Текст книги "Хождение Восвояси (СИ)"

Автор книги: Светлана Багдерина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 56 страниц)

– Не могу пожелать вам того же, увы, – кустистые брови сдвинулись над переносицей.

– Мы сожалеем о случившемся и желали бы, чтобы всё в ту ночь завершилось по-иному, – не отнимая ладоней от поверхности стола, проговорил Нерояма.

– В этом я с вами согласен, – сухо кивнул Хранитель. – Вы пробудили Большое Око Луны, чтобы пожелать мне доброго вечера и извиниться?

По лицам Вечных и их учеников прокатилось нервное изумление.

– Мы пробудили Око сразу, как только смогли, чтобы успокоить вас и ваших гостей, – Извечный один не выказал ничего, кроме уважения к собеседнику.

– Попытайтесь.

– Мы несем вам весть о том, что дети ваших друзей, даймё из Рукомото, у нас, и находятся в полной безопасности и комфорте. Не ожидаю, что вы поверите мне на слово после нашей последней встречи, о чем моё сердце печалится и болит, поэтому мы умоляем вас поговорить с Ори-сан.

– С… кем?..

– С онна-бугэйся, – любезно пояснил Извечный.

– Так бы сразу и сказали, – саркастически фыркнул Адалет, но вамаясец, похоже, принял его слова за чистую монету. Не оборачиваясь и не отнимая ладоней от стола, он качнул головой, и Чаёку быстро забормотала какое-то заклинание. Вспышка – и светящееся облако покрыло весь потолок зала. Адалет вскинул брови – он увидел княжну. Но, не останавливаясь на ней, глаза его забегали по сторонам, ища – и не находя.

– Оля? – тревожно выговорил он. – Где Ярослав?

– Наверху, в нашей комнате, дедушка Адалет! – поспешила успокоить его девочка. – С ним всё в порядке! Просто он не смог придти, потому что уже спит!

Хранитель подозрительно прищурился:

– А ты отчего не спишь?

– Меня позвали повидаться с вами. Я же старшая!

– Хм-гм… – старик закусил губу, что-то обдумывая.

– Нет, с нами вправду всё хорошо! Правда-правда, честно-честно! А… мама и папа как? Очень?..

И снова голос отчего-то едва не сорвался, а глаза защипало.

– Очень – не то слово, – Адалет был мрачен, как грозовая туча.

– Они рядом?.. Можно с ними?..

– Нет. Они уехали.

– Домой?

Маг-хранитель задумался на несколько мгновений и медленно проговорил:

– Ну… можно сказать, что домой. Хотя то место, куда они поехали, домом не назовешь. Говорят, что дом у человека там, где семья. Если ты понимаешь, что я имею в виду.

– А чего тут не понимать? – буркнула Лёлька, ожидавшая от старика больше если не теплоты, то новостей о родителях или просто добрых слов. – Дом – где семья. Где не семья – там не дом. Где не дом – там не семья. Семья – семь я. Это бы и Ярка понял.

– Ну вот и славно, – с непонятным облегчением кивнул старик. – Дом там, где семья. Помнится, твои родители любят это повторять.

– Да?.. – очи девочки, первый раз услышавшей эту сентенцию, округлились.

– Да. И не спорь со мной. Думай над этими словами, полными мудрости, и постигнешь всю их глубину. И может, тоска по дому у тебя уменьшится. Ведь твой брат с тобой. Хоть это и не вся семья. Но всё невозможно иметь сразу. Постепенно – да. Но не сразу.

Лёка задумалась – о том, чего Адалет начитался на эту ночь глядя – и едва не ахнула, выдавая всё и всех. Он же хотел сказать, что папа и мама едут туда, где их семья! То есть они! То есть в Вамаяси! Но догадаются ли они сначала вернуться в Лукоморск и забрать Масдая?!..

– А-а… – задыхаясь от волнения и сунув поглубже в подмышки задрожавшие пальцы, как можно равнодушнее протянула она, – а там, где… всякие предметы мебели… и роскоши… и пользы… там тоже семья?

– Ч-чего? – Адалет, повинуясь, наверное, вамаясьской модной тенденции этого сезона, вытаращил глаза.

– Предметы, говорю, – изо всех сил стараясь выглядеть непримечательной для стороннего наблюдателя, она поиграла бровями. – Трюмо там всякие… статуи… панели янтарные… обои… шелковые…

– Обои?.. – тупо переспросил Хранитель.

– А! И еще портьеры! И шторы! И гобелены! Шерстяные! Если их на пол уронить!.. – она не знала, как еще можно намекнуть на ковер, не называя его.

– Н-не уверен, что гобелены вообще бывают шерстяными, – озадаченно захлопал глазами Адалет. – Даже если их ронять с крыши на землю. Неоднократно. Или ты шторы сейчас имела в виду?..

– Я имела в виду… – Лёлька лихорадочно задумалась. – Имела в виду… дорожки там всякие…

– Девочка, – встревоженно произнес маг. – Чем тебя кормят? Чем поят? Что-нибудь подозрительное нюхать заставляют?

– Только цветы всякие, но это скоро пройдет! Нет, дедушка Адалет, с нами хорошо обращаются! У нас отдельная комната, и подушки уже не деревянные, и спим не на столе, и гулять даже ходим, и на Мишаню залазили, говорят, она сначала лысая была, а потом обросла, а Ярка у них камень закопал, чтобы его сверху видно не было, а я говорю, что это уже не югэн, а саби получается, а кормят хорошо, только рис с рыбой надоели уже хуже лука!

Видя остекленевший взор старого мага, Лёлька торопливо вернула разговор на прежний курс:

– Нет, я имею в виду, может, маме с папой дома что-то понадобится… что может утешить их!

– Валерьянка? – осторожно предположил старик, не уточняя, имел ли сейчас в виду лукоморскую чету или себя. – Водка?

– Помочь в их горе!

– Дружина? Две дружины? Три дружины? Психотерапевт?

– Сократить время нашей разлуки! – в отчаянной попытке быть понятой воскликнула девочка – и тут вмешался Извечный.

– Извините меня, Адарету-сан, Ори-тян. Сожалением о том, что приходится прерывать столь трогательный разговор, полнится моя душа, но со своей стороны я точно знаю, что именно поможет сократить время разлуки детей и убитых горем родителей, – почтительно склоняя голову, проговорил он. Голос его звучал слабо и сипло, точно маг утомился после долгой тяжелой работы.

– И что же? – взгляд Адалета мог буравить стены.

– Амулет Тишины. Полагаю, вам не нужно объяснять, что это. Отдайте его – и мы вернем обоих детей незамедлительно.

– Не спрашиваю, для чего он вам… и так понятно… – маг-Хранитель презрительно поджал губы. – Скажу одно. Если бы он у меня имелся, за этих спиногрызов я отдал бы его хоть сейчас.

– Вы хотите сказать… что у вас его нет? – голос вамаясьца, напряженный, как натянутый лук, дал чуть заметную трещину.

– Нет. Да. То есть нет. То есть у меня нет этого драного амулета и никогда не было, а то, что вы отыскали и куда прорывались – хранилище!

– Но все следы привели к вам!

– Это был фотонный след образов первых артефактов чистой магии, эфирные отражения!

Над корявым столом повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь слабеющим жужжанием Ока. Лёлька не видела лица Нероямы, но могла представить его выражение. И выражения, теснившиеся в его мозгу. Смутная надежда вспыхнула в ее сердце: если амулета нет, и всё это нападение и похищение – ошибка, то зачем они с Яркой нужны вамаясьцам? Значит, их отпустят, откроют врата – и через час или день они будут у Адалета. Или пусть не через врата, пусть верхом, или даже пешком, лишь бы… Но чего она не могла представить – так это слов, прозвучавших через секунду:

– Если Адарету-сан настолько сведущ в теории фотонных следов, как и полагается старейшему магу Белого Света… значит, ему не представит сложности отыскать амулет Тишины, добыть и предоставить в наше распоряжение. Император не пожалеет любых сокровищ, чтобы вознаградить вас по заслугам. А в это время дети ваших друзей… чрезвычайно милые создания, заставляющие мое сердце таять… как снежинку на ладони… пока побудут у нас. Я надеюсь, что услуга, о которой мы нижайше вас просим… будет исполнена в кратчайшие сроки. В этом заинтересован лично его величество император Маяхата Негасима… тайсёгун Шино Миномёто… весь совет Вечных… и конечно, в первую очередь… Ори-тян… и ее невероятный брат. Их родители, должно быть, без ума от них… и будут безутешны… если…

– Ах ты узкоглазый надавыш!!!.. – Адалет взревел, как раненый зверь, Око и облако вспыхнули алым, слепя, кто-то закричал, что-то лопнуло, зазвенело, треснуло, взорвалось, швыряя на пол всё и всех – и мастерская погрузилась в непроглядную тьму.

Лёлька возвращалась в их с Яром покои прихрамывая: кусок какой-то штуковины, сорванной взрывом то ли со стены, то ли с потолка, больно задел по щиколотке. Чаёку повезло меньше: вся остальная штуковина рухнула ей на спину, и теперь дайёнкю шла, прижимая правую руку к боку, боясь лишний раз повернуться, и морщась при каждом шаге. Над ладонью поднятой левой руки, мигая, как догорающая свечка, подпрыгивал чахоточно-бледный светошарик. Замыкал процессию Забияки: охранника, пришедшего с ними, зашибло выбитой дверью. Но как заметила княжна, все мысли у него были не о сопровождении, обеспечении и пресечении, а о том, как лучше поддержать идущую первой девушку, не мешая ей светить и не задевая больного места и ее, ковыляющую между ними.

Наконец Лёка, не выдержав, посреди винтовой лестницы с особо крутыми ступенями вынырнула из своих мрачных размышлений о глубине и мерзости человеческого лицемерия, обернулась на конвоира, и жестом предложила остановиться. Удивленный, тот опустил неуклюже протянутую к дайёнкю руку и повиновался.

– Возьми. Ее. На руки, – мрачно прошептала она ему на ухо.

– Что?..

– Никто не увидит. А нам еще вон сколько пилить. А ей больно.

– Но я… Но она… мы… Ты гайдзин, иноземка! Ты не понимаешь! – растерянного юношу сменил заносчивый самурай. – Мой долг чести по отношению к ее отцу, к ней, к Вечному Таракану…

Долг чести по отношению к их опекунше и ее родителю она еще была готова принять. Но долг чести по отношению к таракану, пусть даже вечному – или тем более – переполнил неглубокое блюдечко ее не такого уж и терпеливого терпения. Не зная, хохотать ей или орать, Лёка взмахнула стиснутыми кулаками и прошипела:

– Ну отчего вы тут все не как люди-то, а?! Отчего вы тут все такие замороженные?! Ну как можно наплевать на то, что ты любишь, и что тебя любят?! Перед тараканами у них тут долги! А перед самими собой?! Ты что, хуже таракана?! И Чаёку тоже?!

– Если этого потребует мой долг, я изгоню из своей души даже ее, – красный от гнева, невесть как умудрился размеренно прошептать Забияки.

– Да что у тебя там останется, если ее не станет!

– В душе я буду хранить верность совету Вечных! – огрызнулся он.

– Ну и женись тогда на своих Вечных! – едва не ревя – от обиды, от страха, от безнадежности и просто оттого, что давно не ревелось, а надо, выкрикнула Лёлька.

– Не твое дело, на ком я женюсь, – процедил он сквозь зубы.

– Отец отдал Таракану Чаёку, даже не спросив ее, хочет ли она! Продал, как корову, чтобы от него выгоду получить! А что она лучше за мокрицу выйдет, чем за него, тебе не интересно?! Тебя только ты сам интересуешь, какой ты весь из себя героический и страдальческий! Эгоист! Не любишь ты ее и никогда не любил! Себя только! Так не дури ей больше голову, трепло кукурузное!

– Это я-то ее не люблю?! Я?! – самурай был готов рычать и кусаться. – Да что ты понимаешь! Глупая девчонка! Курица безмозглая!

– Тише, тише, вы что?! – донесся сверху испуганный голос дайёнкю и неровные, прерывающиеся шаги, спускавшиеся вниз. – Забияки, успокойся! Ори-сан, пожалуйста! Не надо так говорить! Вы не знаете наших обычаев…

– И знать не хочу, если они человека равняют с тараканом!

Не зная, что еще сказать, чтобы ранить их обоих побольнее, чтобы до них наконец-то дошло, что они делают – или, вернее, не делают – Лёлька яростно рванула вперед.

Ярик проснулся только к обеду следующего дня. Раскрыв глаза, еще не понимая, где находится и что происходит, он потянул носом и громким и четким голосом проговорил:

– Есть хочу!

Лёлька, как раз уплетавшая за столом у окна гречневую лапшу с креветками, подскочила, схватила свою тарелку и кинулась к брату:

– На! Яр, ты как?! Голова болит? Что болит? Где болит?

– А больше нету? – не реагируя на вопросы, мальчик разочарованно глянул на остатки Лёкиной трапезы.

– Сейчас наложим, Яри-сан! – служанки, приставленные к пленникам на время болезни Чаёку, наперегонки бросились к котелкам с едой и соусами.

– Болит чего-нибудь? – настойчиво повторила девочка.

– Спина… – поморщился Ярик. – Отлежал, кажется.

Не дожидаясь помощи от заполошно метавшихся служанок и сестры, он сел, роняя на тапки Тихона, распластавшегося на груди, свесил ноги с кровати, подумал – и встал. Амулеты Чаёку в изножье вспыхнули лимонно-желтым и рассыпались в пыль.

– Ну?.. Ну?.. – с замиранием сердца выдохнула княжна.

– Ну… Нормально всё. Мне кажется. Я долго спал?

– Сутки почти.

Он постоял, вспоминая события прошлого дня, и зарождавшаяся улыбка немного скисла. Мысль о скором бое с противником старше и опытнее себя могла испортить какое угодно благостное настроение.

Наскоро умывшись, княжич слупил три порции обеда, изумив Лёльку и порадовав женщин, запил тремя чашками чаю с вываренными фруктами в сахаре и обессиленный откинулся на спинку стула. Всё-таки жизнь была прекрасна, хоть местами и удивительна.

Дождавшись, когда служанки приберутся и уйдут, Лёлька шепотом рассказала о том, что родители находятся на пути в Вамаяси, и в красках описала предательство Нероямы. Мальчик снова расстроился: старичок и его дочь казались ему единственными друзьями в этой стране, а теперь в один миг их стало вполовину меньше.

– Чем займемся? – спросил он, устраиваясь на подоконнике. Закрывшаяся за служанками дверь и тихо прошуршавший засов недвусмысленно намекали, что прогулка им сегодня не светит.

– Разнесем тут всё и убежим! – гневно фыркнула Лёлька, сунула в рот сушеную сливу с лакированного черного блюда, и свесила голову наружу. Дорожка проходила прямо под их окнами, и чтобы выбрать объект проверки меткости, надо было всего лишь запастись терпением – и снарядами.

– Лё, не хулигань! – Ярик ткнул ее локтем под бок. Чтобы знать, что его сестра предпримет в следующую минуту, иногда не надо было быть телепатом.

– Им так можно… самураям недобитым… – мрачно протянула девочка и прищурилась. Ага, вон вышагивает какой-то черноюбочник. – Сейчас мы ему… За Родину… За Ивановичей…

Зажав косточку в пальцах, она прищурилась, сделала поправку на скорость и походку жертвы, ветер, влажность, гравитацию, фазу луны – и метнула. Почти в тот же миг над головой мишени что-то сверкнуло, раздался щелчок, стук – и с ближайшего дерева посыпались остатки цвета. Лёка открыла рот, только еще соображая, что произошло, как человек в сером кимоно, таком же хаори – мешковатой безрукавке и черных хакама – как назывались здесь штаны, похожие на юбку – поднял голову и торжественно отсалютовал им поднятым мечом.

– С дуба падали листья ясеня… – Лёлька сползла с подоконника – и хорошо, что в комнату.

– Ничего себе… Ничего себе… – эхом вторил ей потрясенный брат.

Через несколько минут в коридоре раздались шаги. Несколько неразборчивых слов – и часовой загрохотал засовом. Охваченные недобрыми предчувствиями, княжичи заняли оборону у окна – и не обманулись. Дверь распахнулась, и на пороге предстал недобитый самурай в серо-черном, с двумя мечами за поясом с одной стороны и большим веером – с другой. На груди хаори был вышит черно-белый мотылек. Лет пятидесяти, с полными губами, густыми усами и бачками, вид самурай имел абсолютно не воинственный. Традиционный пучок, перевязанный простым черным шнурком, украшал седеющую макушку, довершая портрет. Но не успели княжичи и слова сказать – Ярик с извинениями, Лёлька – с обвинениями, как самурай переломился в поклоне.

– Отоваро Иканай, мастер меча, – представился он. – По распоряжению тайсёгуна Миномёто я пришел, чтобы начать подготовку юного буси из Рукомото к поединку с его сыном.

– Он… меня… убивать будет? – дрожа нижней губой, пискнул Ярик.

– Конечно нет, Яри-сан. Но всё зависит от того, когда судьи остановят бой.

– Так что зарекаться не стоит, – мрачно предсказала девочка. Самурай не ответил. Вместо этого он сделал приглашающий жест в сторону двери:

– Прошу вас пройти со мной на тренировочную площадку, Яри-сан. При том запасе времени, что отпущено в наше распоряжение, не стоит терять и часа.

– Я с ним, – сурово насупилась Лёлька. Мастер меча, скользнув по ней оценивающим взглядом, кивнул:

– Как вам заблагорассудится, Ори-сан. Но в таком наряде тренироваться будет не очень удобно.

Лёка настроженно прищурилась:

– А кто вам сказал, что я собираюсь тренироваться?

– А разве это надо было говорить? – улыбнулся Иканаи в усы, и в уголках глаз сложились лучиками лукавые морщинки.

Княжна фыркнула и, спрятавшись за дверцей шкафа, принялась переодеваться в Яркино. Через пять минут Отоваро Иканай в сопровождении двух учеников – одного помладше и бледного от неприятных предчувствий, второго – постарше, в короткой одежде и воинственного, направился к тренировочной площадке за казармами.

Засыпанный белым песком и огороженный невысоким оштукатуренным забором с двускатной черепичной крышей – совсем как на доме – большой квадрат был пуст и безлюден, лишь в стойке на стене темнели какие-то палки и то ли камни, то ли гнилые яблоки. Ученики выстроились по росту[76]76
  Что при их количестве не составило труда.


[Закрыть] и стали ждать указаний. Сенсей – как надо было называть учителя в Вамаяси, теперь они знали и это – остановился перед ними, заложил большие пальцы за пояс, и вздохнул.

– Я вижу, что вы – самые способные, упорные и терпеливые ученики, каких только может пожелать любой учитель, и когда-нибудь при упоминании ваших имен я с гордостью буду говорить, что имел честь преподать вам первые уроки, – размеренно заговорил он. – Но сейчас мы знаем, что должны сделать невозможное – за семь дней подготовить юного буси к поединку с противником на пять лет его старше и опытней.

– Пятилетку в семь дней, – пробормотала княжна, думавшая эту же самую думу многие часы подряд.

– Мне сказали, что выбор оружия вы оставили за собой, – продолжал сенсей, – и я посвятил немало времени размышлению, каким именно оружием вам лучше биться. Кусаригама и лук требуют слишком долгой практики. Нагината и яри вдобавок к этому слишком тяжелы. Остается меч. Синай или боккэн, тренировочный бамбуковый или деревянный, не катана и не вакидзаси, естественно. Я подготовил несколько мечей для обучения кэндзюцу, давайте подберем вам самые подходящие по росту и весу.

Палки в стойках оказались теми самыми мечами с непроизносимыми названиями, которые им предстояло подобрать. Лёльке подошел первый же предложенный Отоваро синай, сделанный из скрепленных вместе бамбуковых полос. Чтобы подобрать меч по руке Ярику, пришлось перебрать все. Правда, в конце концов всё равно не подошел ни один. Девочка предложила ему свой, и княжич, помявшись и помахав им, как велел ему учитель, признал, что и этот ему не по руке – но он хотя бы удобней других.

– Чтобы тебе по руке было, его из соломы надо сплести! Тюха-пентюха… – красная как маков цвет от обиды за брата, съехидничала княжна. Тот лишь понурился: в лишнем напоминания о своей боеспособности[77]77
  Или боенеспособности, что точнее.


[Закрыть] он не нуждался.

Лёлька выбрала другой синай и с нетерпением воззрилась на сенсея. Но тот, покачивая головой и хмурясь, позвал Ивановичей к другой стойке, подальше.

– Если Яри-сан не по руке даже синай, с боккэном после недели обучения ему не справиться. Придется прибегнуть к крайнему средству.

Он указал на ряд белых палок ростом почти с княжичей.

– Что это? – Ярик подозрительно уставился на новый арсенал. – Дубинки какие-то?

– Не какие-то, а… – Лёка глянула вопросительно на Отоваро.

– Ори-сан права. Это не какие-то дубинки, а дзё. Короткий боевой посох. Выбирайте.

Тут процесс пошел немного повеселее. Скоро Лёлька стояла, покручивая палку, как учил ее Ерофеич, не десятник, а сенсей, как выяснилось сейчас. И даже Ярик, вдохновившись простотой, огрел стойку. Но оттуда на плечи и ноги ему вывалилось полдесятка посохов, и разрушительский пыл мальчика приостыл.

– Ну сейчас-то мы начнем? – нетерпеливо спросила княжна.

– Начнем, – ободряюще улыбнувшись, Иканай приказал вернуть дзё на место и отправил их бегать по кругу. "Ну прямо всё как у нас", – кисло подумала Лёка, но жаловаться не стала, потому что знала, что бесполезно.

Ярослав схватился за бок круге на седьмом. Еще через круг он сказал, что больше не может и привалился к стене. Но Отоваро заставил его если не бежать, то ходить, а когда колотье в боку утихло, мальчику пришлось присоединиться к сестре, энергично наматывавшей круги. Тренировки в Лукоморске с Ерофеичем даром не проходили.

Когда Лёлька уже начала было размышлять, решили ли их в последний момент готовить к соревнованиям по бегу или к ускоренному отступлению, самурай подал сигнал остановиться. Но порадоваться, что вот сейчас начнется обучение приемам, она не успела. Прыгая, наклоняясь и отжимаясь радоваться очень сложно – особенно если поводов для радости нет. Меньше всего их было у Ярика, на первом же отжимании уткнувшегося носом в песок и не сумевшего встать.

После отдыха с перекусом они отбивали палками кожаные мячи, которыми обстреливал их вамаясец, метали их в цель, кидали друг другу, стараясь одновременно удержать в воздухе как можно больше штук, и снова бегали, после чего снова отдыхали, и опять Иканай принимался за процесс, названный Яриком "избиением младенцев"… Только под вечер он дал им знак взять дзё.

Поставив Ивановичей друг напротив друга, он объяснил, что к противнику надо испытывать уважение и благодарность.

– За что?! – представляя перед собой Шино-младшего, возмутился Ярослав.

– К противнику, которого не уважаешь, испытываешь презрение. Презирая, недооцениваешь. Недооценивая – проигрываешь, – проговорил Отоваро, пощипывая ус и улыбаясь. – А благодарность нужно испытывать ко всему, что делает тебя опытнее, сильнее и мудрее. Если кто-то научил тебя этому, значит, он твой учитель. А учителя нужно благодарить, Яри-тян.

– Спасибо, сенсей, – поклонился раскрасневшийся мальчик.

Самурай серьезно поклонился в ответ и продолжил урок.

Лёлька и не подозревала, что в Вамаяси, чтобы махать палкой, нужно было знать и соблюдать столько всего. И ладно, если бы это были просто правила безопасности – за какой ее конец браться и каким тыкать во врага. Но нет же! Оказывается, чтобы быть знатным бойцом в вамаясьском исполнении, надо было в первую очередь научиться держать осанку, потому что она формирует в человеке чувство собственного достоинства, и в поединке он проявляет смелость и напористость.

– …Говорят, что в поступках выражается душа человека, и наоборот: осанка меняет состояние души. Необходимо, чтобы у человека появилось чувство, что он как скала, о которую разбиваются волны, – говорил Отоваро, распрямляя и массируя детям плечи, так и норовившие ссутулиться после дневной нагрузки.

Лёлька распрямилась, как доска, и прислушалась к ощущениям. Хотелось сесть, есть и пить. И не обязательно именно в таком порядке.

Следующим новшеством для них стало положение ног. Аси-но камаэ, назвал его Иканай, и для княжичей стало изрядным сюрпризом, что, оказывается, они практиковали его сегодня, играя, почти час. За этим последовала стойка с незапоминающимся названием, похожим то ли на "чудак", то ли на "чемодан".

Убедившись, что его подопечные посох теперь держат правильно, руки на месте, и ноги полусогнуты[78]78
  Хотя от правильности или усталости, вопросом оставалось вторым.


[Закрыть], Отоваро перешел ко взгляду. Взгляды, которые он получил в ответ, оказались для дзёдзюцу неподходящими, и Ивановичам пришлось объяснять, что взоры должны выражать не «ну когда же мы или начнем биться или пойдем отдыхать», а бдительность и наблюдательность.

– Глядя в глаза сопернику, одновременно надо охватывать взором его всего. "Взгляд на далекие горы" называется это в дзёдзюцу. По глазам можно понять намерения человека. Смотреть надо без волнения, предвзятости и расслабленности.

Ивановичи попрактиковались, заработав себе первые признаки астигматизма, осложненного косоглазием. Пряча улыбку в усы, Отоваро похвалил их – за старание пока, потому что больше было не за что – и перешел к финальному штриху. Первому удару – и крику.

– В голосе должна чувствоваться уверенность и смелость. Нанося удар, выкрикивайте, выдыхайте всеми легкими, кричите так, словно хотите напугать партнера. Понятно?

– Да, сенсей!

– А чего тут непонятного? Сенсей.

Первая попытка была почти успешной, если считать испуг не партнера, а сенсея.

Отняв руку от сердца, он сипловато откашлялся, прочистил уши, помотал головой, словно вытряхивая остатки крика, и проговорил:

– Я же сказал кричать, а не визжать, Ори-сан. Хотя как дополнительный способ запугивания соперника, и даже метод кратковременного его лишения соображения и ориентации в пространстве вполне годится. Впрочем, по отношению даже к самому неприятному противнику этот прием негуманен. Отрубить ему руку, ногу или голову – да. Но подвергать такому…

Лёлька покраснела[79]79
  От гордости.


[Закрыть].

По возвращении в комнату их ждала еще одна хорошая новость, а вернее, Чаёку. При виде ребят – чумазых, усталых, пыльных, вспотевших, она вскочила и принялась охать и всплескивать руками, не забывая при этом командовать армией служанок, затаившихся в засаде в коридоре. В считанные минуты в покои даймё, как назывались их скромные апартаменты среди прислуги, были притащены две огромных деревянных бадьи фуро и множество бадеек поменьше с холодной водой. Когда фуро наполнились, дайёнкю поводила руками над обоими, протарахтела что-то вроде "гори-гори ясно, температура кипения минус сорок, криббле-краббле-круббль", и от холодных еще минуту назад поверхностей ударил пар. Ойкнув, что перестаралась, девушка набросала в воду трав из мешочка у пояса, скомандовала разбавить кипяток холодненькой[80]80
  Похоже, урок, когда надо использовать магию, а когда – ведро с холодной водой, преподавали и в Вамаяси.


[Закрыть] – и ванны были готовы.

После помывки их ждал ужин – рис с рыбой, тушеной в соевом соусе – и мягкая постель.

За ужином Чаёку без умолку расспрашивала их о том, как прошел первый день тренировок, и удивлялась, как вместо трех дней Ярик сумел поправиться всего за сутки. Ярик отвечал охотно, но Лёлька после вчерашних событий не могла себя пересилить. Было видно, что дайёнкю заметила это с самого начала, но надеялась, что всё обойдется. Видя под конец вечера, что не обходится, не объезжается и даже не обползается, она замолчала на полуслове и потупилась.

– Ори-сан. Яри-сан. Я не должна так говорить… – прошептала она, вцепившись в какой-то амулет, незаметный под слоями кимоно. – Но отец не мог поступить иначе. Он… Ему не нравится, что происходит… Но он должен действовать и говорить так, как действует и говорит.

– Гири? – кисло усмехнулась Лёлька.

– Да. Интересы клана, группы выше интересов одного человека, и даже нескольких. Отец очень сожалеет. Он испытывает к вам самые теплые чувства… я вижу… и он сам так говорил… но…

– Сострадание в его глазах, когда он будет резать нас на куски, чтобы досадить Адалету, нас очень успокоит и приободрит, – беспощадно кивнула девочка. Как вспыхнули щеки дайёнкю, было видно даже под пудрой. Запудрить же бледность Яра никакой пудре было не под силу.

– Кому хорошо в клане, если каждому из его членов плохо? – продолжила Лёлька, хоть и знала, что на риторические вопросы ответов нет.

– Простите меня… нас… – прошептала Чаёку, опуская глаза. – Если сможете.

– Да ладно… Что вам наше прощение, – вздохнула девочка и подлила себе чаю. – И вообще, какая тюремщикам разница, что думают их заложники.

Дайёнкю оглянулась по сторонам, будто в закрытой комнате невесть откуда могли появиться чужие – или нежданные свои – и прошептала:

– Тюремщикам – никакой, Ори-сан. А друзьям важно, что о них думают друзья.

На недоверчивый взгляд Лёки она неожиданно улыбнулась по-заговорщицки:

– А интересно ли заложникам, что вчера ночью один их тюремщик нес другого до ее комнаты на руках?

Ивановичи переглянулись: сначала между собой, потом с рдеющей – но уже по другому поводу – Чаёку, и тоже улыбнулись:

– Ух ты!..

– Давно бы так!

Дайёнкю выпустила из рук амулет и проговорила обычным голосом:

– Яри-сан, вы не дорассказали о своей тренировке.

При упоминании о тренировке, а вернее, о его полной, подтвержденной на практике неспособности превратиться в самурая за неделю, мальчик приуныл, и даже четвертое пирожное со сливовым джемом и цукатами доел без особого аппетита. Догадавшись о причине уныния, девушка потрепала его по макушке и улыбнулась:

– Ничего, за неделю даже рис не вырастает, а дорога в тысячу самураев начинается с первого шага.

– До тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага… – пробормотал Ярик, вспоминая старую песню.

– Не надо таких мыслей, Яри-сан! Никто никого не убьет! Что вы такое говорите! – замахала она руками.

Жестом фокусника она вытянула из-за пояса нежно-карминную трубочку, перевязанную малиновым шнурком с шелковыми кистями, и протянула ему, лукаво подмигнув.

– Это вам от одной знатной дамы.

– Но я не знаю никаких знатных… – растерянно начал было он – и понял. – Это от Синиоки?!

– Да. Она посетила меня сегодня днем со своей дамой-наставницей и попросила передать это тебе со словами благодарности. А еще она сказала, что такого отважного буси она не встречала ни разу в жизни, и что на состязании обязательно будет болеть только за тебя.

Щеки Яра стали под цвет шнурку. Дрожащими руками он стянул завязки с глянцевого бумажного рулончика, развернул письмо – и расплылся в улыбке. На листе, изображенный разноцветной тушью, красовался их песочный замок, гордый и непобедимый под нарисованной веткой розовой сакуры, настоящая веточка которой была вложена в свиток.

– Покажь! – сунула нос Лёлька, и брат, не переставая улыбаться, продемонстрировал послание сначала ей, потом Чаёку.

– Как красиво! – всплеснула та руками. – Маленькая Синиока явно не пропускает своих уроков!

При этих словах глаза Ярика загорелись.

– А можно я ей тоже письмо напишу?!

– Конечно!

И Чаёку, не переставая ошеломлять лукоморцев, достала из-за пояса несколько листов чистой блестящей бумаги, шнурок, с пяток небольших веточек каких-то растений, тушницу, несколько брусков разноцветной туши и кисть.

– Ты ведь будешь рисовать?

Яр смущенно потупился.

– Я бы хотел ей стихи написать. Если бы умел. Ведь стихи – это так красиво! Как картина! В них можно выразить то, о чем прозой язык не повернется сказать.

– А ты ей что-нибудь приличное говори, чтобы поворачивался! – подразнила его сестра.

– А ты вообще отвернись!

– Бе-бе-бе!

– Значит, ты всё-таки умеешь писать стихи! – лукаво погрозив ему пальчиком, рассмеялась дайёнкю.

– Наверное, всё-таки нет… – вздохнул мальчик. – Наверное, я ей лучше просто что-нибудь хорошее скажу. Без рифм.

– Длинные письма юным тян писать друг другу не пристало, – проговорила девушка. Княжич подумал, взялся за кисть, поплевал на черный брусок туши, едва не ввергнув дайёнкю в обморок, помусолил там кисть и старательно вывел к своему изумлению летящими иероглифами на чистом вамаясьском:

"Здесь для меня всё ночь. Но словно солнца луч твоя улыбка[81]81
  Здесь и далее стихи Дмитрия Казанцева.


[Закрыть]".

– Вот, тут совсем немного, – показал он свой опус девушке, и брови ее взлетели в удивлении: