымом врезалась в керамику, чудом оставляя ее целой. Бздыма после третьего царевна, наплевав на этикет[40]40
  Если таковой при вскрытии крабов и существовал.


[Закрыть], придавила увертливое членистоногое свободной рукой. Дело пошло не сказать, чтобы продуктивнее – но громче: на стук ножа по панцирю обернулся весь стол и все обслуживающие пир женщины, и дальнейшее действо происходило уже под заинтересованными взглядами трех сотен даньдайцев.

Нет, конечно, на пиру оставалось два человека, не смотревшие в ее сторону.

Иван и Агафон.

Они старательно делали вид, что не знают ее, никогда раньше не видели, а за одним столом оказались по страшной случайности. Но вошедшую в раж царевну не остановило даже такое низкое предательство – и она атаковала краба всем друзьям назло.

При первой же новой попытке нож соскользнул особенно удачно, стукнув ей по пальцам, краб вылетел с тарелки, как Ярославна в ступе из трубы, отразился от котелка с супом и шлепнулся на траву. Поминая добрым тихим словом все морепродукты, их родственников и предков вплоть до протозоя, она полезла его доставать. Едва успев спасти от вездесущей рыжей псинки, Серафима положила его на салфетку и, придерживая уже всей пятерней и закусив губу, стала методично добивать. Осколки панциря брызнули во все стороны, добавляя новый ингредиент во многие блюда, в том числе, находившиеся уже в тарелках и на палочках соседей.

Каких-то пять минут зверских усилий – и противник был разбит, предоставив в ее распоряжение кучу белого мяса – вперемешку с такой же кучей мелких осколков своей брони. Поплевавшись с полминуты, ее высочество сделала хорошую мину при полном рте крабовой кожуры, угостила неотступно дежурившую рядом рыжую собачонку деликатесом, достойным императора… и наложила себе супу из куя. Что бы это ни было, хуже невинно вандализированного членистоногого быть оно могло вряд ли.

Сенькины соседи вздохнули с облегчением и отняли руки от голов.

Вскоре пир стал разбавляться музыкой, пением и танцами. Почетные гости, сидевшие во главе стола, с любопытством и удовольствием следили за выступлениями нарядных сельчан, и в конце концов, не выдержав, разразились аплодисментами. Испуганная певица подавилась последним куплетом, а у музыкантов под дернувшимися пальцами полопались струны. Вамаясьцы побледнели и хлопнулись лбами в тарелки.

– Да п-простят н-никчемного раба в-великие п-правители… – отважно прозаикалось из редечного салата лицо, приближенное к сильным мира сего, в лице Бу Хая. – Если эти п-презренные м-мучители нот не усладили высочайший с-слух… м-мы изгоним их…

– Что вы, что вы! – всплеснул руками Иван, отчаявшийся когда-либо увидеть вамаясьца, расположенного вертикально дольше десяти минут. – Там, откуда мы пришли, это – высший комплимент выступающим!

– Да?.. – осторожно удивился староста Ли Жи Пень, сидевший – а теперь лежавший по левую руку от властелина ада инкогнито.

– Да-да! – не слишком трезво подтвердил его премудрие.

– Но вы… ваши глупые рабы подумали… что если ваши великолепия забили в ладоши… значит, вы хотели заглушить звуки, издаваемые… – пробормотал он.

– Нет, что вы! Наоборот! – воскликнул Иван и, порывшись в эрудиции, торопливо добавил: – Мы делаем это, чтобы отпугнуть от артистов злых духов!

– Чтобы они не могли повредить выступающим, и мы наслаждались их прекрасным искусством еще много раз! – подхватила царевна.

– А разве вокруг них собираются хуо-ди? – Бу Хай достался из салата, но физиономия его была теперь бледнее прежнего.

– Видишь ли, дорогой Чай, – обратилась к нему Сенька, – они настолько любят музыку, что собираются ее послушать при первой возможности. И чем лучше поет или играет человек, тем больше их собирается…

– …и тем громче надо хлопать, чтобы их отогнать, – договорил за нее Агафон.

– Но тогда в артистов можно бросать петарды! И бить в гонг и колотушки! – осенило Ли Жи Пеня. Гости разом затрясли головами:

– Нет!

– Нельзя!

– Так не делается!

– Почему? – обиделся староста за свою идею.

– Во-первых, исполнителей можно заиками оставить, – практично начала перечислять Серафима.

– А во вторых?

– А во-вторых, хуо-ди, любящих прекрасное, деревом и металлом не прогонишь, – поучительно изрекла царевна, походя добавляя новых кошмаров не одному поколению вамаясьцев. – Иногда, даже если на площади пруд выкопаешь, а вместо заднего двора лес посадишь, и то не помогает. Страшная они вещь… в умелых руках.

Но окончания фразы вамаясьцы уже не слышали.

– Деревом не прогнать… и металлом… – бормотал Чай с выражением колоссального мыслительного процесса на лице.

– Любителей прекрасного… – с таким же выражением вторил ему староста[41]41
  С тех пор аплодировать дайданьцы стали всегда и по любому поводу: на свадьбах, родах, похоронах, отёлах, в начале и окончании посевной. Они без устали рукоплескали всей семьей или селом богатому урожаю, вкусному обеду, удачному слову, красивому забору, чарующему закату, нежному рассвету и радуге. На вопросы удивленных чужаков, что это они такое делают и зачем, дайданьцы гордо отвечали: «Так сам повелитель преисподней Янь Ван и его вельможи научили нас отгонять самых зловредных хуо-ди». После этих слов, добротно приправленных рассказом о пребывании высокочтимых гостей (после которого, конечно, следовали громоподобные нескончаемые аплодисменты), рукоплескания как последний писк моды разлетелись по всей стране.


[Закрыть].

– Если высочайшие гости не против, я еще могу спеть, – не дожидаясь вердикта сельских авторитетов, робко предложила певица и, получив одобрение, подкрепленное неумелыми, но бурными аплодисментами односельчан, продолжила концерт.

Чай Бу Хай, расположившийся по правую руку от Иванушки, не только добавлял ему и его супруге самые вкусные блюда, но и подливал самые изысканные напитки. Но поскольку ничего более изысканного в Дайдане, чем гаоляновая водка, отродясь не существовало, то времена иномирных гостей поджидали тяжелые.

– Пей, – шептал он супруге, держа двумя пальцами стаканчик размером с наперсток, наполненный до краев разведенной гаоляновкой. – За мир и дружбу между… мирами. Ноблесс оближ.

Та подносила стакашек к носу и ставила обратно на стол, страдальчески кривясь:

– Не буду. Она вонючая. Пейте сами. А я за мир и дружбу лучше буду есть.

И мужчины мужественно пили за себя и за ту деву.

Но когда выпито было немало, Иван случайно заметил на обочине дороги, ставшей банкетным залом, пустую бутылку с интересной этикеткой. Пожелав рассмотреть ее получше, он взял бутыль – и едва не выпустил из рук.

– Сейчас… пока мы сидели… – обратился он к Бу Хаю, – туда случайно заполз уж! Наверное, погнался за скорпионом!

Чайный мастер почтительно склонился:

– Наблюдательность великолепного повелителя преисподней не имеет себе равных… – проговорил он. Иванушка зарделся от удовольствия, а Чай продолжал: – …Ведь кроме того, что это не уж, а гадюка, не заползла, а была засунута, не сейчас, а перед запечатыванием бутылки, и не случайно, а нарочно, вы всё подметили с невероятной точностью! И скорпиона она не поймала. Кто бы доверил такое ответственное дело какой-то глупой змее? Только наш винокур День Не Пей мог так эстетично разместить его в ее пасти. Заметьте, их расположение не нарушено даже теперь, когда водка выпита до дна!

– В смысле… вы хотите сказать… ее… их… в ней утопили? – цвет Ивановой физиономии быстро приблизился к цвету употребленного напитка.

– И мы пили водку с… с… – просипел его моментально протрезвевшее премудрие.

– Вы пили водку с, – пробормотала царевна, украдкой отодвигая подальше пустые бутылки со сколопендрами, червяками и пауками внутри. Не хватало еще международного культурного конфуза на коленки деревенских властей.

Так, в мелких эксцессах, преодолеваемых за счет быстрого соображения и крепкого желудка с одной стороны и веры в непогрешимость высоких гостей[42]42
  Или, скорее, глубоких – памятуя место их предполагаемого проживания.


[Закрыть] – с другой, прошел вечер. Утром отдохнувшие посланники ада позавтракали, поблагодарили хозяев за гостеприимство, пообещали на время забыть расположение Даньдая, дабы увеличить там продолжительность жизни, и в очередной раз спросили, как добраться до столицы Вамаяси.

Чай Бу Хай, почесав в небритом подбородке, задумчиво проговорил:

– Если бы ваши сиятельные величества были обычными людьми, я бы указал на северную дорогу. Она потом сворачивает на запад, после снова на север, и только потом на восток. По ней вы бы добрались до Маяхаты нескоро, но наверняка. Но таким путникам, как вы, нипочем любые преграды! Самые глубокие реки лишь замочат вам край… халата… – сомневаясь в правильности лексики, он деликатно взглядом указал на куртки гостей и продолжил с не меньшим пафосом: – …самые высокие горы вы перешагнете, едва заметив, а самые дикие звери и самые злые разбойники будут при вас смиреннее ягнят. Так что ваш недостойный раб, не сомневаясь ни мига, укажет на восточную дорогу. Это был самый известный торговый путь во всем уезде! Десятки караванов проходили по нему в день от восточного побережья на запад и обратно! Правда, по ней уже лет пять никто не ходит и не ездит, и заросла она, боюсь, уже не только травой… Но эта старая трудяга всё равно помнит, куда нужно приводить ступивших на ее пыльную спину путешественников.

– Отчего же ее забросили, если у ней склероза нет? – насторожилась ее высочество.

– После того, как несколько караванов пропало без вести, а слухи, один страшнее другого, полетели по городам и весям, люди перестали ей пользоваться.

– И что за слухи? – спросил Иванушка, к данному средству информации относившийся с некоторым предубеждением.

– Она идет через горы. А в самой их глубине, на скале Семи Предзакатных Ветров в пещере Лунного Света на Ветках Сосен как раз лет пять назад завелся жуткий оборотень.

– Которого нам придется выводить, – пробормотал Агафон в приступе ясновидения.

– Таким вельможам, как вы, будет достаточно просто притопнуть ногой, и он сам убежит, спасая свою жалкую жизнь! – сияя глазами, точно узрев сие бегство воочию, воскликнул Бу Хай.

– Ну что, потопали, вельможи? – Сенька закинула мешок с дарами сельчан на спину коня, заскочила сама, и мужчины последовали ее примеру.

– Будете в наших краях… – Иванушка потянулся пожать руку чайного мастера, но тот отдернул ее, как от кипятка:

– Нет, уж лучше вы к нам!

На том и распрощались.

Вся деревня провожала их до моста – полусгнившего за ненадобностью, но еще способного выдержать трех всадников. Преодолев его осторожным шагом, на том берегу путники пришпорили своих скакунов. Ведь впереди их ждали Ивановичи, Маяхата – человек и столица – и оборотень, пять лет назад единолично перерезавший важнейшую торговую артерию страны.

За рекой медленно, словно нехотя, начались горы. Сначала они подкрались в виде пологих холмов, вокруг которых дорога петляла, не желая начинать карабкаться слишком рано. Потом холмы стали подрастать и слипаться так, что хитрой дороге, чтобы найти обходной путь, приходилось немало побродить. И наконец, когда мягкие холмы подкачались каменными мускулами и вымахали в невысокие кряжи, дорога, отбросив ухищрения, полезла вверх по их неровным бокам. Неровностей ей добавляли поваленные бурями деревья, принесенные ливнями с вершин камни, завалы из сухой травы и веток, оставленные дождевыми потоками, и прочий строительный мусор, выбрасываемый природой в окошко цивилизации.

За вторым перевалом путники остановились перекусить у заросшего ивой озерца. Стреножив лошадей, они отпустили их на обед, а сами принялись разводить костер и распаковывать гостинцы, уложенные им на дорожку славными даньдайцами в корзины и мешки.

– Я тут подумал…

– Я тут подумала… – почти одновременно начали говорить его премудрие и Серафима, и так же одновременно смолкли.

– Говори ты сначала, – кивнул Агафон.

– Почему я?

– Потому что у меня вопрос надолго, – вздохнул чародей. Сенька с подозрением покосилась на него, но предложение приняла.

– Я тут подумала, и не поняла, – сделала она вторую попытку. – Почему какой-то паршивый оборотень смог перекрыть важный торговый путь? Неужели войска – того или другого императора, кому тут что принадлежит, я пока не очень разобралась – не смогли навести тут порядок?

– Я тоже про это размышлял, – выдохнул ее муж, – просто не хотел пугать вас… и себя… раньше времени… И не знаю, как вам, а мне кажется, что если императорские войска не смогли навести тут порядок, то может, не такой уж он и паршивый?

– И это радует, – кисло пробормотала царевна.

– Почему? – не понял Иван.

– Паршивая шкура на полу нашей горницы будет смотреться не так красиво, – ухмыльнулась супруга.

– Ну ладно. В конце концов, как говорил Кунг Фу Цзы, кто предупрежден – тот…

– Имеет шанс вовремя свалить, – буркнул маг и вытащил из рукава знаменитую шпаргалку. Друзья его непроизвольно попятились.

– Так я вот чего хотел сказать, ребята, – неохотно заговорил Агафон. – Мы с нашим маскарадом под среднестатистического вамаясьца, встречающегося, как выяснилось, только в лукоморском издании справочника купца, только нашли себе на загривок приключений.

– Ты это к чему? – всё еще не веря в худшее, уточнил Иванушка.

– Это я к тому, что теперь, когда я настоящих вамаясьцев видел – какая внешность, как одеты… Короче, я думаю, нам надо маленько подправить наши личины.

– А может, не надо?.. – без особой надежды на благоприятный исход протянула царевна.

– Мне Янь Ваном понравилось быть! – соврал Иванушка из чувства самосохранения.

– Вань. Янь. Я, конечно, с уважением отношусь к твоим новым пристрастиям, но объяснять каждому встречному вотвоясьцу, что ты не вамаясец, а владыка ада, мы не собираемся, так?

– Ну, так…

– А без этого они прошьют нас стрелами или отравят или завалят камнями – пикнуть не успеем.

– Но когда мы доберемся до Вамаяси…

– Тогда я сменю иллюзию еще раз. А пока…

Мучительный вопрос: "А ты точно знаешь, что и как надо делать?" – метался в глазах лукоморцев, но тактичность победила.

– Септограмму чертить не надо, ибо коррекция, не наложение с ноля… – не дожидаясь официального согласия, его премудрие принялся водить руками, репетируя нужные пассы. – Значит, тут волосы чуток убрать… Тут подол подлиннее… Цвет подправить… синее они любят – пусть будет синее… это так задается, знычт…

– А давай ты сначала на себе поэкспериментируешь, а потом на нас? – пришла в голову Сеньки спасительная мысль. Агафон, пренебрежительно фыркнув, согласился.

Сунув шпору в рукав, он прикрыл глаза и начал исправление иллюзии. Из земли под его ногами заструились синие и белые искры, смешались в матовую пелену, потянулись вверх, до колен… до пояса… до груди… до макушки, скрывая из виду… От его премудрия в этом мире остался лишь монотонный голос, читавший слова заклятья. Затаив дыхание, лукоморцы бесплодно пытались рассмотреть, что происходит там, за плотным покрывалом искр. И когда, отчаявшись, Сенька уже решила залезть на дерево, чтобы попробовать разглядеть что-нибудь сверху, маг замолчал, искры рассеялись, унесенные внезапным порывом ветра, и взорам предстал…

По лицам друзей волшебник понял, что что-то[43]43
  Неожиданно. Да.


[Закрыть] пошло не так.

– А ты уверен, что… э-э-э… с удалением волос ты не перестарался? – осторожно спросил Иванушка.

– И что синий цвет выглядит именно так? – еле сдерживая смех, уточнила Серафима. – И фасон традиционного вотвоясьского наряда именно таков?

– Что вы этим хотите сказать? – насупился маг.

– Наверное, лучше будет, если ты это сам увидишь… – вздохнул Иван, стараясь не смотреть на друга. По лицу его, гонимая и изничтожаемая – безуспешно – металась тень улыбки.

Бросив на спутников испепеляющий взор, его премудрие прорвался к озерной глади сквозь ивовые заросли, глянул…

– К-к-к-кабуча габата апача дрендец!!!.. – вырвалось сквозь сжавшиеся рефлекторно зубы, ибо из воды на него глядел вамаясец – с этим спору не было – обряженный в розовый кружевной пеньюар и с обритой налысо головой.

Не отходя от озера, маг зажмурился, забормотал заклинание, заводил руками в нужных пассах, снова вызывая белые и синие искры, окутался ими, как коконом – минут на десять в этот раз… Когда пелена развеялась, единственным изменением стал цвет пеньюара – малиновый в диагональную синюю полоску. Скрежеща зубами, Агафон снова затараторил слова заклинания… и снова… и снова… и снова… Менялся цвет и направление полосок. Менялся материал – шифон, мешковина, парча, мех, трава, кольчуга, рыбья чешуя, паутина. Менялся фон, всегда выгодно сочетаясь с полосками. Менялась длина – мини или макси. Менялся фасон – мешковатый, приталенный, с пояском, с ремешком, с декольте, с разрезами спереди, с боков или сзади, с вытачками во всевозможных местах, с басками, буфами, рюшами, оборочками или всё одновременно. Но каждый раз лысина и прищур – всё более хищный – оставались теми же самыми.

Последняя попытка осчастливила чародея длинным хлопковым балахоном оранжевого цвета и неопределенного покроя. Не в силах продолжать, его премудрие опустился на траву, уронил голову на колени и закрылся руками. Плечи его мелко затряслись.

– Не плачь, Агаш, – сочувственно проговорила Серафима, из осторожности всё же близко не подходя. – Оранжевый тебе… к лицу. И покрой на твой обычный фасон похож. Удобно и привычно.

– На г-горшке… т-таких магов… д-душить надо… – прозаикался его премудрие и, не в силах более сдерживаться, заржал в полный голос. Через секунду к нему присоединились лукоморцы, через другую – лошади.

– Я так понимаю, вопрос об изменении нашего с Сеней имиджа снимается автоматически? – отсмеявшись, спросил Иванушка, и получил утвердительный кивок.

– Тогда прошу к столу – и вперед! – пригласила царевна, в напряжении агафоновых преображений не забывавшая выкладывать деликатесы и отгонять от них представителей местной фауны, желающих начать дегустацию раньше людей.

Отобедав, два ряженых в иноземные одежды вамаясьца и один вотвоясьский монах двинулись в путь.

По мере того, как дорога забиралась в гору, она менялась – вместе с лесом. Трава на ее старой горбатой спине уступала кустам, кусты – тощей юной поросли сосенок. Родители деревцев по обочинам заботливо склонялись над ними, застя неспешно меркнущее небо. Чем дальше от дороги уходил взгляд, тем больше встречал корявых горных деревьев, слишком недокормленных, чтобы стоять гордо и прямо, но слишком настырных, чтобы умереть.

Агафон ехал впереди, настороженно зыркая по сторонам. Серафима и Иван – за ним, касаясь стремени друг друга.

– Пока никаких следов не только оборотня, но даже простых диких зверей, – заметил Иванушка, напряженно вслушиваясь в неестественную тишину сосняка.

– И птиц. И насекомых, – добавила царевна.

– Будем надеяться, что оборотень сожрал их всех, а когда они кончились, сдох с голодухи, – оптимистично предположил его премудрие.

– Ню-ню, – выразила отношение к его гипотезе Сенька.

Налетевший ветер прошелестел кронами, хрустнул сук под копытом коня, звякнула пряжка – и снова тишь, разорвать которую не могли даже конские шаги.

– К-кабуча… – спустя пару часов зеленого безмолвия, выругался сквозь зубы маг. – На нервы давит. Напал бы уж хоть, что ли, и дальше спокойно поехали.

– Ты так в себе уверен? – скептически прищурилась царевна.

– Не хочу показаться самонадеянным, – скромно потупился его премудрие[44]44
  «Поздно», – мысленно прокомментировала Серафима.


[Закрыть], – но после некоторых тварей, от которых за всю жизнь мне пришлось отбиваться… ну или убегать… какой-то узкоглазый волк…

Что произошло потом, никто не смог толком объяснить. Небо, одно мгновение вечереющее, в другое почернело, ураган рванул кроны, волосы и одежду, засыпая глаза пылью и мусором, блеснула молния, кони рванулись, скидывая всадников и поклажу, слепя, посыпались синие и белые искры, люди вскинули руки к лицу – но поздно. Всё стихло так же внезапно, как началось.

Сенька вскочила и, протирая слезящиеся глаза одной рукой и выставив другую с зажатым мечом, принялась крутиться, силясь уловить малейший чужеродный звук. Но кроме знакомого сопения, возни и ругани, всё было как всегда. Проморгавшись, она стремительно огляделась, подводя итоги минуты. Кони – минус три. Багаж – можно собрать. Спутники…

Охнув, она попятилась, отводя руку для удара – и едва успела увернуться от встречного. Огромный оборотень в бурой хламиде накинулся на нее с мечом. Его омерзительное кабанье рыло скалилось и роняло пену. Перекатившись, Сенька оказалась за сосной. Кабан взмахнул своим иссиня-черным мечом – и дерево, перерубленное пополам, точно картонное, рухнуло наземь. Царевна метнулась в сторону, не веря глазам, нырнула за камень – и черный меч рассёк его наискось, едва не задев ей плечо. Он кинулась вправо, оставляя противника в догоняющих, развернулась и проорала, отчаянно надеясь на ошибку:

– Ванечка!!! Ваньша!!! Это ты?!..

Кабан замер. Его налитые кровью маленькие глазки расширились, руки опустились – но тут же метнулись к пасти.

– С…С…Се…ня?..

– Ванюшенька… миленький… что они с тобой сделали!..

Не зная, бросаться ей на шею преображенному мужу или отыскивать настоящего врага, царевна заозиралась… и новая холодная волна прихлынула к груди.

– Агафон?.. Агафон! Ваня, Агашу ищи!!!

– Агафон?!.. – бросился лукоморец направо, налево – но тщетно. Их друга пропал и след.

Обежав всё вокруг, отыскав двух коней и одну потерянную корзину с едой, чародея они не нашли.

– Нет? – взглядом спросила она у супруга, и тот понурился:

– Нет…

– Кабуча… – протянула Сенька, и с этим словом будто нож в сердце повернули. Агафон пропал. Кабуча…

– Ты что-нибудь успела разглядеть? – принялся Иванушка за опрос единственного свидетеля.

– Не-а, – уныло помотала она головой. – Разглядишь тут, когда тебе песок в морду бросают ведрами… А ты?

– И я. И мне.

Зная своего супруга даже в таком виде, царевна видела, что он мнется, словно хочет что-то сказать, но не представляет, как.

– Вань, – взяла она его за руку. – Вываливай.

– Что? – глянул он на нее виновато.

– Что хочешь. Или что не хочешь, вернее.

Царевич опустил очи долу.

– Сень… Я не хотел тебе говорить… но… если ты настаиваешь…

– Угу.

– Я понимаю, что самой тебе это не видно… если ты до сих пор разговариваешь как сама себе… сама собой… сама своя…

– Ты о чем? – встревожилась она.

– Ты… – Иванушка замялся, подбирая подходящие слова, но так и не подобрав, сдался: – Ты теперь – обезьяна в коричневом балахоне. Правда, большая обезьяна! Хоть и с хвостом! И очень симпатичная! И цвет твоей шер…с…ти…

– Что?!..

Иван попятился.

– Сеня, Сеня, ну я же не виноват, ты же сама попро…

– Кабуча!!! Вань, ты прости, но ты сейчас вообще кабан в бурой хламиде, но не в этом дело!!!