Текст книги "Сципион. Социально-исторический роман. Том 1"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 63 страниц)

3

Возвращаясь от отца, Публий обдумывал положение в свете услышанного и пришел к выводу, что для римлян все сложилось удачно, как только было возможно при существующем раскладе сил. Действительно, поражение нанесло более моральный урон, чем материальный, потери оказались невелики, зато оно позволило оценить противника и выбрать соответствующий образ противодействия. Если бы римляне вывели на равнину у Тицина все войско, их постиг бы полный разгром из-за подавляющего преимущества противника в коннице, причем при отступлении пехота могла быть целиком истреблена преследующими всадниками. Во-вторых, римлянам удалось благополучно уйти из опасного района, что, несомненно, является большим успехом, не сопровождаемым славой, но принесшим реальную пользу. И в-третьих, Публий, наконец, понял, что сам он совершил подвиг в бою, спасши отца для своей семьи и консула для римского народа. Именно его вмешательство сплотило воинов вокруг полководца и способствовало предотвращению беспорядочного бегства. Он снова приободрился и поверил в свою судьбу.

Вечером стало известно, что Ганнибал тоже перешел Пад и стал лагерем в шести милях от Плаценции. Взбудораженные этой вестью галлы из вспомогательных войск ночью устроили в римском лагере резню и, перебив у ворот часовых, ушли к Ганнибалу. Это происшествие устрашило римлян больше недавнего поражения. При Тицине их подвела равнина, сама земля выступила на стороне врага, теперь – и ее население. Римлянам уже казалось, что и небо против них. Солдаты не только не выходили за вал, но даже боялись посмотреть за частокол.

Эта страшная ночь сорвала планы римлян, и они задержались в лагере. Однако в четвертую стражу консул велел выступить в поход, несмотря на то, что его рана от пережитого волнения снова стала причинять сильную боль.

На рассвете Ганнибал узнал о движении противника и послал ему вдогонку нумидийцев. Преследователи могли бы доставить римлянам немало беспокойства, а то и вовсе задержать их до прихода основной части карфагенского войска, но, объятые жаждой наживы, они оставили погоню и завернули в брошенный римлянами лагерь в поисках добычи.

Римляне достигли реки Требии, поспешно форсировали ее вброд и расположились лагерем на возвышенности в спасительной для них холмистой местности. Здесь, на выгодной позиции, они стали ждать прибытия второго консульского войска, которое уже покинуло Сицилию, где оно дислоцировалось, чтобы совместными усилиями остановить Ганнибала.

Через два дня подошли карфагеняне и устроили лагерь на противоположном берегу Требии. Ганнибал не имел намерения атаковать римлян в укрепленном лагере и использовал затянувшееся ожидание для налаживания подвоза провианта и прочего оснащения для войска, а также для дипломатических игр с галлами, перед которыми он стремился предстать ангелом доброты и дружелюбия. В ближайшее время он подкупом овладел небольшим городом, расположенным в районе боевых действий, и сделал его базой своего войска.

4

В Сицилии начало войны сложилось благоприятно для римлян. Пунийцы направили к острову флот из двадцати квинкверем. Три из них, снесенные ветром к Мессане, захватил встречавший там консула сиракузский царь Гиерон – давний друг римлян. От пленных Гиерон узнал о том, что к Лилибею движутся еще тридцать пять крупных кораблей противника, и сообщил об этом претору, отвечавшему за сицилийские дела. Тот принял надлежащие меры, укрепил город, подготовил флот и расставил сигнальные вышки по всему побережью для наблюдения за морским простором. Карфагенская эскадра, шедшая под луною на всех парусах, была вовремя обнаружена римлянами, и на следующий день пунийцам пришлось принять бой. Римляне захватили семь судов, остальные бежали.

После этих событий в провинцию прибыл консул Тиберий Семпроний. Его дружелюбно, с почестями принял Гиерон. Он заверил римлянина в своей преданности и сообщил о готовности безвозмездно снабжать армию и флот хлебом и одеждой. Вскоре консул без особого труда захватил остров Мелиту, где взял в плен две с половиной тысячи карфагенян, и пустился преследовать пунийский флот, который, не застав врасплох Сицилию, высадил десант на побережье Бруттия. В это время он и получил письмо сената, сообщающее о нападении Ганнибала на Италию и призывающее его идти на помощь коллеге по консулату.

Семпроний без промедления посадил свое войско на корабли и отправил его в Адриатическое море к Аримину, сам же наскоро устроил сицилийские дела и с небольшой эскадрой последовал за своей армией. Из Аримина консул двинулся по склонам Апеннин к Требии, где и объединил силы с войском Корнелия Сципиона.

5

Второе войско вместе с собою внесло в римский лагерь оптимизм, а Семпроний – желание биться. Корнелий по-прежнему считал, что следует избегать решительного сражения и закалять новобранцев, составлявших большинство армии, в небольших стычках с врагом. Второй же консул агитировал солдат и офицеров на бой. Он говорил, что лишь раны – физическая от копья и душевная – от поражения заставляют Сципиона опасаться сражения, переоценивать силу врага, что сейчас самое подходящее время для интенсивных действий, ибо весь цвет Италии, оба консульских войска противостоят врагу. «Может быть, Корнелий в болезненной горячке ждет еще и третьего консула?» – насмехался Семпроний.

Придали значение усилению римлян и галлы. Теперь, вступая в сношения с Ганнибалом, они одновременно заигрывали и с консулами. Пунийский вождь оскорбился таким поведением местных племен, их недоверием к нему, несмотря на то, что он объявил себя освободителем галлов. В наказание за колебания населения карфагеняне стали разорять и грабить всю округу. Тогда галлы обратились за помощью к римлянам. Корнелий сомневался в добрых намерениях варваров после их недавней чудовищной измены и не хотел слушать послов, Семпроний же возомнил себя защитником и кумиром всех жителей долины Пада и отправил сильный конный отряд, подкрепленный легковооруженной пехотой, за Требию, где властвовали карфагеняне. На вражеском берегу римляне застали врасплох разбойничавших пунийцев и многих уничтожили, прежде чем те сумели организоваться для сопротивления. Из карфагенского лагеря подоспели нумидийцы, и завязалась в основном конная схватка. Противники разошлись в сумерки. Потери африканцев оказались несколько большими, и это позволило Семпронию зажечься тщеславием. Он гордился, что победил именно в конном сражении, том виде боя, в котором проиграл Сципион. После этого происшествия сторонники решительных действий стали неукротимы. Семпроний торопился дать сражение еще и потому, что другой консул был болен, и слава победителя досталась бы ему одному. Кроме того, год заканчивался, и, не заверши он войну в ближайшее время, ему на смену придут новые консулы. Сципион уговаривал коллегу, если уж он твердо намерен вступить в бой, то, по крайней мере, действовать на выгодной позиции, не сходить с холмов.

Дух битвы реял в воздухе. Было ясно, что, если схватка с врагом не состоится сегодня, она произойдет завтра, может быть, на третий день, но неотвратимо все решится в ближайшее время, до устройства зимнего лагеря.

Публий жаждал боя не менее Семпрония, но он не доверял плебейскому консулу. Не обнаружив ясно его слабостей, он угадывал их чутьем; не та это была личность, которая способна выиграть такую войну. Публий ждал выздоровления отца, с ним он желал бы выйти против Ганнибала.

* * *

В эту длинную ночь декабрь поливал лагерь нудным холодным дождем. Публию не спалось, ему было особенно тревожно. Снова в памяти оживали сцены в храме, но вносимое ими просветление затушевывалось позором у Тицина, грубо ударившим по его мечтам. Вообще, трудно было надеяться на что-либо хорошее в такую удручающую слякоть, когда сама природа тяжело больна, капает слезами, зябнет и хлюпает от насморка. Но ведь то же зимнее уныние окружает и пунийцев. Одна погода стоит над обоими лагерями, и для кого-то она станет счастливой. Подобными доводами, прилагая усилия воли, он пытался побороть свой пессимизм.

Когда бледное утро едва разбавило ночной сумрак, раздались крики у вала. Публий вышел из мокрой палатки на сырой воздух и узнал, что нумидийцы прискакали к самому рву и обстреливают часовых. Оскорбленный наглостью противника, Семпроний велел играть сигнал к выходу из лагеря. Поневоле пришлось отзываться трубачу и у корнелиева претория. И вот нумидийцев атакует римская конница, затем выходит за ворота все остальное войско, за исключением нескольких центурий, оставленных для охраны лагеря.

Публий оказался в первых рядах, но и в этот раз ему не удалось по-настоящему сразиться с врагом. Нумидийцы, отстреливаясь из луков, отступили к реке, затем и далее к ставке Ганнибала. Семпроний, преследуя врага, повел войско вброд через Требию. Вода поднялась от ливших все последние дни дождей и доходила солдатам до груди. На пунийский берег римляне выбрались окоченевшими от холода. К этому времени пошел мокрый снег. Продвинувшись около мили от реки, преследователи встретили организованный строй карфагенян и вынуждены были отступить, чтобы дождаться пехоты и перегруппировать свои ряды.

Публий стоял спешившись, держал за узду своего нового коня, которого купил у одного из местных племен, и, поеживаясь, смотрел на бурую колонну легионеров, выползающую из тумана и растворяющуюся в нем же с другой стороны, как будто проваливающуюся в Аид. Он не мог избавиться от восприятия происходящего как чего-то зловещего. Белесая смесь сумрака, тумана и снега как бы уже заранее погребала воинов.

Наконец Семпроний выстроил свое войско. В середине традиционно стояла пехота, фланги занимала конница, впереди легионов расположились метатели. Пунийцы построились аналогично, но по краям расставили еще и слонов.

Тем не менее, сражение долго не начиналось. Карфагеняне не торопились, а римляне, хотя изнемогали от стужи и голода, ибо, поспешив решить дело одним махом, покинули лагерь, не позавтракав, однако не решались атаковать неприятеля, плохо ориентируясь в тумане на местности у чужого лагеря.

Но вот туман несколько поредел, и противники, возбуждая себя воинственным кличем, двинулись навстречу друг другу. Публий, забыв о предчувствиях, вдохновенно летел на рваный строй испанской конницы. Он зло сшибся с врагом, копье застряло во вражеском щите, и его пришлось бросить. В ход пошли мечи. Сципион видел только одного противника, его яростные глаза, все остальное воспринималось как фон. Кто-то метил ему в спину, кто-то бросал дротик сбоку, Публий ничего этого не замечал.

Какая-то турма справа передавила строй врага, другая слева поддалась чужому напору, слои войск перемешались, и Публий потерял своего испанца. В сутолоке он увидел торчащее в крупе бившейся в предсмертных судорогах лошади копье, вырвал его и тут же вонзил в шею наскочившего на него вражеского всадника. Тот покачнулся, бросил оружие, обеими руками схватился за пронзившее его копье и с длинным душераздирающим воплем свалился под копыта своего коня. В этот миг Сципиону показалось, что время остановилось и навсегда оставило в его мозгу чудовищный рев жертвы, но в следующий момент он уже звенел мечом, отражая удары двоих испанцев.

В центре у противника начали бой балеарские пращники и прочие метатели. Однако они были смяты тяжелой римской пехотой и отведены Ганнибалом на фланги. После этого сошлись лучшие пехотные части обеих сторон и бились с равным мужеством, несмотря на то, что римляне были измотаны длинным переходом и переправой через Требию. Сместившиеся же на фланг пунийские легковооруженные пехотинцы накрыли римскую конницу тучей дротиков. Римские всадники и до этого едва сдерживали напор в два с половиной раза превосходящего противника. Вдобавок ко всему слоны устрашали не привыкших к ним италийских лошадей. В результате римская конница стала отступать. В этот момент с тыла ударил сочетавший пешие и конные силы отряд младшего брата пунийского вождя – Магона, что вызвало уже беспорядочное бегство римлян. Теперь только легионы, образовав круг, продолжали твердо держать свою позицию.

Сципион вначале был увлечен массой бегущих, затем ему удалось выбраться из беспорядочной толпы, которую избивала карфагенская конница, и присоединиться к легионной пехоте. Он еще не привык к новому коню и плохо управлял им, потому спрыгнул на землю и вступил в схватку как простой солдат. Десяток всадников, оставшихся от его отряда, поступили так же.

Все слилось в стремительное, злобное, безумное целое. Напряжение всех сил, всех чувств, кровь, боль, восторг, отчаяние, стоны, вопли, звон мечей, скрежет щитов, холодный дождь вперемешку со снегом, мелькание перекошенных в бешенстве лиц, пестрота одежд, металлический блеск доспехов, мельница сверкающих мечей, возвышения трупов – было нераздельно, казалось, что это существовало всегда и никогда ничего другого уже и не будет.

Несмотря на ужас нависшего поражения, Публий освоился с обстановкой боя и теперь чувствовал себя гораздо увереннее. Он стал ловко использовать арсенал нестандартных обманных движений и уверток, выработанных на тренировках, и успевал отражать удары, сыпавшиеся с разных сторон, будто уподобился двуликому Янусу и одновременно видел все вокруг. Перед его взором еще стоял пронзенный им испанец с дикими глазами. Публий познал успех, почуял запах крови, в нем проснулся охотничий инстинкт далеких предков, и теперь он разил врага во вдохновении, в этой концентрации животных сил в мгновенья постигая тот опыт боя, который другие добывали годами ратных трудов, расплачиваясь ранами и кровью. Упоенье боя захватило его, сообщая невиданные силы.

Он столкнулся с матерым ливийцем и, сразу оценив возможности противника, понял, что в открытом бою с ним не совладать, потому, скрывая свои истинные возможности, стал отступать, создавая впечатленье, будто не помышляет о победе. Когда же у африканца сложилось мнение, что перед ним беспомощный юнец, Публий провел стремительную атаку, мгновенными ударами разорвал защиту соперника и вонзил меч ему в живот. В неукротимой злобе ливиец вцепился руками в лезвие похищающего у него жизнь меча и попытался удержать его, чтобы безоружному римлянину отомстили подоспевшие товарищи. Умирая, он жаждал только одного: гибели обидчика и предвкушал ее, застывшее в гримасе смертельной боли лицо исказила теперь злорадная ухмылка, являя противоречивую смесь выражений. В этот миг на Сципиона напал другой воин. Публий изо всех сил рванул меч, и руки ливийца утонули в крови, тогда тот извернулся и попытался схватить лезвие зубами, но здесь силы навсегда покинули его. Публий уже забыл о происшедшем и все внимание направил на нового врага. Пуниец, сразивший к этому времени нескольких римлян, в своем роде был прекрасен. Великолепное тридцатилетнее тело хищно играло рельефными мышцами, и каждое движение дышало мужскою грацией. При первом же столкновении с ним на бедре Сципиона появилась кровь, но боль он ощутит только потом. Карфагенянин был явно сильнее и опытнее. Юноша с полным напряжением сил отбивался от него, но с досадой вынужден был все же отступать. Публий не хотел верить в превосходство противника, но помимо воли осознание своей слабости предательски пронизывало его душу, лишая последних сил.

Беспрерывная, на грани всех возможностей оборона изнурила его и отняла веру в успех. Он автоматически отражал удары все более наседающего врага, как будто кто-то другой делал это за него, махал его руками. Исход поединка был несомненным, смерть казалась неминуемой, и он лишь ждал, когда ее металлический клык вопьется в его грудь.

Но вдруг все изменилось. Сам консул вел римлян в атаку, стремясь осуществить прорыв вражеского строя по центру. Карфагенян отбросили на сотню шагов назад.

Публий, отдышавшись в одиночестве, вдруг ощутил небывалый приток сил. Жизнь, вернувшаяся в тело, восторженно пустилась в пляску, сотрясая его фигуру нервной дрожью. Он побежал вперед и – можно ли поверить? – искал своего непобедимого красавца. Рыская между смешавшихся рядов распавшегося строя, где отступали то одни, то другие, он тяжело ранил еще одного пунийца, которого едва успели спасти его товарищи, и снова поверил, что может побеждать.

В какой-то момент Сципион бросился на помощь оказавшемуся в критическом положении центуриону, но успел лишь подхватить падающий труп. В бешенстве он воззрился на убийцу и возликовал: пред ним стоял его непобедимый пуниец. Тот, видимо, не признал настойчивого юношу. Публий с особой очевидностью обнаружил в этой встрече руку судьбы, потому вдохновенно бросился в атаку, и в этот миг чувствовал себя так, будто десять рук меч его сжимали. Противники схлестнулись, и среди урагана звуков их оружие издало жестокий звон.

Вдруг Публий понял, что произошло нечто ужасное. Враг ранил его в бок, и с ручьем крови через рану хлынул поток сил, безжалостно покидая продырявленное тело. Физические возможности Сципиона обратились в прах, но осталась его воля. Он продолжал сражаться и несколько мгновений сдерживал титана. От неимоверных усилий внутренности, казалось, слиплись и сквозь кожу выдавливались наружу. Остатки жизни складывались для следующего удара и в нем выплескивались из тела. Весь смысл, единственная цель – следующий удар, за ним ничего…

Прошла вечность. Публий перестал чувствовать землю, ему казалось, что он в стремительном полете сквозь время и пространство проносится меж звезд, схваченный чуть выше пояса у левого бока с дикою жестокой силой клешнями смерти.

В это время римляне на том участке, где бился Публий, обратили африканцев в бегство. Подоспевшие товарищи поддержали шатающегося, истекающего кровью юношу и вынесли с поля боя.

К исходу дня римляне потерпели сокрушительное поражение. Победившая на флангах карфагенская конница окружила легионы, и лишь десять тысяч римских воинов прорубились сквозь вражеский центр и прямым путем пришли в Плаценцию. Те же, которые пытались бежать назад к своему лагерю, были большей частью истреблены неприятельскими всадниками либо, изнемогшие от усталости и скованные холодом, утонули в Требии.

Немногих, добравшихся в лагерь к консулу Сципиону, тот в ближайшую же ночь, пользуясь ослаблением бдительности почившего на лаврах врага, на плотах переправил через реку и привел в Плаценцию к Тиберию Семпронию. Там, а также на другом берегу Пада в Кремоне, остатки разбитого войска стали на зимние квартиры.

6

Весть о разгроме двух консульских армий повергла Рим в панику, будто вместе с нею нагрянуло уже и само вражеское войско. «Оба консула заперлись в крепостях Пада и чуть ли не осаждены там противником, – гласила молва. – Некому теперь защитить Город, он беспомощен, как некогда перед галльским нашествием».

Кроме того, эта зима преподнесла римлянам ядовитый букет устрашающих предзнаменований, чему они придавали большое значение. В Сицилии у многих солдат сами собою загорелись дротики, в Сардинии жезл у проверяющего посты вспыхнул, обратившись в факел, небеса сияли божественным пламенем, на щитах выступил кровавый пот, кого-то убило молнией, с неба падали камни, будто сами боги вели сражение, где-то взошли две луны, из стопки дощечек с предсказаниями произвольно выпала одна с надписью: «Марс бряцает оружием».

Город погряз в суевериях, повсюду приносились умилостивительные жертвы, служились молебствия, устраивались лектистернии, где потчевали богов, жрецы взахлеб читали книги древней прорицательницы Сивиллы. Тем временем в селениях вокруг Рима крестьяне собирали пожитки и с мешками входили в город, надеясь на защиту его стен. От скученности и дурного зимнего воздуха начались болезни. Простолюдинам чудился топот карфагенских сапог, все с ужасом ждали нашествия Ганнибала.

7

Публий проводил зиму вместе с остатками войска отца в Кремоне, римской колонии, основанной несколько лет назад его дядей Гнеем Кальвом. Более месяца его состояние было критическим. Причем страдания от раны ему казались лишь эхом душевной боли за Отечество. Италию постигла тяжкая болезнь, она в агонии. Что иное, как не обморочный бред государства – всеобщая паника, подчинившая себе даже лучших людей в Городе и здесь, в консульских армиях? Что другое, как не отмирание пораженных членов – тотальная измена галлов, колебания остальных союзников?

Тем временем консул Сципион окончательно оправился от ранения и отбыл на войну в Испанию.

Прощание с отцом снова пробудило у Публия надежду. Не столько подействовали на него ободряющие слова, сколько сам факт, что отец здоров и полон сил после стольких месяцев немощи. Отечество, вновь обретшее такого гражданина и военачальника, уже небеззащитно. И отправляется он в далекую страну, значит, есть еще резервы у государства, если оно помышляет о заморских землях.

Силы стали возвращаться к Публию, однако большую часть времени он по-прежнему проводил в постели. Не растрачивая себя на жизнедеятельность, ум обратился к постижению происшедшего. Юноша стал упорно размышлять над ходом рокового сражения у Требии и о причинах поражения.

Силы противников были примерно равны. Тридцать шесть тысяч пехоты и четыре тысячи конницы у римлян и соответственно тридцать и десять тысяч у карфагенян. Очевидно, что Семпроний повторил ошибку первого консула, выйдя на равнину, и тем самым дав возможность развернуться сильнейшей части войска африканцев, но ведь битва началась с преследования отступающего врага и именно конницы, что должно было способствовать дальнейшему развитию успеха.

Тут в мозг Публия словно проник извне яркий луч и озарил события, вырвав из мрака подсознания множество едва уловимых деталей, не говорящих ничего по отдельности, но вместе создающих законченную ясную картину. В этот миг он постиг Ганнибала, будто заглянул в недра его духа, туда, откуда бил источник мыслей и чувств.

Начав вставать с постели и выходить из дома, Публий принялся расспрашивать солдат различных подразделений, а также перебежчиков и пленных о подробностях боя и предшествовавших ему действиях.

Вскоре он уяснил себе ход событий. Ганнибалу, как завоевателю, находящемуся на чужой земле, требовалось действовать решительно. Однако долгое время его сдерживала осторожность консула Сципиона. Придя на помощь коллеге, второй полководец неожиданно принес новые надежды и Ганнибалу. Этот Пуниец никогда не вступал в противоборство, не подготовившись заранее. Он по слухам, через лазутчиков и с помощью анализа поведения противника изучил нрав Семпрония и, исходя из этого, выработал тактику действий. Тщеславие консула он своими маневрами развил до самоуверенности, горячность – до безрассудства. В небольших стычках Ганнибал укрепил воинственный настрой римлянина, нападением на лагерь и последующим бегством одурманил его ум гневом и надеждой. Нумидийцы, перешедшие Требию, были лишь приманкой, имевшей назначение вызвать на бой неподготовленного противника, утомить его преследованием и, главное, завести на ровную местность. А уж там он сделал ставку на конную схватку. Кроме того, в кустах у ручья, оставшегося в тылу римского построения была подготовлена засада, где заранее расположился Магон с сильным отрядом. Таким образом, весь ход сражения был загодя расписан пунийским вождем. Во время боя он, наверное, даже скучал: настолько ясен ему был исход разыгрываемой пьесы.

Продумав все это, Сципион стал взрослее лет на двадцать. Он понял, что римляне ведут войну не с превратностями случая, не с прихотью богов, а с волей и умом коварного, люто ненавидящего их человека. Сейчас Публию стало страшно не только за будущее, но и за прошлое. Он вспоминал свои надежды перед боем и содрогался теперь, когда знал, что был тогда всего лишь одной из марионеток хитрого Пунийца. Происшедшее ужасно, но то, что могло произойти, пожалуй, еще страшнее. А ведь Ганнибал всего на десять-одиннадцать лет старше него, Публия. Каков-то он сам будет в тридцать лет. Так Сципион впервые сравнил себя с Ганнибалом.

Ему не терпелось поделиться своим открытием с другими. Однако отец теперь находился далеко, с ровесниками говорить было бесполезно, а вожди не слушали его, считая юнцом. Тогда он, прежде мечтавший о ратной славе, вдруг почувствовал, что ему тесны доспехи военного трибуна. Что можно сделать, командуя несколькими турмами, центуриями или даже легионом? Он стал помышлять о собственном войске, но путь к империю пролегал через длинный ряд магистратур и множество казавшихся бесполезными лет. Если бы он родился раньше – думал Публий – сейчас государство имело бы полководца, способного справиться с Ганнибалом.