Текст книги "Сципион. Социально-исторический роман. Том 1"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 63 страниц)

24

По дороге в свой зимний лагерь Сципион завернул в область илергетов, где его ожидал Марк Сергий, сидящий на куче серебра, собранного с провинившихся варваров. Когда римляне приняли от испанцев очередные заверения в вечной дружбе, погрузили добычу на подводы и продолжили свой путь, Сергий подошел к Публию, шагавшему пешком в колонне наравне с солдатами, что случалось с ним не редко, но и не часто, и поведал ему результаты проведенного им тайного расследования.

Два-три года назад илергеты, силой и хитростью вербуя себе союзников, добрались до кельтиберов. Последние вначале стали собирать войско для отпора, по потом их вожди, подкупленные Индибилисом и Мандонием, убедили народ в том, что величайшее счастье для него – подчиниться могущественным илергетам. Гегемония Индибилиса и Мандония зиждилась на антиримском движении. Многие кельтиберы, лично расположенные к Сципиону, организовали сопротивление этим течениям. Среди лидеров проримской партии был и Аллуций. Дело дошло до войны, но тут Индибилис увидел жену Аллуция, которая сразу же покорила его немолодое, испытанное в любовных битвах сердце. Тогда он решил действовать по-иному. Вожди илергетов, с одной стороны, стали интенсивно ратовать за мир между испанскими народами, дабы не тратить силы в междоусобицах, а с другой – смягчили антиримскую пропаганду, в качестве же мобилизующего фактора вновь провозгласили ненависть к карфагенянам. Пунийцы к тому времени практически уже исчезли из панорамы испанских событий, но для политического лозунга их имя, благодаря традициям, еще вполне годилось. В результате такого сближения позиций противоборствующих сторон, а также, ввиду того что илергеты на словах соглашались поделиться властью с представителями другой партии, произошло примирение. Индибилис и Мандоний устроили по этому поводу пир, на котором Индибилис посадил рядом с собою Аллуция и всячески с ним заигрывал, одновременно заинтересованно поглядывая на его жену, блаженствующую от проявления высокого внимания. Празднества «всеиспанской солидарности» продолжались несколько дней, каковые могущественный царь проводил в обществе Аллуция, и столь же энергично обласкивал его, осыпая разнообразными почестями, сколько по ночам – его жену, о чем быстро узнали все, кроме мужа. Однако, чем более могущественный не только своими воинами, но и мышцами царь вкушал прелести иберийки, тем неукротимее становилась его страсть, властно требующая наслаждения еще и при дневном свете. Многие полагают, что тут сказались и дипломатические способности красотки, возжелавшей ложе любовницы сменить на трон царицы. Индибилис – человек решительный, вокруг него всегда кипит деятельность, и одно событие с молниеносной быстротой чередуется с другим. Во время заключительных торжеств, когда царь, по обыкновению, стоял рядом с Аллуцием (дело было днем) и принимал восторги толпы, с крыши соседнего здания почти одновременно вылетели четыре стрелы, две из которых пронзили грудь Аллуция, а остальные, будто бы предназначавшиеся Индибилису, по счастливой случайности пролетели мимо и ударились в деревянный помост. Отряд царских телохранителей схватил стрелявших, и их тут же под одобрительный рев толпы быстренько казнили, хотя те и вопили, что с ними поступают нечестно, ибо им якобы была обещана не только жизнь, но и награда. Этот инцидент илергеты объявили заговором проримской группировки, будто бы подло покусившейся на лидеров примирения, и использовали его в качестве повода для расправы со своими конкурентами, с каковыми только что вместе пировали. Между тем Аллуция похоронили с великими почестями, сам Индибилис возглавлял траурную процессию и по пути ронял слезинки. Но, надо думать, ему все же удалось скоро утешиться, так как с этого дня Виола оказалась свободна. Правда, оставалось еще одно препятствие на пути к счастью в лице немолодой, но самоуверенной и очень гордой царской жены, не желавшей уступать свое место юной сопернице. Однако судьба вновь помогла влюбленным, и царица, всегда отличавшаяся железным здоровьем, внезапно тяжело заболела. Ее скрутил некий загадочный недуг, в течение месяца превративший крепкую женщину в дряхлую, полуслепую, полуглухую и полупомешанную с гноящимися глазами и губами старуху, после чего она уже ни на что не могла претендовать. В это же время кто-то зарезал кухарку Индибилиса, много болтавшую о якобы ожидавшем ее богатстве. Таким образом, благодаря неимоверным усилиям Фортуны, путь влюбленных друг к другу был расчищен в кратчайший срок, и они объединились в законном браке.

Публий ожидал услышать подобную историю, но все же такой рассказ его возмутил. Он намекнул Сергию, что в его изложении этих событий слишком много яда. Поразмыслив, Сергий признал справедливость замечания и сообщил, что варвары, у которых он добывал информацию, как илергеты, так и кельтиберы, не упускали возможности позлословить на этот счет; одни из неприязни к новой царице, поскольку она не принадлежала их племени, а другие – осуждая измену мужу и соотечественнику. Но при этом он подтвердил верность в принципе переданных им событий. Затем Сергий рассказал еще несколько захватывающих дух историй о том, как илергеты расправлялись с остальными друзьями Сципиона, но Публий, пребывая в глубокой задумчивости, слушал его уже менее внимательно.

25

Масинисса со своими всадниками не торопился возвращаться в Гадес. Он добросовестно занялся выполнением задачи, взятой им на себя перед Магоном, и по согласованию с римлянами разорил селения иберийских племен, долее других сохранявших преданность пунийцам, возбудив таким манером их ненависть к карфагенянам.

По мере воцарения в Испании спокойствия и мира, Магон все более терял надежду на продолжение борьбы с римлянами в этой стране и все сильнее ощущал недовольство жителей Гадеса своим пребыванием в их городе. Понимая бесперспективность собственного положения, он покинул Гадес, но предварительно выкачал из него все богатства, обобрав при этом не только городскую казну и частных лиц, но даже храмы, включая знаменитый на весь финикийский мир храм Мелькарта. С небольшим флотом, бывшим в его распоряжении, и кучкой оставшихся наемников он двинулся вдоль испанских берегов. Недалеко от Нового Карфагена пунийцы совершили вылазку и разорили окрестные поля, затем они подкрались к самому городу и ночью решились на приступ в той части укреплений, где пять лет назад проникли солдаты Сципиона, рассчитывая при этом не столько на свои силы, сколько – на поддержку местного населения, большей частью родственного им по происхождению. Но их надежды не оправдались, горожане загодя подняли шум, и отряд римского гарнизона стремительной атакой из ворот мгновенно опрокинул врага. Такой ход событий вызвал переполох на судах, и там стали рубить якорные канаты и сбрасывать лестницы, чтобы быстрее отчалить от злополучного берега. В суматохе, усугубляемой ночною темнотою, погибло около тысячи карфагенян. Выйдя в море, гонимый отовсюду Магон вынужден был снова возвратиться в Гадес. Однако там карфагенян не приняли, от них заперлись, как от врагов. Магону оставалось только посетовать на свою горькую долю и удалиться восвояси, так как он не располагал силами для осады города. Но не таков был Магон, чтобы, будучи побежденным, уйти, не наследив характерной стопою Баркида. Он прикинулся наивно-удивленным и послал отцам города кроткое письмо, в коем, среди бесчисленных словоизлияний о наилучших чувствах к гадетанцам – своим верным союзникам, вопрошал: почему перед ним, другом и защитником Гадеса, заперли ворота? Смущенные таким тоном карфагенянина городские магистраты ответили, что будто бы сами они ничего не имеют против Магона, а враждебных по отношению к нему действий потребовал от них возмущенный поборами народ. Магон продолжил переписку и в новом послании выразил непонимание недовольства горожан сбором налогов, как им был назван грабеж, поскольку он предназначал добытые средства на организацию обороны их города от римских захватчиков. Далее карфагенянин письменно заявлял, что если гадетанцы, устав от тягот войны, решили прекратить борьбу, то он сложит с себя тяжкую обязанность по охране Гадеса и вернет гражданам их золото и серебро, которые в таком случае станут для него бесполезными, после чего сам отправится домой, в Африку. Для переговоров о возвращении денег, а также и просто из желания проститься по-хорошему с теми, с кем вместе пережито немало лишений, он пригласил на свое судно высших магистратов города. Для придания пущей убедительности обещанию покинуть Испанию, Магон попросил у гадетанцев письмо к высшему карфагенскому совету, в котором те объяснили бы суть дела и подтвердили бы, что решение прекратить войну принято ими добровольно, а следовательно, они не имеют претензий к нему, Магону. Обрадованные обещаниями карфагенянина вожди города в порыве благодарности прибыли на флагманский корабль и предстали перед Магоном. Достойный брат Ганнибала выслушал послов, с надменным злорадством глядя на их счастливые лица, а затем велел их жестоко бичевать и в завершение, по обычаю карфагенян, распять на крестах, как беглых рабов. Облегчив душу таким образом, Магон снова отправился в море. Постранствовав по безмолвной синеве, он приблизился к большему из Балеарских островов, намереваясь перезимовать в этом своем традиционном пристанище. Но, завидев издалека хорошо знакомую им личность, балеарцы закидали пунийцев камнями из пращей. Распять всех пращников было делом весьма хлопотливым, потому Магон, видимо, отложив это мероприятие до лучших времен, причалил к меньшему из островов, население которого было не столь многочисленным и воинственным, а следовательно, более покорным. Там пунийцы и вытащили свои корабли на берег до будущей весны.

26

Тем временем из Гадеса в Тарракон к проконсулу явилась делегация для переговоров о сдаче города римлянам. Принятие капитуляции от Гадеса, служившего пунийцам последним оплотом, стало заключительным делом Сципиона в Испании. Вскоре после этого из Италии прибыли его преемники: Луций Корнелий Лентул и Луций Манлий Ацидин, принадлежащие к дружественным Сципиону фамилиям. Публий передал им управление провинцией и начал собираться на родину. Рассказывая о положении в Испании новым проконсулам, которые еще, однако, не были консулами, Сципион откровенно поделился с ними своими знаниями о местных условиях, без сожаления раскрывая добытую им в трудах информацию. Как человек, обладающий истинными достоинствами, он не боялся, что кто-то затмит его славу, опираясь на его же собственные достижения.

Ввиду завершения войны в Испании здешний воинский контингент подлежал сокращению. Пользуясь этим, Сципион, наряду с ветеранами, заслужившими отдых, отобрал для возвращения в Италию несколько тысяч лучших солдат, на которых рассчитывал в будущем. Кораблей в его распоряжении было мало, потому пришлось составить график посменной доставки воинов. Сам Публий, предвидя немало дел в Риме, решил отправляться немедленно. С собою он взял легатов, наиболее отличившихся солдат на случай триумфа, часть добычи и делегации испанских народов из числа наиболее преданных Сципиону.

Проанализировав результаты своей деятельности в Испании, Сципион пришел к выводу о вполне достойном итоге проведенной кампании. Вместе со своими легатами он одолел четырех карфагенских полководцев, выиграл множество сражений, не потерпел ни одного поражения, покорил, а большей частью привлек на свою сторону иберийские племена. Короче говоря, он отбил Испанию у врага и вручил ее своему государству. Есть в его активе и другие удачи, пока имеющие будто бы субъективное значение, но которые в конечном счете тоже должны послужить на благо Отечеству, а именно: он воспитал сильное, преданное себе войско и навел контакты с африканскими народами, причем с теми из них, кто прежде составлял основную силу пунийцев. Наконец, сам он возмужал здесь как полководец и научился особой дипломатии по отношению к варварским народам. Некоторую досаду вызывал только факт прохода полчищ Газдрубала Барки через Испанию и Галлию и вторжение их в Италию. Но если бы римляне избрали пассивный вариант войны и всем войском стерегли Пиренейские перевалы, то карфагенянам за счет численного превосходства не составило бы труда растянуть оборону римлян и пробиться в Галлию силой, тем более, что в таком случае они навербовали бы наемников не только в южной, но и в центральной Испании. При этом неизбежно была бы проиграна и вся испанская кампания.

Кроме того, пожелай карфагеняне любой ценой перебросить испанские войска в Италию, они могли бы осуществить это через Африку, используя флот, ибо, как показала практика взаимных набегов римлян и пунийцев на берега друг друга, уследить за эскадрой в ходе двух-трехдневного плавания невозможно. Однако при таком маршруте подкрепления сразу попали бы к Ганнибалу, расположившемуся на юге Италии, а уж он-то сумел бы распорядиться ими гораздо лучше брата.

Обдумав еще раз сложившуюся тогда ситуацию, Публий решил, что он вел войну верно. Конечно, если бы удалось чуть раньше разгадать намерения Газдрубала, он мог бы догнать противника и уничтожить его еще у Ибера. Но и при осуществившемся варианте событий ему все же удалось значительно ослабить опасность для Италии. Благодаря его действиям поход Газдрубала оказался спонтанным, неподготовленным, основное пунийское войско было разгромлено, и карфагенянину пришлось вести в Италию зеленых новобранцев, запуганных непрестанными поражениями в Испании, что и проявилось у Метавра, особенно – в предшествующих сражению маневрах. Но, при всем том, не стоило сомневаться в проворстве политических соперников в столице, которые не замедлят использовать этот эпизод, за неимением других, в борьбе против него.

От такой мысли у Публия забурлила кровь. В своем воображении он увидел себя в Курии, и ему страстно захотелось новых битв как политических, так и военных. Он тут же призвал ликторов и через них передал распоряжение войску грузиться на корабли. Сципион будто разом переступил порог времени, и Испания оказалась позади, сгинула в прошлом. Более ему нет здесь дела, эта страна на данной стадии исчерпала себя. Как бы там ни было, а война в Испании имеет все же второстепенное значение, и пока он, Публий, гонялся по этим холмам за ординарными пунийскими полководцами, Ганнибал вкушал дары его Родины, и до сих пор Пуниец, поди, и не знает, кто такой Сципион.

Итак, Публий вырос из испанских доспехов, они теснили его душу, которая рвалась в Италию. Сейчас Отечество представлялось ему столь желанным, что даже Эмилия казалась милее Виолы. А такое сравнение было для него сейчас весьма насущным, потому как его нынешняя роль одного из лидеров государства требовала солидности и, следовательно, упрочения семейного положения. «Если она не скучнее Луны, то женюсь, чтобы на выборах меня не изображали мальчишкой», – решил Публий.

Когда все было подготовлено к отплытию, день уже клонился к закату, но Сципиона это не смутило, он взошел на флагманскую квинкверему и дал команду отчаливать. Суда вереницей двинулись к северу, и по левому борту за ними следом, словно провожая их, потянулись испанские берега. Навигационный сезон уже заканчивался, но море было спокойным и голубым, как летом. Давний друг Публия Нептун, с которым он «сотрудничал» еще во время штурма Нового Карфагена, будто устелил водную зыбь мягкими восточными коврами, и плавание проходило успешно. К исходу следующего дня эскадра прошла Пиренеи. Это был предел Испании, далее расстилались галльские равнины. Взглядом Сципион послал последний привет земле, гостеприимно приютившей его на пять лет и взрастившей его доблести.

В Массилии экспедиция сделала остановку для пополнения продовольственных запасов. Горожане приняли римлян радушно и поздравили их с успешным завершением испанской кампании. Сципион выступил перед местным сенатом. Он коротко рассказал о боевых действиях, проведенных под его руководством, и об их итогах, подчеркнув при этом справедливый со стороны римлян характер этой войны, как и в целом всей борьбы с пунийцами. Далее Публий возвестил, что в противостоянии Рима и Карфагена настал перелом, приблизивший долгожданный мир, и в связи с этим в общих чертах обрисовал картину будущего гармоничного устройства ойкумены. Возвратившись потом к теме Испании, он еще раз назвал ее свободной страной, избавленной от пунийского диктата, и призвал массилийцев расширить торговые отношения с городами этой богатой земли.

Обрадованные, что им снова в полном масштабе открыт доступ в Испанию, жители Массилии, в основе своей купеческого города, в порыве благодарности устроили в честь гостей празднества, из-за которых Сципион задержался здесь долее, чем планировал.

Посетив в свободные часы окрестности, Публий живо вспомнил те далекие грозные, но по-своему счастливые, как теперь казалось, времена, когда он семнадцатилетним юношей прибыл сюда вместе с войском, возглавляемым его отцом – консулом того года. Тогда они, узнав на пути в Испанию о походе Ганнибала, попытались перехватить пунийскую армию у Родана, но опоздали… В этих местах Публий впервые лицом к лицу встретился с врагом, а именно, с нумидийцами, вожди которых теперь обещают ему дружбу и сотрудничество. Итак, ныне он, совершив круг, возвратился сюда, придя с противоположной стороны, как бы поменявшись направлением движения с Ганнибалом. Это представилось ему своеобразным символом, означающим крутой поворот в судьбе войны.

Нептун не оставил Сципиона и во второй части плавания, он «вежливо проводил» его до самой Остии. При встрече с Италией Публий по сотне неосознанных ощущений узнал родину, хотя перед ним был, в общем-то, рядовой средиземноморский пейзаж. Душа его, прежде будто перевернутая с ног на голову, сразу приняла истинное положение, отчего бесследно исчезло трудноуловимое ощущение дискомфорта, исподволь томившее его на чужбине.

Еще издали заметив корабли, жители Остии уже каким-то чудом угадали в них эскадру Сципиона и шумной гурьбою ринулись в гавань встречать героев. Их восторг словно ветер пронесся над синей равниной и радостным дыханием овеял путешественников. По закону человеческого притяжения толпа на пирсах вызвала людской прилив на соответствующих бортах судов. Квинкверемы чуть ли не на полном ходу вошли в гавань и резко затормозили у причалов, когда гребцы заработали веслами в обратном направлении.

Сходя по трапу на италийский берег, Публий наслаждался звуками латинской речи и обликом людей в тогах, пусть и не сенаторских, не белых, и весьма замусоленных, но зато настоящих, римских. Тут же Сципиона встретил местный магистрат, которому Публий объяснил, что останется здесь на два дня для устройства дел, и сообщил число своих спутников, нуждающихся в пище и ночлеге. Магистрат дал распоряжения своей свите и предложил Сципиону следовать за ним. Процессия медленно двинулась по запруженным людьми улицам. Публий жадно смотрел по сторонам, впивая контуры и суету италийского города. Даже неэстетичные запахи, производимые жизнедеятельностью скученного люда, были ему приятны, поскольку являлись с детства знакомым фоном городского быта. С приближением колонны расположенные на ее пути таверны и торговые лавки мгновенно пустели: люди бросали свои дела и присоединялись к толпе.

Тем неприятнее поразил Публия один эпизод, когда человек весьма непримечательной внешности, бросив в сторону торжественного шествия недовольный взгляд, продолжал спорить по поводу какой-то покупки и даже придержал рукою своего оппонента, метнувшегося было навстречу празднику. Сципион попросил расступиться толпу и подошел к этому человеку.

– Откуда ты прибыл к нам, чужеземец? – с грозно подчеркнутой вежливостью спросил Публий, будто не замечая тоги на том, к кому он обратился.

– Я не чужеземец, я гражданин, – надменно ответил тот.

– Нет, ты не Римом вскормлен, признайся!

– Вообще-то, я родом из Александрии, – смущенный уверенной проницательностью Сципиона, пробормотал страстный покупатель вещей, – но недавно я получил гражданство… А как ты узнал?

– Ты не римлянин. У римлян не может быть частных дел, когда с войны возвращается их полководец, для римлян нет ничего значимей и прекрасней, чем вместе с Родиной вкусить восторг победы.

Сципион презрительно отвернулся и зашагал своей дорогой, а разоблаченного чужака народ забросал насмешками.