Текст книги "Сципион. Социально-исторический роман. Том 1"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 63 страниц)

20

Шли день за днем, декада за декадой, эмоциональные тучи над Африкой сгущались, предвестие грозы затягивалось, и психическое напряжение противостояния двух великих сил нарастало, превышая, как уже казалось, душевные возможности людей.

По просачивавшимся к римлянам сведениям из Лептиса относительно характера подготовки Ганнибала к летнему сезону, по тому, как он снаряжал воинов, инженерную службу и обозное хозяйство, Сципион с равным успехом мог сделать вывод и о расчетах африканца на затяжную борьбу, и о его намерении покончить с войной единым ударом.

И, наверное, Ганнибал в самом деле настраивался сразу и на то, и на другое. Длительная война по тактике Фабия Максима сулила пунийцам стабильное преимущество, но была чревата новыми трудностями. Во-первых, Карфаген мог истощить свои силы скорее, чем его несгибаемый соперник, а во-вторых, римляне вот-вот должны были удвоить войско за счет легионов Тиберия Нерона, а последнее одновременно несло в себе как зародыш раздора между полководцами, так и возможность умножения римской мощи. Хотя Ганнибал, несомненно, знал о столичной оппозиции Сципиону, он вряд ли надеялся на его отставку, поскольку в свое время сам же научил римлян больше ценить выдающихся полководцев и доверять им, и, скорее всего, склонен был считать, что Сципион, опираясь на значительный авторитет в армии, среди союзников и местного населения, сумеет подчинить себе консула и получить таким образом численное превосходство над карфагенянами. Резонным было бы и желание Ганнибала поторопить события, чтобы использовать духовный подъем народа, достигнутый баркидской партией в последние месяцы.

Раздумывая за своего противника, Сципион пришел к выводу, что Ганнибал предпримет попытку добиться быстрой победы, но при малейшей неудаче переведет войну на путь стратегии измора. При своих талантах и опытности, Ганнибал вполне мог полагать, что ему в любой ситуации удастся избежать большого урона и сохранить достаточные силы для позиционной борьбы. Отсюда становилась ясной задача Сципиона: он должен подыграть Ганнибалу и позволить ему активные действия, но увлечь его дальше, чем тот хочет сам, завести его туда, откуда выхода уже не будет. Поэтому Сципион упорно ждал первого хода от неприятеля и внимательно следил за ним, чтобы не пропустить решающий момент.

И вот в конце весны, когда на полях уже начал созревать урожай, Ганнибал собрал войско и выступил из Лептиса. Услышав эту новость, Сципион напрягся, как лев перед прыжком, но его прыжок не состоялся. Карфагенская армия достигла торгового города Гадрумета в двадцати милях к северо-западу от Лептиса и, обосновавшись там, в дальнейшем инициативы не проявляла. Сципион остался в зимнем лагере, пребывая в замешательстве.

Итак, Ганнибал наконец-то сделал долгожданный первый шаг, обозначив им начало схватки, но Публий не понял его смысл, а он не привык не понимать чего-либо и испытывал омерзительное чувство, будто в его шатер заползла гадюка и скрылась во тьме.

Сципион уединился и размышлял целый день. Будь на месте Ганнибала какой-нибудь посредственный полководец, его переход в Гадрумет можно было бы объяснить желанием получить новую продовольственную базу вместо прежней, основательно истощенной за зиму, намерением перетряхнуть сундуки гадруметских торгашей или, наконец, желанием укрыться в более укрепленном месте. Однако к задаче, условия которой ставит Ганнибал, столь простой ответ явно не годился. Что-то он должен был выиграть по-крупному, ведь на то он и карфагенянин, чтобы во всем искать выгоду, и на то он Ганнибал, чтобы находить ее! Коварная загадка зудела в мозгу Публия, но он никак не мог извлечь ее наружу, голова томилась от наплыва бесполезных мыслей и, казалось, вот-вот лопнет, как городская плотина под напором талых горных вод. Порой ему думалось, что Ганнибал просто морочит его, пытается сбить с толку, замаскировать истинные намерения. А иногда он готов был предположить, будто карфагенянин, не желая сам начинать рискованную борьбу, сознательно сделал бесполезный шаг, как бы передавая этим право хода римлянам.

Подобных догадок и домыслов Публий породил множество, но все они не сочетались с его внутренним критерием истины и не стыковались с воссозданным им в себе портретом Ганнибала. Удовлетворительного ответа он не нашел, а потому решил произвести разведку боем и назавтра объявил поход.

Войско уже давно было готово к выступлению, и сборы не заняли много времени; еще в первой половине дня римляне покинули лагерь и устремились в глубь пунийской страны.

Атаковать Ганнибала в Гадрумете проконсул находил нецелесообразным, так как в этом случае карфагеняне всегда смогут укрыться в городе и, кроме того, имеют возможность уйти морем, куда пожелают, а сам он должен будет вести войну вдали от своих баз в Тунете и приморском лагере и, вдобавок ко всему, еще ослабит давление на вражескую столицу. Может быть, в том-то и состояла хитрость Ганнибала, чтобы отвлечь римлян от Карфагена и оторвать их от собственных тылов.

Учитывая эти соображения, Сципион всем войском обрушился непосредственно на столичную область, грабил селения, топтал и выжигал поля, плодовые рощи и особенно усердствовал на роскошных виллах пунийских сенаторов.

Карфагеняне забеспокоились, даже ближайшие друзья вождя, те, кто недавно превозносил полководца выше храма Эшмуна, стоявшего на вершине Бирсы, ныне возопили, что такой Ганнибал, спрятавшийся за сто миль от места событий и охраняющий войском лишь самого себя, им не нужен. В Гадрумет толпою понеслись гонцы со свитками, сочащимися слезоточивыми просьбами и пылающими гневными требованиями немедленной помощи. «Защити наше имущество, а уж потом думай о стратегии и судьбе государства!» – кричали в строках души аристократов – лучших граждан республики, как значило это слово.

Ганнибал хмуро злорадствовал, слушая раба, читавшего ему эти письма, ибо стонущий над убытками богач не может вызвать иного чувства, кроме презрения. Однако ему все же пришлось поторопиться. Вскоре он оставил Гадрумет, но двинул свое пятидесятитысячное войско не на север, к Карфагену, как ожидалось, а на запад.

Сципион снова был озадачен, и на этот раз больше прежнего. Теперь ситуация оказалась уже иной: переход в Гадрумет являлся лишь прологом к драме, но сегодня, как чувствовал Публий тайным нервом души, началось главное действие, грянул грандиозный спектакль, зрителем которого и одновременно призом за лучшее исполнение роли был весь мир. Поэтому Сципион не мог ограничиться размышлением, перебором различных вариантов и догадок, сейчас он обязан был однозначно выявить замысел противника и, не пресекая его, дабы не спугнуть врага, сделать намерения Ганнибала частью собственного плана.

Простейшее предположение состояло в том, что Пуниец захотел без боя освободить Карфаген, уведя римлян за собою на край страны в бесплодные земли. Но в борьбе с Ганнибалом следование простейшим решениям является простейшим способом угодить в ловушку, поэтому Сципион нещадно пришпоривал свой ум, стремясь найти в поведении врага нечто изысканно-коварное.

Одновременно с поиском ответа на поставленный противником вопрос Сципион начал действовать и сам. Он отправил добычу и лишнюю поклажу в лагерь под Утикой и стал готовиться к походу.

На следующий день Публий получил сообщение о дальнейшем продвижении пунийцев на запад. По размашистому маршу неприятеля Сципион окончательно убедился, что Ганнибал преследует более существенную цель, чем спасение угодий карфагенских магнатов. Сципион отослал гонца к Масиниссе с приказом оставить Нумидию и с отборным войском идти на соединение с ним, после чего выступил навстречу карфагенянам. Пока Публий не имел определенного плана и желал лишь исследовать намерения противника по реакции на действия римлян.

Ганнибал совершил еще один дневной переход в прежнем направлении и достиг восточной Замы. Сципион был уверен, что Пуниец пойдет дальше; если бы конечным пунктом его пути являлся этот ливийский город, проявленная им стремительность была бы неуместной. Чтобы не отстать от вражеской армии, Сципион несколько изменил маршрут и, как бы упреждая соперника, взял направление не на восточную, а на западную Заму, отстоящую на два дня пути от первой.

Теперь уже не оставалось никаких сомнений в том, что Ганнибал задумал нечто серьезное и уверенно исполняет свой замысел. Настал момент, когда Сципион должен был немедленно разгадать врага. Та символическая змея, которая раньше заползла к нему в шатер, сейчас уже забралась под тунику и ощерила ядовитый зуб. Необходимо было срочно взять под контроль ситуацию и представить африканцу собственные доводы, иначе Риму грозило поражение, армии – полный крах, а самому Публию – бесславная смерть. Правда, существовала еще возможность прервать кампанию и отступить к побережью, откуда выбить римлян было бы очень сложно, но этот вариант Сципион даже не рассматривал. Уж если Ганнибал сам вызвал его на отчаянную, бескомпромиссную борьбу, то Публий, стремившийся к этому пятнадцать лет, никак не мог свернуть в сторону. Несомненно, Ганнибал рисковал, выходя на оперативный простор, отрываясь от Лептиса и Гадрумета, и стоило только выявить его цель, чтобы контрмерами обратить достоинства его плана в слабости.

Сципион всю ночь мерил шагами площадку трибунала, вглядывался в звезды, прислушивался и даже принюхивался к окружающему, жаждая постичь душу затаившейся во тьме природы, чтобы у нее: общей матери и римлян и карфагенян – похитить тайну Ганнибала. Периодически он возносил мольбы богам, но все было тщетно: мир оцепенел, и в нем царило удручающее безмолвие. Отсутствие какого-либо движения упразднило время. Жизнь остановилась и уже ничем не отличалась от смерти. Тело Сципиона автоматически блуждало вокруг шатра, но самого его не было с ним: он пребывал там, где нет ничего, или, может быть, наоборот, там, где всего слишком много, где человеческих возможностей недостает, чтобы различать отдельные детали.

И вот, когда небо из черного стало фиолетовым, когда почти истекла последняя ночь, отпущенная Публию на принятие решения, он все еще ничего не придумал. Длительное напряжение привело к упадку духовных сил, пришедшему как избавление от неподъемной ноши. Его объяло некое просветленное спокойствие, он словно бы начал оттаивать и, возвращаясь к земному бытию, с умиротворенной улыбкой взирал на светлеющие небеса, как, может быть, где-то на другом краю обитаемого мира в это же время смотрел на них раскаявшийся преступник в ожидании казни. Да, легионы Сципиона, возможно, будут разбиты только через пять или десять дней, но самому ему грозит поражение уже сегодня на рассвете, и, если в ближайший час ничего не произойдет, как полководец он умрет. Однако предчувствия гибели кружили около него, как планеты вокруг центра Космоса, а там, в сердце его мироздания, сияла цель. Сципион еще ничего не придумал, но уже знал, что придумает.

Он сел на земляной бугорок, опять посмотрел вверх и тихо рассмеялся. Ему вспомнилось, как потел в сиракузской бане, но не от жара, а от умственного напряжения грек Архимед, рисуя на горячем песке геометрические фигуры, и как он воскликнул: «Эврика!», когда линии и мысли сошлись должным образом в одной точке. «Эврика», – медленно повторил Публий и вдруг категорично, но на удивление спокойно еще раз произнес: «Эврика».

Сципион решил свою задачу, причем не только угадал идею Ганнибала, но сразу же придумал ответные действия, и нашел он этот ответ в геометрическом рисунке, который в его воображении начертала рука Архимеда.

Публий послал дежурных ликторов за легатами, вызывая тех на срочное совещание, а сам взял карту пунийской страны, составленную по его специальному заказу сиракузскими географами, и принялся рисовать на ней различные треугольники.

Когда в шатер полководца сосредоточенно вошли приглашенные офицеры, они оторопели при виде императора, который любовно выводил какие-то узоры, уподобившись ребенку или помешанному. Публий поднял к ним смущенное лицо и сказал:

– Друзья, меня посетила блестящая идея, но при этом вышел конфуз… Я только сейчас осознал, какова моя глупость. Да вы садитесь. Я приветствую вас, правда, с некоторым опозданием – это вторая моя ошибка.

– Так вот, друзья, ответьте мне, что делал Архимед, когда издал крылатый клич «Эврика»?

– Ты рехнулся, мой великий Публий! – воскликнул Луций Сципион. – Говорить о греках в такое время!

– Этот механик барахтался в бассейне, – несколько сердито прогнусавил Минуций Терм.

– Он нашел, то есть, по-нашему, открыл закон гидростатики, – сказал Лелий и с любопытством воззрился на Публия.

– Вот именно, умница – Гай, – со смехом подтвердил Сципион. – А мне взбрело на ум, будто он при этом решал геометрическую задачу! Представляете, какой позор! Я каюсь перед вами, только прошу вас, никому не рассказывать о моей оплошности, особенно – Ганнибалу. Да, особенно – Ганнибалу, пусть он узнает о ней тогда, когда ему уже будет не до смеха, ибо рисуночек, который изобразил мне Архимед, касается нашего Пунийца.

– Так бы сразу и говорил, – буркнул Луций Сципион, – а то дурачишься, как младенец.

– Да нет же, Луций, друзья, я в самом деле ошибся с Архимедом и сгорел бы от стыда, не будь у меня оправдания в виде вот этой картинки. Подойдите сюда и взгляните.

Легаты склонились над картой, а Сципион начал объяснение, иллюстрируя рассказ движеньями стиля над папирусом.

– Пуниец идет вот так, – показывая линии треугольников, говорил он, а мы сейчас здесь. Вот наш зимний лагерь, Карфаген, Гадрумет, это – Нумидия. Да, Нумидия… Вначале я думал, что Ганнибал старается обойти нас, желая проникнуть к Утике. Но, по моему разумению, там он не сможет причинить нам сколько-нибудь заметного вреда, потому я стал склоняться к мнению, что он зарится на Нумидию. Однако вести войну в дружественной нам стране – безумие, когда в распоряжении противника есть лучшие варианты. И все же разгадка – в Нумидии. Пуниец, во-первых, хочет завести, нас чуть ли не в пустыню, дабы лишить возможности отступления, а во-вторых, намеревается встать между нами и Нумидией, отсечь от нас Масиниссу и прочие резервы, чтобы поочередно разделаться и с нами, и с нашим африканским другом. Он точно взвесил соотношение сил и знает, что без нумидийцев мы существенно уступаем ему но зато с конницей Масиниссы – качественно превосходим его. Каков хитрец, а! С таким интересно посостязаться!

– Как, разве вы не рады достойному сопернику? – перебил Публий сам себя, удивляясь сумрачно напряженным лицам товарищей.

– Я лично, предпочитаю радоваться днем, а ночью – спать, – возразил Луций.

– Так порадуйся тем спокойным ночам, которые дарует нам победа, ведь именно сегодня она впервые улыбнулась нам, хотя пока еще и издалека, – урезонил брата Публий и продолжил рассказ о Ганнибале:

– Итак, вначале Пуниец пытался отнять у нас Нумидию, посеяв и взрастив там заговоры, но, когда эта затея в целом провалилась, надумал хитрым стратегическим ходом и нас лишить ее поддержки. Причем, обратите внимание: он рассчитал маршрут так, чтобы перекрыть нам связь с союзниками в самый последний момент, стремясь до той поры скрывать свои планы. Я даже подозреваю, что переходом в Гадрумет он сознательно спровоцировал наше выступление против Карфагена, желая вынудить нас потерять время, и за счет этого получить фору в расстоянии. Тут идет тонкая игра: и им, и нам нужно торопиться, но так, чтобы соперник не заподозрил недоброе и не спохватился прежде, чем настанет роковой час. Масинисса уже идет навстречу нам, но я подготовил ему приказ несколько удлинить путь и уклониться к югу, причем я точно вычислил точку его встречи с нами. Мы же тоже должны поманеврировать, чтобы запутать Пунийца. Но, как видите из схемы, мы будем двигаться по катету, естественно, с учетом особенностей рельефа, а карфагенянин – по гипотенузе, или, скажем вернее, по отрезку параллельному ей. Ганнибал этого не поймет, так как не знает выбранную нами точку объединения войск. Так что у нас преимущество, хотя, конечно, все это дело будет проходить на риске и зубовном скрежете.

Многие легаты не приняли точку зрения проконсула. Слишком уж отчаянный шаг предлагал совершить полководец, противоречащий нормам традиционного мышления и военной науки, предписывающей всегда тщательно заботиться о тыловом обеспечении. Некоторые офицеры не вполне верили в то, что Сципион правильно разгадал намерения соперника, а те, которые верили, полагали целесообразным использовать его догадку по-иному и благополучно отступить в освоенный край на побережье, вместо того чтобы, как они говорили, «самим лезть в раскрытую пасть хищника». Однако все их аргументы и советы могли позволить лишь уберечься от Ганнибала, но не победить его. Это понимали и сами легаты, потому свои возражения они большей частью оставили при себе и не перечили Сципиону. А Публий, хотя и видел скрытую оппозицию, перед лицом наступающего дня посчитал недопустимыми дальнейшие разговоры и приказал готовиться к выступлению из лагеря.

Часть обоза римляне отправили на базу под Утикой и, оставив продовольствия только на несколько дней, в течение которых должна была решиться судьба войны, налегке устремились в глубь материка.

Публий, с изысканной грацией восседая на разукрашенном коне, сновал вдоль колонны, радуя солдат удалым видом и бодрящим словом. «Резвее шаг! – покрикивал он. – Настигнем Пунийца прежде, чем его похитит у нас Клавдий Нерон, который, да будет вам известно, уже отчалил из Остии и гонится за нами и нашей славой!» Сципион всячески стремился увлечь войско затеянным предприятием и с этой целью устроил соревнование между подразделениями на четкость исполнения походных команд и организованность строя. Причем, заботясь о настроении солдат, он, естественно, в еще большей степени уделял внимание офицерам и, контролируя марш войска, поочередно подъезжал ко всем легатам, чтобы в индивидуальной беседе, каждого по-особому, убедить в правильности принятого образа действий. Наедине с Публием они откровенно высказывали свои опасения, говорили то, что, страшась упреков в трусости, не могли сказать на общем совете, и, раскрываясь, допускали его к себе в душу, а уж этим-то он умел пользоваться. В конце концов настойчивые усилия Сципиона увенчались успехом, и к вечеру уже все легаты были заражены азартом борьбы и страстью к победе; из подчиненных он вновь сделал единомышленников.

К исходу этого дня Ганнибал прибыл в западную Заму, но почти не приблизился к цели: отсечь римлян от Нумидии – так как те неожиданно для него отклонились в сторону. Наверное, он провел не менее тревожную ночь, чем накануне Сципион. Но, как бы там ни было, утром карфагеняне, стараясь упредить противника, свернули к юго-западу и вступили на путь по той самой гипотенузе, которую определил им римский полководец.

Римляне на рассвете откорректировали свой маршрут с учетом погрешностей карты, а также – последних достижений Ганнибала и Масиниссы и с прежним энтузиазмом устремились вперед, словно вздумали насквозь пронизать дикую Ливию.

Весь день продолжалась скрытая заочная гонка соперников, в которой Ганнибал, обладающий более громоздким и менее закаленным в общей массе войском, с неизбежностью начал отставать.

Противники достигли пределов пунийской державы. Природа здесь почти не изведала рук человека и лишь периодически платила дань кочевникам. Через какую-то сотню миль по их курсу начинались солончаки, а далее простирались пески, доступные только караванам гетулов. Пустыня уже предупреждала о себе тяжким, знойным дыханьем и, посыпая людей тонким слоем незримых по отдельности песчинок, словно бы одевала их в желтый саван, готовя к жертвоприношению. Окружающий пейзаж удручал однообразием. Повсюду вздымались бурые, почти лишенные растительности холмы. Роль деревьев здесь выполняли кусты, а вместо травы кое-где торчали пыльные пучки бурьяна. Зеленый цвет был напрочь изжит отсюда летними месяцами. Поселения встречались все реже, да и те, что попадались на пути, имели убогий, почти безжизненный вид, представляя собою кучки приземистых глиняных мазанок, между которыми в лужах пыли голышом барахтались чумазые дети.

Но зато само войско римлян, как, надо думать, и пунийское, вдруг сделалось средоточием местной жизнедеятельности, поскольку со всей округи к нему собрались насекомые и птицы. Разноцветные мухи яростно атаковали солдат, нанося порой чувствительные уколы, причем, в случае насильственной смерти, некоторые из них растекались по телу ядом и мстили победителям болезненными язвами. Ливийские проводники посоветовали римлянам не трогать этих опасных существ и пытаться аккуратно стряхивать или сдувать их с кожи. А над головами легионеров носились вороны и саркастически каркали, наблюдая мушиный бой. Птичья стая увеличивалась с каждым часом и, заполоняя ясное небо, сгущалась, как туча. Однако пока еще это пищащее, жужжащее и каркающее воинство больше развлекало людей, чем вызывало их досаду. Но на следующий день воздушная орда разрослась до невероятных размеров и стала оказывать удручающее воздействие на солдат.

При первых признаках зари воронье взвилось в едва посветлевшие небеса, сделав их снова черными, и подняло омерзительный крик. А когда сумрак стал рассеиваться, обнаружилось, что в полку стервятников прибыло, и помимо воронов появились грифы, невозмутимо сидящие на увядших кустах, а также – прямо на земле и со зловещим вниманием присматривающиеся к людям. Убедившись, что все воины, слуги и животные пока еще живы и, очнувшись от сна, поднялись на ноги, похоронная команда воспарила вверх. При этом вороны и прочая мелочь с истошными воплями шарахнулись в стороны, заняв фланги и тыл птичьего войска. В таком порядке эта стая и следовала за легионами, терпеливо дожидаясь своего часа, ибо даже птичьими мозгами разумела, что там, где происходит большое скопление людей, массовая смерть неизбежна.

Если сдыхал обозный осел или вконец обессилившая лошадь, кровожадные хищники устраивали битву над трупом животного. Не прекращая междоусобицы, они торопливо раздирали тушу. Первыми лакомились грифы, деловито исследуя чрево жертвы лысыми головами, а вороны были рады и объедкам и поторапливали грифов, хватая их за хвосты. Над оголенными костями волненья стихали, и продолжалась неспешная погоня за основной частью добычи. Стервятники мерно парили над колонной и зорко блюли смерть.

Решительно шагнувшее навстречу судьбе войско все далее углублялось в серо-желтую страну, представлявшуюся царством некоего ненасытного тирана, высасывающего из нее все жизненные соки. Однообразие окружающего пейзажа утомляло глаза и иссушало душу, под его воздействием скудело воображение и возникало ощущенье, будто пустыня постепенно растворяет в себе людей, обращая их, как и все прочее, в песчинки. Во всем здесь чудилось влияние коварного властелина. Римлян подстерегали самые неожиданные и даже нелепые опасности. Несколько раз им на пути попадались отравленные врагами либо просто ядовитые источники, и, несмотря на всяческие предосторожности, сотни солдат были больны, а несколько человек даже скончалось. Однажды войско расположилось на ночлег в сравнительно привлекательной на вид лощине у желтого мутного ручья с поймой, поросшей жиденьким кустарником, напоминавшим волосы вокруг лысины, каковой являлся для этих мест роскошью. Но едва стал сгущаться вечерний сумрак, как над низиной пополз едкий гнилостный запах, заражая все живое. Легионы поспешно бросили лагерь и двигались в темноте до тех пор, пока не выбрались на возвышенность, хотя и безводную, но зато обдуваемую свежим ветром. И это приключение привело к болезням людей и особенно – обозных животных. А в другом случае римляне поплатились за сочувствие к несчастным. Им встретилась группа туземцев, представившаяся частью каравана, пострадавшего от песчаной бури. Обратившихся за помощью пришельцев доброжелательно приняли в войске, снабдив всем необходимым. Прошло несколько часов, прежде чем было заподозрено неладное. Но вот кто-то из солдат заметил на теле одного из гостей тщательно скрываемые под тряпьем гнойные язвы, и вскоре выяснилось, что римляне приютили собранных из разных гетульских племен изгоев, страдающих неизвестной, но, безусловно, страшной болезнью. Правда, осталось тайной, случайно ли эти африканцы попали к римлянам или их подослал некто, привыкший извлекать выгоду из самых тяжких человеческих бед. Как бы там ни было, гетулов спровадили прочь, все снаряжение, которого касались больные, сожгли, а людей, общавшихся с ними, в основном это были слуги, под охраной оправили в обратный путь.

Казалось, что зло растворено здесь в воздухе, им пропитана земля и заражена вода. Тут каждый камень угрожал, за любым кустом, затаившись в притворной дреме, сторожила смерть. Над унылыми холмами чудился беззвучный стон давно похищенных пустыней жертв, предвещавший ступившему сюда трагическую участь. Эта страна представлялась нисхождением в Аид. Здесь все служило потусторонней госпоже и исподволь готовило душу к расставанью с телом.

И вот именно сюда суровый рок повлек два самых сильных, не имевших себе равных в предшествующей истории войска, возглавляемых лучшими полководцами. Состязаясь в скорости, соперничающие армии стремительно внедрялись в эти бесплодные края, чтобы отрезать друг другу дорогу к отступлению и в отчаянной схватке решить судьбу мира, чтобы обратно вернулась лишь одна из них, и современный им век знал бы только одного непобедимого полководца.

Все ближе было роковое поле, закованное природой в цепи холмов, словно преступник, дожидающийся казни, все быстрее сокращался остающийся войскам путь, все стремительнее сжимались человеческие жизни. Смерть реяла над колонной и сортировала людей, готовясь к пиршеству. А ее лазутчики и нахлебники мельтешащей тучей, шелестя крыльями, неслись следом и пристрастно высматривали будущие жертвы, надрывным карканьем указуя на них своей госпоже.

В этой обстановке даже животные загрустили. Боевые кони тревожно ржали, предчувствуя гибель, а обозные мулы и ослы то и дело норовили поворотить назад, явно осуждая намерения своих двуногих хозяев. Но не таково было настроение воинов. Когда люди исполнены идеи и страсти, им есть что противопоставить гнету внешних сил.

«Мы обещали государству, родным и вдовам граждан, убитых Ганнибаловыми наемниками, уничтожить ненавистное войско, – говорил Сципион солдатам, – и мы сдержим слово. Смотрите: я договорился с этим орлиным племенем о сотрудничестве, чтобы после битвы не смогли уцелеть даже трупы поганых пунийцев!»

Легионеры при этом смотрели вверх на зловещую стаю и хохотали, бросая вызов всем темным силам Вселенной. Вместе со Сципионом они готовы были бы идти на штурм пылающего вулкана и спорить с судьбой до последнего вздоха, так как в их представлении он являл собою материализованную, а значит, доступную всеобщему пониманию идею Родины и был озарен блистательным ореолом Фортуны.

У плохого полководца, в нездоровом войске солдаты перед боем печалятся думами о смерти, но у настоящего вождя головы воинов полнятся мыслями о славе или – в худшем случае – о добыче, и потому такие люди в критической ситуации не томятся жаждой жизни, а живут.

В этом войске римлян дух легионеров черпал могущество не только в традиционной для их общины воле, но и в специфическом, присущем только им чувстве чести. «Мы – солдаты Сципиона!» – звучно говорили воины, и в эти мгновения не было в мире людей, способных сравниться с ними в гордости. Если кто-либо чрезмерно растирал ногу и садился на землю, возбуждая хищный интерес грифов, он слышал обращенный к нему голос: «Ты – солдат Сципиона» – и забывал о боли. Когда кто-то падал, сраженный жестоким африканским солнцем, ему напоминали, что он – солдат Сципиона, и это званье осеняло его благодатной тенью и освежало душу. «Мы – солдаты Сципиона!» – восклицали воины и шли вперед, не считая миль и не замечая преград.

Между тем противников теперь разделял всего какой-то десяток миль, и они, сходясь под острым углом к незнакомой и тем, и другим равнине, служившей им, однако, общей целью похода, уже откровенно старались обогнать друг друга. Сципион отправил часть конницы к неприятельскому войску, чтобы беспокоить его арьергард и таким образом задерживать передвижение всей вражеской колонны. Но италийские всадники не имели достаточной сноровки для таких дел, в каковых особенно хороши были нумидийцы, как, впрочем, и любые другие кочевники, потому эта затея не принесла существенного успеха. Тогда проконсул предпринял иной способ оторваться от пунийцев. Расположившись лагерем на предстоящую ночь, он наводнил окрестности конницей, чтобы истребить африканских разведчиков, а в полночь вывел за вал тяжелую пехоту с обозом и, соблюдая тишину, двинулся с ними навстречу Масиниссе, который был уже совсем близко.

До последнего времени и римляне, и карфагеняне не решались на ночные переходы, опасаясь насторожить противника чрезмерной поспешностью или, того хуже, попасть с истомленным бессонницей войском в засаду. Но теперь Сципион доверился своему геометрическому расчету и пошел на риск, желая любой ценой объединиться с союзниками. Он надеялся, что если ему удастся присоединить к себе нумидийцев, то пыл Ганнибала сразу спадет, а потому у его людей будет время на отдых.

Несмотря на все предосторожности римлян, опытные карфагеняне довольно скоро догадались об их маневре, но воспрепятствовать им уже не смогли. Пока пунийцы готовились бы к ночной погоне, римляне успели бы оторваться от них, а кроме того, карфагенян отделял от основных вражеских сил умело поставленный лагерь, который опасно было оставлять в тылу, но слишком хлопотно штурмовать, тем более, что охраняющий его подвижный контингент, состоящий из конницы и легкой пехоты, всегда сумел бы ускользнуть от громоздкого войска. Поэтому Ганнибал, стиснув зубы, дождался рассвета и выступил в путь лишь тогда, когда римляне, освобождая ему дорогу, покинули лагерь и летучим ходом устремились вдогонку за своим полководцем, который в тот момент уже пожимал в приветствии руку Масиниссы.