Текст книги "Тирант Белый"
Автор книги: Жуанот Мартурель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 82 страниц)
Тирант Белый».
Глава 153
О том, как герцог Македонский порочил в своих речах Тиранта Белого.
Составив сие послание, Тирант прочитал его всем сеньорам, и те единодушно его одобрили. Тогда он пригласил герольда, дал ему письмо и полукафтанье, все шитое серебром, а также двести дукатов и сказал:
Соблаговоли передать на словах твоему господину великому султану, чтобы он позволил говорить в своем присутствии моему старшему герольду, который отправится с тобой.
Египет согласился и именем своего господина провел в лагерь старшего герольда.
Когда они добрались до лагеря арабов, то все встретили Египта с большими почестями. Герольд Тиранта сказал султану, что хочет поговорить с Его Величеством в присутствии королей и всех прочих сеньоров, которые имелись в его войске. Султан тут же приказал заиграть в трубы, и его сеньоры собрались там, где он находился. Когда сошлись все, султан сказал герольду:
Теперь ты можешь спокойно передать все то, что приказал тебе твой господин.
Тогда герольд заговорил:
Маршал Греческой империи, достославный посланник Его Величества Императора, моими устами возвещает и сообщает вам, дабы вы знали военные обычаи и опыт, которые пристали королям, императорам и им подобным: правила благородного поведения в бою требуют, чтобы не несли боевого знамени ни вы, ни кто-нибудь из ваших, ибо вы, так же, как и присутствующие короли, проиграли два сражения и потеряли знамена. (Штандарты вам нести можно, но знамена – нет.) И этого он требует от вас по праву рыцарства и законов войны. А если вы не сделаете так, то он будет обращаться с вами по праву победителя, как с побежденными, иначе говоря: прикажет изобразить вас на щите со всеми вашими титулами и регалиями, привязать этот щит к хвосту лошади и протащить его по всему своему лагерю, а затем – по всем городам, где он будет проходить. И дабы сей позор и бесчестье не коснулись ни вас, ни ваших людей, он требует от вас поклясться в моем присутствии, что вы не поднимете знамен.
Будь проклят тот, кто это выдумал! – воскликнул султан. – Но раз военные законы того требуют, я согласен.
И он немедленно приказал сложить свое знамя и знамена всех своих подчиненных, оставив одни штандарты. Затем герольд Тиранта повернулся к королю Египетскому и сказал ему:
Сеньор, наш Маршал ответил на твой вызов и просит тебя сообщить ему, как ты будешь одет в день битвы, чтобы в толпе сражающихся он смог узнать тебя и вступить в бой с тобой.
Друг мой, – ответил король, – передай ему от моего имени, что я с большим удовольствием сражался бы с ним один на один. Я желал бы, высказав обвинения в присутствии судей, вступить в поединок, дабы доказать свою правоту. И коли ему не угодно извиниться за совершенные им недостойные поступки, в которых я его уличил, я уважу его просьбу. Скажи ему, что я буду одет в алую тунику, принадлежавшую даме, которой я служу; на шлеме у меня будет золотой орел, а поверх него – маленький штандарт с изображением вышеназванной прекрасной сеньоры. И если Тирант меня узнает или я его увижу, то я исполню все, о чем обещал ему в послании, и убью его своими собственными руками.
Герольд вернулся к Тиранту и дословно передал ему то, что было сказано маврами. Турки же, в ожидании битвы, приготовили свой лагерь к бою.
На следующий день после возвращения герольда герцог Македонский, завидуя славе Тиранта, решил сказать ему в присутствии всех следующее:
Поскольку вы живете не по правилам рыцарства и не признаете никаких законов, вам следовало бы, Тирант, перенять мавританский обычай, принятый у еретиков: когда не хватает им разумных доводов, чтобы защитить свое вредоносное учение, они, по великому заблуждению, защищают его с мечом в руке. Вы хотите дать сражение столь огромному количеству турецких воинов, какое собралось на восточном побережье! Да их хватило бы, чтобы победить всех желающих вступить в бой на земле. И вы еще притворяетесь доблестным маршалом! Как же удается вам слыть таковым? За что только почитают вас отважным и воздают вам почести, если вы лишь обманываете и лицемерите? Но допросите вашу совесть – ей-то известна истина! – и вы убедитесь, в каком жалком положении вы оказались. Любовь к жизни или боязнь смерти затмевают ваш разум и чувства до такой степени? Желание ли жить или страх умереть начисто лишают вас понятия о том, какую ошибку вы совершаете, когда намереваетесь вступить в бой с турками – на который мы не согласимся ни за что – и хотите заложить наши жизни ради карточной игры, надеясь вытащить козырной туз? Теперь нам ясно, как мало вы дорожите нами. И вы желаете своей властью дать туркам сражение, в коем нынче нет ни малейшей необходимости! Ежели мы его проиграем, то всех нас убьют и уничтожат, но вас совсем не волнует, что будет с нами. Для вас в мире всегда найдется место, и вы не останетесь не у дел: ведь вы можете управлять и шайкой разбойников! Но горе нам, уроженцам сей земли, тем, у кого здесь имеются жены и дочери! Неужели все, что у нас есть, мы принуждены отдать в руки чужеземца, чей род никому не известен? Скажите– ка мне, о чем вы договорились с султаном и иже с ним, будто бы выказывая намерение вступить в смертельный бой с королем Египетским, а на самом изо всех сил стараясь обмануть нас и выдать туркам? Скажите, сколько вам за это заплатили? Не окажетесь ли вы еще одним Иудой, который продал Христа за тридцать сребреников? Ведь и вы нас продаете. Уж не тот ли вы знаменитый Каин, который убил своего брата Авеля? А может быть, вы – тот доблестный рыцарь, сын короля Кипра, который возлег со своей матерью и сбросил со стены замка своего отца? А вы случайно не Канатре, обесчестивший свою сестру Маркарею[413], а затем перешедший на сторону римлян и за деньги предавший своего господина и все войско? О Тирант, раскройте глаза и поймите, что мы не дремлем и отлично догадываемся, кто вы такой; нам хорошо известны ваши «доблестные деяния»: и то, как вы покинули родину, и из-за каких бесчестных дел, и почему не решаетесь вы туда вернуться, запятнав себя сговором с нашими извечными врагами, которых по природному и христианскому законам следует гнать подальше, вы же вступили в связь и в союз с ними. Неужто не знаете вы, хотя сами сказали об этом в письме королю Египетскому, что тому не верят, у кого нет веры? Как мы можем доверять вам, если вы подобное злодеяние задумали совершить над нами? А ведь мы все держали вас за родного брата и подчинялись вам. Однако теперь, когда раскрылось зловредство, вами изобретенное, содеянное и осуществленное вероломно во вред нам и всей Греческой империи, вас надлежало бы бросить в кипящее масло, ибо лишь этой награды заслуживаете вы, гнусный преступник. Ибо я не знаю никого среди христиан, кто бы осмелился совершить злодейство, подобное предпринятому вами. Камни и те должны были бы восстать против вас, не говоря уж о живых людях, ибо все мы твердо верим, что христиан ждет вечная слава в раю, а чересчур пытливые и хитроумные впадают в сомнение и отправляются в ад, что предстоит проделать и вам. И я не хочу, чтобы люди о ваших поступках вспоминали и говорили, ибо нет у вас никаких прав и оснований быть Маршалом без моего на то согласия и без согласия всех, кто у меня служит. А посему не желаю я, чтобы вы впредь повелевали нами.
Из-за речей герцога произошел сильный переполох: все воины стали готовиться к бою и вооружаться, а многие вскочили на лошадей, большинство же из них были довольны, ибо естественный людской грех – радоваться новой власти.
Тирант же, глубоко задетый словами герцога, сказал так.
Глава 154[414]
О том, что ответил Тирант герцогу Македонскому.
Зря вы думаете, что за давностью ваши прежние скверные деяния стерлись из памяти людской и что имя ваше уже не запятнано, коли никто не вспоминает о вашей прошлой позорной жизни. Не говоря о том, что слышал я отчасти о ваших «славных» поступках и могу себе представить, до чего они низкие, я и сам, как известно, терплю те речи обо мне, что вы ежедневно позволяете себе вести. Без особого удовольствия и как можно короче отвечу я вам, дабы не пересохло у меня во рту, а также из других соображений, дабы заставить тебя прикусить твой злой язык. Если же кое-что припомнить, то вовсе не я подрезал ремешки на шлеме славного принца, сына Императора, и не я нанес ему удар по темени, от которого отправился он в мир иной. И не под моим знаменем погибло так много герцогов, графов, маркизов, баронов и других рыцарей и пеших воинов, что по всей империи живых их осталось после этого меньше, чем мертвых. Вот почему и прозвали вас горе-маршалом, ибо ни одного сражения вы не выиграли, и только лишь по вашей вине; не дорожили вы собственной честью, хоть она и дороже всего на свете любому рыцарю. И вовсе не я потерял графство Албийское и герцогство Македонское, а вы, ибо теперь они – не ваши. Вы потеряли и город Каппадокию[415] со всей провинцией, каковая больше всей Греческой империи. И если бы хоть капля рассудка в вас еще пребывала, вам бы не следовало оставаться рыцарем и жить среди тех, кто вас знает. Вы полагаете, греки считают вас верным родине? Зря вы так думаете, тем паче если вам известно, как они к вам относятся, пусть и не осмеливаются сказать в лицо. Отбросив привычный вам страх, смело пустились вы предавать своих же. Но наши предки жили по такому закону: кто о зле хочет услышать, пусть первый же о нем и расскажет. И если бы грех был милостью и не принуждал вас плохо служить сеньору Императору, сеньоре Императрице и достойнейшей Принцессе, то я бы не стал купать руки в вашей крови. Но я полагаюсь на Бога и твердо верю, что по вашей вине обесчещенные женщины и из-за вас погибшие мужчины, представ перед Господом, требуют справедливости и отомстят за меня тому, кто говорил, будто я хочу продать наше войско за деньги. Это – гнусная ложь, каковую вы, по своему обыкновению, измыслили. Я не желаю более говорить с вами и оставляю вас с вашей клеветой. Лишь одно утешает меня: я говорю правду, и мне поверят, вы же сеете ложь и зло, которые не останутся безнаказанными.
Писарь, услышав все эти речи, записал их и хотел назавтра отправиться в Константинополь; однако в то время, когда он находился в шатре, где служили мессу, Маршал сказал, обратившись ко всем:
Славнейшие, прекраснейшие и достойнейшие сеньоры, я надеюсь, что из-за этого происшествия мое обещание не останется невыполненным. Я прошу всех, властью, данной мне Его Величеством Императором, чтобы в назначенный день вы были готовы дать сражение.
Герцог Македонский ответил:
Уж лучше бы вам, Тирант, отправиться спать, чем заниматься глупостями! Ни я, ни мои люди ни за что не пойдем сражаться, и, думаю, все остальные поступят так же; и никто не будет вам повиноваться ни в чем, ибо ваши приказы – не для нас. И неудивительно, что не хотят вас слушаться – то, что вам по вкусу, нашим устам горчит. А исправлять ошибки вам уже поздно: вы, вижу я, слишком во всем запутались. Еще раз повторяю: ежели б вы толком объяснили, каким образом получили маршальский жезл, и ежели бы спросили моего мнения и остальных, то теперь ваша просьба была бы совершенно законной. Но вы виноваты в том, что не захотели соблюсти этого требования. И наша с вами тяжба поможет обнаружить вашу вину. Но только уж позвольте, чтобы разницу между нами доказали искушенные в сих делах рыцари и раскрыли ее как людям непредвзятым, так и тем, кого вы подговорили. Если же вы так не сделаете, то со стыдом убедитесь в истинности моих предсказаний и пророчеств, которые не замедлят сбыться! А стыд ваш и гнев вполне порадуют мою душу и будут мне отмщением.
Ответил ему Тирант:
Не пристало мне во время войны судиться, и руки мои ныне заняты более подходящими моей чести делами, нежели писанием бумаг в свою защиту. Мне было бы неловко советовать другому, не дав совета самому себе. Но не было еще никого из моих соотечественников, кто бы допустил, чтобы его честь была оспорена. И я, с Божией помощью, намереваюсь сохранить свою неопороченной. И не думайте, будто мне было до сих пор много радости от пожалованного мне маршальского титула, ибо я никогда не стремился к нему и не добивался его. А ежели и получил я от того какую-то выгоду, то ведь я ее не просил. Я бескорыстен, и мой ум по-прежнему озабочен и не перестает трудиться, дабы герцоги и принцы были бы под моим началом целыми и невредимыми; кажется мне, что в моем командовании не было ни одного изъяна – по обману ли, по небрежности ли, – за который можно было бы меня упрекнуть. А тому, что, избирая меня Маршалом, Его Величество Император не спросил согласия вашего, удивляться вам нечего, ибо вас тогда вместе с ним не было. И дабы никто не считал, что я до маршальской должности чересчур завистлив, я извещаю, что мне приятно будет, ежели на нее изберут кого-нибудь другого, и что я к этому постоянно готов. Вы говорите, что наше войско без вашего совета не сможет дать сражения? Вы слишком много о себе мните. В назначенный день я подойду к лагерю наших врагов, и, если никто не захочет пойти за мной добровольно, я со своими людьми, которые меня не подведут, а также с теми, кто ради меня прибыл сюда по просьбе Великого магистра с Родоса, пойду в бой, как то было мной объявлено, и с Божией помощью одержу верх над маврами. О герцог! Если боитесь вы увидеть эту битву, которой испугаются и ужаснутся все презренные, оставайтесь в нашем лагере вместе с мальчиками пажами и теми, кто бесполезен и мешает в бою.
На этом все разошлись в тот день.
Назавтра по окончании мессы Маршал приказал трубить в трубы, и все знатные сеньоры немедленно собрались около него. Тирант сказал:
Славнейшие, достойнейшие и прекрасные сеньоры, вместе со мной разделяющие тяготы этой войны. По приказу Его Величества Императора принял я на себя обязанности Маршала, кои исполнял с большим старанием и в поте лица своего, беспрестанно трудясь и размышляя, как найти мне наилучшие средства, дабы под моим началом оставались вы все здравыми и невредимыми. Теперь же я оставляю маршальский жезл, ибо так угодно герцогу Македонскому. Но в утешение себе я знаю, что не имеет значения, Маршал я или нет, потому как все мы равны перед лицом наших врагов. Не стоит перекладывать хлопоты многих на одного, напротив, каждый должен взять на себя часть тех забот военачальника, каковые я столько времени испытывал на себе, не переставая утруждаться и печься о деле, не о выгоде думая, но лишь о пользе Его Величества Императора. Давайте же выберем кого-нибудь, более пригодного к сему занятию, нежели я. И не подумайте, сеньоры, будто я затаю от этого обиду, – вовсе нет! Я хочу жить и умереть вместе с вами, чтобы служить Императору. Каждый из вас может считать меня своим братом, а ежели сие покажется вам слишком большой честью для меня, то я готов вам повиноваться и не оставлю службы Его Величеству, пока не будут изгнаны мавры.
Тут маркиз де Сан-Жорди, не будучи в силах терпеть и дальше подобные речи, прервал Тиранта и, не сговариваясь с остальными, сказал следующее:
Клянусь Богом, Маршал, я не подведу вас ни в одном честном деле. Так исполняйте обещание, данное королю Египетскому, а я пойду с вами и вступлю в сражение с маврами, хотя бы я был в одной рубашке и без оружия. И я даю торжественный обет моему небесному господину святому Георгию[416], что ежели кто согласится стать Маршалом без особого на то приказа Императора, я своими собственными руками предам его смерти. Тирант – наш Маршал, его прислал нам Его Величество сеньор Император, а посему мы и должны его слушаться как самого Императора.
Тогда сказал герцог де Пера:
Сеньор Маршал, приказывайте нам сделать что угодно. И если вы скажете, чтобы мы убили герцога Македонского, то поручите это мне и увидите, как скоро я сие исполню.
Коли обнажаю я свой меч, то он не щадит уже никого, – сказал герцог Сино– польский. – И кто бы ни согласился принять маршальский жезл вместо Тиранта, я все равно разрублю того напополам до самого пояса.
Ответил на это герцог Казандрийский:
Заявляю вам всем и каждому в отдельности, что ежели вы будете поступать как кому заблагорассудится и сеять раздоры, а не исполнять то, что мы обязаны по приказу Императора, и ежели я услышу, что кто-нибудь из герцогов, графов или маркизов скажет, будто Тирант должен оставить маршальский жезл, а сам его примет, то я собственными руками лишу его жизни.
Я не говорил до сих пор, – сказал герцог Монсанский, – но уже одним злословием своим герцог Македонский ясно дал понять, что себя запятнал он теми отвратительными делами, коими сам хотел опорочить Тиранта.
Тут встал маркиз де Сан-Марко, поднялся на скамью, вынул из ножен меч и сказал:
Пусть тот, кто не согласен, что Тирант – наш подлинный Маршал, справедливый и добрый, и не совершал он ничего такого, что несправедливо и злодейски вменил ему в вину герцог Македонский, – пусть тот выйдет вперед, и я в присутствии всех буду сражаться с ним, пока кто-нибудь из нас не погибнет. И если теперь не накажем мы виновного, воздастся ему по заслугам на том свете.
Маркиз Феррарский тогда громко воскликнул:
Я желаю, чтобы все слышали и знали, что, когда герцог Македонский проиграл последнее свое сражение, женщины и девушки на большой рыночной площади Константинополя громогласно кричали: «Где этот трусливый герцог Македонский, горе– маршал, из-за которого проливается кровь греческих рыцарей и баронов? Где этот никудышный побежденный рыцарь? Давайте же лишим его жизни, ибо он отнял у нас свет наших очей и самое дорогое на свете». Говорили они о нем так, как пристало говорить лишь о враге. И причитали, словно тело ваше, герцог, в гробу проносили по той площади, на которой они сокрушались. То была бы смерть, достойная вас. И если бы вы умерли тогда, то навеки сохранили бы свою славу и честь, а теперь вы живы, но жизнь ваша хуже смерти. И случилось это с вами из-за ваших отвратительных злых речей.
Граф д’Айгвес Вивес сказал:
Наш законный господин, заявив о своих намерениях священному совету, в согласии с ним решил передать маршальский жезл и правление всей империей Тиранту. Так отчего же ныне вы, герцог Македонский, мешаете нашему Маршалу и сеете раздор среди всех нас, отчего упорствуете в своем коварстве, не страшась его последствий? Я же не могу ни согласиться с вами, ни послушаться вас, ибо вы уклоняетесь от исполнения правых дел, возжаждав того, что вам не отпущено, и чрезмерно сим желанием распаляетесь. Но если вы призадумаетесь, откуда взялось оно и на что нацелено, если вспомните, кто ваши советчики, то поймете, что никто не может им доверять, ибо они всем стали врагами, потеряв свою власть. Ведь не может быть правдивым свидетелем заклятый враг; так и ты, враждуя с Тирантом, обвиняешь во всем его. Да не ослепит тебя гнев на Тиранта, ибо именно он сможет даровать тебе спасение, будучи Маршалом, хоть и не обязан этого делать. Ведь он превосходит самого Гектора, проливая скверную кровь мавров и завоевывая славу. Мертвые продолжают жить лишь благодаря своим подвигам. Побежденные же умирают от тягот и страданий. А если кто-нибудь с этим не согласен, я заставлю его раскаяться в своем заблуждении, ибо Господь не допустит, чтобы столь отвратительное злодеяние, какое задумал совершить герцог Македонский против нашего справедливого, доброго и законного Маршала, осталось без наказания. И сие будет герцогу возмездием, а прочим – назиданием.
Сказав это, граф умолк.
Тогда герцог Македонский заговорил, обращаясь к маркизу де Сан-Жорди:
Не пристало величать вас рыцарем, ибо звание сие с вашими поступками никак не согласуется; однако – можете не сомневаться – мне известно, как вас следует называть. Но если даже я и говорю что-либо, порочащее вашу честь, то, как подтвердят все, кто меня знает, не потому, что это в моих правилах. Сие происходит из-за ваших ужасных проступков, даже слышать о которых оскорбительно для благородных рыцарей и дам и которые, к моему сожалению, не ограничиваются дурными речами. Я не нахожу никаких причин для того, чтобы вы забыли ради Тиранта ваши прежние уверения в преданности мне. Вы же всячески даете понять, что я-де настолько у вас в полной власти и в подчинении и потому никогда не расскажу о ваших лицемерных и коварных деяниях. Но куда же делись бесчисленные ваши обещания, клятвы и присяги, которые вы мне притворно давали? Однако я этому не удивляюсь, так как вижу: вы по природе своей похожи на своего отца, ибо причинили мне много зла. Злодеяния ваши столь известны среди рыцарей и дам, особливо в нашем городе Константинополе, что стали предметом насмешек и притчей во языцех. Я же, жалея вас и заботясь о вашей чести, советую вам помолчать, ибо это будет вам на пользу.
Сказав так, герцог Македонский удалился.
Герцоги, графы и маркизы! – сказал граф де Плегаманс.– Герцог Македонский ушел, а потому выслушайте меня, если вы благородны и не выносите никому приговор, не выслушав прежде человека. Поверьте же мне! Вы собираетесь дать бой, но делать этого не следует. Попусту потратите вы силы, ибо один лишь герцог может с честью претендовать на маршальский жезл. А ежели вы, Тирант, хотите услышать оскорбительные слова, позорные в особенности для рыцарей, я несомненно мог бы вам их сказать, и сие было бы уже сделано, если бы не боялся я быть высокомерным и за то отринутым Богом, а также поставить под сомнение очевидную правоту герцога Македонского. Но мои суровые обвинения лишили бы вас доблести, и вы, будучи у всех на виду, вынуждены были бы отдать маршальский жезл. Подумайте лучше о том, за какие дела вас осудят, а за какие – простят. Слава – не в красивых речах, а в добрых делах.
Поскольку все убедились, что герцог не возвращается, Тирант не пожелал, чтобы кто-нибудь еще говорил и обсуждал слова, сказанные графом де Плегаманс, но приказал всем вернуться к себе в шатры. Повелел он также, чтобы все приготовились ко дню, когда назначено было сражение с маврами.
Теперь оставим рассказ о них и вернемся к Императору, который жаждал узнать вести с поля боя; и увидел он, как приближаются к берегу семь парусных кораблей. Когда они пристали, Император узнал, что они прибыли из Сицилии с четырьмя тысячами человек и множеством лошадей на борту, каковых прислал новый король Сицилии. А произошло это по причине, о которой я сейчас вам поведаю.
Как уже говорилось, старший сын короля Сицилии, женатый на одной из дочерей французского короля, находился во Франции. Был он и скромным и доблестным, по каковой причине свекор из большой к нему любви никуда не отпускал его от своего двора. Но случилось так, что он заболел и от болезни сей скончался. Когда его отец, король Сицилии, узнал о том, он сильно опечалился. Второй же его сын, сделавшись монахом, не захотел оставить богоугодную жизнь, дабы стать королем по смерти отца.
Отец так разволновался от того, что сын не желает ему повиноваться, что упал, сильно ударился головой о кровать и решил, что смерть его близка, а посему сделал завещание относительно своей души и своего королевства, оставив единственной наследницей свою дочь, жену Филиппа.
Ставши королем, Филипп вспомнил о помощи и о чести, которые оказал ему Тирант, и решил сам, собрав как можно больше войска, пойти к нему на подмогу; однако и королева-мать, и все подданные умоляли его в этот год никуда не отправляться, ибо жена его была беременна. Филипп, увидев, что все противятся его намерению, вынужден был остаться. И вместо себя послал он командовать войском герцога Мессинского, вместе с пятью тысячами воинов, как пеших, так и конных. Королева же, узнав, где теперь Тирант, послала ему еще две тысячи человек, поставив над ними сеньора де ла Панганалеа[417].
Прибыв в порт Константинополя, сицилийцы сошли на берег, и первый, кого они встретили, был писарь, ехавший из лагеря христиан и везший послания Тиранта и короля Египетского, речи сеньоров, а также клятвы всех тех, кто встал на сторону Тиранта. Обо всем этом он подготовил подробный рассказ, дабы по порядку изложить Императору. По дороге ко дворцу герцог Мессинский сказал писарю:
Скажите, сеньор рыцарь, – да дарует вам Господь все, чего вы ни пожелаете в этом мире! – где сейчас сей знаменитый рыцарь, исполненный превеликой доблести, где Тирант Белый, Маршал греков? В каком городе его искать?
Милостивый господин мой, – ответил писарь, – сего знаменитого рыцаря, о коем изволите спрашивать, вы не найдете в городе: он раскинул свои шатры в поле, где нет ни дворцов, ни домов, напротив войска турок, неподалеку от реки Трансимено.
Каковы же нравы при его дворе? – спросил сеньор де ла Панганалеа. – Учтивы ли люди из его свиты и храбрые ли они рыцари?
Клянусь Девой Марией – да! – воскликнул писарь. – Под сенью шатров его царят милосердие и справедливость. Он словно возвышается над всеми людьми и видит, кто хороший, а кто плохой, знает, кому какая цена, и умеет вершить правый и достойный суд. А ведь это самое важное для Маршала, который командует всеми. И невозможно ни разжалобить его мольбами, ни сломить угрозами, ни подкупить деньгами. Есть у него еще один замечательный обычай: раздавать все, что у него имеется. Распределяет он все между остальными, о своей же выгоде и вовсе не печется. Не тот называется щедрым, кто, желая отдать многое, еще больше стремится оставить себе, – таких часто встретишь; но того я зову щедрым, кто ничего себе не берет и ни в чем прибыли себе не ищет; а когда нечего ему предложить просящему, он не раздумывая делится последним. Когда его друг нуждается в нем, то он, не щадя себя, на свое счастье или на свою беду, ему помогает, так что тот может распоряжаться им как угодно; и даже если не может он оказать услугу своему другу, то всегда рад его утешить словом. Обо всем, что я сказал, по всему свету идет молва. Что же до его достоинства, отваги и благородства, то в них нет ему равных на земле. Все мы воочию в этом убедились благодаря великим победам, которые он одержал и продолжает одерживать ежедневно над турками. Он радуется своим друзьям и предлагает им увеселения: собирает музыкантов и устраивает танцы с дамами. Он со всеми учтив, при этом крепок духом и не боится ничего. В его лагере одни упражняются в воинском мастерстве, другие в прыжках, третьи играют в тавлеи, четвертые – в шахматы; одни теряют голову, другие обретают ясный ум; одни говорят о войне, другие – о любви; одни играют на лютне, другие – на арфе, третьи – на виоле, четвертые – на флейте, пятые – поют на три голоса, как настоящие певцы. Нет ни одной забавы, которой нельзя было бы предаться у нашего Маршала. Ни в одной стране не видел я никого, кто бы почитал Бога так, как он. И если тысяча баронов предстанет перед ним, он всех сумеет так почтить, что каждый из них останется доволен. Весьма уважает он своих соотечественников, но еще пуще – иноземцев. Двое баронов германских, из тех, что имеют право избирать императора, недавно побывали здесь, и когда они уезжали, то признались, что никогда еще не видели человека столь любезного, как Тирант.
Писарь распрощался с сицилийцами и направился во дворец. Когда он пришел, Император заканчивал обедать. При виде писаря Император очень обрадовался и немедленно спросил его, как обстоят дела на поле сражений и хватает ли в лагере съестных припасов и всего остального. Писарь коротко отвечал:
Сеньор, еды нам теперь хватает, но недостает любви и почестей.
Сказав это, он умолк. Император приказал срочно убрать со стола, и писарь отдал ему по порядку все привезенные бумаги. Первым он предъявил вызов короля Египетского, а вслед за ним – записку о совете, который держали бароны.
Император повернулся к дочери и сказал:
Кармезина, рыцари мои говорят, что Тирант – ваш возлюбленный.
От стыда Принцесса стала пунцовой, как роза. Охваченная смущением и страхом, она далеко не сразу нашлась, что ответить, но наконец, собравшись с духом, сказала:
Сеньор, если Тирант окажется победителем мавров, я буду чрезвычайно довольна тем, что в меня влюбляются доблестные рыцари. Не верьте же, Ваше Величество, необдуманным и лживым речам злоязычников, ибо Тирант – рыцарь настолько доблестный и отважный, что одерживает победу во всех сражениях, разбивает войска турецких королей и не боится коварных происков герцога Македонского. Я люблю Тиранта как родного брата, не больше, чем других рыцарей. Я от него далеко и ему не принадлежу, у меня и в мыслях нет ничего подобного. А ежели вам, сеньор, что-то показалось, то не верьте сему, ибо вы не должны меня осуждать прежде, чем не узнаете истины. Не нужно вам по ошибке порицать дочь, которая столь горячо вас любит. Это верно, что любовь обыкновенно побеждает страх, но милосердный Господь позаботился о моей целомудренности. От того же, что вы, Ваше Величество, могли подумать подобное обо мне, грудь моя стала холоднее льда.
Дорогая дочь моя, – сказал Император, – об этом говорится вовсе не с дурными намерениями. Прочитайте записку и вы сами увидите, какие клятвы принесли рыцари.
Когда Кармезина их прочитала, то ее душа успокоилась, и она сказала, обращаясь к Эстефании:
Поверь, вся кровь отхлынула у меня от лица, ведь я решила, что наши дела раскрыты. Дьявол же до того лукав, что надоумил меня дать деньги Тиранту, а затем сам устроил так, что об этом всем стало известно. Преступление мое состоит в том, что я оказала помощь Тиранту, и оно велико, ибо касается денег; однако его должно рассматривать, учитывая цель, с каковой оно было совершено, – ведь то было сделано из милосердия.
Ответила Эстефания:
Сеньора, совершенное вами – добродетельнейший поступок, потому как необходимо приходить на помощь тому, кому желаешь добра. О делах же должно судить по тем добрым намерениям, с коими они творятся. Вы ведь любите Тиранта лишь законной любовью, желая, чтобы она завершилась браком. Но я прекрасно видела, как страстное чувство, кипящее в вашей душе, лишило вас всякой рассудительности поначалу, едва лишь Император сказал, что вы любите Тиранта.
В то время как беседовали они таким образом, вошли сицилийские бароны и поклонились Императору. Он принял их очень любезно и оказал всевозможные почести. Они же объяснили, зачем приехали, и передали ему грамоты с прежними и нынешними соглашениями о мире и союзе между их королем и Императором. Тот принял грамоты и подписал все, чего хотели сицилийцы. Затем, распорядившись предоставить им роскошные покои, а также все, что окажется необходимо, Император оставил их беседовать с Императрицей и Кармезиной. Сам же он отправился на совет.
Сицилийские рыцари изумились необыкновенной красоте Принцессы, и сеньор де ла Пантаналеа начал так свою речь.
