Текст книги "Хождение Восвояси (СИ)"

Автор книги: Светлана Багдерина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 56 страниц)

– Если кто-то видит тайные связи энергий и судеб лучше меня, он может продолжить сам.

– Нет-нет! Что ты! Продолжай!

Лёлька, убедившись, что Негасима полон раскаяния, смилостивилась и снова полуприкрыла шкодные очи.

– Чтобы всегда принимать верные решения, вам нужен острый ум и зоркий глаз…

К перу присоединилась иголка и сушеные ягоды черники.

– …и немного интуиции.

К натюрморту добавился кувшинчик из-под сакэ.

– А это – чтобы недруги верили вашим словам, – и белая нитка влезла в ушко иголки.

Сигнал Ярику – и тот, сняв амулет-переводчик, взялся за кисть, тушь и бумагу.

– Теперь скажите громко и четко свое имя три раза! – торжественно изрекла княжна, и император, чуть побледнев, повиновался. Глазами расширившимися, полными благоговения, уважения и непонятной надежды, Маяхата следил, как кисть Ярика ползает по листку зеленоватой рисовой бумаги, выводя мистические иноземные символы под монотонное бубнение заклинаний на чуждом языке.

– Маяхата… или Мояхата… с краю… ничего не знаю… Напишу с "о", на "а" проще исправить, хотя какая разница, произносится-то всё равно одинаково… нами, по крайней мере… Скраю… Ой. То есть Негасима. Или Не Гасима? Не с краткими деепричастиями в пассивной форме при отсутствии зависимых слов и противопоставлений пишется слитно, с одной стороны… А с императорами? И если отдельно, тогда три имени получается… Или это имя, отчество и фамилия? Но тогда что из них что? Мояхата Не Гасимович… Не Гасима Мояхатович… Мояхата Гасима… Невич?.. Как они только живут с такими именами…

Закончив с написанием имени в такой транскрипции, что при прочтении мать императора не узнала бы, княжич вывел затейливую рамочку по краю и протянул бумажку сестре. Та осыпала ее песком, просушивая, несколькими уверенными стежками пришила к ней свою экибану и торжественно приколола к кимоно его величества.

– Носить каждый день над сердцем до следующей черной луны! – подняла она к потолку указательный палец с пятном от чернил.

– А… что будет потом? – с видом заключенного, получившего отсрочку от смертного приговора, почти не дрожащим голосом спросил император.

– Защитные силы оберега впитаются энергией суй, – важно сказала девочка и мысленно договорила: "…и мы, может, вас всех запомним. Если еще будем тут".

– М-можно идти? – кося на амулет, сочетавшемся с дизайнерским кимоно как ласточкино гнездо с акварелью, пробормотал он.

– Да, конечно, – рассеянно кивнула Лёлька, выуживая из кучи запчастей дохлого паука, и изящно махнула рукой звездочёту в сине-кремовом кимоно. – Следующий!..

Трепеща от нетерпения, придворные встретили тэнно, возвращающегося с имплантации удачи, завистливыми взглядами.

Так при дворе Негасимы появилась и задержалась на неожиданно долгое время новая мода.

Через три дня вместо привычного "доброй ночи и приятных сновидений" Ивановичи услышали от императора: "Сегодня мы идем любоваться молодым месяцем".

– Куда? – заинтересовался Ярик.

– На пруд.

– Зачем?

– Любоваться молодым месяцем, – терпеливо повторил тэнно.

– Я хотел спросить, зачем на пруд? Из дома его тоже хорошо видно. А на пруду комары. И зябко ночью. И волгло.

Негасима вздохнул. Кажется, несмотря на все усилия – его и опекунов княжичей – вамаясьцев из них пока не получалось.

– В пруду он отражается и освещает своим юным светом макушки деревьев.

– Так его света только до макушек деревьев и хватает, – резонно заметила Лёлька. – А внизу темнотища будет.

– Внизу мы зажжем желтые фонари в форме луны с пожеланиями неутомимости, успеха и счастья…

– Кому?

Император глянул на них как на сумасшедших.

– Конечно, месяцу.

Равноценный взгляд был возвращен Ивановичами в пределах доли секунды.

– Они ему нужны? – мягко, точно обращалась к буйнопомешанному, вопросила девочка.

– Ему?.. – Маяхата задумался и усмехнулся: – Скорее всего, нет. Ставлю свои старые гэта против дворца тайсёгуна, что месяц и без наших пожеланий скоро отъестся на звездах и кометах до приятной округлости в области живота…

Но не успела Лёлька мысленно вздохнуть с облечением, как тэнно продолжил:

– …но ему всё равно будет приятно.

– Но это же месяц! Небесное тело! – Ярик взмахнул руками, не соображая, как еще можно довести до сведения вамаясьца, что с таким же успехом тот мог желать выздоровления осыпающейся скале или пересыхающей реке.

– В первую очередь это мой двоюродный пра-пра-пра-пра-дедушка. Хотя "пра" перед его именем должно быть раз в сто больше.

– Да?.. – лукоморцы округлили глаза.

– Да. Потому что он брат моей пра-пра-пра… вы поняли идею… бабушки.

– А кто у вас пра-пра-пра…бабушка?

– Солнце. Сама Незатменная Яширока Мимасита.

– Вы – правнук самого Солнца?!

– Самой, – скромно поправил Негасима. – Женского рода. И да, богиня в незапамятные времена поддалась на чары моего смертного пра-пра-пра…деда, назовем его так, и одарила мир основателем рода Маяхата. С тех пор много комет пролетело и дождя пролилось, но она до сих пор вспоминает про своих потомков и принимает в их судьбе деятельное, хоть и непредсказуемое, участие.

Ивановичи переглянулись, подумав об одном и том же. Первым сформулировать вопрос сумел Ярик. Убедившись, что в радиусе слышимости никого нет, он деликатно откашлялся и спросил:

– А как же она тогда допустила, чтобы… э-э-э… ваше… место на престоле… занял Шино?

Император скривился и опустил глаза.

– Мой предок провинился перед ней. По крайней мере, она так считает. И в наказание она подтолкнула Шино к перевороту после захвата восвоясьцами Маяхаты. Разгоряченный битвами, он хотел пойти дальше, рассуждая, что тайсёгун – хорошо, а император – лучше, но Незатменная вовремя его окоротила, и только поэтому наш род до сих пор существует на Белом Свете.

– И так будет теперь до скончания веков? – сочувственно проговорила Лёлька.

– Кто знает… – император развел руками. – Вообще-то, в нашем роду кочует ее пророчество, что всё вернется на круги своя, когда грохот встретится с молчанием на крыльях ветра, но что оно значит, выполнимо ли, и если выполнимо, то когда, неведомо никому.

– Может, она вообще так сказала, чтобы вы не очень расстраивались? – предположила оптимистка-княжна и заработала в ответ кислый взор тэнно, лишний раз убедившегося, что не одни Маяхаты так думают. Вздохнув пару раз, он скроил постную мину, приложил руки к груди, воздел очи горе и поучительно произнес:

– Верховная богиня не лжет. Если нельзя доверять верховной богине, то кому тогда можно?

Не зная, что на риторические вопросы ответов не бывает, Лёлька твердо выговорила:

– Нам.

Император улыбнулся, снисходительно, с покровительственной ноткой, как часто взрослые обращаются к детям, когда те выскажут что-то неожиданное не по годам, и оттого забавное:

– Всенепременнейше. Я сразу понял, что вы скрасите мои слегка однообразные дни этой весной.

– И скрасим тоже, – уязвленная, надулась Лёка и поклонилась до земли по вамаясьскому этикету[184]184
  Каким она себе его представляла.


[Закрыть]. – Ну ладно, мы на тренировку. До встречи вечером!

И под предынфарктные взоры свиты, не постигшей до сих пор, как так можно обращаться к тэнно, лукоморцы побежали на встречу Отоваро-сенсею и новой порции синяков и растяжений.

Праздник молодого месяца проходил размеренно, чинно и предсказуемо, пока не пришла пора запускать фонари с пожеланиями. Как повелевала традиция, придворные разместились на плотах, широких, как дворы, разукрашенных, как банкетные залы, и непотопляемых, как утки. Слуги в черных кимоно с вышитым золотым месяцем на спине, отталкиваясь шестами, направили эти суда к середине пруда. Там, соприкоснувшись краями, дворы превратились в площадь, в центре которой, естественно, находился император.

Плавным летящим почерком он начертал на темно-синей бумаге золотистой тушью пожелания, свернул их в трубочку и прицепил к фонарю – огромному, пузатому, как тыква, и такому же желтому. В середине его, заставляя сиять теплым золотистым светом, горел огонь.

– Твой почтительный внук, о Месяц-сан, приветствует тебя и шлет свои наилучшие пожелания! – проговорил он традиционные слова, отпуская фонарь в полет. Свита, сложив руки лодочкой перед грудью, словно набирая в них дождевой воды, проводила уходившего в темную высь посланника взорами постными, чтобы не сказать, скучающими. На короткий срок превзойдя яркостью самого адресата, фонарь скоро был подхвачен ветром и унесен в сторону Мишани.

К этому времени слуги с тушью, бумагой и готовыми к отправке фонарями толпились по краям плота, ожидая команды его императорского величества.

– Теперь – наши почетные гос…ти, – Маяхата с улыбкой обернулся, обращаясь к княжичам, скромно пристроившимся за его спиной. Улыбку, чудом оставшуюся на его лице, заклинило, и избавиться от нее он уже не мог. – Ч-что… это?

– Поклон, – смиренно ответила Лёлька, снимая циновку с огромной корзины и своих ног. – Мы ж вашему дедушке никто, и не знакомы даже пока, и вообще первый раз про него услышали. А по лукоморским обычаям вежливые гости, кто впервые к хозяевам идет, да еще и знатным, должны ему кланяться подарками.

– Подарками?.. – слабым эхом отозвался Негасима, не сводя взгляда с содержимого посылки.

– Именно так, ваше императорское величество, – поддержал сестру Яр и махнул рукой. Из задних рядов с полными руками фонарей, напоминая больше скарабеев, чем опекунов высокородных отпрысков, засеменили Чаёку и Забияки. Ивановичи принялись доставать свои гостинцы месяцу. В состоянии, близком к ступору, Маяхата перечислял извлекаемые предметы, готовые отправиться к его достопочтенному предку:

– Рисовые пирожные…

– Это от меня лично! – гордо заявил Ярик.

– Рыба… жареная…

– Это от меня, – скромно сообщила девочка.

– Веник…

– Букет! – обиженно поправил Ярик, лично по одним источникам вандализировавший, по другим – прополовший склоны Мишани.

– Еще букет…

– Веник! – уточнила Лёлька. – Когда он в баню захочет пойти, веничек с травками очень пригодится!

– Куда пойти?..

– Ну или в чай положит, – моментально списав этот случай как безнадежный, предложила альтернативу княжна.

– Чайник?! – вытаращил глаза Негасима при виде следующего подарка. – И котелок?!

– И чашки! И блюдечки! И тарелки! – бодро доложили Ивановичи, подобно фокусникам извлекая из бездонной корзины один гостинец за другим.

– Но зачем?!

– А когда вы ему в последний раз новую посуду высылали? – строго спросила Лёлька. – А сколько он там уже живет? А вы знаете, как часто посуда бьется, особенно у старых людей?

– Он не человек! Он месяц! – император сделал попытку защититься, но она разбилась о каменное непонимание гостей, как заварочный чайник о котелок.

– А у месяцев посуда бьется реже? – сурово уточнила девочка.

– Но он не пьет чай!..

– А вы ему высылали?

Император смутился. Насколько хватало семейных преданий, кроме приветов горячо любимому дедушке они не высылали ничего и никогда, и уж совершенно не знали не только о том, как часто у него бьются чашки, но и пьет ли он чай вообще. И если пьет…

Маяхате стало стыдно. Но как любой император, вместо того, чтобы признаться, что был валенком и дураком, он принялся искать отступление и оправдание.

– Всё, что вы принесли, не полетит! Оно слишком тяжелое! А это ведь всего лишь бумажный фонарь!

– Чаёку-сан?.. – Ярик повернулся к дайёнкю, смиренно застывшей у готовых к старту фонарей.

– Осмелюсь сообщить вашему императорскому величеству, что после наложенных на фонари вашей недостойной служанкой заклинаний всё долетит до Месяца-сан в целости и сохранности.

– Яр, загружаем! – скомандовала Лёлька, и все подарки быстро, но аккуратно перекочевали обратно в корзину. Потом к ее краям были привязаны фонари, и Чаёку на глазах у благоговеющей свиты, много слышавшей про магию, но редко ее видящей, наложила обещанное заклинание. Первый грузовой космический корабль в истории Белого Света, сияя гроздьями фонарей, как люстра в праздник в тронном зале лукоморского дворца, медленно поднялся в воздух, повисел, ориентируясь, и уверенно лег на нужный курс.

К Чаёку, провожавшей его взглядом с умильной улыбкой, подошел первый советник императора и вежливо проговорил:

– За десять золотых ити-букинов сможет ли многоуважаемая четвертая ученица Извечного наложить такое же заклинание и на мой фонарь? Я бы хотел отправить достопочтенному Месяцу-сан в подарок драгоценный резной веер из слоновой кости с перламутром и перстни с черным жемчугом и огненными опалами, дабы украшал он свою сиятельную персону, и может, сбросил бы на счастье летучую звездочку у порога дома нашей семьи.

– И я… и мы… и нам…

Со всех сторон как прорвало. Придворные, отыскивая по отворотам и карманам самое драгоценное, воспылали желанием передать материальные приветы родственнику тэнно, во весь голос и наперебой перечисляя свои дары, как на таможне. Дойдет до старика Месяца посылка или нет, дело десятое. Главное, чтобы до императора дошло, что их подарок был самым щедрым – не считая подарка юных даймё из Рукомото, конечно. Но они пришли и ушли, а им с его императорским величеством оставаться, и настанут и следующие праздники молодого месяца, так что всё еще впереди.

Император же в состоянии ступора мог только провожать глазами отлетающие фонари, толкущихся вокруг Чаёку и абсолютно позабывших про него придворных и гадать, не поторопился ли он притащить во дворец такое развлечение своим скучным весенним дням.

Весть о том, что все срочно вскакивают и собираются, если хотят хоть куда-то поехать, прорвалась к Лёльке сквозь сон попытки с третьей.

– Чешумашишли? – не открывая смеженных и никак не хотевших размежовываться очей пробормотала она назойливому голосу, и только потом до нее дошло. Ехать! Конечно же они хотят! И какая разница…

– Куда?! – подскочила она в следующую секунду, роняя Тихона на пол и тараща мутные от сна глаза в знакомое лицо, то ли Забияки, то ли Чаёку.

– В Якаяму. Вы едете?

– Да! – выпалила княжна. Мозг еще пытался намекнуть языку, что сперва неплохо бы разузнать, куда, собственно, они едут, с кем, когда и зачем, но каналья язык решил всё и за всех, словно это он больше всей остальной Лёльки маялся от однообразия и безделья.

– Тогда собираемся быстрей! Свита его императорского величества встречается на площади Цветения Хризантем на Ветру через полчаса! Он велел передать, что до первой остановки вы поедете в его паланкине, а после продолжите путь в своём.

Кажется, это всё-таки была Чаёку, то ли взволнованная, то ли смущенная. Отчего бы это?.. Получила от Вечных взбучку за вчерашние полеты на Луну?

– Но у нас нет палат… палантина… палат…кина. Что бы это ни было, – Лёлька покачала головой.

– Теперь есть.

– И в нем ездят?

– Да, конечно.

– Яр, вставай! – возбужденная Лёка метнула в брата подушку.

– Не хочу, – княжич сгреб прилетевший ему в ухо снаряд, сунул под ухо другое и спрятался под одеяло. Как будто от его сестры можно было укрыться!

– Вставай, лежебока лентяйный! Опоздаем! – полетел в него тапок, потом второй.

– Опять на тренировку?.. – из-под одеяла высунулась половина головы – самая взъерошенная и заспанная.

– На какую тренировку?! В Нуидыру опоздаем!

– Куда?! – сон слетел с изумленного мальчика.

– В Якаяму, – поправила дайёнкю, давая сигнал войти служанкам с горячей водой для умывания. – Шино Миномёто решил съездить с проверкой в лагерь, где создается его будущая непобедимая армия и где Вечные работают над ее оживлением. Его величество тэнно изъявил высочайшее желание присоединиться к нему. Хотя… наверное, так нельзя говорить об императоре… – осознав, что она только что сказала, Чаёку с сомнением наморщила лоб. – Ведь он – наш повелитель, потомок Негасимой Мимаситы, да хранят его боги и добрые духи, а Шино – всего лишь тайсё…

Новое озарение на предмет чего и о ком можно говорить, а что лучше зажевать, посетило девушку, и она нервно прикусила губу и бросила косой взгляд на прислугу, суетившуюся с туалетными принадлежностями, багажом и завтраком.

– Ух ты! – глаза Ярика, не заметившего сомнений их опекунши, зажглись любопытством. – Значит, Вечные близки к успеху?

– Надеюсь, – вздохнула она. – Шино обещал сделать харакири всему совету, если они к лету не обеспечат его сотней тысяч неразбиваемых живых терракотовых солдат, а он слов на ветер не бросает.

– Но если он убьет Вечных, армия у него от этого не появится, – резонно заметила Лёлька, уписывая ненавистную рыбу и даже этого не замечая.

– Зато у него появятся другие Вечные, которые, по его мнению, будут старательнее, – рассеянно отозвалась дайёнкю.

– Но это будут всего лишь первые ученики старых! – давно разобравшийся в хитросплетениях вамаясьской иерархии магов, воскликнул Ярослав.

– Ода Таракану, к примеру, пробыл дайитикю у Неугроби Шизуки боги знают сколько лет, если не веков, и говорят, что под конец стал сильнее своего учителя, – проговорила девушка и опустила глаза и плечи, словно завяла. Ивановичи сочувственно переглянулись: видно, помолвка оставалась в силе…

– Но если Вечные придумают, как обойтись без амулета Тишины, мы сможем отправиться домой! – от внезапного понимания Ярик выронил ложку и устремил радостный взгляд на сестру. – Ведь дольше нас тут задерживать не имело бы смысла!

Глаза Лёльки расширились, теряя остатки сна.

– И верно! Яр, у тебя ума палата! Чаёку-сан! Это точно?! Точно, что Вечные придумали, как оживить армию без амулета Тишины?!

К ее удивлению девушка побледнела, напряглась и отвела взгляд. Лёльке показалось, что если бы Чаёку могла, она бы сейчас выбежала из комнаты или заплакала. Ничего не понимая, девочка одним глотком опрокинула в себя остатки чая, встала из-за стола и деликатно заглянула в лицо дайёнкю.

– Чаёку-сан? Что случилось? Что-то не так? Я что-то не то сказала? Я вас обидела?

– Всё в порядке, Ори-сан, – девушка сделала попытку улыбнуться. С таким же успехом она могла попытаться отрастить себе крылья или провалиться сквозь землю. – Просто… Всё не так просто, я хотела сказать. Я потом всё объясню. Потом.

– Когда? – Лёка недоуменно воззрилась на нее.

– Когда… Когда посоветуюсь… с отцом. И… с дядей.

– Хотите выяснить подробности? – не видя перемен, нетерпеливо выпалил Ярик.

– Да. Подробности. Пожалуйста, юные даймё. Пойдем. Тэнно будет ждать. То есть не будет. Императоры никого не ждут.

– Кроме даймё из Рукомото? – переглянулись Ивановичи, подозревая правильный ответ.

– Кроме вас, да, – впервые за утро улыбнулась Чаёку – и быстро засеменила вперед, прикрывая веером лицо.

Столпотворение на площади Цветения Хризантем на Ветру наводило мысль скорее о народном то ли гулянии, то ли волнении, а не отбытии важной экспедиции в не такие уж и дальние края. Увидев, что всадники гарцуют отдельно, а кареты без колес стоят на земле отдельно, лукоморцы сперва с облегчением выдохнули – не они последние, не их ждут. Вот приведут сейчас лошадей – и поедут, хотя запрягать не в конюшне, а на площади – обычай слегка дурной, вынес приговор Ярослав. Но получив ответ от сестры, что этот обычай не дурнее традиции прикручивать к каретам колеса перед самым выездом, согласился, пожал плечами, покрутил пальцем у виска и взглянул на Чаёку в ожидании указаний.

– Вот тот паланкин – ваш, – она указала на красную лаковую карету без колес со странно длинными оглоблями впереди и позади, расписанную золотыми журавлями и соснами, небольшую, как, впрочем, и все остальные. – А его величество тэнно ждет вас сейчас в своём.

Не дожидаясь приказа, к повозке поспешили вышагивавшие за ними слуги, груженые их багажом и провизией, и Забияки с Отоваро. Ивановичи же с дайёнкю направились прямиком к экипажу его величества.

Лёлька без труда определила его выезд: большая повозка, синяя с золотыми силуэтами солнц, месяцев и звезд, крышей и пропорциями больше смахивавшая на элитный нужник в вамаясьском стиле, была окружена со всех сторон прислугой, охраной и свитой, готовыми в любую секунду выполнять его желания, защищать или просто льстить. Но судя по недовольному виду Маяхаты, выглядывавшему из-за сине-золотых шторок, то, в чем он нуждался, даже близко не входило в перечисленный список.

– Сейчас пенять будет… – чувствуя причину дурного расположения духа Негасимы, пробормотала девочка, скроила невинную физиономию, взяла половчее Тихона, как по команде принявшего вид умильной плюшевой игрушки, и летящей походкой направилась к императору.

– Пенять – не пинать, – с несвойственной ему философской практичностью заметил Ярик и тоже прибавил шагу.

– Хвала Мимасите, тайсёгуна еще нет, – вклинившись между ними, тихо проговорила Чаёку.

– Временно нет? Значит, и хвала временная, – заметила Лёлька, сияя направо и налево как утренняя звезда – ослепительная и слегка не выспавшаяся.

Вамаясьцы расступались, кланялись, улыбались, а бронированный военный в закрытом клыкасто-рогатом шлеме, непреступный с виду, как крепость, с высоты своего жеребца даже соизволил опустить и снова поднять голову.

– Это господин начальник гвардии Комурака Нагибаси. И он очень рад вас приветствовать, – перевела девушка, не ведая, что вчерашняя бумажка-амулет на груди грозного стража сообщала его имя, должность и цвет кимоно на момент нанесения надписи. – Под его командованием находится личная охрана императора, все десять гвардейцев.

– У лошади тайсёгуна, наверное, больше, – не впечатлился Ярик.

– Не намного, – сообщила Чаёку. – Всего на трех человек. Но тэнно и не нужно много личной охраны.

– Потому что его так все любят? – удивился мальчик.

– Потому что его охраняют воины личной гвардии Шино.

– Охраняют или караулят? – пробормотала Лёка, новыми глазами косясь на голоногих людей с нагинатами и мечами, окружившими императорскую повозку.

Негасима-сан встретил их улыбкой и приветствием, достаточно милостивыми, но намекающими, что кое-кто мог бы придти и пораньше. Лёлька рассыпалась в пожеланиях всего и сразу в ответ, параллельно давая понять, что если бы другой кое-то предупредил кое-кого пораньше, то и счастья лицезреть этих кое-кого выпало ему бы побольше. На что император, пристыженный, приподнял брови и сообщил, что Шино передал ему свое желание проехаться до Якаямы только сегодня утром, и да, императорам капризничать не к лицу, ну разве только если очень захочется остаться в столице.

Едва дети заняли место напротив хозяина экипажа, как из парадного входа дворца стремительным шагом вышел Миномёто. Остановившись у паланкина Негасимы, он поклонился, скользнул холодным бесстрастным взором по гостям тэнно, но кивнул им, уже почти собираясь уходить. В масштабах тайсёгуна это равнялось получасовому расшаркиванию и раскланиванию простого самурая.

– И вам того же, – выдала в ответ Лёлька химически чистый экспортный вариант улыбки. – И вас туда же. Каждое утро по три раза.

Но Миномёто уже не слышал. Вскочив на коня, он кивнул ординарцу, терпеливо поджидавшему рядом. Тот приложил к губам трубу, и одинокая суровая нота вмиг заглушила гомон большой площади.

– Отбываем, отбываем! – закричали из толпы провожающих.

Лёлька озабоченно переглянулась с братом: как это отбываем? Куда? Колёс-то не…

И тут они почувствовали, что их экипаж поднимается.

– А когда колёса привезли? – удивленно выглянула княжна из-за занавеси – и едва не выпала. Паланкин поднимали и укладывали себе на плечи люди!

– Эй, эй, эй! Эй, вы! Поставьте на место! Куда?!

– Что случилось, Ори-тян? – забеспокоился император.

– Куда они нас тащат?!

– В Якаяму, куда же еще? – недоумевая, тэнно развел руками.

– Что?!.. Они понесут нас вместо лошадей до самой Ямы…яка?..

– Якаямы, – слегка брюзгливо поправил Маяхата и добавил: – И да, до самой нее. А в чем дело?

– Но они же люди!

– Я надеюсь.

– Но на людях нельзя ездить!

– Мы на них не ездим.

– А что вы на них делаете?!

– Мы на них… – император умолк в поисках слов, и тут Ярик от слов перешел к делу. Высунувшись из паланкина, едва не выпадая, он прокричал:

– Остановитесь!

Носильщики изумленно сбавили шаг.

– Не останавливайтесь! – высунулся в другой проем Маяхата.

Шаг ускорился.

– Если кто-то не хочет ехать в паланкине, – недовольно насупился Негасима, – тот может оставаться во дворце.

– А верхом он ехать может? – тут же спросила Лёлька.

– Если хочет, – физиономия императора стала кислей недозрелой сакуры. – Эти любители верховой езды могут сейчас спешиться, вернуться во дворец, выбрать себе коней, дождаться следующего раза, когда мы пожелаем совершить прогулку или поездку по делам, и присоединиться. Если получат приглашение.

Лёлька была готова пожертвовать долгожданной вылазкой в люди, но тут неожиданно вмешался Ярик.

– Ваше величество, – скромно потупив взор, проговорил он. – Мы просим вашего великодушного прощения за обиду, нанесенную по незнанию.

Брови Маяхаты радостно взлетели, сестры – сдвинулись с совершенно противоположной эмоцией, но Яр, не замечая, продолжал:

– За время нашего пребывания в комфорте и удобстве мы решили, что Вамаяси – очень богатая страна. Но если вы не можете позволить себе дормезы, кареты или хотя бы коляски – ничего страшного. Бедность – не порок.

– Бедность?! – глаза императора вытаращились как у напуганного рака. – С чего ты взял, что моя держава бедна?! И что это за вещи, которые ты перечислил? Но что бы это ни было, вамаясьцы жили без них века и проживут дальше! Они нам не нужны!

– Хорошая карета, и даже карета так себе, не говоря уже о дормезе – это такая большая карета со всеми удобствами для дальних путешествий – стоят немало. А лошади для них – и подавно, – чуя золотую жилу, лицемерно вздохнула княжна, вклиниваясь в то ли игру, то ли реальные братовы сожаления, как акула в косяк селедки. – Особенно если учесть, что восемь человек не стоят ничего, а восемь лошадей одинаковой масти и стати не каждому даймё по карману. И большая карета, украшенная и обставленная по последнему слову придворной моды, даже у нас в Лукоморье не у каждого боярина на дворе сыщется.

– Да что такое карета, объяснит мне кто-нибудь из вас или нет?!

– Это то же самое, что ламантин… палантин…

– Паланкин, – подсказал Яр.

– Да. Только на больших колесах. И везут ее кони. Она передвигается быстро, и поэтому те расстояния, что в лап… лам… пам… носилках можно было покрыть за день, в карете преодолеешь за час.

– А в дормез может поместиться вся семья и даже горничные и собаки, – сообщил княжич.

– Да?..

На лице императора отразились волнения разума, брожения духа и метания души, за всеми перипетиями которых Лёлька следила с любопытством естествоиспытателя за подопытным хомячком.

– То есть если такие кареты назвать, скажем, императорскими повозками… и поручить какому-нибудь искушенному мастеру начать делать их в Маяхате… и продавать… отдавая, от прибыли престолу… то есть мне… скромные отчисления… ибо жадность – большой грех в глазах Незатменной Мимаситы… Процентов девяносто, не больше… И никто иной, кроме того мастера не имел бы право производить их и торговать ими…

– То престол получил бы изрядное количество… благодарности… от осчастливленных бояр и князей, которым не пришлось бы никогда больше тащиться по неровной дороге со скоростью усталого пешехода, – елейным голоском договорила за Негасиму Лёка[185]185
  Про себя, правда, она добавила: «…А придется им тащиться по той же неровной дороге со скоростью усталой лошади, изредка переворачиваться со скоростью опрокидывающегося тяжеленного ящика, а иногда просто стоять со скоростью сломавшейся оси и ждать, пока отвалившееся колесо прирастет обратно… Но зачем портить людям сюрприз?» И поэтому вслух ничего больше не сказала.


[Закрыть].

– А люди, которые сейчас таскают ваших бонз, занялись бы более подходящими для них делами, – сурово напомнил Яр. Мысленно он не раз уже извинился перед носильщиками, но ноблесс оближ.

– Люди, которые сейчас, как вы выразились, таскают моих бонз, – сварливо проговорил Маяхата, – вашей милостью окажутся на улице без работы и средств к существованию.

– Но об их будущем подумает и всё устроит заботливый, прозорливый и всеведущий тэнно, я не сомневаюсь, – Лёлька быстро склонила голову в почтительном поклоне, едва не набив шишку Тихону, пристроившемуся у нее на коленках. Ярик, ткнутый локтем в бок, быстро последовал ее примеру.

– Самый добрый и самый мудрый правитель – что народу еще хотеть? – воскликнул он.

Оказавшись среди тех крайне немногих персон, способных отыскать ответ на риторический вопрос, император вздохнул, посерьезнел и тихо проговорил:

– Наверное, вы знаете, что правитель в нашей стране, как ни больно и горько мне говорить, не совсем я. Чтобы сказать, совсем не я…

Ивановичи переглянулись и, придя к выводу, что Шино в мешке не утаишь, осторожно кивнули. В конце концов, не они первые это сказали. Император же, глядя куда-то мимо них – то ли в подпространство, то ли в вечность, продолжил:

– Если уж пока мы передвигаемся со скоростью усталого пешехода, как вы точно успели заметить, а игры в стихи, города и прочую чепуху, призванную убить время, мне за двадцать четыре сознательных года осточертели, я расскажу вам, с чего началось падение моей семьи. Зачем – не знаю. Честно говоря, я с большим интересом выслушал бы ваши повествования о далеком и таинственном Рукомото. Но что-то подсказывает мне, что поскольку в кои-то веки в Вамаяси завелись люди, не ведающие сей сколь печальной, столь нелепой истории, то не воспользоваться этим случаем – грех. Итак…

Повествование императора изобиловало названием неизвестных мест, именами незнакомых и несколько веков как умерших людей и вздохами по поводу бессердечной выходки покровительницы их рода, но в целом сводилось к довольно простому сюжету.

В незапамятные времена – в какие конкретно, его величество запамятовал – прошла красна девица, единственная дочь тогдашнего императора, погулять по садику камушков[186]186
  Для сада камней местечка рядом с крылечком ее комнатки не нашлось.


[Закрыть]. Налетел тут откуда ни возьмись тэнгу – человек-ворон: глаз черный, нос длинный, плащ крылатый, руки загребущие. Сгреб он бедную деву, да только его и видели. Послал император своих даймё, сёгунов и самураев искать ее во все стороны державы, пообещав самому удачливому находку в жены. Но сколько ни ходили те по краю родному, только время потеряли. Осенила тогда Маяхату гениальная мысля, пришедшая в положенный ей срок: надо пожаловаться прародительнице своей, незатменной Мимасите, солнцеликой и дальнозоркой, потому что зорко зрила она всегда в любую даль, и что угодно высмотреть могла. Вот и на этот раз выглядела бессмертная Яширока, на какой горе скрывается тэнгу со своей добычей, и нацарапала ногтем на черепашьем панцире планчик. Бросилась туда вся императорская рать и покрошила бедного тэнгу – даже каркнуть не успел. Привели душу-девицу спасатели домой, и всем при дворе видно стало, что в отличие от них тэнгу время зря не тратил. Родила девица в ту же ночь не то сына, не то дочь – возмущенный император-батюшка разглядывать не стал. Утопить хотел в ведре помойном, вместе с перьями, клювом и прочими вороньими прелестями. Но явилась ему Мимасита, постучала пальцем по лбу универсальным жестом и сказала, что отныне сей воронёнок, его внук, кстати, будет служить его, Маяхаты, роду, как только сможет. А мог пернатый внучок сверху за кем угодно шпионить, мысли чужие читать, если не очень мелко написано и разборчивым почерком, во сне являться – ну и по мелочам всякого. Обрадовался император, поклонился богине. Та чмокнула его в щечку, потрепала по макушке и отправилась в свои сияющие чертоги в небесах. А на земле с тех пор, как подрос, служил котэнгу своему нелюбезному, но правящему семейству. И всё было хорошо, а местами так просто прекрасно – с точки зрения Маяхат, по крайней мере – пока при осаде и взятии столицы Вотвояси, после в честь императора переименованной, тогдашний император не отдал семейного котэнгу в аренду предку Миномёто. Император был уверен, что ему котэнгу нужнее: тайсёгун ведь на переднем крае с войсками дневал-ночевал, военачальников своих и чужих в хвост и в гриву гонял, планов придумывал громадьё, а Маяхата в тылу на чистых циновках под сакурами стихи сочинял и победных реляций ждал, не умея дайто от дайсё отличить.