Текст книги "Сципион. Социально-исторический роман. Том 1"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 63 страниц)

2

Итак, поход откладывался до весны. Остаток дня после возвращения легата и всю последующую ночь Публий терзался муками неутоленной жажды деятельности. Заснул он только на рассвете. Около полудня Сципион нехотя вышел из дворца Гиерона, в котором после взятия Сиракуз располагалась резиденция римских магистратов, взглянул вокруг с высокого порога и замер, зачарованный представшею картиной.

В сияющей истоме летнего зноя пред ним лежал прекраснейший и едва ли не величайший город Средиземноморья, давно превзошедший размахом и блеском свою метрополию Коринф и даже Афины. Его великолепие соперничало с роскошью природы. Из дворца, расположенного в старейшем районе, называемом Остров, открывалась грандиозная панорама на весь город. Над изящными частными строениями возвышались украшенные статуями фронтоны храмов, подпираемые рядами грациозных колонн. Здесь же, поблизости, стояли храмы Артемиды и Афины. Однако эти и другие здания Острова, способные украсить любой город, лишь готовили устремляющийся вперед взор к восприятию чудес архитектуры и искусства форума и прилегающих общественных сооружений Ахрадины – другого города внутри Сиракуз. Далее вверх по склону холма с одной стороны амфитеатром поднимались жилые кварталы района Тихэ, названного в честь богини Фортуны, с другой – Неаполя с господствовавшими на возвышенности огромным театром и храмами Деметры, Коры и Аполлона. Линии городских стен, извиваясь, убегали вверх по холму, охватывая дополнительно пригородную зону Эпиполы. Повернувшись влево, Сципион мог любоваться обширной изумрудной гаванью, а справа распростиралось сверкающее всеми оттенками синевы море.

Только теперь, когда перед глазами рассеялось пыльное облако забот, отступивших к весне, Публий вдруг разом увидел красоту Сиракуз, осознал их величие, ощутил аромат прелестей этой древней земли. До сих пор ввиду необходимости Сицилия была для него всего лишь провинцией, базой для подготовки к войне, но сейчас он наконец-то постиг мыслью и душою, что находится на острове Цереры, в той Треугольной, как ее называют греки, стране, цивилизация которой стала дочерью Эллады, в каковую та, прежде чем одряхлеть от старости, вдохнула свою молодость, культуру и жизнь.

Занимаясь делами магистрата и полководца, Сципион уже несколько раз пересек Сицилию из края в край. И теперь память восстановила перед его мысленным взором виденные, но не замеченные им ранее картины. Он вспомнил желтые, как солнце, пшеничные поля, которыми были размечены почти все равнинные участки этой плодородной земли, каменные утесы береговой линии, купающиеся в море, богатые села, изысканно гармоничные греческие и пестро раскрашенные мишурой торгашеского довольства пунийские города. Ему вновь захотелось посетить расположенную в самом центре Сицилии Энну, обозреть осененные мифом окрестности с крутой горы этого города, побродить по роще, где, по преданию, обитает сама богиня Церера, осмотреть пещеру, ведущую в подземное царство Орка. Множество других интересов и желаний пробудил в нем дух Сицилии, и он даже порадовался отсрочке в войне.

Публий ненадолго вернулся во дворец, отдал распоряжения письмоводителю Гаю Цицерею и с небольшой свитой пешком отправился в город, чтобы свежим взором оценить его достопримечательности. На площади он без труда нашел экскурсовода, так как многие местные жители охотно промышляли этим ремеслом, и отправился в путешествие по бесконечному лабиринту улиц.

Здесь все еще не заросли раны войны: стены и некоторые здания были разрушены, местами чернели следы пожарищ. Но даже и теперь Сиракузы производили радостное впечатление. Бродя по чистым светлым улицам, Публий насыщался интеллектуальной поэзией, звучащей в архитектуре этого города, и сам уподоблялся Эсхилу и Платону, по чьим следам сейчас ступал, его посещали их идеи и чувства, он ощущал безмятежность, уравновешенность духа, питающегося возвышенной мыслью.

В тот же день Сципион побывал на могиле Архимеда. Глядя на колонну памятника, увенчанную цилиндром и сферой, напоминающими о решенной ученым задаче, и перечитывая эпитафию, Публий решил подробнее ознакомиться с трудами великого грека.

Посвятив несколько часов эстетическим интересам и, казалось, напрочь забыв об Африке и карфагенянах, вечером Сципион, к собственному удивлению, обнаружил в голове готовый план долгосрочной программы подготовки к весенней кампании. Утром он оформил свои идеи письменно и, созвав на обед легатов, которые одновременно были его друзьями, за трапезой в непринужденной беседе дал им задания на всю зиму.

Придумал Публий кое-что и на нынешнюю осень. В Сицилии врагов не осталось, в Африке, наоборот, их было слишком много, поэтому он решил поискать военного счастья в южной Италии. Близость Ганнибала не давала ему покоя, однако он не мог открыто ввести войска в Бруттий, поскольку эта провинция была вручена государством Лицинию Крассу. Потому, прежде чем отважиться на какое-либо мероприятие, следовало произвести разведку и нащупать слабые места противника, чтобы достичь быстрого успеха без применения больших сил. Для этой цели Сципион переправил через Сикульский пролив надежных и расторопных людей, которые должны были действовать как самостоятельно, так и через его италийских друзей.

Сам же он продолжал проводить время в пирах с сицилийской знатью, созерцании художественных красот Сиракуз и в занятиях греческими науками. Публий окружил себя философами, риторами и поэтами. Он даже разыскал учеников Архимеда и попытался вникнуть в геометрию, механику и астрономию, хотя эти науки были чужды его натуре ввиду своей оторванности от общественной жизни. Несколько больший интерес вызвали у него уцелевшие военные и строительные машины, а также всевозможные приспособления выдающегося механика, правда, и в этом случае ему показалось более надежным делом использовать слаженные действия людей, чем доверяться канатам, шестерням и рычагам. Посещал Сципион и театр, и палестры. Последние служили не только для спортивных состязаний и тренировок, как считали в Риме, но и являлись наряду с базиликами важнейшим местом общения здешних жителей. Сам Публий чаще был зрителем, чем участником спортивной борьбы, но иногда так же, как и другие, проделывал физические упражнения, однако при этом он все же оставлял на себе легкую тунику, считая, что обнажаться полностью, подобно греку, недостойно римлянина. Между прочим, ему пришла мысль объединить палестры с римскими термами в единый комплекс, призванный служить здоровью граждан.

Столь широкий, нетрадиционный для его соотечественников образ жизни был интересен и приятен Сципиону. Но главным побудительным мотивом к такому поведению было не это. В соответствии со своим представлением о едином гармоничном общественном организме, объединяющем все цивилизованные страны земного круга, и значением, отводимым в нем Риму, Публий стремился выглядеть перед сицилийцами идеальным представителем главенствующего в мире народа. Прежде, в Испании, ему вполне удалась такая роль. Он смог заслужить у иберов уважение и любовь, каких до него не снискал никто, сумел внушить испанцам, что и сам он является посланцем богов, и Рим господствует над прочими землями согласно повелению небес. Однако то было в полуварварской стране. Теперь же идеология Сципиона проходила испытание у самого просвещенного народа. И здесь, конечно же, следовало действовать по-иному, гораздо тоньше и изощреннее. Его по-настоящему захватила эта борьба с психологией и мировоззрением греков. Он стремился влиться в их жизнь, чтобы проникнуть в эллинскую культуру и, закрепившись в ней, постепенно занять первенствующее положение. Сципион рискованно балансировал на острой грани противоречия человеческой натуры, с одной стороны, субъективно стремящейся к свободе, с другой – объективно тяготеющей к обществу. Особую сложность для него представлял эллинистический индивидуализм нынешних оппонентов – этот червь, в свое время подточивший фундаменты греческих республик. Сципион вынужден был искать особые средства воздействия на эту публику, которая в гораздо меньшей степени, чем италийцы и испанцы, была подвержена стихийному, массовому усвоению идей. Но, как бы то ни было, Публий, не жалея труда, ума и вдохновения, проводил свою политику, дабы физическую победу Марцелла над сицилийцами навечно закрепить нравственной победой над их душами. На примере собственного правления он показывал грекам, сколь выгодно им переложить государственные заботы на римлян – прирожденных воинов и политиков, чтобы полностью посвятить себя вопросам культуры, к которым столь расположен их дух, сохранив при этом соответствующий гражданский статус и человеческое достоинство людей, выполняющих хотя и не руководящую, но тоже почетную и необходимую в обществе роль.

В этом деле Сципиону успешно подыгрывали его друзья, в первую очередь – Гай Лелий. Брат Луций весьма охотно усваивал местные нравы и способ времяпрепровождения, но не всегда в полной мере владел собою, потому иногда обижал сицилийцев прорывающимся сквозь природное добродушие высокомерием победителя. В целом окружение Сципиона, стремившееся сочетать в себе достоинства римлян и эллинов, добилось существенного морального успеха в провинции. Греки с восторгом обнаружили принципиальную разницу между этими образованными, обаятельными римлянами и пришельцами из Африки в пестрых одеяниях с кольцами в носу и ушах. Правда, карфагеняне тоже перенимали эллинские нравы, но, в основном, в области роскошного образа жизни. В пьянстве и разврате они не уступали грекам, в вульгарном богатстве и изнеженности – превосходили их, но в общении по-прежнему выглядели варварами. Если кто и занимался в Карфагене науками и искусствами, так это большей частью переселенцы из эллинистического мира.

Причем, уделяя повышенное внимание грекам, Сципион проявлял благосклонность и к коренным народам Сицилии. Заводил он дружбу и с местными пунийцами, внушая окружающим мысль, что враг Рима – только Карфаген, но не финикийский народ, который сам немало пострадал от владычества корыстного африканского господина.

Вскоре Сципиону представилась возможность от скрытой идеологической борьбы с потенциальным соперником, облеченной в форму изысканных светских развлечений, перейти непосредственно к боевым действиям против реального врага. Из Италии возвратились его посланцы из числа локрийских изгнанников и принесли обнадеживающие сведения. Когда граждане Локр, обольщенные каннским успехом карфагенян, изменили Риму и передали город африканским завоевателям, многие сторонники римлян, проявившие верность старому союзнику тем, что позволили спастись римскому гарнизону, были вынуждены расстаться с Родиной и переселиться в другие места. Особенно значительные колонии этих беженцев образовались в Регии и Сиракузах, к ним теперь и обратился Сципион. Благодаря обещанной консулом помощи изгнанники обрели надежду вернуться в свой город и, более того, занять там привилегированное положение. Воспрянув духом, они восстановили прежние связи с соотечественниками, оставшимися в Локрах, и подготовили почву для восстания.

Разведчики доложили Сципиону, что с группой граждан Локр, пользующихся доверием пунийцев, достигнута договоренность об оказании помощи римлянам в овладении городом, а общее настроение жителей, уставших от своевольного хозяйничанья карфагенян, попирающих основы официально равноправного союза, сулило поддержку отряду Сципиона, едва он войдет в пределы городских стен. Последние сведения имели для Публия особое значение, поскольку, не располагая возможностью ввести в Италию большие силы, он должен был рассчитывать на содействие местного населения.

Уточнив совместно с локрийцами детали предстоящей операции, Сципион отправил к Локрам два воинских подразделения, одним из которых командовали военные трибуны Марк Сергий и Публий Матиен, а другим – Квинт Племиний – энергичный, способный италиец, оказавший консулу существенную помощь при вербовке добровольцев за пределами Лация. Общее руководство Сципион поручил Племинию, желая этим подчеркнуть, что захват города осуществляется вспомогательными силами, и тем умалить степень своего вмешательства в дела чужой провинции.

К коллеге по консульству, Лицинию Крассу, Публий послал гонца с сообщением о готовящемся предприятии, однако, во избежание утечки информации и прочих осложнений, устроил это таким образом, чтобы тот явился в лагерь второго консула уже после взятия Локр. Сам Сципион с третьим отрядом перебрался из восхитительных Сиракуз в Мессану, желая быть как можно ближе к месту событий.

К назначенному времени Племиний тайно привел воинов в окрестности Локр и ночью с помощью сигнальных огней дал знать заговорщикам о готовности к атаке. Те спустили со стен лестницы и провели римлян сразу в крепость. Когда карфагеняне очнулись от сна и взялись за оружие, римляне уже захватили ключевые посты цитадели. В это время заговорщики подняли панику в самом городе, чем еще сильнее испугали пунийцев. Те решили, что весь город захвачен римскими войсками, и без боя отступили во вторую крепость. Однако пока на этом все и закончилось; в городе возникло противостояние соперников при некотором превосходстве римлян за счет благоволения к ним местных граждан. В течение нескольких дней противники регулярно совершали вылазки из своих убежищ и каждый раз после недолгой безрезультатной схватки вновь укрывались за стенами крепостей. Вскоре к Локрам стали подтягиваться пунийские подразделения, ремеслом убийц и грабителей добывавшие пропитание войску Ганнибала в окрестностях города. Наконец сам Ганнибал решил почтить Локры вниманием и с передовой частью войска грозно двинулся к побережью.

Прослышав об активности Пунийца, Сципион и обеспокоился, и обрадовался одновременно. Труды по духовному покорению Сицилии и подготовке грядущего завоевания Ливии не позволяли ему отвлекаться и затевать какое-либо серьезное предприятие в Италии, тем более, что, по его мнению, настоящее, сокрушительное поражение карфагенянам можно нанести только в Африке, и никакая неудача на чужбине не сломит могущества вражеского государства. Но слишком долго Публий, будучи военным трибуном в войсках Корнелия Сципиона, Семпрония Лонга, Фабия Максима, Теренция Варрона и Эмилия Павла, отступал перед победоносным Пунийцем и слишком много одержал побед над карфагенянами в качестве полководца, чтобы упустить шанс встретиться с хваленым Ганнибалом при равном положении их званий и войск.

Все же он обуздал свои чувства и переправился в Локры с десантом, достаточным лишь для защиты города, но Луцию Сципиону в Мессане и Гаю Лелию в Сиракузах поручил готовить легионы к переброске на италийский берег в случае разрастания конфликта.

Тем временем Ганнибал подступил к Локрам и попытался с ходу овладеть городом. Но Квинт Племиний четко наладил оборону и успешно отразил как нападение пунийцев из второй крепости, так и попытку атаки со стороны Ганнибала. Карфагенский вождь понял, что для достижения победы придется немало потрудиться, и вернул войско в лагерь. Пока пунийцы готовили штурмовое снаряжение к следующему дню, вечерней порою тихо и незаметно для них в локрийскую гавань вошла эскадра Сципиона.

Всю ночь Публий рассылал и опрашивал разведчиков, несколько раз сам обошел городские укрепления и осмотрел ворота. Только в четвертую стражу он предался покою на жестком походном ложе.

Недостаток сна восполнился воодушевлением, вызванным предстоящим делом, и утром Сципион чувствовал себя бодрым и радостным. Стоя на высокой башне, он жадно прислушивался к звукам сигнальных труб в обоих пунийских станах и с цепкостью хищника всматривался в строящиеся ряды самоуверенных африканцев Ганнибала. Ему было видно, как сам полководец прошел на возвышение и обратился к наемникам с короткой напутственной речью. При этом ему показалось, будто Ганнибал прихрамывает и сутулится, правда, едва заметно, но достаточно для того, чтобы наблюдательный человек обнаружил изменения в осанке карфагенянина, происшедшие за двенадцать лет бесплодной войны. Публий обратил внимание на то, что вначале Пуниец намеревался выехать перед строем на коне, поскольку на ровном месте пешего его не было бы видно всему войску и воззвание к воинам не произвело бы на них должного впечатления, но потом передумал, отослал коня обратно и велел насыпать небольшой холм. Наверное, он посчитал, что появление полководца перед строем верхом на коне предполагает его дальнейшее участие в битве, а после ранений под Сагунтом и Плаценцией он предпочитал руководить сражением из безопасного места.

Все эти подмеченные Сципионом нюансы в поведении соперника, которые в той или иной мере раскрывали его характер и душевное состояние, тогда как тот вообще не подозревал, с кем ему предстоит вступить в бой, давали Публию моральное превосходство. Он нервно повел плечами; ему не терпелось скорее схватиться с врагом. Много лет Сципион мечтал о таком дне, и теперь он упивался предвкушением битвы.

Как и накануне, карфагеняне начали атаку с двух сторон: из крепости и из-за пределов города. В соответствии с планом Сципиона, вражескую вылазку из цитадели нейтрализовали решительными действиями на возведенных за ночь укреплениях, после чего все внимание было обращено на войско Ганнибала. Римляне на стенах разыграли переполох перед пунийцами, а когда те увлеклись штурмом, одновременно из двух ворот произвели контратаку. Одним отрядом руководил сам Сципион, а другим – Секст Дигиций, которого Публий как талантливого офицера приблизил к себе еще в Испании, несмотря на его весьма скромное происхождение. От такого поворота событий африканцы, до сих пор верившие в свое превосходство, растерялись, а увидев значки консульских легионов, и вовсе пришли в ужас. Назревал разгром, но Ганнибал мгновенно оценил ситуацию и организованно вывел войско из-под удара, благодаря чему потери пунийцев оказались незначительными. Сципион не располагал силами, достаточными для штурма вражеского лагеря, и вынужден был возвратиться в город в ожидании следующего хода противника. Хотя он и не успел развить свой успех, но все же был доволен тем, что с малым отрядом заставил отступить Пунийца.

Ганнибал навел справки и, убедившись, что в Локрах в самом деле находится консул, оставил город и вернулся в свой зимний лагерь, бросив гарнизон крепости на произвол судьбы. Однако пунийцы сумели бежать из города под прикрытием разожженного ими пожара. Сципион торопился в свою провинцию, потому его вполне устроило бегство карфагенян из крепости, и он не предпринял особых мер, чтобы задержать их. Цель была достигнута: Локры полностью перешли под власть римлян, а Ганнибал оказался отброшенным от города и более ему не угрожал.

В ближайшие дни Сципион провел следствие по делу об измене локрийцев и, желая поскорее закончить это второстепенное для него мероприятие, работал даже по ночам. Опросив всех свидетелей и рассмотрев представленные документы о связях местных жителей с пунийцами, он вынес решение, целью которого было не столько возмездие провинившимся десять лет назад, сколько обеспечение прочной власти проримской партии на будущее, поскольку, в его понимании, высшая справедливость такого суда состояла именно в том, чтобы неверного союзника сделать надежным.

Приговор был объявлен гражданам Локр и без промедления приведен в исполнение. Организаторов измены и ставленников Африки римляне казнили, а их имущество передали своим сторонникам, пострадавшим при перевороте. После этого консул выступил перед локрийцами с суровой речью, обличающей неприглядность их поведения.

Все помыслы Сципиона находились в Ливии и Сицилии, когда его фигура блистала серебряными доспехами на народной сходке в Локрах. У него совсем не было настроения увещевать здешних греков в их давно канувших в прошлое проступках. Правда, предвидя отсутствие вдохновения, он предпринял иные меры для усиления эффекта воздействия на слушателей. В Сицилии Публий обычно беседовал с местным населением по-гречески и носил гражданскую тогу, а иногда, в неофициальной обстановке, даже греческий гиматий, здесь же он намеренно облачился в воинское обмундирование и произносил речь по-латински, благодаря чему, кроме прочего, в переводе сглаживались ее шероховатости. Таким образом, Сципион предстал перед локрийцами как суровый воин и грозный победитель.

Основным мотивом выступления было внушение горожанам чувства вины перед римлянами, которую невозможно смыть кровью нескольких казненных зачинщиков смуты, а необходимо совместно искупать всеми последующими делами. Он говорил, что кучка заговорщиков не способна сделать весь народ предателем, когда тот в основе своей честен, а может спровоцировать только алчных и слабовольных. Если же изменили все, то, по его словам, ответ обязан держать каждый. Напоследок консул объявил, что сам он ограничится уже совершенным, а окончательное решение об участи Локр вынесет сенат римского народа.

Официально проводя жесткую политику по отношению к локрийцам, Сципион исподволь внушал им через сиракузских соотечественников мнение, что нет на свете союзника надежнее и справедливее римлян, нет власти, более благодатной для греков, чем римская, и нет человека могущественнее и великодушнее, чем Сципион. Таким образом, демонстративно отталкивая от себя граждан Локр, он заботился о том, чтобы привлечь их к себе, заставить желать его расположения, предполагая в таком стремлении источник их нравственного выздоровления.

В считанные дни управившись с делами в покоренном городе, Сципион отплыл в Мессану, оставив в Локрах небольшой гарнизон под командованием Квинта Племиния. Возвратившись в Сицилию, Публий с головою окунулся в заботы о предстоящем дальнем походе.

Однако Локрам предстояло вновь напомнить о себе Сципиону. Квинт Племиний, точно исполнявший данные ему поручения и проявлявший должную инициативу под оком консула, оставшись хозяином в городе, увидев всех под собою и никого – сверху, потерял ориентацию в обществе, ибо не имел в себе великой идеи, являющейся компасом души, и, как следствие этого, постепенно стал лишаться человеческих качеств. Выпав из цепи взаимозависимости, где его интересы и действия диктовались волей и потребностями окружающих, он решил сам задавать направления процессов жизни, но, заглянув в себя, не нашел там ничего, кроме алчности и жестокости. Племиний посчитал, что консул слишком мягко обошелся с локрийцами и вздумал в собственном лице явить им возмездие. Весь город стал для него пиршественным залом, где он предавался дурным страстям. Каков начальник, таковы в массе своей и подчиненные. Солдаты быстро переняли образ действий легата, тем более, что весь Бруттий в результате тлеющей, вялой войны давно был заражен не только чумой, но и эпидемией грабительства: здесь одинаково успешно разбойничали и бруттийцы, и пунийцы, и римляне. Жизнь в Локрах превратилась в вакханалию. В течение каких-нибудь нескольких дней одичавшие солдаты пьянством и насилием старались восполнить вынужденное многолетнее воздержание, а грабежом – лишения военного времени. Трибуны Сергий и Матиен попытались приостановить разгул и водворить порядок в городе, наказав уличенных в воровстве. Однако Племинию в действиях трибунов почудилось покушение на его власть. Он приказал схватить их и выпороть розгами. Такого надругательства не могли стерпеть не только трибуны, но и их воины. В результате возникла потасовка между италийцами Племиния и римлянами Сергия и Матиена. Победили римляне и жестоко избили и изувечили Племиния.

Весть об этих бесчинствах дошла до Сципиона в самый неподходящий для него момент. Приближалось время выборов магистратов на предстоящий, решающий для Публия год. Формально он обязан был сложить с себя империй и передать его другим, однако, по сути, ему требовалось не только сохранить, но и упрочить власть. Для решения этой задачи следовало разработать тонкую политическую стратегию и реализовать ее с безукоризненной точностью. Находясь в Сицилии, он должен был изучать Африку и руководить Римом.

Его план предусматривал действия в столице по двум направлениям. Первой заботой была предвыборная кампания, поскольку в сложившейся ситуации Сципионовой партии требовалось не только добыть себе несколько курульных кресел, но и занять все важнейшие государственные посты. Вторая задача состояла в подготовке общественного мнения к наступлению на Африку. Год назад Сципион убедил плебс и большую часть сената в целесообразности задуманного им предприятия, но мировоззрение народа не создается раз и навсегда; чтобы владеть массами, идея должна постоянно действовать, жить вместе с людьми.

Рассматривая политическую обстановку в Риме, Публий мысленно расчленил это многоплановое явление на отдельные элементы и затем, заново комбинируя их по принципу соответствия друг другу, принялся сочинять картину желаемого будущего, словно составлял заранее задуманный узор мозаики из груды разноцветных камней.

Например, подбирая консульскую пару, Сципион нацарапал на одной дощечке фамилии своих представителей из патрициев, а на другой – из плебеев, после чего тщательно проанализировал все возможные сочетания и, выделив кандидатуры, подходящие по психологической и деловой совместимости, проверил их по остальным критериям. Так им были определены основные фигуры, которым надлежало в течение года представлять интересы его партии: Марк Корнелий Цетег и Публий Семпроний Тудитан. Первый из них был сыном старшего товарища Сципиона, помогавшего ему начинать карьеру, а с самим Марком он находился в добрых отношениях со времени их совместного эдилитета. Вообще, Цетег уже несколько лет являлся одним из лидеров группировки Корнелиев-Эмилиев. Правда, в личном плане он соперничал со Сципионом за авторитет и влияние в партии, но в важном деле на него вполне можно было положиться. С Семпронием Тудитаном Сципиона связывало давнее сотрудничество в каннской битве, когда тот привел к Корнелию воинов, укрывавшихся в малом лагере. В Испании под командованием Сципиона сражался племянник Семпрония, который не был обделен милостями полководца. Таким образом, Тудитан, хотя и не принадлежал к числу ближайших друзей Сципиона, при определенных условиях мог стать его соратником. Однако внимание консула Семпроний привлек в первую очередь благодаря государственному положению, занимаемому в настоящий момент. Пропагандируя дальний поход, Сципион был заинтересован в сокращении ареала военных действий в других странах. И если бы Семпроний Тудитан, ведавший Македонией, сумел в ближайшее время закончить войну с Филиппом, это стало бы весомым доводом в пользу сторонников африканской экспедиции.

Отведя Тудитану место в своих планах, Сципион послал ему письмо, в котором между прочим высказывал мнение, что пора завершить тускло тлеющую, а главное, бесполезную в настоящее время македонскую войну, дабы заняться более важными делами. А следом к Семпронию понеслись послания из Рима, где разъяснялось, что «более важные дела» – это консульство, которое обеспечит Тудитану Сципионова группировка, если он заключит мир с царем и тем прекратит отток сил и средств государства в эту страну. Семпроний аккуратно дал понять о своем согласии на предложенные условия, и в Риме стали готовить ему если и не триумф, то, по крайней мере, прием, достойный благодетеля Республики, так как в условиях войны с Карфагеном, победой в Македонии можно было считать отсутствие поражения.

Продвигая в консулы Семпрония Тудитана, Сципион одновременно усиливал позицию Корнелия Цетега, поскольку эта пара неплохо зарекомендовала себя, совместно исполняя цензуру, и была хорошо знакома народу. Подобным же образом Публий отобрал кандидатуры в преторы, среди которых находились и видные сенаторы, и новички, то есть люди на все вкусы толпы. Естественно, все это он делал на основании информации из Италии и в согласии с мнением своих друзей.

Стараясь улучшить внешнеполитическую обстановку государства накануне решающей схватки с главным врагом, Сципион позаботился о надежной блокаде войск Ганнибала и Магона. По его замыслу, Марк Ливий, Спурий Лукреций и Лициний Красс, командовавшие легионами, противостоящими пунийцам, должны были получить продление империя. В Испанию, где в его отсутствие вновь подняли восстание Индибилис и Мандоний, Публий отправил своим друзьям-преемникам Корнелию Лентулу и Манлию Ацидину подробные инструкции по методам борьбы именно с этими вождями. В целом положение государства было прочным и позволяло перейти в широкомасштабное наступление на Карфаген, но Сципиону хотелось получить дополнительные факторы эмоционального воздействия на сограждан.

Его родственник по материнской линии Марк Помпоний Матон, которого он в начале года отправил с дарами в Дельфы, сумел добыть от знаменитого Аполлона желанный оракул, предвещающий римлянам значительную победу. Такое предсказание всколыхнуло народ и заставило его благосклоннее взирать на Сципиона. Однако Публию этого было мало. Ему требовалось не просто знамение, а чрезвычайный религиозный ритуал, эффектный обряд, празднество, освящающее его поход благоволением небес, которое воодушевило бы римлян, заставило их возжелать победы над Карфагеном более всего на свете, верить в нее, мечтать о ней, бредить ею.

Многие жреческие коллегии работали в этом направлении, но пока все было безуспешно. Сципион напрасно перелистывал выписки из Сивиллиных книг, присланные ему в Сицилию. Предлагаемые жрецами меры содержали в себе такую натяжку, что скорее могли возбудить недоброжелателей, чем вдохновить народ. Публию необходимо было столь же значительное дело, как осушение Марком Фурием Камиллом Фуцинского озера перед взятием города Вейи. Времени до новой политической схватки с соперниками в Риме оставалось все меньше, а Сципион никак не мог придумать красивый обходной маневр, с помощью которого удалось бы опрокинуть риторическое воинство Фабия.

В этот период, когда ему было совсем не до Локр, его осаждала греческая делегация с жалобами на Племиния. Не существовало на земле города, все жители которого оказались бы рады иноземному вторжению, потому подобное недовольство в такой же степени сопутствует войне, как смерть и разорение. Публий не придал значения этому вполне рядовому событию. Но, когда прибыл гонец с сообщением о междоусобице, консулу пришлось срочно отправиться в Локры. Не теряя времени, Сципион сразу же отплыл из Мессанской гавани на большом греческом корабле и только на палубе, подробно расспросив гонца, как следует вник в суть дела.