Текст книги "Хождение Восвояси (СИ)"

Автор книги: Светлана Багдерина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 56 страниц)

– Да нужны этому Ясному Пеню летописцы как рыбе пятая нога! – отмахнулась старая боярыня, и Дай, выхватив из-за пояса заветный свиточек с Синеусовишными идиомами, спешно занёс и эту, закатывая очи и причмокивая, как последний гурман.

Попытался он сунуться переписывать сервировку лабораторных столов к экспериментаторам, но те отогнали его со скороговорочным "потом-потом-потом-потом". Разочарованный, но не унывающий, он пристал с расспросами о планах на будущее к Чи Паю, но и тот отчего-то отнесся к перспективе быть внесенным в анналы истории без понимания. Рыкнув не очень дружелюбно, он сгрёб старика и со словами "Да отвяжись ты, репей! Пожалуйста!" усадил на ветку шелковицы, нависавшую над головой. Толмач хотел возмутиться – сразу, как только сердце вернётся из пяток – но прикусил язык, сообразив, какое счастье ему только что привалило – или он к нему. С высоты было видно всё и всех как на ладони! И, торопливо выудив из-за пазухи чистый лист бумаги, Дай принялся конспектировать реальность с новой силой.

Последним в круг встал Сам. Подбадривая братьев шутками, он ухватил за лапы Шо и Пая и кивнул замыкавшему септограмму Агафону:

– Мы готовы!

Его премудрие попытался улыбнуться в ответ, изобразил на застывшей от напряжения физиономии нечто такое, от чего близстоявшие Чи попятились, и махнул рукой – то ли отказываясь от второй попытки, то ли давая понять, что эксперимент вот-вот начнётся.

Гена выбрал второе толкование. Подхватив с мостовой кувшин, он рванул вдоль периметра септограммы, рассыпая струйкой синий порошок. Агафон хотел что-то крикнуть, плюнул, снова махнул рукой, на этот раз уже однозначно, сгрёб второй кувшин и вприпрыжку двинулся навстречу Парадоксову, оставляя за собой неровную дорожку из вязкой белой жидкости. Экспериментаторы сошлись на полпути, разминулись аккуратно, и через несколько минут встретились снова, замкнув свои круги.

– Субстанцию, – бросил через плечо Гена, и ассистирующая ему Наташа быстро протянула бело-голубой чайничек. Одновременно Иван сунул в руки чародею покрытое инеем ведро с сиреневой, задумчиво побулькивающей жижей. Дальнейшие инструкции ассистентам, число коих приблизилось к десятку, напоминали, скорее, бестолковое листание толкового словаря.

– Циркуль!

– Кнопки!

– Сито!

– Зажим!

– Котлету!

– И мне тоже! И хлеба!

– Крошки!

– Убери!

– Зеркало!

– Шнурки!

– Кол!

– Мочало!

– Начинаем сначала!..

Лица, вовлеченные в событие века локального масштаба, скоро бросили попытки отыскать хоть какую-то логику в требуемых предметах или предугадать ход опыта.

Столы, вытащенные на край площади, были заставлены самым немыслимым оборудованием, какое удалось соорудить за неделю при помощи походной лаборатории Гены, подручных средств и неразлучной шпаргалки мага. Выглядело оно для непосвящённого глаза кучей хлама[172]172
  Впрочем, для посвящённого глаза тоже, и не раз за время подготовки Парадоксов хватался за голову и стенал, мрачно зыркая на Агафона: «Престидижитатор хренов – и я с ним теперь тоже!..».


[Закрыть], над которой расползались зеленоватые клубы дыма, разгорались и гасли огоньки, мелькали руки экспериментаторов, сыпались искры, а местами и ненаучные термины – когда руки и искры встречались. Братья, как и приказано было, помалкивали, хотя выражения их морд говорили за всех оборотней, родившихся и не родившихся еще на Белый Свет. Даже Серафима, неоднократно участвовавшая в репетициях опыта, запуталась, что идёт за чем и когда, и просто подавала порученные ей предметы настолько быстро, насколько могла.

– Камни…

– Ножницы…

– Бумагу…

– Есть!

– Хлеб? – уточнил Иван, и тут в небо выметнулся столб огня, заставивший померкнуть даже солнце.

– Хле-е-еб!.. То есть е-е-есть! – проорал Агафон и бросился бежать.

Ассистенты и Гена, не столько от инструкций, сколько с перепугу, кинулись в переулок – и вовремя. Линии из синего порошка и затвердевшей к этому моменту белой жидкости вспыхнули васильково-серебряным пламенем, от жара загорелся стол и всё, что на нём находилось. Площадь в сердце септограммы стала покрываться инеем. Выкрикивая заклинания, Агафон мчался по кругу, и там, где он пробегал, пламя росло и тянулось к небу.

Замкнув круг, задыхаясь, обессиленный, будто пронёсся до Я Синь Пеня и обратно, чародей упал на колени и сжал кулаки. Слова слились в невнятное бормотание, глаза закрылись, пот покатился по осунувшемуся лицу, но он не замолкал ни на секунду.

Серафима, прижавшись к стене рядом с остальными лукоморцами и щурясь от нестерпимого жара, вглядывалась слезящимися глазами в площадку, отгороженную огнём. Но братья стояли спокойно, чуть поёживаясь от холода, но не выпуская рук друг друга.

Про шелковицу, росшую у септограммы, вспомнили только тогда, когда нависавшая ветка внезапно вспыхнула и упала через растущую стену пламени в гущу братьев – вместе с вцепившимся в нее всеми кистями и чернильницами толмачом.

"Не-е-е-е-ет!!!" и "каабу-у-у-у-уча-а-а-а-а!!!" слились в один протяжный вой – но было поздно. Пламя, окружавшее братьев, сошлось над их головами куполом, закрывая от взглядов снаружи. Наступила васильково-серебряная тишина.

Придя в себя, ассистенты и зеваки набросились на экспериментаторов с вопросами, что это было и что теперь будет, получили единственный ответ – от Агафона, с адресом, куда им с подобными вопросами всем и немедленно надо отправиться[173]173
  Правильно. В Монплезир, в лавку магистра Броше «Овеществлённая магия», и никуда больше. «Всё для прорицаний: самые прозрачные хрустальные шары, самые догадливые гадальные карты, самая разговорчивая кофейная гуща». Иногда знакомые удивлялись, как долго Агафоникуса Великолепного могла мучить совесть.


[Закрыть], и пару взглядов, от которых желание задавать и заглядывать в будущее усохло и отвалилось. Дальше на то, как пламя выбивалось из линий и луковицей закручивалось над площадью, все смотрели молча.

Через несколько минут огонь пропал так же внезапно, как появился, открывая взволнованным взорам центр площади – и взявшихся за руки и прижавшихся плечом к плечу людей в одежде не по росту и не по размеру. От стремительно таявшего льда поднимался туман, скрывая фигуры, но маг страдальчески замычал, словно в сердце впился осколок.

– Получилось? – спросила царевна, переводя взгляд с мага на учёного и обратно.

Экспериментаторы переглянулись.

– Ну мы же хотели, чтобы их базовая форма была человеческая? – неуверенно проговорил Геннадий, скользнул взором по неподвижным, будто оглушенным рядам… И еще раз. И еще – со всё возрастающим ужасом и тошнотворным предчувствием непоправимого.

– А…га…фон, – выдавил наконец он. – Я… точно вижу… то, что вижу… или это… твои… штучки?

– Так это не твои… нечестивые планы? – с зеркальным комплектом эмоций ответил ему чародей.

Гена рванулся вперед, но его премудрие отпихнул его[174]174
  Тем не менее, на шкале цивильности их отношений шаг сей находился в районе отметки «вершина вежливости». Раньше в подобной ситуации чародей просто подставил бы ногу.


[Закрыть] и оказался у входа в септограмму первым. Несколько пассов, энергичное движение ногой, стиравшее линии – и маг едва не бегом направился к тому месту, где на сомкнутых руках братьев как на заборе висел Дай У Ма. Облитую чернилами мостовую вокруг него устилали покрытые инеем свитки и кисти.

Трясущимися руками маг вцепился в одежду Дая, рывком поставил его перед собой, встряхнул, не сводя взгляда с братьев… Толмач открыл глаза, с трудом сосредоточил мутный взор на плече волшебника и просипел:

– Что вы скажете для потомков о резус… резуль… туте… икс…перимента?

– Кабча… Кабуча габата апача дрендец, – тихо прошептал маг, выпустил У Ма из рук, и тот, недоумённо хлопнув крыльями, плавно опустился на мостовую, вырастил из брюха зеленые перепончатые лапки и неуклюже запрыгал к образовавшейся неподалеку луже из талой воды и чернил. Обратившись рыбой, он нырнул в лужу и стал пытаться достать из нее кисть плавниками.

Люди вокруг стали медленно оседать на землю, словно утомившись после тяжких трудов.

Братья. Теперь всем было ясно, что они братья, кабуча их разнеси. Потому что только братья могли быть все на одно лицо – даже если это было лицо старого вотвоясьского лингвиста. И то, что сам У Ма мог превращаться теперь, похоже, в любое существо, закодированное в крови братьев Чи, триумфа их с Геной эксперименту не добавляло.

– Что-то пошло не так? – обратился к нему один из братовьев. Лишь по одежде – синему халату с оторванными рукавами и красным штанам – его премудрие определил, что это был Сам.

– Всё, – угрюмо насупился маг. – Пошло не так всё. Сам, слушай. Попробуй превратиться в… ну, кто были твои звери. Кстати, мы ведь даже этого не знаем.

– Паук и шмель, – хмурый, как сто Агафонов, ответил Чи Хай, повёл плечами, вдохнул… и превратился в Чи Хая.

– Тысячелетние персики! – растерянно выдохнул он, снова встрепенулся, отряхнулся, как мокрый пёс, воздух вокруг него словно вскипел – и успокоился, являя Белому Свету точную копию толмача.

Еще попытка, еще и еще… Результаты были неизменными. Сам или У Ма. Два варианта.

– Попроси братьев превратиться! – прервал чародей отчаянные попытки старшего брата.

Он повернулся к брату слева, всё еще находящемуся в подобии ступора, потряс за плечо и скомандовал:

– Ни, обернись!

Чи Ни послушно оглянулся.

– Не так! Обернись своим животным! Любым! Смотри на меня! Повторяй!

Братья встретились взглядами – сверлящий Хая и недоумевающий Ни. Хай развёл руками, вдохнул – и чрез миг два молодых вотвоясьца таращились друг на друга – тоже как будто братья, но по сравнению с предыдущим обликом сходство не казалось слишком заметным.

– Получилось?.. – неуверенно пробормотал рядом Геннадий.

– Еще, – скомандовал маг.

Хай и Ни снова встряхнулись – и перед публикой, только теперь начинающей понимать, что произошло нечто непоправимое, предстали два старика, одинаковые как две капли чернил[175]175
  Или, скорее, как восемьдесят две.


[Закрыть].

Потрясенный Агафон раздвинул медленно приходящих в себя братовьёв и опустился на бортик фонтана. Рядом с ним плюхнулся Гена.

– Кабуча? – мрачно спросил он.

– Перекрестная трансгрессирующая рандомно инициированная трансформационно-резистентная… – начал было он с натужно-снисходительным видом, но махнул рукой и уныло закончил: – …кабуча.

– И это всё из-за меня? – донесся из лужи потрясённый голос воробья размером с гориллу.

Даже спустя несколько дней на Дая было больно смотреть. При каждом чихе, задумавшись или просто заснув, он рисковал обратиться в любое живое существо из "Справочника вотвоясьского натуралиста" – и хорошо, если в одно. Усы, лапы и хвост крючком на рыбе со шмелиной головой – зрелище не для слабонервных. Безутешнее его во всем поселении были только братья Чи.

Отошедшие после первого шока, они сперва осадили лабораторию с хозяевами, запершимися внутри[176]176
  Потому что занятия наукой и магией требовали уединения и тишину, а вовсе не оттого, что восемьдесят два мордоворота собирались их линчевать.


[Закрыть], и только вмешательство глав всех гильдий спасло изыскателей от разговора на тему «как пройти в лавку магистра Броше». Потом они по очереди начали дежурить у лаборатории и домов, где поселились Агафон и Гена и требовать восстановить статус-кво. А поскольку числом их было восемьдесят два, а лицом – один, то к концу второго дня пикетов маг и учёный начали чувствовать себя героями то ли былины ужасов, то ли анамнеза из дома душевной скорби.

Они старались. Они честно пытались обратить ход заклинания. Они выкачали крови из каждого столько, что хватило бы на создание еще восьми десятков братьев с нуля. Они перетрясли все генины книжные запасы. Они едва не затёрли до дыр знаменитую агафонову шпаргалку. Они ставили опыты на Чи Хае, его брательниках и даже толмаче вместе и по отдельности. Они даже почти забыли про Наташу и – о ужас! – подружились.

Но тщетно. На все попытки сдвинуть статус с кво хоть на один ген внешний вид и спецификации братьев отвечали полным презрением. После бессонных ночей, бестолковых утр, бесполезных дней и безнадежных вечеров светочи науки и магии пришли к выводу (и объявили его во всеуслышание), что расстраиваться не надо и что всё могло быть хуже, хотя не сказали, каким именно образом.

Так что мало-помалу ситуация устаканилась – не в последнюю очередь потому, что у нее не оставалось вариантов.

Толмач научился сдерживать свои животные порывы, и если бы не хищный блеск в глазах при упоминании мяса и не выпускающиеся во время перелистывания страниц обкусанные когти, то от старой версии новую можно было бы отличить едва ли. Впрочем, он был единственным лицом из всей компании, которое получило от экспериментаторов обнадёживающие вести: скоро пройдёт само по себе, главное – не поддаваться соблазну превращений. Братья же, вволю погоревав и пожаловавшись на горькую, как пирожок с полынью, судьбиншку, посвятили себя дальнейшему освоению ремесел.

Чи Хай, как единственный из них знавший, что потерял, дольше братьев осаждал лабораторию с уговорами вернуть всё как было, потом уговаривал Серафиму надоумить неразговорчивых светочей разносортных знаний как вернуть всё как было, потом Ивана с уговорами уговорить Серафиму надоумить, и только когда все по очереди, вместе и не по разу развели руками, смирился. И вспомнил, что собирался свататься – что привело к новому приступу отчаяния.

– Зачем я теперь ей такой нужен! – восклицал он, пристукивая кулаком по забору и не замечая, как недобитое временем и жителями сооружение разлеталось щепками при каждом ударе. – Она не захочет на меня и смотреть! Что мне… Нет, что нам теперь делать?! Ведь я обещал ей придти и спасти от ее ужасных тёток!

– Раз обещал – приди и спаси, – решительно проговорил Иван.

– И если она тебя любит, то полюбит и таким, какой ты есть, – добавила царевна. – Тем более что другим она тебя всё равно не?..

– Не, – покачал головой Сам.

– Тем более! – воскликнула Наташа.

– Но она знает, что я оборотень!

– Ну так ведь это правдой осталось, – резонно заметил Демьян.

– Но это другая правда!

– Правда всегда одна… так сказал фараон… – пропела Лариска.

– Кто?..

– Ужамбаршкий тшарь, который в прижмах жил! Или в конушах?..

– Жа… то есть, зачем? – выведенный из отчаяния и вогнанный в ступор дружной лукоморской командой, вопросил Сам.

– Шибко умный был, – поджав губы, сообщила боярыня Настасья.

– Короше, шобирамщя и поехали – шватовштво отлагательштв не терпит! Такую девку, как Лепешток ш Перщями, враж уведут! – закивала боярыня Серапея.

– Это точно. Перси у ней – что надо, – кивнул Агафон и заработал убийственный взгляд Чи Хая, по членовредительской силе способный соперничать только с палящим взором Наташи.

– Мы. Отправляемся в Синь Пень. Немедленно! – сурово сведя брови, прорычал Сам.

И немедленно – сразу, как только вотвоясьцы и лукоморцы собрали вещи, поужинали, выспались, позавтракали, собрали вещи, пообедали и собрали вещи, они тронулись в путь.

– Как-как-как?.. – с видом еще более озадаченным переспросил Чи Хай. – "У нас товар…"

– Наоборот, Чихаенька, – терпеливо, свесившись почти наполовину из окошка кареты, проговорила боярыня Настасья. – У вас – товар. Но это тебе запоминать не надо – это мы будем говорить, или брательники твои. Ты будешь во дворе стоять со связкой ухватов. Самое главное, замок не забудь в правый карман положить, а фунтик с солью в левый.

– Зачем?! – Хай возвёл руци и очи горе, проглядел камень под ногами и едва не свалился. – Где мы столько ухватов возьмём?! И у меня и карманов-то нет!

– Будут, – успокоила Лариска, просунувшись между головами боярынь. – Мы тебе наряд боярина Геннадия дадим.

– Но он ниже и худее меня!

– До размеров боярина Демьяна мы тебя откормить не успеем, – покачала головой боярыня Настасья.

– И отчего просто нельзя поздороваться, сказать, что я пришёл взять в жены…

– Нельжя, – с садистским удовлетворением отрезала боярыня Серапея. – Не по обышаю.

– Да мы даже не слыхали про эти ваши обычаи! – взбунтовался пристроившийся рядом Ни.

– Не нашенские оне! – поддержал его Чи Я. – Не для нас то есть!

– У оборотней всё просто. Понравилась девушка – пришёл в ее пещеру, сгрёб при родителях – и к себе потащил. Если ты ей не по нраву, или родителям ее, дальше порога не уйдёшь, – гордо проговорил Пай.

– Точно! Во как свататься надо! – обернулся на лукоморцев Чи Сы. – А то "товар", "купец", "добавочная стоимость", "наложницы на каникулах"…

– Налоговые каникулы, Сычик, – с гордостью профессора за самого способного студента поправила Лариска.

– Я и говорю, – потупился брат Сы.

– Невеште хочешь обиду нанешти – шватайтещь не по-шеловечешки, – Серапея поджала губы с таким видом, как будто первая обида, не смываемая никакими криками "горько", уже была нанесена.

– Ухватом по кокошнику, соль за шиворот – и в пещеру, – предложила с коня Серафима не понятно в чью поддержку: ни одна из сторон не признала ее за свою.

Серапея фыркнула, братья переглянулись, покачали головами – "Не подойдет. Нет у нас пещер больше" – и воззрились на консультантов в окошке Серапеиного дормеза.

– Давайте, дальше рассказывайте, чего делать надо… – покорно вздохнул Сам.

Россыпь домиков с приподнятыми желтыми крышами вдоль кривых улочек у подножия горы сватовская экспедиция увидела сразу. Чего она сразу не увидела, так это суматохи на этих улочках, переходящей в панику. Люди пилили деревья и метались как обезглавленные курицы. Обезглавленные курицы валялись у спиленных деревьев. На обочинах была навалена домашняя утварь, одежда, обувь и даже мебель. На площади в чаше засохшего фонтана горел костёр, рядом лежала разделанная туша многоразовой коровы, а чуть поодаль философски наблюдая за беготней, стояли лошади, запряженные в телеги.

Иван и Серафима нахмурились, машинально покрутили головами в поисках того, у кого можно было выяснить значение сего перфоманса и, не найдя, пришпорили коней.

– Куда это они? – не поняли братья.

– Насаждать добро и причинять справедливость, – кисло хмыкнул чародей.

Если бы не его магия, привередливая сейчас, как принцесса без горошины, он бы уже мчался в первых рядах лукоморских рейдеров, но с его немагическими боевыми навыками даже в спор ввязываться было самоубийством, не говоря о блиц-рейде против неизвестного противника.

– О! Справедливость! – встрепенулись братья, давненько не вспоминавшие о волшебных словах магии культуры. – Приятного аппетита! Здоровеньки булы! С лёгким паром!

И не успел его премудрие опомниться, как все восемь десятков Чи рванули под гору – только пятки засверкали.

Грохоча копытами по брусчатке, кони лукоморцев влетели в деревню, распугивая недобитых кур и – как выяснилось – недоизбитых поселян. Сенька зыркнула направо, налево… Крики, стук, звон, грохот, кудахтанье, люди в штатском, убегающие от людей в вотвоясьском военном… Откуда? Что за?..

Из распахнутых ворот, прижимая к груди эмалированную курильницу, выскочил старичок. За ним, отставая на пару шагов, но стремительно сокращая разрыв – вотвоясьский солдат.

– Отдай! – догнал он деда, повалил наземь и вцепился в предмет культа.

– Не отдам! Моё!

– Не трожь пенсионера!

Но окрик Серафимы не успел послужить предупреждением: ножны меча Ивана уже опустились на ухо грабителя. Глаза его моментально свелись к переносице, а действия – к опрокидыванию на спину. Перепуганный дедок свернулся клубком вокруг своего сокровища как вратарь, взявший пенальти, и замер.

– Дедушка? – слегка встревоженно позвал Иванушка, соскакивая с коня – и тут из-за угла вывалилось с десяток вояк.

Моментально оценив обстановку, они отбросили прилипшее к их загребущим ручкам деревенское барахлишко и выхватили оружие.

– Кто посмел поднять руку на Не Де Ли?! – скаля зубы и опасно щуря и без того не широкие очи, задал предводитель риторический вопрос, надвигаясь на Ивана в поисках то ли ответа, то ли сатисфакции. Судя по наличию меча в руке, и то и другое искать он собирался где-то внутри лукоморца.

– А вы кем ему приходитесь? – строго вопросил царевич.

Вотвоясец сбавил шаг и нахмурился.

– Десятник я! Дай О Дин моё почтенное имя!

– Очень нехорошо, господин десятник, – Иванушка печально покачал головой. – Из рук вон никуда, я бы даже сказал.

– Чего?.. – остановился Дай.

– Никудышный у вашей десятки моральный облик, говорю.

– Да?.. – меч О Дина чуть опустился.

– Конечно. Посмотрите: этот воин, чья обязанность – защищать мирное население, являя собой пример доблести и благородства, только что сделал попытку отчуждения частной собственности заведомо беззащитного пожилого человека с применением насилия против личности потерпевшего несмотря на ярко и безусловно выраженное несогласие с направленными на него противоправными действиями.

– Он сделал… что?.. – раскосые очи десятника медленно стали повторять траекторию глаз зашибленного вояки. Остриё меча ткнулось в мостовую.

– Баюн! Баюн! – заносились нервные шепотки вокруг десятника.

Из-за спины заднего вояки из группы поддержки лук и колчан со стрелами переместился на грудь. Прилетевший невесть откуда нож перерубил рог, но это лишь послужило командой для остальных перейти в активную фазу боевых действий. Мечи и глефы взметнулись, выставились вперед…

И тут с горы спустилась волна.

Волна из восьмидесяти одного молодца практически одинаковых с лица, вооруженных чем попало, но в основном большим и острым.

Переводя взгляды с испуганно прижавшегося к мостовой старика с курильницей на несостоявшегося грабителя, с него на неполную десятку, ощетинившуюся дрожащими теперь отчего-то колюще-рубящими металлоизделиями, Чи Хай бодро вопросил, поигрывая топором:

– Справедливость вызывали?

Недодесятка с воплями "Помогите!" и "Наших бьют!" развернулась и бросилась бежать. Братья Чи – за ними, то ли узнать, чем и кому надо помочь, то ли придать обоснование второму заявлению.

На крики из домов и переулков начали выскакивать их товарищи по оружию: сперва обнаженному, потом – уроненному. Братовья, хоть и лишенные гигантской зверовидности, сохранили в облике нечто такое, не уловимое рассудком, но очень хорошо рассматриваемое подсознанием, что первой реакцией любого нормального человека при виде надвигающегося на него семейства Чи было бросить всё и убраться подальше[177]177
  Не подскажете, Нень Чупецкую уже открыли?


[Закрыть].

Тон и скорость задавала великолепная десятка Дая, прихватившая, к чести их будет сказано, контуженного товарища. За ними, оставляя шлейф из недоприсвоенных безделушек и предметов пополезнее, мчались солдаты в похожих доспехах. Крики братьев "Эй, стойте, мы с вами поговорить хотим!" подгоняли их так, как не мог ускорить ни один военачальник ни на каких учениях.

Командир их, сделав неуклюжую попытку развернуть свои отряды[178]178
  Не в последнюю очередь для того, чтобы они не бежали наперегонки, как испуганные зайцы, а стройными шеренгами прикрывали его энергичное отступление.


[Закрыть], был отброшен в канаву, и лишь проворство и способность развить высокую скорость из положения «лежа на спине на куче мусора» спасло его от встречи с Чи Паем[179]179
  Вернее, с его дубиной.


[Закрыть].

Наиболее расторопные мародеры успели запрыгнуть в телеги, поджидавшие на площади, и теперь уносились прочь, нахлестывая взбудораженных лошадей. Остальные бежали за ними, пока не убедились, что ревущей, рычащей орде вооруженных маньяков погоня надоела, и можно, наконец, свалиться без сил на дорогу, вопрошая безответные небеса, отчего они ниспослали карьеру солдата, а не пекаря или сапожника.

Тем временем Иван, Серафима, братья и подоспевший арьергард остановились на площади. Озирая царивший разгром, обходили они россыпи вещей, погибших кур, обломанные ветки и спиленные деревья, плодоносившие гранатами и рубинами…

– Что тут произошло? – спрашивали путешественники друг друга, но никаких идей в головах не появлялось. Картина разгрома не укладывалась в сложившиеся о Я Синь Пене представления никаким боком. Местные жители, напуганные не хуже уцелевших куриц, украдкой выглядывали из-за подоконников и заборов и прятались за них при малейшей попытке гостей двинуться в их сторону.

Братья, оставив надежду поговорить хоть с кем-нибудь, кого не пришлось бы сперва ловить по всей деревне или приводить в себя нюхательными жжеными перьями, принялись за уборку. Вооружившись импровизированными метлами из ветвей поваленных деревьев и древков алебард и глеф, они сметали в подносы рассыпанные по улицам украшения и драгоценности, с каждым касанием метел земли рассыпая новые, и сваливали в котлы. Боярин Демьян, последние пять минут честно старавшийся реанимировать корову под руководством Наташи, сдался, и занялся вместо этого делом более благодарным – руководством своей гильдией при приготовлении обеда. Остальные лукоморцы начали разбивать лагерь прямо на площади, делая вид, что их совсем не интересуют притаившиеся по домам селяне.

– Ну вот мне, например, совсем не интересно, чего тут происходило! – почти не кося по сторонам, громко вещала Лариска.

– Тошно! Не хошетщя жнать ни школещки!

– И отчего они не выходят – абсолютно не любопытно, – во всеуслышание подтвердил Демьян, не отвлекаясь от разделывания филейчиков.

– Я думаю, им просто нравится прятаться, – авторитетно заявлял Иван, старательно не оглядываясь на скрытую аудиторию. – Это часть их экзотической культуры и менталитета. Ну а если так – пусть прячутся. Мы ведь перекусим и дальше пойдем. Зато им гадать, кто мы и зачем приходили, надолго хватит.

– И самое главное – не догадаются! – радостно подтвердила Серафима и подмигнула в никуда, совершенно случайно совпавшее по направлению с кучкой синьпеньцев, выглядывавших из-за недоповаленного забора.

Тактика сработала. Успокоенные отсутствием резких движений и попыток лишить их непосильным бездельем нажитого, а самое главное – изведённые муками любопытства, из домов и сараев осторожно стал выходить народ. Собравшись в одном переулке, они посовещались и двинулись вперед, толкая перед собой подобно щиту упирающегося старичка с дико вытаращенными глазами и растрепанными седыми волосёнками.

– Сдают зачинщика всего этого безобразия? – пробормотал Иван.

– Скорее, сопровождают на переговоры главу делегации, – хмыкнула Серафима.

Не дотолкав старика до лукоморцев шагов несколько, собравшиеся повалились на колени. Дед едва не улизнул, воспользовавшись сменой диспозиции, но наиболее бдительные граждане успели ухватить его за халат, приволочь пред ясные очи визитёров и так приложить лбом о мостовую, что искры из глаз его стали почти видимыми.

Сенька склонилась к предположению супруга.

– Никчёмный лекаришка с ничтожным именем Сунь По Дуй, назначенный старостой нашей деревни Дуй Чай, бьет челом почтенным путникам, да продлятся их годы до тысячи… – несмотря на челоприкладство с членовредительством, старичок смирился с неизбежностью и заговорил.

– И мы очень рады познакомиться! – улыбаясь во весь рот аки стеллийская театральная маска, воскликнул Иванушка.

– …и нижайше просит уважаемых Внезапных Защитников забрать всё, что им захочется, и с миром покинуть наше неказистое поселение. До следующего раза, если вам так будет угодно, потому что мы всегда безмерно рады лицезреть вас в наших землях.

– Вообще-то мы вас бескорыстно защищали, – обиделся Чи Хай.

– А если бы что-то надо было, то уже и так бы забрали! – насупился Чи Пай.

– Воля ваша, воля ваша!.. – попятился и испуганно затараторил старичок.

– Но нам чужого не надо, – великодушно отмахнулся Чи Хай.

– Нам его хранить негде, – согласился Чи Ни.

– Но если вы скажете, от кого мы вас защитили, наша не иссякающая благодарность не будет знать границ в известных пределах, – не дожидаясь завершения логистической экспертизы братьев, изящно ввернул его премудрие.

Сунь растеряно заморгал.

– Как, вам неведомо? Вы, благородные воины, блуждающие по многострадальной земле Я Синь Пеня во имя мира и справедливости, только что защитили нас от Защитников!

– Не хотел бы я встретиться с вашими нападающими, – присвистнул впечатлённый Гена.

– Но кто они такие, и от кого в вашей славной провинции может потребоваться защита? – спросил Иван.

– Это были малые отряды из великого воинства наиглавнейшего военачальника Ка Бэ Даня, призванного премудрым управителем О из Зареки для защиты от жутких братьев Чи, – поведал Сунь с таким лицом, будто обдумывал, а настолько ли братья Чи были жутки.

– Но реку Текучих песков пересечь невозможно! – вскричал Дай У Ма.

– Мы молились всей провинцией неделю денно и нощно, умоляя Нефритового Государя позволить воинству наиглавнейшего военачальника Ка Бэ Даня пройти к нам…

– И вымолили, – подозревая ход событий, предположила царевна.

– И вымолили, – староста приуныл еще больше, хотя ему явно пришлось немало для этого постараться.

– За что боролись – не вырубишь топором! – поучительно поднял к небу палец пристроившийся рядом с набором кистей и бумаги толмач.

Глаза старика почтительно расширились:

– Мудрость сего наблюдения не видана, о почтенный философ?..

– Дай У Ма, – скромно отрекомендовался он и, не теряя времени на суетные восхваления, начал расспросы: – И что произошло, когда ниспосланные Нефритовым Государем защитники явились в ваши благословенные края?

– Произошло то, что никто не предвидел, – развёл руками Сунь. – Военачальник Ка, ознакомившись с положением дел на месте, решил, что за такой подвиг, как усмирение братьев Чи, ему обещали заплатить слишком мало. И он отпустил своих командиров и их воинов взять то, что им не додали, как они считают. А злые языки вообще поговаривают, что мысленно он примеривается на должность правителя Я Синь Пеня вместо почтенного О!

Сенька криво усмехнулась. Наверное, с высшей точки зрения, люди, которые привыкли получать всё ни за что, заслуживают правителя, готового забрать у них всё ни за что.

– Ну этого-то Нефритовый Государь не допустит! – прервал запись и отмахнулся У Ма.

– А вот тут, о светоч небесной мудрости, ты можешь ошибаться! – встрепенулся староста. – Человеку, который женится на дочери самого Нефритового Государя, может дозволиться всё!

– Бедная девушка. Достался же ей женишок – как… самоцветов мешок, – хмыкнул Сам.

– На дочери Нефритового Государя?.. – лукоморцы переглянулись, вспоминая беседу в гостях у духов.

– Но у Нефритового Государя… – начала было боярыня Настасья и смолкла под моментально устремившимися на нее взглядами братьев Чи.

– Продолжайте. Пожалуйста, – проговорил Чи Хай. – Я ведь тоже когда-то собирался на ней жениться. Поэтому просто интересно, как девица будет жить без такого жениха, как я.

Боярыня заботливо склонила голову:

– А ты ничего не путаешь, Чихаенька?

– Что с чем, почтенная госпожа На Си Тиан?

– У Нефритового Государя нет дочери.

Сам недоумённо моргнул:

– Как нет? А на ком тогда воевода Ка…

– Но дочь есть у управителя О, – тихо проговорила царевна.

Улицы Синь Пеня встретили разведчиков – Серафиму, Чи Хая и увязавшегося за ними Дай У Ма далёким бренчанием каких-то струнных, звоном литавров и свистом флейт под аккомпанемент вони переполненных канав с обертонами благовоний и еды, хотя кому могла придти в голову мысль о еде в таких неаппетитных условиях, царевна не понимала.

На столицу опустился вечер, а сверху на него уже примеривалась улечься ночь, и вызывающе-невотвоясьская физиономия Сеньки, погруженная в полумрак, разбавленный тусклым светом фонарей, не вызывала ажиотажа у встречных-поперечных, равно как у продольных, параллельных и перпендикулярных, вовсю гулявших по дорогам несмотря на поздний час. Особенность любителей вечернего променада бросилась царевне в глаза почти сразу. С такими лицами, наверное, ходили заключенные в тюрьме на прогулке. Не исключено, что перед казнью.

Некоторые из прогульщиков были военнообязанными, не иначе, как бойцами защитнических сил главнокомандующего Ка Бэ Даня. В отличие от аборигенов, они с довольным видом фланировали туда-сюда, закинув глефы на плечи, и то и дело подходили к лоточникам, чтобы что-нибудь ухватить. Съедобное они совали в рот, остальное – в карманы, раздувавшиеся у некоторых до размеров вещмешков. В остальное время они отлавливали потерянно бродящих по улице аборигенов, подталкивали к не менее потерянным торговцам и заставляли что-то покупать.