Текст книги "Хождение Восвояси (СИ)"

Автор книги: Светлана Багдерина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 56 страниц)

– Ха! – Забияки мотнул головой. – Белый Свет, завоеванный чайными чашками и палочками для еды! Скажите еще, что лошади летают!

– А вот и не ха! – обиженная за только что выдуманного гения грязной магии, Лёлька выпятила губу и бросила косой взгляд на брата: "Чего молчишь? Помогай!"

– Я бы поведал, как всё было… Но не к ночи будет рассказано, – Яр пожал плечами, рассчитывая избавиться от сомнительной чести – придумать на ходу страшилку про неряшливую, но безобидную бабушку Федору, судьбой которых пугали всех малолетних грязнуль Лукоморья.

– А отчего не к ночи? – удивился Хибару. – Мы в детстве с братьями обожали в хяку-моногатари играть. Только ао-андон так ни разу к нам и не пришел…

– Во… что? – переглянулись княжичи. – Кто не пришёл?

– Не запутывай юных буси, Забияки, – Чаёку укоризненно махнула на него рукой. – "Ночные истории" – гораздо понятнее.

– А старики говорят, что если при синем фонаре рассказать за один вечер сто страшных историй, то появится ао-андон, – завораживающим полушепотом сообщил Отоваро. – Это такой человек в белом кимоно, с синей кожей, с длинными чёрными волосами, на лбу два рога, а во рту острые чёрные зубы.

– У него кариес? – сочувственно вопросил Ярик.

– С чего бы это? – обиделся за соотечественника, хоть и нечистого, молодой самурай. – Это специально, чтобы людей пугать.

– А если они не испугаются? – практически ни на кого не намекая, спросила Лёлька.

– После сотни-то страшных историй?

– Да хоть после тысячи! – задиристо фыркнула она. Ярик же, неуверенно глянув в затянутые тенями углы, лишь нервно придвинулся к ней поближе.

– А давайте поиграем в хяку-моногатари! – захлопала в ладоши Чаёку, и вамаясьцы с восторгом подержали ее:

– А давайте!

– Если только Яри-сан и Ори-сан не слишком устали и не хотят спать?.. – спохватилась девушка, но Лёка радостно замотала головой:

– Не устали и не хотят! То есть хотят! Но не спать, а слушать страшилки! И посмотрим, кто первый испугается!

– В Вамаяси принято накидывать на фонарь синюю ткань, когда играешь в хяку-моногатари, – пояснила дайёнкю, касаясь ночника легкими движениями пальцев, и он отозвался дрожащим васильковым огоньком. Девочка одобрительно закивала: оказывается, хорошая идея иногда могла появиться даже в Вамаяси. Отоваро задул обычный светильник, и сразу в комнате стало таинственно и немного страшно.

– Ао-андон появляется ближе к утру, когда окончится последняя история и будет потушена лампа. И если он придет, то история, рассказанная последней, может случиться на самом деле, – шепотом сообщил Забияки. – Вот бы хоть раз посмотреть на настоящего ао-андона!..

На миг Лёлька увидела не самурая, принципиального и невозмутимого, а мальчишку, который когда-то с братьями пытался вызвать рогатого нечистика, рассказывая друг другу страшилки ночью при свете синего фонаря. Казалось, Чаёку посетила та же мысль, потому что глаза ее скосились в сторону молодого самурая, а на щеках появились ямочки от рвущейся на волю улыбки.

Ярик подвинулся к сестре вплотную и даже крепко взял ее за руку, но глаза его возбужденно горели. Новые сказки – что может быть лучше!

Сколько было рассказано страшилок, Ивановичи сбились со счета. Конечно, Лёлька пыталась отмечать каждую историю угольком на полу. Но когда во время истории про принцессу-оборотня и нопэрапона под ветром хлопнула ставня и Ярик подпрыгнул так, что уронил сестру, вся ее статистика оказалась стерта, и теперь оставалось только гадать, восемьдесят рассказов они услышали и поведали, или все сто.

Как бы то ни было, к тому времени, когда синий язычок ночника почти угас, никто не присоединился к их тесной компании – ни с синей кожей, ни с обычной.

К концу игры Тихон, внимательно слушавший все рассказы, зевал во весь рот, его примеру следовал Яр, Чаёку деликатно прятала зевки за веером, глаза Отоваро и Забияки стали еще уже, а Лёлькины от них почти не отставали.

– Ну что, последняя история – и по кроватям? – предложил Иканай, закончив рассказ о мальчике-растеряхе и ожившем зонте его прадедушки.

– Ваша очередь, Ори-сан, – улыбнулась дайёнкю.

Повествование учителя было почти не страшным и даже забавным, и девочке, наслушавшейся и нарассказывавшейся за вечер страшилок, пугалок, намекалок, заикалок и прочих жутиков на десять лет вперед, не хотелось снова к ним возвращаться. Припоминая что-нибудь похожее на рассказ Иканая, Лёлька порылась в памяти – и улыбнулась. Сказка, придуманная родителями, костейскими правителями и их гвардейцами когда готовились к празднованию первого дня Медведя после освобождения от царя Костея! То, что надо! Немного фантазии, сдобренной свежими впечатлениями – и байка про дурня, перепутавшего поручения, и животину, от него разбежавшуюся, обернулась рассказом о заколдованном доме чародея, в который залез вор.

– …а табуретка у входа как даст ему пенделя на прощание – только через порог кувырком перелетел! А дверь ему створкой еще и добавила, так что летел он-кувыркался по лестнице до самого крыльца, а там вскочил – и ноги в руки! А голова кабанья над перекладиной вслед рычала: "Дайте его мне сюда! Запорю клыками! Изорву зубами!" И зарекся он воровать с тех пор. У волшебников. На целую неделю, – закончила Лёка под смех гостей и брата. И таким теплым показался этот вечер, несмотря на распахнутое настежь окно, таким уютным, что даже густые, как новые чернила, тени по углам и быстро гаснущий свет волшебного светильника не могли омрачить радостное чувство зарождающейся дружбы.

Распрощавшись, гости разошлись: Чаёку и учитель по домам, а Забияки – в коридор на пост, еле согласившись задвинуть засов, как было положено по приказу. Ивановичи, уставшие, но довольные, посмотрели на стол-стулья-подоконник, заставленные посудой и несъедобными остатками пира, махнули руками и завалились спать: убирать со стола сил и желания не было, а служанки были отпущены до утра еще засветло. Лёлька обнялась с Тихоном, повернулась на бок, и не успела перекинуться с братом и несколькими словами, как сон сморил ее, унося в царство грез, где они с Отоваро, Чаёку и Забияки дома играли в прятки в дворцовом саду, находили друг друга, смеялись, и снова прятались, а потом в салочки, и водить пришлось Лёльке, и она носилась за друзьями, перескакивая через фонтаны, ограды и деревья, а когда перепрыгивала через беседку, догоняя Ярика, то споткнулась, упала… и проснулась.

Свет лунного осколка – бледного и острого как серп – проникал через открытое окно, деля мир на черное и серое. А на подоконнике, четкий, как занесенный меч, вырисовывался силуэт приготовившегося к прыжку человека.

Девочка расширила глаза, не зная, кричать ей, или он просто мимо проходил – но остановиться на каком-либо курсе действий она не успела. Мягко, как кошка, человек в черном спрыгнул в комнату. В лунном свете в руке его блеснул длинный нож… и в ту же секунду в воздухе что-то просвистело, устремляясь к нему. Неизвестный взмахнул ножом, отбивая снаряд, но с пола тут же взвились другие. Взмах, снова взмах, атакующие предметы, отбитые, полетели в разные стороны – но не все. Пропущенные вамаясьцем врезались в него со звуком погремушек, испытываемых на прочность особо вредным младенцем. Отброшенные тоже возвращались и злопамятно набрасывались на него с утроенной силой и скоростью. После десятого пропущенного удара отточенные движения незнакомца превратились в бессвязные подергивания неудачника, наступившего на гнездо шершней, а тарахтение нападавших слилось в один радостный перебряк. Лёлька нахмурилась, соображая – и прыснула. Это же ее пирожки!

Он развернулся, силясь отбить новые удары, попятился – и грохнулся от подножки, роняя оружие. Стол занес для пинка вторую ножку – и реализовал пенальти со смачным шмяком по пятой точке незваного гостя. Посланный в полет неизвестный приземлился грудью на сиденье стула. Голова его, как кукушка из часов, высунулась с другой стороны спинки, и тут же на макушку, плотоядно хлюпнув, наделся котелок, всё еще полный фигового компота. По замотанной черной тряпицей физиономии посетителя поползла густая синяя жижа.

– Ао-андон пришел! – расхохоталась Лёлька. Гость дернулся – то ли в испуге, то ли в гневе – и блюдо, лебедем поднявшееся с подоконника, огрело визитера по котелку. Под погребальный звон посудины неизвестный сверкнул белками глаз, заводимых под лоб – и обмяк.

– Ага, уконтрапупили! Кто к нам с ножом придет – от подноса погибнет! – девочка, торжествуя, подпрыгнула на кровати – и только теперь услышала испуганный голос Яра, вопрошавший "Что происходит? Что случилось?", яростный грохот у двери с той стороны – словно кто-то не мог вытянуть засов, и мелкий дребезжащий смешок, исходивший из самого темного угла комнаты. Приглядевшись, Лёлька различила белое кимоно, длинные черные волосы и синее лицо.

– Давненько я так не смеялся, – оскалил синелицый острые черные зубы.

– Ао… адон… – вытаращила Лёлька глаза. Ёкай хихикнул в ответ, помахал когтистой рукой – и растаял.

В тот же миг засов с грохотом рухнул на пол, дверь распахнулась, рассеивая тьму светом фонаря, и в комнату с мечами наголо ворвался Забияки.

– Где они?!

– Ао-адон пропал, а вор – вон лежит! – Лёка подскочила, обвиняюще тыкая пальцем в щуплую неподвижную фигуру, застрявшую в спинке стула.

– Кто пропал?! – Хибару вытаращил глаза.

– Кто лежит?! – скатился с кровати Ярик.

– Что вы с ним сделали?!

– Это не мы! Это ао-адон! Мы всё-таки вызвали его! И он разыграл последнюю рассказанную историю! – едва не хлопая в ладоши от восторга, затараторила княжна. Встревоженное выражение лица самурая сменилось досадой обманутого мальчишки – но может, это лишь показалось, потому что в следующую секунду брови вамаясьца озабоченно сошлись к переносице.

– Кто это, Забияки-сан? – спросил мальчик, зажигая фонарь. – Вор?

– Это не вор, Яри-сан, – засунув один из мечей за пояс, Хибару осторожно обошел незваного гостя.

– А кто тогда? – княжич двинулся к неизвестному, но самурай вежливым и твердым жестом преградил ему дорогу.

– Буси, не подходите! Он может быть опасен даже теперь!

– Да кто он такой?!

– Видите, он в черном. Обратите внимание на покрой его одежды… закрытое лицо… Это ниндзя.

– Кто?..

– Ниндзя – ученики ямабуси. Наемные убийцы знатных домов.

– Жили с ямабуси… два веселых буси… один ниндзя, другой тоже… на ворон похожи… – неожиданно пропел Ярик.

Лёлька хихикнула и поманеврировала в обнимку с Тихоном вокруг, наблюдая, как Забияки извлекал пострадавшего из деревянной ловушки и освобождал от различного рода колюще-режущего железа. Поискав глазами, чем бы его связать, Хибару не нашел ничего подходящего, кроме длинного куска ткани, обматывавшей измазанное компотом лицо ниндзя. Стражник размотал полотнище и надежно скрутил за спиной руки-ноги визитёра. Закончив, в порыве любопытства он вытер обрывком ткани его лицо – и замер.

– Пресвятые титьки Мимаситы!..

Княжичи хотели было полюбопытствовать, не знает ли их новый приятель чего-нибудь еще столь же забойного и с национальным колоритом, как свет фонаря Ярослава упал на лицо непрошеного посетителя.

– С дуба падали листья ясеня…

– В рот компот деревня в баню!

Даже вымазанную в компоте, так и не попавшем никому в рот, и с синяком под глазом, Шино Змеюки перепутать с кем-либо было невозможно.

По физиономии Хибару промчалась не гамма – какофония чувств, и все в ритме реквиема.

– Я… только что… с-совершил… насильственные д-действия… над п-первой ж-женой… т-тайсёгуна… – на грани обморока выдавил он сиплым шепотом.

Закрывая-открывая рот и не находя больше слов, юный самурай попятился, безнадежно оглядываясь, точно надеясь, что появится кто-то, кто скажет, заставят ли его теперь делать сеппуку или просто отрубят голову. Но никто из знающих кодексы и правила не спешил утруждать себя просвещением, и роль сию пришлось взять на себя кодексы и правила не знающим.

– Если что, Забияки-сан, мы подтвердим, что она не возражала, – важно кивнула Лёлька. – И даже всем своим видом говорила, что не против.

– Ага… да…

– Забияки-сан! – Ярику пришлось подергать его за рукав несколько раз, чтобы вывести из ступора. – Мне кажется, вы должны сообщить о случившемся Чаёку!

– А она позовет Вечных или кого там надо, чтобы вынесли тело, – развила Лёлька мысль брата.

– Да! Точно! – с благодарностью глянув на подзащитных, воскликнул юноша и бросился к двери. На полдороги он вернулся, сгреб всё оружие, добытое с персоны Змеюки, вывалил в первый подвернувшийся котелок, прижал его к груди и вихрем вылетел из комнаты.

– Зубы ядовитые выдернул, – заметила девочка, обходя вокруг поверженной тайсёгунши.

– Интересно, зачем она это сделала? – брезгливость в Яре боролась с желанием потрогать растянувшуюся на полу Змеюки носком ноги. – Ну подумаешь сына побили… Не убили ведь. Наверное. Лё, ты ведь его не убила?!

– Да вроде нет, – не слишком уверенно ответила княжна. – Если бы он помер, наверное, уже все бы об этом знали?

– А может, он только что? Вот она и прибежала. Материнская любовь, так сказать…

Лёлька озадаченно уставилась на неподвижную женщину. Она всегда думала о жене Миномёто как о злобной, завистливой, тщеславной тётке, и взглянуть на нее как на мать в голову не приходило. Озадаченная новой идеей, княжна медленно обошла гостью по периметру, воображая ее с маленьким Обормотиком на руках, потом с Обормотиком побольше, ведомым за ручку, после – рядом с совсем уж большим – в зеленом кимоно и с самодовольной физиономией, как на состязании поэтов… и снова пожалела Шино-младшего. Если бы у них с Яром была такая мать, неизвестно еще, какими росли бы сейчас они.

Недовольная незваным сочувствием, она сердито зыркнула на брата: вечно он умудрится чего-нибудь такого выдать, с панталыку сбивательного, а ты потом расхлебывай. Яр же, не обращая внимания на бронебойные взоры сестры, смотрел на Змеюки и ёжился, представляя, что они станут делать, если она очнется, пока не придут взрослые, и станет требовать, чтобы ее развязали. Придя к беспроигрышному выводу, что Лёлька как-нибудь ответит словом, а если понадобится – то и делом, он залез на кровать, сел, привалившись спиной к подушке, и натянул одеяло до плеч. В домике из постели, ставшей родной, думалось и ждалось спокойнее. И вспоминалось…

– Домой хочу, – тихо и безнадежно вдруг пискнул он. Лёка обернулась, думая, что брат сейчас заревет, но он сидел, понурившийся и лохматый, как взъерошенный воробей зимой на ветке, и молчал. И снова неожиданно для себя девочка не брякнула что-нибудь колкое, а села рядом и обняла его за плечи. Тихон пристроился рядом и положил голову ей на колени.

– Я тоже… – прошептала девочка. – Потерпи еще немного. Вот прилетят за нами мама и папа на Масдае, наплеваем мы тогда на всех с высоты птичьего помёта, и улетим домой.

– Полёта, – машинально поправил Яр и добавил: – И на всех наплевать не надо.

– Значит, не будем, – легко согласилась княжна. – Чаёку, Забияки и Отовару-сан даже подарим что-нибудь на память.

– Чаёку за Таракана замуж выдадут…

– А мы их с собой заберем, с Хибару вместе! – осенило княжну. – И пусть Таракан на Нерояме женится, если приспичит им свои гири соблюдать!

– Точно! – повеселел княжич. – Забияки будет десятником у нас в страже, а Чаёку – нашей наставницей!

– А если еще и Иканай-сенсея забрать, он будет наших воинов своим вамаясьским премудростям учить! – загорелась и Лёлька. – А вместе с Ерофеичем они чего-нибудь такое придумают, что никто на Белом Свете наших не побьет – ни руками, ни ногами, ни оружием!

– И назовут этот бой в честь… – договорить Ярка не успел. Змеюки завозилась, бормоча и тряся головой, силясь выплюнуть заползший в рот компот. Почти одновременно в коридоре зазвучала торопливый перестук шагов, заметались по стенам отсветы фонарей, и в проем открытой двери одновременно попытались проскочить Нерояма и его брат. За их спинами маячили взволнованные лица Чаёку и Хибару.

– Немедленно развяжите! – прошипела сквозь зубы Змеюки. – Кто вообще посмел дотронуться до меня?! Его глупая голова утром будет украшать компостную кучу на заднем дворе!

– Приносим свои извинения, Шино-сан, – Нерояма, оставив брата позади, с поклонами приблизился к жене тайсёгуна, но развязывать ее не спешил. – Охранник иноземных даймё не знал, кого касаются его руки. За его короткую жизнь высокородные женщины не так часто залезали в его окна… как ему хотелось бы, наверное. Позвольте узнать, какими ветрами вас занесло сюда?

– Я проходила мимо! – кипя от презрения, выплюнула ответ Змеюки.

– И ошиблись окном? – усмехнулся Нерояма.

– Развяжи меня, ты, маразматический старикашка!

– К сожалению, никто не имеет права касаться замужней женщины, – Нивидзима с постной миной развел руками. – Придется дождаться прибытия вашей служанки, поэтому просим набраться терпения: она, скорее всего, пакует ваши с Обормоту вещи перед завтрашним отбытием в северное поместье в горах. В одиночку ей нелегко будет это сделать, но простой наложнице больше одной служанки не положено, увы.

– Наложнице?.. Это они про Змеюку?! – ошарашенно переглянулись княжичи. За время, прошедшее с окончания боя, явно произошло что-то интересное, о чем им сказать позабыли.

– Я могу освободить ее, отец, – с поклоном выступила вперед Чаёку. Извечный кивнул, и девушка встала на колени перед Змеюки, распутывая узлы на ее запястьях и лодыжках.

Змеюки отбросила одним рывком ослабшие путы и оттолкнула замешкавшуюся дайёнкю так, что та упала.

– Ненавижу вас всех! – прорычала она, и глаза ее свернули недобрым огнем. – Ненавижу тебя, старикан, и всё ваше семя! И этих двух иноземных ублюдков! Это из-за них! Из-за них Обормоту лишился милости отца, и он назначил наследником этого сопляка Мажору! Из-за них он изгнал меня на этот вонючий Север! Ненавижу всех! Будьте вы прокляты! Сдохните все! Все! Все!!!..

Опешившая Лёлька подумала, что Змеюки пытается разорвать одежду на груди, но трясущиеся руки женщины лишь выхватили из-за пазухи черное, как смоль, перо на шнурке.

– Убей их всех! Убей!!! – скаля зубы, прохрипела она.

– Нет!!! Стой!!!.. – братья кинулись к Змеюки, но она с мерзким хохотом переломила перо – и комнату залила тьма, тяжелая, как надгробный камень.

Лёлька застыла с вытаращенными глазами, не в силах пошевелиться, дохнуть и моргнуть, пронизанная холодом и ужасом – и поэтому белая вспышка за спиной ослепила ее, выбивая слезы из глаз. Она слышала, как пискнул Ярик, как захохотала Змеюки, как закричали что-то отчаянное Чаёку и самурай, как голоса братьев слились в скороговорке ритмичного заклятья… За спиной родился и запульсировал золотистый огонек, стал через пару секунд невыносимо и постоянно ярким, точно июльский полдень – и холод отпустил. Девочка даже смогла прикрыть глаза и выдохнуть, и на миг даже показалось, что братья победили…

Стена взорвалась разбитыми в пыль камнями, и в комнату, заставляя свет померкнуть, а тепло отступить, шагнуло нечто. Сквозь пелену слёз девочка не видела, кто это был, но от него пахнуло той же морозной жутью, что в ночь их вылазки во дворец тайсёгуна. Даже не оборачиваясь, она знала, что в комнате в разных позах так же беспомощно застыли еще трое. Братья Кошамару пытались сражаться, но с таким же успехом дети могли отталкивать разбегающегося быка.

– Убей их всех!!! Я приказываю тебе!!! – выкрикнула Змеюки.

Лёка поняла, что услышала свой приговор. Как тогда, на улице, она ощутила, что еще секунда – и произойдет нечто страшное… и вдруг точно как тогда на улице, мягкое тельце Тихона прижалось к ней, вселяя спокойствие, отдавая тепло… и силу.

Оцепенение сгинуло. По жилам разлился жар – и неведомое могущество. Чувствуя, как проваливается в подобие сна наяву, она вскинула руки – и новая вспышка резанула закрывающиеся глаза. Как бы со стороны она слышала, что совсем рядом кто-то сипло выкрикивал непонятные слова – отчего-то ее голосом, как свет и тьма сшиблись, сыпля искрами, как зной и мороз волнами рвали кожу – и как мрак навалился на нее, парализуя и душа. Она почувствовала, как спокойствие и тепло, данные ей Тихоном, тают, растекаются по полу, и рванулась изо всех сил, вопя уже не чужие слова, а свои, лукоморские, какими пьяные возчики разговаривали друг с другом и со своими конягами. Тьма замерла, точно опешила[156]156
  Она была покрепче бабушки Фроси: ту пришлось бы неделю отпаивать валерьянкой и откармливать бананами в шоколаде.


[Закрыть], то ли соображая, что за невиданной мощи заклятье прилетело в нее, то ли думая, куда ее послали и как туда добираться. Руки Лёльки, сами по себе, не теряя времени на консультацию с хозяйкой, выплели замысловатый финт, будто выкручивали вечность как мокрую простыню, отчего потекли на пол ручейками звезды, и капнула луна, превращаясь в месяц. Вокруг полыхнуло обжигающим пламенем цвета ночного неба, оставляя во рту привкус горелого камня – и внезапно стихло.

Оглушенная до головокружения, не понимая, что было, что будет, и чем сердце успокоится[157]157
  Кроме раннего инфаркта.


[Закрыть], девочка осела на пол, обвела комнату расфокусированным взглядом и повалилась на бок, не обращая внимание на недовольный квак полупридавленного лягуха.

"Спокойной вам ночи, приятного сна, желаю увидеть осла и козла…" – поплыли в мозгу знакомые с детства строки потешки, намалёванные переливающимися карамельными буквами на мятых прожженных небесах – и всё закаруселилось в сон.