Текст книги "Сципион. Социально-исторический роман. Том 1"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 63 страниц)

17

Зима в Испании не принесла каких-либо событий. Во многих общинах, однако, подспудно зрело недовольство чужеземцами, каковые все более откровенно заявляли о себе как о хозяевах этой страны. Но на открытое выступление против них испанцы не решались, потому что слишком прочным казалось положение римлян и слишком высок был авторитет Сципиона, да и сама по себе новая власть представлялась меньшим злом, чем господство алчных карфагенян. В Италии также не произошло чего-либо непредвиденного. Удачи в Испании радовали и народ, и сенат, поэтому недруги Сципиона вынуждены были затаить свою злобу. Публию и Силану безоговорочно продлили полномочия.

Луций Сципион вскоре возвратился в Тарракон и привез Публию множество хвалебных писем от друзей и благоприятных отзывов о его деятельности от нейтральных сенаторов. Было ясно, что если он вернется в Рим с полной победой над Испанией, то его шансы на консульство будут весьма высоки.

Между прочим Луций поведал брату о том, как прекрасная Эмилия преследовала его в Риме своим вниманием, которое, правда, мало льстило его самолюбию, поскольку весь ее интерес был направлен на Публия. По словам Луция, в Риме все ждали свадьбы представителей двух могущественных и дружественных родов. Из писем друзей Публий узнал также о притязаниях на родство с ним Валериев, имевших на выданье дочь Марка Левина. Такая излишняя честь грозила немалыми осложнениями, поскольку при безусловном сотрудничестве с Эмилиям Сципион рассчитывал упрочить отношения и с Валериями, а потому затевать соперничество между этими фамилиями не входило в его планы. Но самым неприятным для него было то, что ему не нужна ни Эмилия, ни Валерия. Душа его по-прежнему томилась по Виоле. Теперь, когда война в Испании близилась к завершению и предстояло возвращение на родину, его с новой силой стали терзать воспоминания о ее дикой, необузданной красоте. Более трех лет Публий не имел о ней сведений и мучительно гадал, какова она сейчас, изменилась ли внешне, по духу, стала ли матерью. Впрочем, по настроению Аллуция, который каждое лето присоединялся к войску со своим конным отрядом, он мог судить о ее благополучии. Как организатору свадьбы Сципиону незазорно было бы поинтересоваться у Аллуция состоянием жены, но гордость не позволяла ему сделать это, хотя он нередко проявлял внимание к семейной жизни других испанских вождей. Публий жадно присматривался к счастливому кельтиберу, прислушивался к его разговорам с окружающими в надежде получить косвенную информацию о Виоле, но все было тщетно. Причем сам же он воспринимал эту неизвестность как меньшее из зол, поскольку сознание подсказывало ему, что яркий цветок, некогда поразивший его воображение, ныне превратился в пресный плод. Но все же он не мог противостоять повелительной силе и в каждую новую встречу с Аллуцием снова страдал, терзаемый противоречиями.

Газдрубала, сына Гизгона, не томил любовный недуг, и он еще с осени отправился в путешествие по самым дальним и труднодоступным районам Иберии и Лузитании для вербовки наемников, видя в этом деле последнее средство к спасению своей карьеры. Он без устали знакомил диких горцев с последними достижениями пунийского красноречия, приглашая их спуститься на равнину и собраться у его гостеприимного костра и вечно тугого денежного мешка. Успех Газдрубала превысил самые радужные надежды. Наверное, если бы даже сам мешок с серебром вдруг ожил и лично посетил местные племена, при каждом шевелении призывно позвякивая монетами, он вряд ли добился бы большего.

Итак, ранней весною Газдрубал, сын Гизгона, и Магон Барка вывели из Гадеса большое войско численностью свыше пятидесяти пяти тысяч. Римляне были озадачены внезапным возрождением пунийской мощи, но Сципион всех успокоил, заявив, что благодаря усилению карфагеняне, по всей видимости, рискнут вступить в открытое сражение и тем самым предоставят римлянам возможность разом закончить войну, избегнув необходимости гоняться за противником по всей стране, как бывало в прежние годы.

Однако регулярное войско Сципиона количественно в два раза уступало вражеской армии, поэтому проконсул серьезнее обычного отнесся к подкреплениям от испанских союзников. Но при этом он выбирал из иберов только самых надежных, кроме того, тщательно соблюдал пропорцию между силами испанцев и италийцев, которая позволила бы римлянам в любой ситуации иметь преимущество над союзниками, развращенными деньгами пунийцев за долгие годы африканского господства. В конце концов, к Бетису Сципион привел сорок пять тысяч воинов.

Встреча противников, как и в прежние времена, произошла в долине Бетиса на его правом берегу. Карфагеняне заранее заняли выгодную позицию на возвышенном месте и, укрепившись там, в полной готовности ожидали врага. От разведки Сципион знал о дислокации пунийцев и предвидел немалые трудности при подходе к их стану. Поэтому с приближением к противнику он замедлил марш, чтобы не утомлять солдат, в авангарде поставил легкую пехоту с конницей и перестроил их в боевой порядок, а вперед выслал отряд всадников с Кавдином Лентулом во главе устроить засаду за холмом, напротив того места, которое он облюбовал для лагеря.

Когда римляне стали насыпать вал, на них напала ливийско-нумидийская конница под командованием Магона и Масиниссы. Газдрубал рассчитывал помешать римлянам укрепиться и подготовиться к битве, с тем чтобы прямо с похода втянуть их в бой, измотать конницей и после этого окончательно раздавить тяжелой пехотой. Но италийские всадники во всеоружии встретили врага. Однако с самого начала войны африканцы имели значительное преимущество в качестве и количестве своей конницы, что проявилось и сейчас. В завязавшейся схватке римские турмы, несмотря на поддержку легковооруженных, скоро стали уступать противнику. Видя это, Сципион снял легионную пехоту с лагерных работ и бросил ее на поддержку конницы. Сражение выровнялось, но тут из-за холма выскочили всадники Кавдина и стремительно ударили во вражеский тыл. Пунийцы привыкли сами устраивать засады, но переполошились, попав в чужую западню. Очень быстро их отступление превратилось в бегство, и от избиения они спаслись только благодаря близости собственного лагеря. Потери с обеих сторон оказались невелики, но это сражение вновь напомнило воспрявшим под впечатлением своей многочисленности пунийцам о том, что перед ними Сципион, который на протяжении пяти лет в любых ситуациях неизменно одерживал над ними верх. Карфагеняне и особенно испанцы в их лагере приуныли, а римляне беспрепятственно укрепились на холме, создав не менее надежный плацдарм, чем их противники.

Только неутомимый Газдрубал, один из всего пунийского войска, не терял бодрости и оптимизма. В последующие дни он умело воодушевлял солдат и закалял их дух в частых схватках с римскими фуражирами и разведчиками. Поскольку эти стычки проходили с переменным успехом, африканцы снова заразились воинственным пылом и поверили в собственные силы. Вскоре Газдрубал рискнул вывести все свое войско за лагерный вал и построить в боевом порядке.

Сципион не торопился с ответными действиями и пока лишь наблюдал за маневрами карфагенян. Из ворот вражеского стана выползали все новые толпы войск и занимали пологий склон. Во всю ширину холма расцветал гигантский живой узор. Перемещение отрядов, расположение подразделений, сочетание тяжелой и легкой пехоты, ливийцев, испанцев и нумидийцев пока невнятно обозначали контуры замыслов полководца. Постепенно картина прояснялась и в тот момент, когда пунийцы остановились, изготовившись к сражению, и обратили грозные взоры на римский лагерь, приняла окончательные четкие очертания. Теперь Сципион увидел, чего можно ждать от соперника и на что тот не способен. У Публия даже возникло впечатление, будто он давно лично знаком с Газдрубалом.

Поняв, что активная часть программы на сегодня исчерпана и противник более ничего интересного ему не покажет, Публий обернулся к ликторам и велел передать войску приказ строиться рядом со своими укреплениями, а сам вернулся в свою палатку. Зазвучали трубы, ликторы понесли легатам навощенные таблички с подробными указаниями проконсула, лагерь мгновенно наполнился движением.

Центр карфагенского построения составляла отборная африканская пехота, а на флангах белели густые ряды иберов, которым для усиления или, скорее, для уверенности придали слонов. Сципион в середине поставил свои лучшие силы – легионы граждан и латинские когорты, а крылья его армии, как и у противника, состояли из испанских отрядов.

Публий потерял интерес к дальнейшим событиям, поскольку был уверен, что Газдрубал не отважится пересечь низину и атаковать римлян на возвышенности. Сам он тоже не желал идти вперед и вступать в бой на невыгодной позиции, тем более, что даже в случае успеха врагу нетрудно будет укрыться за валом и тем самым избегнуть разгрома. Он построил свое войско только для того, чтобы не дать повода пунийцам заподозрить римлян в трусости и за счет этого укрепиться духом.

Свою оценку ситуации Публий поведал несколько удивленному его пассивностью Лелию. На вопрос товарища о путях к победе Сципион ответил, что пока он еще не знает, как победить, но уже знает, что победит, и в ближайшие дни, а может быть, и часы, изобретет эффективный способ разделаться с врагом. Главным, по его мнению, было не спугнуть противника каким-либо неосторожным ходом, дабы не затянуть кампанию, и нанести только один, но сокрушительный удар. В свою очередь Публий поинтересовался мнением Лелия о Газдрубале. Гай еще не постиг сущность пунийского вождя и стал длинно говорить об отдельных чертах его тактики. По частям все его замечания были верны, но единого целого при этом не вырисовывалось. Когда Лелий смолк, поняв, что говорит не по существу, Сципион задумчиво сказал: «Достаточно узнать одного пунийца, и познаешь их всех… Эти Газдрубалы и Магоны – лишь восковые маски Ганнибала… то же коварство, стремленье заманить в ловушку, ударить в спину, обмануть обещаниями. Ганнибал – есть сгусток пунийских качеств, я хорошо изучили его, а значит, никакие Газдрубалы уже нам не соперники». После некоторой паузы он добавил: «Да, я обязательно что-нибудь придумаю. Слишком часто я видел выжженные и разграбленные италийские земли, это подхлестнет мою смекалку».

Весь день две армии простояли одна против другой, разделенные широкой низиной. Вечером пунийцы вернулись в свои палатки. После них отправились на покой и римляне. Назавтра все повторилось. Несколько дней по утрам Газдрубал выводил карфагенское войско перед лагерем, демонстрируя противнику свою мощь, и аналогично поступали римляне. Но никто не сделал лишнего шага от собственных укреплений, никто не бросил дротика и не пустил стрелу. Каждое утро солдаты предвкушали битву и всякий вечер, разочарованные и измученные ожиданием, возвращались обратно. Построение с обеих сторон не менялось: римляне и пунийцы стояли друг против друга, и им не терпелось вступить в схватку, чтобы свести давние счеты, пыл испанцев был слабее, но и они негодовали на соотечественников из противоположного стана, считая их изменниками. В душах людей копилась энергия ненависти, зрела гроза, и предшествующие ей, как и всякой грозе, неподвижность и тягостный внутренний зной постепенно размягчили волю солдат, притупили их бдительность.

В этот момент Сципион и решил дать бой. С вечера он оповестил офицеров и центурионов о своих планах, и те еще до рассвета подняли воинов и повели подготовку к сражению. Римляне плотно позавтракали и накормили лошадей. Затем, пока легионы строились в боевой порядок, италийская конница пересекла лощину и напала на вражеский лагерь. Привычный распорядок оказался нарушенным, пунийцы растерялись и в суматохе были вынуждены одновременно отбивать натиск вражеских всадников и организовывать строй. Вскоре на поддержку конницы подоспели велиты, и следом за ними густым строем выступили вперед легионы. Ценою больших потерь Газдрубалу, наконец, удалось несколько оттеснить нападавших и вывести войско за ворота. Пока перед лагерем с переменным успехом шел конный бой, пунийская пехота на узком участке кое-как восстановила привычное построение и двинулась навстречу врагу. Между тем Газдрубал, прежде занятый подготовкой к сражению и борьбою с паникой, впервые внимательно посмотрел на приближающиеся ряды противника и обнаружил, что центр у римлян, против всякого ожидания, занимают испанцы, а легионы и италийцы, угрожающе растягивая фланги, наступают по краям.

Левым крылом римлян командовали Юний Силан и Луций Марций. Сципион находился справа. Он ощущал воодушевление и, объезжая свой фланг, без устали подбадривал солдат. Мерно ступающие легионеры при каждом шаге слышали его уверенный голос и знали, что их кормчий крепко держит рулевое весло, оттого головы солдат были высоко подняты, а взоры решительно устремлялись вперед. Пока все шло согласно плану Сципиона: пунийцы не смогли отреагировать на перегруппировку римского войска, кроме того, их армия, скованная конной схваткой, не сумела развернуться во всю ширь, и ее флангам грозило окружение удлиненной более обычного линией италийцев. Когда тяжелая римская пехота приблизилась настолько, чтобы стала невозможной любая перестройка карфагенских сил, Сципион отозвал свою конницу и легковооруженных, которые легко отошли назад сквозь промежутки между манипулами. Их сейчас же разделили на два отряда и направили на фланги.

Испанцы, находящиеся в середине Сципионова войска, намеренно замедлили шаг, и италийцы по краям заметно вырвались вперед, плавно изогнув линию фронта. Легионы заняли промежуточное положение между испанскими и италийскими союзниками. Образовался прогиб. Когда латинские когорты выпустили дротики и, перейдя на бег, врезались в ряды пунийских иберов, центр римлян остановился вне досягаемости метательных снарядов противника, а легионеры, развернувшись косым строем, перекрыли стыки между серединой и флангами и пока тоже не проявляли особой активности.

Бой шел только на флангах, где италийцы теснили иберийских новобранцев. Тем временем всадники и велиты справа и слева обошли сражающихся и ударили в торцы пунийской фаланги, тогда как пунийская конница, приведенная в расстройство утренней схваткой, до сих не могла предстать организованной силой.

Все преимущества были на стороне римлян, но Сципион сознательно затягивал развитие событий и всячески сдерживал рвение своих солдат, призывая их беречь силы для решающего натиска. К полудню всем стала понятна причина медлительности римского полководца: пунийцы, ввиду утреннего переполоха оставшиеся голодными, утомились от длительного пребывания в строю и страдали от жажды, усугубляемой нестерпимой духотой. Они едва держались на ногах и опирались на копья или щиты. Римляне гораздо легче переносили тяготы знойного дня, поскольку успели заранее подготовиться к битве и, кроме того, им добавляла сил вера в близость победы.

Во второй половине дня тяжелая легионная пехота мощной лавиной обрушилась на тех же испанских наемников. Фланги пунийцев подались назад. Главная сила карфагенян – африканская пехота, занимающая центр, и до сих пор ведшая борьбу только с солнцем и голодом – теперь качнулась в стороны, чтобы помочь своим иберам, но при этом угрожающе двинулись вперед Сципионовы испанцы, намереваясь смять вражескую середину, если ее покинут лучшие воины. Африканцам пришлось остаться на месте. Заметив это, снова замедлили шаг римские союзники. Газдрубал хотел было разрушить бесполезный строй и двинуть ливийцев навстречу противнику, чтобы не простаивали напрасно передовые части его войска, но вовремя заметил, что на этот случай Сципион держит на флангах в резерве соединения, составленные на основе второго эшелона легионной пехоты. Стоит только карфагенянам сделать две-три сотни шагов вперед, и они незамедлительно будут окружены принципами. Пунийскому вождю не оставалось ничего иного, как пассивно досматривать до конца грандиозный спектакль, поставленный в его честь Сципионом.

С каждым мгновением бой на флангах становился все жарче. Испанцы держались, напрягая последние силы, их спасала только поддержка нумидийской конницы, наконец-то нашедшей себе применение. А тем временем матерые африканцы, закаленные во многих битвах, изнывали от бездействия и отчаяния. Они все еще раздумывали, каким бы образом им встрять в сражение, но тут шум битвы, огненные стрелы и дротики римлян выгнали из боя слонов, которые прикрывали испанцев, и огромные животные бросились в самое спокойное на всей равнине место, то есть в центр, и в своей неукротимости смешали ряды ливийцев.

Только теперь Сципион ввел в дело все свои силы, и вражеское сопротивление было сломлено. Римляне смяли иберов и, уверенно взбираясь на принадлежавший противнику холм, стали окружать африканцев. Отступление превратилось в бегство.

Пунийскую армию, казалось, ожидало полное истребление. Римляне уже были у самого лагеря карфагенян, но тут небеса вдруг разрешились от бремени знойного дня беспросветным ливнем. Победители вынуждены были с тою же торопливостью, с которою бежали от них пунийцы, устремиться к своим палаткам, спасаясь от стихии.

Римлян очень напугала разбушевавшаяся природа. Они восприняли внезапную грозу как гнев богов. Радость успеха в схватке с земным врагом померкла пред неизвестностью того, что сулят им небеса. Сципион был в гневе на бессмертных, озорною шуткой разрушивших его план. Однако он взял себя в руки и, поразмыслив, успокоился. Наутро Публий усилием воли предстал перед солдатами бодрым и веселым, хотя и не спал всю ночь, раздумывая и тревожно прислушиваясь к зловещему ропоту дождя. Он поздравил воинов с победой и выразил удовлетворение по поводу вчерашнего вмешательства богов, избавивших их от лишних трудов и остановивших битву в тот самый момент, когда было сделано ровно столько, сколько требовалось для полной победы. «С Газдрубалом нам сражаться более не придется, теперь остается только добить его», – сказал он в заключение и добавил, что будущее видится ему столь же светлым, как ясен наступающий день.

Пунийцы провели ночь в еще большем беспокойстве. Им постоянно грезилось, будто, скрываясь под завесой дождя, к их лагерю подступают враги. Они в темноте ползали по мокрому склону и собирали камни и хворост, дабы как можно выше нарастить защитный вал.

На следующий день карфагеняне затаились за своими укреплениями и не показывались римлянам. Публий вывел солдат на поле боя, и они беспрепятственно собрали тела павших соотечественников и похоронили их.

К полудню слова проконсула о полной победе неожиданно для многих получили материальное воплощение. Испанские наемники одного из наиболее могучих племен всем составом во главе с вождем покинули Газдрубала и перешли к римлянам. Через некоторое время следом прибыли отряды других племен. Кроме того, сдались Сципиону многие близлежащие города. Таким образом, иберы в очередной раз разочаровались в карфагенянах и уверились в превосходстве римлян.

Следующей ночью Газдрубал, желая сохранить за собою еще не успевших убежать испанцев, тихо оставил лагерь и устремился к Бетису, чтобы, форсировав его, прямой дорогой идти в Гадес.

Разведка в тот же час доложила Сципиону об отступлении противника. Но проконсул не спешил с преследованием и дал своим воинам возможность выспаться и позавтракать. Только днем он отослал в погоню за пунийцами конницу и легкую пехоту, а сам с основным войском и обозом направился в другую сторону. Сципиону не составило труда догадаться, куда торопится Газдрубал, потому он кратчайшим путем двинулся к переправе через Бетис по маршруту, который был разведан им заранее в первый же свободный день после сражения.

Карфагеняне напрягали все силы и шли днем и ночью, понимая, что лишь на левом берегу Бетиса они смогут почувствовать себя в некоторой безопасности. Вскоре их догнали всадники и велиты римлян. Поход превратился в непрерывное сражение, не разгоравшееся во всю мощь, но как бы постоянно тлеющее, в результате чего за Газдрубаловым войском тянулась непрерывная вереница трупов. Достигнув, наконец-то, переправы, пунийцы в ужасе увидели перед собою сверкающие начищенными доспехами, свежие и бодрые легионы Сципиона. Казалось, сами боги перенесли сюда римлян небесной дорогой. Карфагеняне ринулись обратно.

До Гадеса можно было добраться и другим путем: пройдя правым берегом реки до Океана, а далее – морем, непосредственно до самого города, расположенного на прибрежных островах. Однако при этом пришлось бы сделать большую петлю в соответствии с излучиной русла Бетиса и еще обогнуть непроходимые болота в нижнем течении реки. На таком длинном пути спастись от погони уже не представлялось реальным. Но пунийцы все шли и шли, расплачиваясь кровью за каждую милю. Казалось, их вел уже не разум, а животный инстинкт, они все вместе напоминали раненого затравленного зверя и со слепой звериной яростью боролись за жизнь. Колонна их распалась на отдельные толпы, стремящиеся обогнать друг друга в беспорядочном бегстве.

Управлению такое войско не поддавалось, и, когда римляне нагнали врага, сражения не вышло, получилась бойня. Карфагеняне погибали с оружием в руках, получив удар в грудь, как подобает воинам; погибали, как трусы, бросившие мечи и копья и сраженные в спину; погибали кучками и по одиночке; погибали непокорные, со словами ненависти к врагу на устах, и униженные, молящие о пощаде и проклинающие Ганнибала, развязавшего войну.

За счет опыта и вулканической энергии Газдрубал сумел сплотить ядро своего войска и пробиться с ним сквозь кольцо окружения. Только шесть тысяч пунийцев вырвалось на свободу и укрылось на крутой горе, остальные либо были истреблены, либо сдались в плен. Римляне попытались с ходу овладеть последним плацдармом карфагенян, но крутизна склонов холма и отчаянье безысходности помогли африканцам отбить первый натиск.

Сципион решил не подвергать своих солдат опасности без особой нужды и отказался от мысли штурмовать вражеский лагерь. Было ясно, что на этой одинокой возвышенности без помощи извне долго прожить невозможно и через несколько дней осажденные сдадутся.

В ближайшую ночь Газдрубал с кучкой приближенных обманул и свои, и вражеские сторожевые посты, что было несложно при его пунийской изворотливости, и потайными тропами бежал к Океану, откуда вскоре сумел переправиться в Гадес. Однако гадетанцы не пожелали ввязываться в бесполезную борьбу и принимать на себя удар победителей, защищая Газдрубала и Магона. В городе начались волнения, и Газдрубал был вынужден покинуть страну и вернуться в Африку. Отныне вся Испания принадлежала Риму.

Сципион тем временем занимался наведением порядка в только что завоеванных землях и подавлял последние очаги пунийского сопротивления, разделываясь с остатками вражеского войска, рыскавшими по округе наподобие разбойничьих шаек.

Однажды к нему привели пленного нумидийского офицера, который не захотел объясняться с квестором и настоял на встрече с проконсулом. Однако Публий ничего толкового от него не услышал. Африканец бахвалился своей удалью и объяснял пленение только невезением. От самовосхвалений он перешел к восторгам по поводу могущества и богатства его Родины, долго расписывал, как плодородны земли Нумидии, сколь многолюдны те края и насколько воинственен народ. Наконец он добрался до Масиниссы и пропел торжественный гимн талантам и доблести царевича. По его мнению, такой человек, приняв от отца царство, со временем объединит под своей властью всю Нумидию и сделает ее великой державой.

Наивное и темпераментное варварское красноречие, впрочем, не лишенное естественной выразительности и простодушных красот, извергалось из уст африканца бурным многословным потоком. Скоро римляне утомились его слушать, и Луций хотел остановить это словоизвержение, но Публий жестом предостерег его от вмешательства.

Когда нумидиец замолк, выговорившись или просто переводя дух, Сципион возразил ему относительно Масиниссы:

– Ты считаешь своего вождя великим человеком, а вот я ничего истинно великого пока в нем не увидел, – Публий сделал паузу, выжидательно взглянув на африканца, но тот не выказывал намерения спорить и слушал римлянина, раскрыв рот. Тогда Сципион продолжил:

– Главная мудрость государственного мужа – верно выбрать себе друзей, исходя не только из обстановки сегодняшнего дня, нынешней расстановки сил, но и, предвидя будущее. А чтобы в настоящем прочесть грядущее, надо вовремя уловить направление развития ситуации и, двигаясь мыслью по этому направлению, представить будущее. Твой вождь уже много лет ведет войну с Римом, рассчитывая на карфагенян, а ведь еще два-три года назад, поразмыслив, нетрудно было сделать вывод, который заставил бы призадуматься, прежде чем безропотно внимать приказаниям пунийцев. Еще недавно, окинув мир статичным взором, можно было увидеть, что Ганнибал находится в Италии, и римляне уже много лет не в силах изгнать его со своей земли, а Испания разделена между соперниками почти пополам. Но стоило обратить внимание на движение судеб войны, и стало бы ясно, что Ганнибал в Италии окончательно выдохся и реально как бы находится в осаде у римлян, он заперт в Бруттии и не покидает Италию только из-за недостатка сил, не позволяющего пробиться на свободу. Впрочем, возможно, он еще и боится суда над собою карфагенского сената, ведь Ганнон тринадцать лет назад в письмах предостерегал его от посягательства на Италию, предсказывая плачевный итог любой войны против Рима. Что касается Испании, то, несмотря на кажущееся тогда равновесие сил, столь же легко можно было бы предугадать тот ход событий, которому мы теперь являемся свидетелями. Масинисса не сумел всего этого увидеть и понять. Так в чем же его величие?

Варвар промычал нечто невразумительное, потом, собравшись с духом, заявил, что Масинисса знал все, о чем теперь говорил Сципион, но наперекор судьбе сохранял верность своему союзнику, дабы не покидать его в беде. Затем он упрекнул Сципиона в необъективности, ссылаясь на его неприязнь к нумидийцам, которая якобы осталась после поражения его отца, когда немалую роль сыграла маневренность и агрессивность нумидийской конницы. При этих словах варвар отчаянно гримасничал; видно было, что он волнуется.

Публий сдержанно отнесся к бесцеремонному напоминанию о его душевной ране и с внешним спокойствием сказал:

– Римляне умеют ценить доблесть не только в друзьях, но и в противниках, даже если те участвовали в битвах, унесших дорогих нам людей. Может быть, ты слышал, сколь прославлен нами царь Пирр – злейший враг Италии? Мы отдаем должное и верности. На того, кто, не задумываясь, перебежал к тебе, когда ты – победитель, нельзя положиться в трудный час. И наоборот, проявлявший постоянство по отношению к союзнику до тех пор, пока это было возможно, – последние слова Сципион подчеркнул интонацией, – вызывает доверие и в новых условиях, у другого союзника. Понятие «верность» прекрасно, когда оно имеет реальное наполнение, но если оно вырождается в пустую форму, за которой ничего нет по существу, то это уже фанатизм, может быть, и похвальный для частного лица, но недопустимый для политика, отвечающего за судьбы тысяч сограждан. Если твой Масинисса – действительно мудрый вождь, он найдет выход из нынешнего трудного положения, в противном же случае, окончательно погубит собственное государство. А теперь ступай, возвращайся в Африку или к Масиниссе. Я знаю, что ты доблестный воин, я вообще всегда высоко ценил и буду ценить нумидийцев, а сейчас на практике тебе показываю, сколь достойно римляне поступают с достойными людьми.

Нумидийца проводили до безопасной зоны и, дав ему коня, отпустили на волю. Луций Сципион, как только увели прочь пленного, выразил удивление таким старательным красноречием брата по столь ничтожному поводу.

– Неужели ты до такой степени высоко ставишь этого варвара, чтобы так долго и мудрено агитировать его? – спросил он. Затем, пожав плечами, добавил: – В таком случае проще было его купить.

– Я высоко ставлю Нумидию, – ответил Публий.

Лелий улыбнулся и со скрытым чувством превосходства перед младшим товарищем пояснил Луцию:

– Этот нумидиец вернется к царскому сыну и расскажет ему о том, какие мы хорошие, и о том, что мы готовы взять их в союзники.

– Но, Публий, – обратился Лелий уже к старшему брату, – неужели ты считаешь его способным повлиять на Масиниссу, на которого не произвела должного впечатления даже твоя милость по отношению к знатному Массиве?

– Ты видел, какие у него быстрые и хитрые глазки? – в свою очередь спросил Публий. Не дожидаясь ответа, он продолжил: – Таких вертлявых любят варварские царьки. Это был приближенный Масиниссы, больше того, его посол. Так что случай с Массивой не забыт. Да, этот будущий царь хитер и, опасаясь нашей мести за его длительную войну против нас, решил исподволь выведать, что мы о нем думаем. Ты вспомни, как неуклюже этот варвар влепил фразу о той злосчастной битве, ведь он в упор спрашивал: ненавижу ли я их вождя за причастность к тогдашнему поражению. И я ответил правду: недопустимо кого-либо наказывать за доблесть, как бы ни тягостно было иной раз проявить терпение… А как этот африканец расхваливал свою страну! Словно продавал ее! Так что Масинисса сегодня тайком предлагал нам свои услуги. Я давно ждал этого. Тем не менее, не будем торопить события.