Текст книги "Сципион. Социально-исторический роман. Том 1"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 63 страниц)

Африка

1

Грузовой флот в четыреста кораблей шел широкой колонной, охраняемый с каждого фланга двадцатью квинкверемами. Во главе правого крыла следовали проконсул и его брат Луций, левое возглавляли Гай Лелий и квестор Марк Порций.

Над белесыми утренними волнами еще долго неслись вслед уходящей флотилии поощрительные крики с берега, а солдаты на судах по возможности пытались обмениваться приветствиями с теми, кто остался на родной земле. Публий решил не оглядываться и смотрел только вперед. Он старался сосредоточиться, чтобы охватить мыслью пройденный этап своей жизни и войны Отечества и, отталкиваясь от прошлого, в должном ракурсе обозреть предстоящее. Его глаза, ум и душа говорили ему, что мир находится на распутье, судьбы ведущих государств сплелись в тугой узел, и тот, кто разрубит его, как в мифе об Александре, восторжествует над всеми. Он верил, что за основу обновленной цивилизации небеса избрали Рим, а расправиться со злополучным узлом назначили ему, Публию Корнелию Сципиону. Ведь, если бы его не поощряли боги, разве дерзнул бы он отважиться на подобное предприятие, да еще с войском в три раза меньшим, чем то, с которым начал свой поход Ганнибал!

Вдруг какое-то купеческое судно из-за неудачного маневра развернулось поперек общего курса, и образовался местный затор. Публий отвлекся от возвышенного образа мыслей, а когда в колонне восстановили порядок, ему уже не удалось вернуться к прежнему настроению. Более того, вопреки недавнему убеждению Сципион подумал теперь, что не боги толкали его в поход, а вся жизнь: ход войны, виденные им страдания, отчаянье и надежды окружающих людей, тех, с кем он составлял единое целое, без которых он не способен ни на что и которым в той же мере нужен он сам, его сограждане. Впрочем, боги ведь тоже действуют не напрямую, а через материальный мир и оказывают влияние на человека в первую очередь посредством других людей. Так что здесь возможна взаимосвязь высшего порядка, и истина содержится в обоих предположениях.

В дальнейшем плавание для Публия проходило совсем буднично, и он никак не мог обратить взор к небесам. Его постоянно вынуждали заниматься рядовыми вопросами, то и дело возникающими в подчиненном ему огромном хозяйстве. Кроме того, приходилось беспокоиться о состоянии погоды, особенно по поводу изменения ветра. Довлела угроза вражеского нападения, поскольку военных кораблей у него было немного – только те, которые он построил в Остии за счет собственных средств. Вдобавок ко всему, после полудня на море спустился густой туман и в плотной походной колонне появилась опасность столкновений, несмотря на зажженные опознавательные фонари.

Сципион уже не ощущал себя великим человеком, избранником богов. Он всецело был поглощен самыми прозаическими вещами, в своих заботах уподобляясь управляющему какой-нибудь крупной сукновальни, разве что ответственность на нем лежала неизмеримо более высокая.

Вторую половину дня и всю ночь флотилия продвигалась словно на ощупь. Ход пришлось снизить. Лишь утром усилился ветер и развеял туман. Выглянуло солнце, и на море стало веселее.

Вскоре на горизонте дымчатым контуром проступил невысокий ливийский берег, обрывом проваливающийся вдаль с левой стороны, где был залив Малого Сирта. При этом Сципион на некоторое время уединился и произнес еще одну молитву. Пока он «беседовал» с богами, вокруг него в ожидании своей очереди выстроились люди. В соответствии с заданным маршрутом следовало изменить курс и обогнуть выступающий мыс. Поэтому теперь все обратили к полководцу вопросительные взоры, будучи готовы выполнять его приказания. Однако Публий велел править внутрь карфагенского залива, пояснив, что объявленный ранее пункт высадки в районе пунийской торговой зоны был указан с целью ввести в заблуждение вражескую разведку.

Не без волнения и гордости римляне повели свои суда в самый центр карфагенской державы. Однако тут вновь сгустился туман и окутал флот, помешав продолжению пути. Сципион дал команду стать на якоря и дожидаться утра. Ночь прошла спокойно. А на рассвете тихого погожего дня полководец увидел прямо по курсу береговой выступ, плавной линией изгиба обещавший удобную гавань. Спросив, как называется это место, Публий в ответ от кормчего услышал, что перед ними мыс Прекрасного бога, то есть Аполлона или короче – Прекрасный мыс. Тогда он сделал вид, будто это для него неожиданность, и воскликнул: «Доброе знамение! Идем к нему!»

Через несколько часов флотилия пристала к африканскому берегу и высадила войско. Первый шаг экспедиции был сделан, и он оказался благополучным.

Сципион сразу же осмотрел окрестности и на ближайших холмах указал место для лагеря. Дав необходимые распоряжения по возведению укреплений, он снарядил конный отряд в разведку и в тот же день отправил гонца к Масиниссе.

В лагере царило возбуждение. Солдаты с любопытством смотрели вокруг, удивляясь особенностям природы чужой страны. Более всего их поражало буйство растительности, размеры деревьев и плодов. Какой-то всадник привез показать товарищам виноградную гроздь чуть ли не в локоть длиной, другой отобрал у крестьянина финики невиданных размеров, и подобным чудесам, казалось, не было конца.

Подойдя к группе легионеров, громко восторгающихся увиденным, Публий сказал: «Вы правы, радуясь плодородию здешней земли, но то, что восхищает ваши глаза, сулит гораздо больше, чем вы думаете. По наблюдению царя Кира, одна и та же страна не может производить удивительные плоды и порождать на свет доблестных воинов. Так что роскошный край, распростертый у ваших ног, давно ждет своих настоящих хозяев. И ныне таковые пришли. Это – вы». Солдатам очень понравилось высказывание полководца, и они тут же разнесли его слова по всему лагерю.

Однако были и неприятные сюрпризы: трава полнилась ядовитыми насекомыми, и некоторые италийцы уже пострадали от скорпионов. По этому поводу Сципион объявил, чтобы никто не ходил без сапог, а на ночь приказал всем растирать вокруг постелей чеснок. О такой мере защиты он узнал, будучи в гостях у Сифакса.

На следующий день Сципион послал конницу за добычей. Объехав близлежащий край, всадники устроили разгон в оказавшихся на пути селах и мимоходом разгромили отряд пунийской конницы. Они возвратились с тяжелой поклажей, гоня перед собою толпу пленных, среди которых были как мирные жители, так и воины.

Появление в лагере торжествующих победителей вызвало оживление всего войска, солдаты стали расспрашивать прибывших и разглядывать награбленное.

От захваченных сельчан римляне узнали о переполохе среди пунийцев, в том числе, и в самом Карфагене. Местное население провело бессонную ночь. Жители покидали прибрежные деревни и шли в города. По дорогам вторые сутки тянулись скорбные обозы. В столице затворили ворота, стены и башни заняли сторожевые отряды, словно враг вот-вот пойдет на приступ. Пунийцы вдруг осознали, что настала пора отвечать за свои поступки. Война вплотную подступила к Карфагену, и, как выяснилось, она представляет собою не только торжество побед, ликованье по поводу чьих-то несчастий, караваны с испанским серебром и италийской добычей. Воинственный психоз предыдущих лет, дурманивший головы, сменился хватающим за животы страхом. Ужас и смятение, некогда самоуверенно внесенные карфагенянами в пределы Италии, вернулись к своим истокам и леденящими объятиями сомкнулись над душами матерей, жен и детей тех, кто недавно, гордый собственной силой, угрожал чужим матерям, женам и детям.

В последующие дни римляне повторили набеги на окрестные земли, спеша воспользоваться сумятицей в стане противника. Сам Сципион тоже провел свою первую в ливийской кампании операцию, в ходе которой с частью войска взял штурмом ближайший пунийский город. Добычи набралось столько, что пришлось снарядить эскадру в Сицилию, чтобы отправить ее государству.

Масштабных действий Сципион пока не предпринимал, ожидая подкреплений. Какая-то надежда до сих пор теплилась у него в отношении Сифакса, но твердо можно было рассчитывать лишь на Масиниссу. В том, что тот явится к нему, Публий не сомневался. Сифакса он держал только обещаниями и личными дружескими отношениями, но Масиниссу толкало к римлянам реальное положение вещей, поскольку в карфагенской Африке ему не осталось места.

Масинисса действительно вскоре прибыл к Сципиону, однако, как и полагается изгнаннику, царю без царства, всего лишь с несколькими сотнями всадников. Нумидиец был искренне рад встрече с Публием и, любуясь великолепным во всех отношениях римским аристократом, казалось, забыл о собственных невзгодах. Сципион же, глядя на смуглое оживленное лицо гостя, грустно думал о том, что этот человек с кучкой скитальцев есть единственный результат проделанной им громадной дипломатической работы по подключению африканских народов к союзу с Римом. Но, внимательно понаблюдав за своим собеседником, Публий все же решил сделать ставку на энергию, способности и имя этого нумидийца. И когда Масинисса, который и сам чувствовал себя неловко, сознавая свою незначительность, закончил рассказ о бурных похождениях последних лет, Сципион ободрил его, сказав, что талант стоит больше царства, и потому он, Масинисса, опираясь на римлян, не только добудет обратно отцовское наследство, но и станет первым человеком в Африке.

Уже в ближайшее время проконсул предоставил союзнику возможность отличиться. Пунийцы наконец собрали значительные конные силы, но заперлись с ними в одном из окрестных городов, намереваясь препятствовать римлянам грабить страну в ожидании основного войска, которое в срочном порядке формировал Газдрубал, сын Гизгона. Естественно, Сципион решил уничтожить эту часть карфагенской армии до прибытия Газдрубала. Он провел тщательную разведку местности, а также возможностей противника, и без труда составил план операции. Выстроив конницу, полководец, чтобы воодушевить воинов, объявил поведение вражеских всадников, прячущихся в городе, трусостью, после чего повел свои турмы за собою. Зная еще со времен сражения при Требии способности нумидийцев к провокациям, Сципион послал отряд Масиниссы вперед. Подскакав к городским воротам, африканцы стали вызывать пунийцев на бой. Пользуясь поднявшейся суматохой, Публий с остальной конницей незаметно подобрался к месту событий и расположился за холмами. Тем временем нумидийцы то, бахвалясь, гарцевали на виду у противника, то, словно испугавшись возможной вылазки, отступали назад, затем снова приближались, дразня засевших за стенами. Раззадоренные пунийцы, кроме прочего, сознававшие свое численное превосходство, в конце концов вышли за ворота и вступили в схватку. Отряд Масиниссы, ведя бой с переменным успехом, умелым маневрированием завлекал врага все дальше и вытягивал из города все новые эскадроны. Измотав противника, нумидийцы заманили его к холмам, из-за которых выступила конница Сципиона и со свежими силами обрушилась на разрозненные части соперника, одновременно перекрыв им обратный путь в город. Около тысячи пунийцев сразу же оказалось окружено, и все они погибли, либо сдались, остальных римляне упорным преследованием рассеяли по округе, причем многих удалось взять в плен. В том же порыве победители ворвались в город.

Успех был полным, но Сципиону этого казалось мало. В нем, как никогда прежде, бурлила жажда деятельности. Сейчас ему представлялось, будто он может все, что никто и ничто не устоит перед напором силы его ума и духа. Вообще, с прибытием в Африку Публий ощущал себя по-иному, он воспрял и преобразился, более того, с ним произошло нечто странное: все его чувства и способности обострились до грани мистического. Ему чудилось, будто он уже бывал в пунийской стране, знаком с рельефом и растительностью, узнает места, в которые попадает впервые, по ночам ему мерещились кривые сумрачные улицы Карфагена с высотными домами, где он почему-то прекрасно ориентировался. В какие-то периоды возникало такое впечатление, словно взор его проникает сквозь стены и темноту, а мысль опережает время, и потому он заранее угадывает намерения своих легатов и то, что хочет сказать ему тот или иной из них, и даже предчувствует погоду. Он будто бы вырос далеко за пределы тела и пронизал собою все вокруг: и время, и пространство. Причем удивительным образом это необычайное состояние не утомляло его, и самочувствие было превосходным, зато на фоне столь яркой жизни предшествовавшее существование казалось вялым, как болезнь.

Однако пока Сципион обуздывал свое вдохновение. В нынешнем положении римлянам следовало проявлять осторожность, об этом им напоминал и пример экспедиции Атилия Регула. Правда, при всей аккуратности предпринимаемых шагов, необходимо было все же стремиться вперед. В штабе Сципиона выдвигались идеи либо похода в царство Сифакса с целью помешать нумидийцу собрать войско, либо осады самого Карфагена. Полководец отклонил оба предложения. Поход в Нумидию представлял собою неоправданный риск ввиду отсутствия надлежащего тылового обеспечения, а римляне пока не имели в Африке солидной базы и в качестве таковой использовали Сицилию. Для атаки же вражеской столицы Сципион не располагал достаточными силами. Хотя Карфаген размещался на полуострове со сравнительно узким перешейком у основания, и римского войска, пожалуй, хватило бы для осады города с суши, но на море карфагеняне имели подавляющее превосходство над флотом Гая Лелия. Кроме того, чтобы сломить сопротивление такого громадного могучего города, потребовалось бы несколько лет, тогда как не позднее, чем через один-два месяца, пунийцы, несомненно, закончат подготовку войска, а с его выходом на арену борьбы уже римляне, подступись они к Карфагену, окажутся в осаде. Все же некоторые офицеры и после приведенных доводов полководца оставались при своем мнении и утверждали, будто нападение на столицу даже при отсутствии прямого успеха произведет моральное давление на противника и надломит его дух. Но проконсул не согласился и с этим, поскольку считал подобное психологическое воздействие кратковременным, таким, которое по мере выявления бессилия нападающих обернется воодушевлением и даст противоположный результат. Вместо отвергнутых вариантов Сципион принял решение идти на Утику. Этот город не обладал особой военной мощью, но имел большое политическое и экономическое значение. Утика вполне годилась на роль материальной базы войска, кроме того, используя родственные и финансовые связи ее населения, можно было бы воздействовать на пунийцев других городов. Такой ход представлял бы собою существенный этап в овладении страной. Удача задуманного предприятия для ливийской кампании была бы равносильна захвату Нового Карфагена в испанской войне.

Публий, еще находясь в Италии, присматривался к положению Утики и характеру ее населения. Утиканцы, будучи соотечественниками карфагенян по метрополии, тем не менее, всегда недолюбливали надменных и корыстных, даже по пунийским меркам, жителей столицы, видя в них соперников как в области политики, так и – торговли. Имея в настоящее время формально равные права с карфагенянами, реально они постоянно ощущали диктат могучих соседей, подавлявших их экономическую инициативу; а для купеческого города лишение свободы торговли страшнее политического рабства. Нереализованная, скованная энергия утиканцев трансформировалась в недовольство, а последнее в свою очередь спрессовалось в злобу. Неслучайно они однажды уже предлагали римлянам поддержку в войне с Карфагеном. Зная, каковы отношения между двумя важнейшими пунийскими городами, Сципион рассчитывал использовать силу их взаимного отталкивания в собственных интересах. В Сиракузы к нему не раз просачивалась информация о том, что влиятельные группы населения Утики желают дружбы с Римом, и ему даже удалось нащупать связи с ними. Однако теперь, когда пунийцы в родной стране, у самых своих жилищ увидели римское войско, чувство национального родства взяло верх, и возобладал патриотизм. Контакты с потенциальными союзниками оборвались. Но как бы там ни было, за Утику стоило бороться, тем более, что в условиях войны, с изменением ситуации при крутых виражах фортуны, воинственность нередко сменяется трусостью, а упорство уступает место измене.

Прежде чем взяться за большие дела, Сципион во главе конницы совершил еще один рейд в прибрежную зону пунийской страны. Захватив по пути несколько городков и селений, основательно нагрузившись при этом награбленным, римляне благополучно возвратились в лагерь, откуда оперативно снарядили второй морской караван в Сицилию. Не столь уж великую ценность имело пунийское добро, сколько значим был сам факт поступления добычи из недр вражеской державы.

Приближалось время выборов магистратов на предстоящий год, и сторонники Сципиона в Риме усиленно готовились к новому туру политической борьбы. С получением из Африки вещественных доказательств успешного начала похода, они располагали весомыми аргументами в споре с соперничающей партией.

Выполов в окрестных селах пунийцев лишнее богатство, Сципион приступил к осаде Утики. Первым делом он перенес лагерь ближе к городу и расположил его так, чтобы в дальнейшем прикрывать осаждающих от нападения вражеских войск со стороны материка. Возведя затем в несколько дней необходимый минимум сооружений, римляне ясно обозначили угрозу городу. Но утиканцы, твердо рассчитывая на помощь извне, не проявили миролюбивых настроений. Тогда Сципион решил предпринять штурм.

Расположив метательные машины на холме у самой городской стены и на кораблях, римляне со всех сторон обрушили на обороняющихся шквал стрел и камней. Под прикрытием этого обстрела одновременно с суши и с моря они устремились на приступ. Пришли в движение штурмовые башни, «черепахи», сверкающие на солнце чешуей щитов, тараны с «бараньими головами», поползли громадные навесы, а в заливе вспенилась от весел вода, и множество судов, включая грузовые, также оснащенные всевозможными достижениями Архимедова искусства, двинулось к стенам. Зазвучала воинственная музыка труб и барабанов, раздались грозные, возбуждающие азарт крики. Вздыбились лестницы, всевозможные зацепы, крюки и потянулись к выступам на городских укреплениях. Сотни воинов смело стали карабкаться вверх. Пунийцы, не избалованные подобными зрелищами, серьезно отнеслись к делу и с готовностью разделили воинственный пыл римлян. Сражение сразу приняло ожесточенный характер. Обе стороны несли большой урон.

Наблюдая за ходом битвы с возвышения, расположенного почти напротив главных ворот, Сципион быстро понял, что запугать или застать врасплох противника не удалось и атака выродилась в примитивный лобовой штурм. При таком ходе боя победа может быть достигнута лишь ценой великих потерь. Утика не стоила подобных затрат. Несмотря на потребность в создании базы на африканском побережье, борьба за опорный пункт имела все же второстепенное значение; судьба войны решалась не здесь. Потому Сципион, едва получив от Гая Лелия донесение о том, что и со стороны моря ситуация складывается аналогичным образом, дал отбой наступлению.

Разгоряченные солдаты, досадуя на неудачу, разрозненными толпами возвращались в лагерь и спорили о происшедшем, доказывая друг другу правильность собственных действий, чтобы переложить вину на остальных. Желая снять напряжение в войске, Сципион собрал воинов у претория и, представ перед ними исполненным достоинства и уверенности, уже одним своим видом наполовину успокоил их. Он сказал солдатам, что Утика никуда от них не денется, а сейчас главная задача – спровоцировать карфагенян на активные действия, для чего якобы и была предпринята эта инсценировка штурма, закончившаяся, по его мнению, полным успехом. Маневр войска Публий сравнил с поведением нумидийской конницы, вызывающей противника на бой. Так он разом и объяснил срыв штурма, и морально подготовил своих людей к ожидаемому со дня на день появлению Газдрубала.

Взбодрив легионеров, Сципион обошел раненых и по возможности поднял им дух, а заодно проконтролировал качество санитарной службы.

В последующий период римляне с размеренной неспешностью продолжали возведение осадных укреплений, нагнетая у противника ощущение неотвратимости поражения. Сципион решил дожидаться удобного случая для нападения на город и овладеть им только с минимальными потерями.

2

Приближалась зима, и следовало воспользоваться затишьем в боевых действиях, чтобы должным образом подготовиться к ней. Сципион облюбовал в трех милях от Утики глубоко выступающий в море обрывистый мыс, ступив на который, один из легатов воскликнул в восхищении: «Да здесь можно построить второй Карфаген!» В этом, чрезвычайно удобном с военной точки зрения месте, хорошо защищенном от возможных нападений горной грядой со стороны суши и крутыми берегами по большей части периметра – с моря, началось строительство зимнего лагеря.

В то же время Сципион разослал в ближайшие провинции письма с просьбами о доставке продовольствия, оружия и одежды для армии. Поторопиться с обеспечением запасов впрок Публия заставило известие о том, что в Карфагене заканчивается подготовка мощного флота, посредством которого пунийцы намерены лишить его связи с Европой. На этот клич сразу отозвались верные соратники: Марк Помпоний из Сицилии и испанские пропреторы, получившие в свое время власть именно благодаря Сципиону. На удивление солидное обеспечение было доставлено из Сардинии от претора Тиберия Клавдия Нерона, никогда не питавшего симпатии к Публию. Однако теперь, когда Сципион вступил с войском в Африку, он представлял уже не свои личные или партийные, а государственные интересы. Его дело стало общим для всех римлян, и большинство политических противников, поняв это, действовало соответствующим образом.

В конце осени Газдрубал с наспех скомплектованной армией выступил в направлении лагеря Сципиона, но остановился в значительном отдалении от римлян, явно опасаясь грозного соперника, слишком хорошо знакомого ему по войне в Испании. Численно карфагеняне не уступали римлянам, но качественно были подготовлены хуже. Не имели пунийцы и психологической стойкости, так как полководец не внушал им доверия, будучи несколько раз разбит Сципионом на другом театре войны. Однако, несмотря на подпорченную в Испании репутацию, Газдрубал, сын Гизгона, все же оставался вторым по силе полководцем в своем Отечестве после Ганнибала и, кроме него, Карфагену некого было противопоставить Сципиону. Пока что Газдрубал здорово поработал в плане организации сопротивления врагу и на дипломатическом фронте. Он сумел укрепить Карфаген, внушить уверенность осажденной Утике, завладеть могущественным союзником и, наконец, навербовать толпу наемников, из которых к весне можно было бы создать настоящее войско.

Вскоре и Сифакс с огромными силами в пятьдесят тысяч пехоты и десять тысяч конницы пустился в путь. Неусыпными трудами Газдрубала и его дочери симпатия к Сципиону оказалась вытравленной из сердца нумидийца. Но по мере продвижения вперед Цирта, нынешняя столица Сифакса, с обворожительной карфагенянкой на обширном ложе оставалась все дальше, а Сципион становился все ближе, и царь приходил в смущение. В его памяти с каждым днем отчетливее прорисовывалось широкое добродушное, одухотворенное живым умом лицо римлянина, вспоминались все подробности пиршества в Сиге, расставание на пирсе и приглашение посетить Рим. Великое впечатление произвел тогда Публий на Сифакса. Римлянин был для него человеком из другого мира, ничуть не похожим ни на полудиких ливийцев, вечно покорно склоненных пред царем, ни на корыстных карфагенян, всегда, как в бреду, твердящих о наживе, о чем бы ни шла речь: о торговле, войне или любви. В тот вечер нумидиец словно слетал в небеса и узрел общество счастливых богов, не знающих ни власти тиранов, ни тирании богатства, смотрящих со своих высот широко и вольготно, в едином взоре охватывая всю землю. И вот теперь он, Сифакс, некогда друг представителя этой необычайной греко-римской цивилизации, вел толпы варваров, чтобы уничтожить его!

Сифакс стал лагерем неподалеку от Сципиона и несколько дней выжидал, пребывая в бездействии. Римляне тем временем перебазировались в зимний лагерь, где они могли чувствовать себя уверенно, как в неприступной крепости. При этом с Утики осада снята не была. Римляне контролировали подходы к городу, и если бы войско Газдрубала или Сифакса попыталось прорвать блокаду, то атакой из своего лагеря Сципион загнал бы противника в ловушку между осадными сооружениями, на что он в некоторой степени и рассчитывал. Но Газдрубал ничего не хотел предпринимать в этом году с недостаточно обученным войском, да и вряд ли столь опытный полководец поддался бы на подобную хитрость. А Сифакса вновь стали одолевать миротворческие настроения и, загипнотизированный величиной собственной армии, он возмечтал примирить Рим и Карфаген, сыграв роль арбитра в их споре. Так что пока все три войска, затаившись, напряженно присматривались друг к другу.

В лагере римлян было тревожно. Как бы ни верили воины Сципиона в себя и своего полководца, все же сознание трехкратного численного перевеса врага бросало на их лица угрюмую тень. Только сам Публий выказывал явное презрение к противникам, может быть, под влиянием обиды за козни одного из них и измену другого. Так, когда ему посоветовали внезапно напасть на нумидийцев, пока они не готовы к бою, он воскликнул: «Как? Нам предстоит сражаться с Ганнибалом, а вы предлагаете затупить мечи об эту ораву варваров!» А относительно Газдрубала он не то в шутку, не то всерьез говорил, что того ему уже и вовсе стыдно бить. Однако, несмотря на непривычно резкие в его устах отзывы о Сифаксе, Публий все же с надеждой ждал вестей от царя. В поведении нумидийца он чувствовал неуверенность, сомнение, угадывал намерение вступить в переговоры. Но проявить инициативу, чтобы поторопить африканца, Сципион не мог. Шансы на успех давало только осознание Сифаксом своей вины, а потому римлянин должен был выдерживать позу обиженного. Конечно, на столь зыбком основании невозможно строить дипломатические отношения, но чувство вины Публий стремился использовать лишь как затравку, посредством которой потом мог бы заманить Сифакса в более прочные сети, связанные из нитей убеждений и расчета.

В итоге внутренней борьбы с самим собою Сифакс прислал выдержанное в официальном тоне письмо с предложением мира на условиях возвращения Сципиона в Италию, а Ганнибала – в Ливию. На это римлянин ответил, что как содержание, так и тон послания оскорбительны для него. Нумидиец отреагировал царственной надменностью. Однако, спустя несколько дней гордого молчания, к Сципиону вновь прибыл гонец. По зигзагообразной кривой переговоры стали налаживаться. В качестве кульминационного момента Публий задумал непосредственную встречу с царем, в ходе которой надеялся напором ума и силой своей личности сокрушить в его душе редуты, воздвигнутые хитрыми карфагенянами.

Но тут в борьбу вступил Газдрубал, благодаря обилию шпионов в нумидийской ставке узнавший о неблагоприятном для него повороте событий. Под предлогом опасений коварства римлян Газдрубал приблизил карфагенский лагерь к нумидийскому и отныне контролировал ход переговоров. Против самого факта сношений между Сифаксом и римлянами он не возражал, видя в том выгоду в смысле выигрыша времени, а отчасти, уступая настойчивому желанию царя. Но вел он дипломатическую игру с женской ловкостью и, постоянно обещая, ничего не давал, при этом, ясно сознавая, что главная задача – не допустить личную встречу впечатлительного Сифакса с римским властителем человеческих душ. В результате, переговоры пошли по кругу. Сципион сразу раскусил пунийскую игру и проклинал безволие нумидийца, однако вынужден был пока отступить. С тем он и встретил зиму.

Не добившись в эти первые месяцы особых успехов, римляне, зато прочно закрепились на вражеской территории. Проведенными осенью операциями они прощупали врага и приноровились к местности. У них был прекрасный лагерь, надежно укрывший и войско, и флот, а запасенного продовольствия и прочего снаряжения вполне хватало, чтобы, не зная нужды, дожить до весны. Теперь все взоры с напряжением и надеждой устремились в будущее.