Текст книги "Хождение Восвояси (СИ)"

Автор книги: Светлана Багдерина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 56 страниц)

– Но это же и есть стихи! И неплохие! А хочешь, я тебе почитаю Хокупи Шинагами? Это самый выдающийся стихотворец Вамаяси за всю ее историю!

И Лёльке, как ни дулась она и не показывала всем видом, что лучше бы послушала про сражения или приключения в их стране, чем про ветки всяких растений, птичек и погоду, пришлось засыпать в обнимку с Тихоном под строки, пережившие своего поэта.

На следующее утро Отоваро пришел за ними едва они успели позавтракать. Переодевшись в выстиранную и высушенную за ночь вчерашнюю одежду, ставшую тренировочными костюмами, Ивановичи вышли за ним на улицу.

– Можно я к Мишане сначала пройду? – Ярик умоляюще взглянул на самурая.

– Куда?..

– К Лысой горе, – перевела Лёка.

– Зачем?

– Я только письмо отдам одному человеку – и всё! – торопливо заверил Яр.

И процессия двинулась к горе, уже вовсю кишевшей детьми и их няньками и компаньонками. Мальчики постарше шли на тренировки или уроки верховой езды, девочки повзрослее сидели под облетающими деревьями и читали или рисовали с натуры, а малышня с радостными воплями носилась, запуская воздушных змеев.

Отыскав взглядом под сакурой знакомое розовое кимоно, Ярик рванулся бежать, но через несколько метров спохватился и перешел на степенный шаг. Синиока, задумчиво водившая кисточкой по бумаге рядом с девочками постарше, словно почувствовала его приближение.

– Привет. Это тебе, – алея, как закат, княжич протянул ей бледно-зеленую бумажную трубочку, перевязанную шнурком цвета сосновых иголок. Веточка сосны ждала своего часа и внутри.

– Спасибо.

Она взяла письмо и опустила глаза. Подождав и не дождавшись, когда оно будет открыто, разочарованный Ярик двинулся прочь и уже почти дошел до дорожки, как услышал за спиной знакомый отчаянный крик:

– Отдай! Это моё!..

Яр обернулся, догадываясь, что увидит – и почти не ошибся. Девочка в сиреневом кимоно чуть постарше Синиоки, подтянув полу своего наряда, неслась со смехом по цветам и траве, и словно лист в ее руке зеленело письмо. Синиока бежала вслед, за ней – пестрая толпа других девочек и присматривающих за ними дам, словно ветер разметал букет, но сиреневое кимоно, проворная, как газель, мчалась, не разбирая дороги, то и дело оглядывалась и хохотала:

– Синиока получила любовное письмо! О, какой тонкий вкус у ее кавалера! Он настоящий даймё! Как бьется ее сердце! Когда же помолвка? Когда же свадьба?

В очередной раз повернувшись к преследователям, она не заметила, как налетела на мальчика лет двенадцати, важно шествовавшего с приятелями по дорожке. Раздался ойк, вскрик, и вся куча-мала детей и придворных – участников забега повалилась на мальчишек. Ярик, не дожидаясь, чем кончится дело, бросился к ним. Лёлька – вслед. Рядом с ней, с гримасой мрачнее тучи, бежал Отоваро.

Тем временем мальчик выхватил свиток из руки испуганно притихшего сиреневого кимоно, увернулся от потерянно пискнувшей что-то Синиоки, развернул и принялся читать:

– Здесь для меня всё ночь… Ха! Это слепец какой-то писал или глупец? Только слепой не видит днем солнца, и только болван не понимает, что в жизни есть не только ночь, но и день.

– Отдай! Не читай! Это не тебе! – выкрикнул Яр. Мальчик поднял голову, и сердце княжича ухнуло в пятки. Обормоту!.. Сын тайсёгуна тоже узнал его, и ухмылка превратилась из снисходительной в хищную.

– Но словно солнца луч! Твоя улыбка! – провыл он, экстатически кривляясь. – Как банально и пошло! Он бы еще сравнил твои зубы, сестренка, с жемчугом, губы с вишней, а кожу с мрамором![82]82
  При этих словах где-то в далекой Отрягии рука Аос, богини любви и красоты, непроизвольно потянулась к волшебному перу – писать срочный вызов Камэлю, с которым ее супруг свел знакомство за время долгих путешествий в поисках Наследников.


[Закрыть] Таким поэтам даже считалки сочинять доверить нельзя! А их писульками только ворон в полях пугать и очаги растапливать!

– Отдай! – бледный, как мрамор, с которым он так и не сравнил кожу Синиоки, Ярик прорывался к нему, расталкивая женщин, выворачиваясь из рук сестры и не слыша умоляющих восклицаний Отоваро.

Лёлька, жалея, что не прихватила после вчерашней тренировки свой шест, распихивала матрон и тян направо и налево, но перегнать в куче сбившихся женщин Яра не могла всё равно.

– Моё! – отважно выкрикнул Ярик, первым добравшийся до него.

– Попрыгай! – осклабился Шино-младший, выбросил вверх руку с письмом… и едва не упал.

– Отд… – начал было он гневно, оборачиваясь на человека, вытянувшего у него из пальцев зеленый лист, но прикусил язык.

– Тэнно!.. – пролетел по толпе благоговейный выдох, и все стали падать на колени, словно пронесся невидимый ураган.

– Кланяйтесь!!! – прорычал Отоваро, и княжичи по его голосу поняли, что некоторые распоряжение сенсея надо выполнять быстро, а некоторые – мгновенно. И это было из второй категории. Как подкошенные хлопнулись они на траву, выглядывая искоса объект, ставший причиной суматохи – и увидели.

Высокий худой человек лет двадцати пяти в синем вышитом кимоно, с тонкой ниточкой усов над губой и длинным кротким лицом возвышался среди коленопреклоненных дам и детей как перст. Поодаль, замерев в почтительном ожидании, стояла кучка придворных.

– Здесь для меня всё ночь. Но словно солнца луч твоя улыбка, – медленно прочитал человек, задумался, пожевывая губами, точно распробывая на вкус слова, и медленно кивнул:

– Неплохо. Очень неплохо для двенадцати лет, Обормоту-тян. Передай моё одобрение твоим учителям.

– Это не он написал! Это я! – возмущенно вскинул голову Яр.

– Ваше императорское величество! – яростно просуфлировал Иканай.

– В-ваше императорское в-величество, – вспомнив вдруг всё, что говорил про его стихи Обормоту, пришибленно пробормотал он.

Все замерли, включая Шино-младшего.

– А ты… – император Маяхата близоруко прищурился, разглядывая светлые волосы, белую кожу, гораздо более похожую на мрамор, чем кожа любого из вамаясьцев, особенно сейчас, и брови его приподнялись: – Я вижу, ты и есть тот самый буси из Рукомото. Приятно познакомиться с тобой.

– И с моей сестрой Ольгой тоже, – дотошно добавил княжич, решивший, что хуже быть уже не может.

– Здрасьте! – почти успешно попробовала Лёлька сделать книксен из положения "лежа на коленях". – Ваше императорское величество!

Брови Маяхаты поднялись еще выше.

– Да, и с твоей благородной сестрой тоже.

– И с нашим сенсеем Отоваро Иканаем! Это самый замечательный учитель в Вамаяси! Он нас учил, как правильно себя вести! – упрямо довершил он. Непонятно, откуда в его голове взялась идея, что нельзя упускать возможность представить сенсея властьпридержащему, но отказываться от нее Яр не захотел.

Брови императора добрались до линии роста волос и там и остались. Самурай же попытался провалиться сквозь землю, и обладай он искусством не только боевым, но и магическим, в следующий раз его можно было увидеть только в районе Нени Чупецкой.

– М-да. Приятно. Очень. И сразу.

– От всей души благодарим за внимание, ваше императорское величество! Желаем хорошего дня! Приятной прогулки по чудесному парку! – решив, что хорошие манеры еще никому не повредили, выпалил Ярослав сразу тройную дозу.

– И вам, и вас, – проговорил правитель Восвояси, постепенно приходя в себя – и остановил взгляд на коленопреклоненном и безмолвном наследнике тайсёгуна.

– Так значит, это были не твои стихи?

– Эти детские строки смешны мне, – презрительно пробубнил в траву Обормоту.

– Да, да, – меланхолично кивнул Негасима. – Припоминаю теперь, что твоя добродетельная мать Змеюки превозносила твои способности и в этом искусстве настоящего самурая. Но и стихи юного буси из Рукомото вовсе не так плохи, как ты о них думаешь. А как вы считаете, мои даймё, – обернулся он на придворных, – не будет ли забавным развлечением для нас увидеть, как эти благородные буси, отложив ненадолго оружие, сойдутся в поэтическом состязании?

Получив полную и безоговорочную поддержку от пестрой шелковой кучки завсегдатаев его двора, император обвел взглядом собравшихся[83]83
  Не то, чтобы они этот взгляд увидели и оценили, уткнувшись лбами в землю. Но и такое положение имеет свои преимущества: наиболее чувствительные дамы, пока лежали, сочинили стихи о возвышенных чувствах и бурных переживаниях, отраженных в ароматах лебеды и гусиной травки, каковыми поделились потом с подругами и завистницами, не имевшими возможности полежать носами в крапиву рядом с божественным микадо.


[Закрыть].

– Увидимся же с юным Шино и буси из Рукомото в беседке Пяти Драконов через два дня и насладимся изысканнейшей поэзией на тему… – Маяхата на секунду задумался и закончил: – Скажем, безмолвное признание на склонах У-Ди. Победителю я подарю кольцо со своей руки.

Конец второго дня тренировки был таким же, что и первого: еле живые от усталости, княжичи перед закатом доползли до своих апартаментов в единственной башне Запретного города и с наслаждением плюхнулись в фуро с горчей ароматной водой, медленно растворяющей грязь и еще медленнее – усталость. Потом – ужин.

– Ну как, Яр? Чувствуешь, что укрепляешься? – безо всякой надежды спросила Лёлька, уминая вторую порцию риса с рыбой. – Хоть чуть-чутечку?

Ярик печально помотал головой, отложил ложку, которую держал криво, щепотью, и посмотрел на ладони со вздувшимися пузырями мозолей:

– Чувствую, что еще немного – и я вообще умру.

– Умрешь ты позже, от стыда, когда этот сегунёныш тебя вздует при всех, как щенка! – сердито прищурилась Лёка, ладони которой были в едва ли лучшем состоянии.

– Отоваро говорит, что доволен вами обоими, – деликатно вмешалась в разговор Чаёку, сидевшая за низким столиком на татами у окна с чашечкой чая. – Но что успехи Ори-сан его по-настоящему удивляют.

– Да мы с сенсеем Ерофеичем дома такими же шестами уже года два как орудуем, – скромно отмахнулась княжна. – А вот Яр лучше в библиотеке с Дионисием посидит, чем с мечом на задний двор выйдет, пока за руку не вытащишь. Витязь… лукоморский… варёно-сушеный…

– Я учиться люблю! И рисовать! И книги читать! В отличие от некоторых малообразованных! – Яр показал ей язык.

– Если бы еще и драться на книжках можно было – ты бы Обормота одной левой в землю по шею вколотил, ага! – не осталась в долгу сестра.

– Кстати, о книгах! – торопливо вклинилась в культурологическую дискуссию дайёнкю и выудила из своего волшебного пояса кипу бумаги, тушь, тушницу и кисточку. – Яри-сан еще ведь нужно написать стихи на состязание, объявленное императором! И тема – "безмолвное признание на склонах У-Ди".

– Ой, блин компот… – поморщилась девочка, вспоминая утренние события, но тут же приободрилась: – Ну в этом-то как раз наш Ярка дока. Только бумажки чистые успевай подноси.

– Бе-бе-бе! – ответил ей брат, полный достоинства, и повернулся к Чаёку. – А что такое У-ди?

– Это самая знаменитая чайная гора провинции Удзи.

– О! А я песню про чай знаю! – встрепенулась незаслуженно оббебеканная Лёлька. – Можешь ее императору забацать.

Ярик схватился за бумагу и кисточку, и княжна, не дожидаясь одобрения Чаёку, вскочила, взмахнула руками, притопнула и выдала:

 
– Ох, темным-темна твоя сторонушка,
Где я очутился невзначай.
Пожалей меня, душа-зазнобушка,
Пригласи хотя б на чай!
 

Конец куплета ознаменовал звон упавшей чашки дайёнкю.

– Не, ну а че? – обиделась Лёка на безмолвное непризнание на вершине башни. – Про чай же есть!

– А про склоны? – вопросил Ярик.

– И про склоны есть! "Твоя сторонушка"! Это ты к горе обращаешься!

– В смысле, это она меня на чай пригласить должна?

– Ну а кто, я, что ли? Ты шел, заблудился, хочешь выйти на ту сторону, где растет чай, и обращаешься к ней… то есть признаешься…

– Безмолвно?

– Да какая разница? Всё равно же ночь и никто не услышит!

– Почему?

– Потому что все нормальные люди ночью дома спят, а не по горам лазят.

– Слушай, Лё, – княжич скроил зверскую физиономию. – А тебе не кажется, что ночь на улице…

– И че?

– И что всем нормальным людям спать пора!

– Так ведь то нормальным! – радостно ответила Лёлька, уселась по-тамамски на кровати и сгребла в охапку Тихона, пристроившегося на подушке. – А тебе еще стихи писать!

– А может, завтра?.. Два дня же есть у нас.

– Завтра переписывать будешь! – предрекла княжна, натянула одеяло на ноги и в ожидании поэтического катарсиса принялась за сушеные сливы. Ярослав бросил тоскливый взгляд на постель, вздохнул и расстелил перед собой на столе первый лист бумаги.

Первый вариант, зачитанный с выражением минут через пять, гласил:

 
Как я встану под горою
Буду чащу вопрошать:
Как увидеться с тобою,
Как тебя мне повстречать.
 

– Ну как? – спросил автор, не получая восторженных криков и оваций.

– Ну ниче, – повела плечами Лёлька, снайперски выплевывая сливовую косточку в пустое блюдце. – Гора есть. Признания нет. Безмолвности тоже маловато. Зато душевно! Под балалайку петь можно.

Чаёку не знала, что такое балалайка, но судя по выражению ее лица, этот критерий в системе оценки поэзии в Вамаяси не фигурировал даже в первых семи тысячах.

– Яри-сан, – осторожно проговорила она, оправившись от первого впечатления. – Если мне будет дозволено высказать свое скромное мнение…

– Конечно, Чаёку-сан, а как же! – воскликнул княжич.

– Это, как сказала Ори-сан, очень… душевные стихи… если их даже можно петь под… бабалайку… что является, несомненно, их величайшим достоинством…

Лёка прыснула. Девушка смутилась, но получив от своей подопечной подмигивание и большой палец вверх, продолжила:

– Но чтобы стих соответствовал вамаясьскому канону танки, он должен состоять из пяти строк. В первой пять слогов, во второй семь, в третьей снова пять, и в двух последних опять по семь…

Яр, будучи не силен в математике, торопливо записал цифры столбиком на новом листе.

– …Но главное даже не это, а выражение своих чувств через недосказанность, – продолжала она. – Вспомни, Яри-сан: если тебе хорошо, то кажется, что на улице светит солнце.

– И в самом деле, светит. Яркое такое… Словно улыбается!

– Даже если у тебя легко на душе вечером? Или ночью?

– Ночью солнца не видно! – убежденно заявила княжна.

– Но ведь кажется? – настаивала дайёнкю.

– Что кажется?

– Что улыбается? Даже если его не видно?

– Да, когда хорошо, то солнышко улыбается, даже если его не видно… – мечтательно проговорил Ярослав и добавил: – Кажется, я понял, как надо!

Минут десять и приблизительно такое же количество исчирканных листов спустя, когда Лёка уже начала засыпать, на суд неблагодарной аудитории был предложен новый стих:

 
Ты улыбнулась мне -
И в небе улыбнулось солнце.
Ты скрылась от меня -
И тучей небосвод
Заволокло.
 

– Гораздо лучше, Яри-сан! – Чаёку захлопала в ладоши. – Правда, количество слогов лучше подсчитать поточнее. Но не это главное.

– А что? – насупился расцветший было под похвалой княжич.

– Главное – не должно быть прямого сопоставления между эмоциями и явлениями природы. А сравнивать последствия поступков возлюбленной с движениями солнца – это и вовсе вызов нашей любимой богине Яшироке Мимасите. Стихи должны звучать так, чтобы слушатель не понял, а почувствовал переживания автора.

И автор переживал. Он мучился, метался, чиркал кисточкой по разноцветным листам бумаги, швырял их на пол – а иногда и в Лёльку, когда та выдавала особо удачный[84]84
  Или особо неудачный – как посмотреть.


[Закрыть] комментарий к новой вирше, исписал пять брусков туши и плошку воды и перешел на компот.

– Слишком много слов. Слишком много мыслей. Слишком много сознания. Для поэзии нужны чувства! – дайёнкю браковала одно стихотворение за другим.

– Да эти ваши чувства меня переполняют! Я скоро выплеснусь или порвусь, как старый бурдюк!

Лёлька, растерявшая сон во время процедуры стихописания, занесла в мысленный каталог «старый бурдюк» как неплохое ругательство и стала слушать дальше.

– Чувства должны быть твои, и они должны быть в гармонии, – тем временем терпеливо объясняла Чаёку. – Истинный буси должен владеть своими чувствами, иначе он не сможет передать их в стихах. Владей своими чувствами как… как воин владеет мечом.

– Шестом, скорее… – снова приуныл Яр, вспоминая свой бесславный выбор оружия.

– Дзё – оружие опасное, – девушка покачала пальцем. – С виду оно простое, но если им пользоваться умело, то против него даже воин с мечом станет воином без меча.

– Ну так что мне делать? – мальчик слегка примирился с невеселой судьбой.

– Закрой глаза. Представь, что в этой комнате ты один. Нет никого. Нет даже меня, а мой голос ты просто слышишь в своём воображении. Забудь обо всём. Совсем забудь. Словно бы ничего никогда не было и ничего никогда не будет. Не было вчера и не будет завтра. Не было и не будет этих стен и стула, на котором сидишь. Ты один на вершине У-Ди. Над тобой луна. В твоих руках вакадзаси, который повинуется твоим чувствам. Каждая твоя эмоция должна быть взмахом меча – коротким, точным, управляемым. Что ты чувствуешь?

– Мне холодно, наверное…

– Хорошо. Ещё!

– Кругом опасность…

– Верно. Ещё!

– Противно здесь у вас…

– Ещё!

– Одиноко…

– А я? – обиделась Лёлька.

– Бе-бе-бе.

– А Синиока? – продолжила дайёнкю.

– Она улыбается мне! И от этой улыбки теплее…

– Вот! А теперь всё это передай стихами.

– И всего-то? – саркастически фыркнула Лёлька, выражая мысли огорошенного советом брата. – Так бы сразу и говорили.

Свою новую попытку мальчик читал, вскочив на стул и размахивая кисточкой в такт словам:

 
На холме один
Стою я!
Небо мрачное,
Туч – много!
К тебе стремится
Моя душа!
Хоть волком подлунным
Я буду петь!
Твоя улыбка -
Как свет хороша!
 

Лёлька расхохоталась так, что едва не свалилась с постели.

– Это не стихи! Это какая-то считалка хулиганская!

– Сама ты!.. Хулиганская! – вновь непризнанный гений скрестил на груди руки и надул губы.

– Мой отец сказал бы, о том, что такая поэзия как нельзя лучше подходит для эпохи упадка какого-нибудь великого народа, лишившего себя детства собственной поэзии, так что изящная словесность его родилась сразу сорокалетним старцем, как учитель Лао, – пряча улыбка за веером, проговорила Чаёку. – А во время немощи вот у него детство и заиграло… Впрочем, на состязании такие эксперименты в любом случае не годятся. Не отыщется ценителей, способных понять всю мощь, свежесть и глубину вашего слога и мысли, – поспешно добавила она, видя на вытягивающемся лице Ярика выражение «И ты, Брутто…».

– А потому отсеки от своих эмоций всё лишнее, как повар при приготовлении суси, собери оставшееся, сложи в нужное количество слогов и укутай хреновым листом гармонии.

– Хреновые стихи под хреновым листом! Император охренеет… будет в слезах то есть! – прыснула девочка. Но Яр, неожиданно вдохновленный, молча показал ей язык, водрузился на стул и согнулся над чистым листом.

Через десять минут он выпрямился и, осторожно подув на чистовик, осипшим голосом прочитал:

 
– Как солнцем горят
Росы У-Ди, так и ты
Путь во мраке дня
Мне потерявшемуся
Улыбкою освети.
 

– Яри-сан, – сложив руки перед грудью, поклонилась ему Чаёку. – Вы написали очень хорошее стихотворение.

– А про туч дохрена мне больше нравилось, – разочарованно диссидентствуя и зевая, Лёлька заползла под одеяло. – Ничего вы все в настоящей поэзии не понимаете…

Третий день тренировок был похож на второй как брат-близнец.

Добравшись до своей комнаты, княжичи умылись, приложили компрессы к синякам и ссадинам и сели за ужин, хотя хотелось сделать наоборот. Когда служанки с подносами, столиками, котелками и тарелками были отправлены обратно на кухню и дверь за ними закрылась, Чаёку, доселе невозмутимо-терпеливая, порывисто взяла Ярика за плечо, другой рукой схватила свой амулет на шее, и с лица ее вмиг слетела маска кроткого спокойствия.

– Яри-сан! – она опустилась перед ним на колени и заглянула в глаза. – Не хотела пугать, но лучше, если вы будете знать заранее. Шино Змеюки что-то замышляет! Она готова на всё, чтобы Обормоту выиграл!

– Пусть напишет стих лучший, чем у Ярика, и выигрывает. Жалко нам, что ли, – фыркнула Лёлька, осторожно потирая синяки на предплечьях. Хоть силы у Ярки по-настоящему не было, но короткий шест в его руках уже становился болезненным оружием. Девочка подумала о том, сколько синяков получил от нее за эти три дня Яр, и скривилась в сочувствии. Это ему не книжки читать…

– Да он у нее два слова в строчку сложить не может!

– Ну так пусть проигрывает, – упрямо буркнула девочка.

– Еще одна потеря лица наследника самого Шино Миномёто? – Чаёку покачала головой.

– А что ему мешает заказать стихи у какого-нибудь поэта? Или пусть родня напишет за него, если огласки боятся, – предприимчивая и хитрая Лёлькина натура получила пищу для размышления.

– Они боятся не огласки, а Яри-сан, и не знают, что делать. Если он, даже не стараясь, написал стихи, которые похвалил император, то что он может сочинить за два дня! И если они предъявят стихи лучше ваших, то при славе о способностях Обормоту будет понятно, что стихи не его! А если хуже – потеря лица!

– Потеря мозга… – девочка скроила ужасную рожу и подозрительно прищурилась. – А откуда вы это вообще знаете, Чаёку-сан? Змеюки вам рассказала, или сам Обормот?

Дайёнкю воровато оглянулась по сторонам, поднесла к губам амулет и прошептала в него несколько слов. Потом снова поглядела и проговорила шепотом:

– Синиока. Она тайком прокралась сегодня в мои комнаты и поведала всё, что ей удалось подслушать. Немного, конечно, поэтому замыслы Змеюки ей неизвестны… – расстроенно проговорила девушка.

– Синиока?! – глаза Яра загорелись. Казалось, поставь сейчас перед ним Обормоту, дай в руки шест… и всё закончилось бы тем, что у Обормоту стало больше одним синяком, а у Ярика – одним сотрясением, но само желание драться снова изумило мальчика, как в тот день на Мишане.

– Может, ее матери удастся разузнать больше? – великий заговорщик в Лёльке развернул крылья. Личико Чаёку омрачилось печалью:

– Ее мама умерла, когда малышке было четыре года. Все говорят, что от лихорадки… но не все верят. Миномёто любил Текучи. Это был единственный человек, которого он вообще когда-либо любил, утверждают злые языки… или правдивые. И теперь он перенес эту любовь на Синиоку.

– Бедная!.. – на глазах Ярика замаячили слёзы.

Ветерок из распахнутого окна коснулся приятной прохладой его вспыхнувших щек. Из садов внизу доносилось мирное поскрипывание цикад и трели соловьев. Хотелось откинуться на подушки, положить руки под голову, слушать и мечтать… О том, как когда-нибудь он вырастет большим и сильным и отлупит Обормота всем, чем попадется под руку. Несколько раз.

– Ага, бедняжка… – сочувственно хмыкнув, подтвердила княжна. – Единственный человек во всем Белом Свете, который тебя хоть как-то любит – и тот Миномёто.

– По нему не скажешь, что он способен кого-то любить, – покачал головой Ярослав, вспоминая холодное неподвижное лицо тайсёгуна.

– Многие думают так же, – без спора сдалась дайёнкю. – Но к Текучи он испытывал самое близкое к любви чувство, на какое способен.

– На месте Змеюки и ее Балбеса я бы обиделась, – Лёлька взгромоздилась на кровать, сгребла с подушки Тихона и прижала к себе, как плюшевую игрушку. Впрочем, лягух, как всегда, не возражал.

– Сдается мне, что если бы не любовь отца, маленькая Синиока – похожая на мать как два зернышка риса – давно бы отправилась в мир добрых духов вслед за злосчастной Текучи-сан, – грустно покачала головой Чаёку.

– Но нам-то что делать? И как вы думаете, что замыслила Змеюка?

– Не знаю… – Чаёку уныло развела руками. – Я передумала тысячу мыслей, но кто знает, как работает голова этой женщины… Я даже пришла навестить ее под каким-то совершенно нелепым предлогом, но она только взглянула на меня – и сразу принялась вопить, что я явилась шпионить за ее сыном. Позвала домашних магов, и те принялись накладывать заклинания на дом от сглаза, подгляда и тому подобного. А еще она сказала, что всё расскажет моему отцу и своему мужу. Такой потери лица я не знала давно.

– И это вы всё… из-за нас? – Ярик порывисто обнял ее за шею. – Не надо было, Чаёку-сан! Только себе хуже сделали! Но… но спасибо. То есть мы… я… теперь с вами не рассчитаюсь.

– Просто "спасибо" достаточно, – кривовато улыбнулась девушка и продолжила: – Наиболее вероятно, она подкупит судей.

– Но судить будет император!

– И четверо или шестеро его придворных. В поэтическом поединке, как в бою на мечах, всё должно быть честно.

– От местной честности я балдю! – Лёлька загнала глаза под лоб. Дайёнкю потупилась, всё еще сжимая руку Ярика. Плечи ее опустились.

– Что я хотела сказать, юные даймё… Вы не сможете у него выиграть, Яри-сан, – еле слышно произнесла она. – Судить будут советники императора и сёгуна, а они…

– Да, я знаю. Гири, – кивнул Ярослав, кусая губы. – Даже если ваш не прав, вы поддержите его, потому что он ваш.

– Да…

– Тогда зачем я это писал?! Зачем этот… балаган?! Я приду и скажу – пусть отдают победу Обормоту, если ему ее так хочется!

В порыве гнева и безнадежности он схватил со стола лист бумаги с записанным стихом, яростно скомкал его и вышвырнул в окно.

– Вот им стихи! Пусть их вороны читают или повар растопит очаг! Или Обормоту подотрется!

– Ярик!

– Что вы наделали?!

Лёлька и Чаёку наперегонки метнулись к подоконнику, но где во мраке было увидеть одинокий синеватый комочек…

– Яри-сан! Зачем?!.. Но вы же его помните, этот стих? Вы его сможете снова записать?

– Смогу, – кивнул Яр. – Но не буду.

В комнате повисла тишина – ломкая, как первый лед под ногами идущего над омутом. Даже Лёлька молчала. Зная брата, она понимала бесполезность убеждений, уговоров и споров. Маленький княжич был податлив и мягок, как тесто, но иногда с ним случалось что-то такое, что чугун казался тестом по сравнению с ним. Чаёку открыла было рот, но Лёка покачала головой.

– Без мазы, – и с гордостью добавила: – Я его как облупленного знаю.

Не добавляя ни слова, Ярик молча принялся раздеваться ко сну. Молчала его сестра, натягивая ночную рубашку, не выпуская Тихона. Молчала Чаёку, нервно пытавшаяся просунуть лёлькину руку с зажатым подмышкой Тихоном сквозь рукав[85]85
  И в конце концов преуспевшая.


[Закрыть].

– Спокойной ночи, ребятки, – лишь тихо шепнула им она, уходя.

– Спокойной ночи…

Утренняя Чаёку отличалась от вечерней только возросшим волнением. Безукоризненно одетая, напудренная и причесанная, она едва дождалась, пока Ивановичи покончат с завтраком, и тут же принялась снаряжать их на поэтическое состязание. В комнате точно поднялся разноцветный ураган. Одежка за одежкой летела на кровати, стол, циновки, экибану в токономе, на бочку с водой… Зеленый кокошник наделся на Тихона, испуганно притулившегося у двери, а красный кушак Ярика не очень воздушным змеем улетел за окно и на восходящих потоках отправился на север[86]86
  Не иначе как на историческую родину.


[Закрыть]. «Слишком темное, слишком светлое, слишком широкое, слишком узкое, слишком ношенное, слишком мятое, слишком простое, слишком короткое, слишком длинное…» Когда дайёнкю замерла, в ступоре взирая на отчего-то полностью оголившиеся внутренности шкафа, в дверь постучали. Это явился посыльный от микадо с приглашением прибыть в беседку Пяти Драконов через полчаса. Нервно сглотнув, девушка россыпью цветистых фраз подтвердила, что они непременно придут, раскланялась, обернулась… и увидела своих подопечных полностью одетыми.

– Ничего другого у нас всё равно нет, – Лёлька пожала плечами, оправляя красный сарафан. – Так что из самого мятого и грязного мы выбрали самое немятое и где пятен поменьше…

– Она шутит, – Ярик не слишком энергично ткнул ее в бок кулаком и сделал шаг вперед, завязывая кушак поверх малиновой рубахи. После экзерциса Нероямы цветовым разнообразием гардероб их не баловал. – Мы готовы.

– Тогда идем, – не задавая вопроса, который ей больше всего хотелось задать, она первой вышла в коридор. За ней, как на публичную казнь, поплелись Ивановичи. Из-за спины дайёнкю то и дело доносились обрывки шепотков:

– …а я говорю, прочитай!

– Не буду.

– …какая разница!

– Пусть увидят…

– Да им до ёлки твои!..

– А мне – их.

– …упрямый дурак!

– …ничего не понимаешь.

Так, препираясь и в кои-то веки не замечая диковин Запретного города, княжичи добрались до беседки Пяти Драконов, а точнее до всех пяти беседок сразу. Построенные над озером, они щеголяли задорными вамаясьскими крышами на красных столбах и беломраморными резными мостиками, перекинутыми через зеленоватую гладь как паутина очень основательного паука.

Император запаздывал[87]87
  Хотя, памятуя изречение Бруно Багинотского, сильные мира сего не опаздывают. Это все остальные приходят слишком рано.


[Закрыть]. В которой именно беседке он собирался провести состязания, было неясно, поэтому придворные – приглашенные приобщиться к миру детского лукоморско-вамаясьского стихосложения или только рассчитывавшие на эту сомнительную честь – топтались на берегу, судача, улыбаясь и любуясь природой, ни одну из каковых возможностей не пропускал ни один вамаясец, достойный своего кимоно. Рядом со входом, причесанный и разодетый, как на выданье, стоял Обормоту. Возвышалась над ним, озирая окрестности с видом конкистадора, круглолицая женщина в голубом кимоно и с замысловатой, как теория относительности, прической.

– Пришли, – проговорила дайёнкю у первого моста, и Ивановичи послушно встали: Лёлька – гневно выпятив нижнюю губу и сверля брата огненным взором, Яр – упрямо насупившись и уткнув взгляд в сапоги.

– Доброе утро, Яри-сан, Ори-сан, – раздался над ухом знакомый голос. Княжичи встрепенулись:

– Доброе утро, сенсей!

– Мы тут немного опоздаем на тренировку…

– Я подожду, – улыбнулся Отоваро в усы и поклонился всем троим по очереди. – Я пришел пожелать вам победы, Яри-сан.

И тут Лёльку прорвало. Шипя, и иногда и рыча сквозь зубы, она поведала Иканаю во всех красках о перипетиях их подготовки и ее бесславном конце.

– …и теперь этот упрямый осел не хочет читать свой дурацкий стих! – закончила она, яростно зыркая по сторонам[88]88
  При каждом попадании ее взгляда в цель жертва вздрагивала и экстренно эвакуировалась на другую сторону – кто дорожки, кто беседки, а кто и Запретного города, в зависимости от близости нахождения на момент поражения.


[Закрыть].

– Потому что я хочу этим выразить свое возмущение местными порядками и так называемой справедливостью! – не менее пылким шепотом ответил Ярик.

– Отоваро-сенсей, объясните ему, пожалуйста, что он не прав! – чуть не плача, взмолилась Чаёку.

Иканай уцепился большими пальцами за пояс, склонил голову набок и неторопливо проговорил:

– Если бы юный буси бы неправ, я обязательно объяснил бы ему, в чем его ошибка. Но он прав.

– Что?!..

– Я же говорю!

– Он прав: в том, что должно произойти, нет справедливости. Он один выступит против чужого клана, и исход этого боя – поражение.

– Вот видите!..

– Но в каждом безнадежном бою может быть два течения событий, – словно не замечая поддержку своего сторонника, медленно продолжил Иканай. – Первое – бежать с поля битвы. Ведь победы всё равно не будет. Кто-то называет это оправданием труса. Кто-то – решением разумного человека. Второе – обнажить оружие, призвать всё своё мужество, отвагу и силы и встретить конец как подобает воину, смеясь в лицо смерти, кромсая врагов вокруг себя, чтобы само имя твоё вспоминали они с содроганием и уважением. Некоторые называют это путем дурака. Некоторые – путем воина. Яри-сан показал себя достойным буси, способным принять важное решение. И я считаю, что надо уважать его выбор, каким бы он ни был.

Отоваро поклонился и неспешно двинулся прочь. Над маленькой компанией повисла тишина. Ярик замер, брови его сошлись к переносице, губы дрожали, а взгляд словно искал что-то в другом измерении – и не находил.

В окружающий мир их вернули крики глашатого:

– Дорогу его императорскому величеству!

Ивановичи и Чаёку обернулись: по дорожке, скрытый от палящего весеннего солнца зонтом размером с комнату, несомым старательным слугой, в сопровождении небольшой толпы придворных шествовал император Маяхата. В одной руке его был зажат полуразмотанный свиток, пальцы другой рассеянно подносили к носу какой-то цветок. Губы шевелились. Сопровождавшие его сановники улыбались и кивали. Лёлька узнала одного – и сердце екнуло.