Текст книги "Сципион. Социально-исторический роман. Том 1"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 63 страниц)

38

Когда настала пора прощаться с подвалом храма Сатурна, Сципион ушел без сожаления, несмотря на то, что год прошел для него небесполезно и многие считали его квесторскую деятельность успешной. Ему не удалось пополнить эрарий, но, обеспечив нужды государства, он не допустил и его полного опустошения. Выйдя последний раз из казнохранилища, Публий сразу свернул на Этрусскую улицу и, не оглядываясь, направился домой. Его дух стремился вперед, к неизмеримо большему.

Однако в наступающем году ему не довелось претендовать на продвижение. Триумвиры, недовольные тем, что он оттеснил их на задний план, использовали свои обширные связи для возбуждения недоверия к Публию у видных сенаторов. Лидер коллегии трех Марк Атилий Регул готовился стать цензором, и это придавало ему особый вес. Кроме того, выборы должен был проводить консул Фабий Максим, испытывавший давнюю неприязнь к Сципионам вообще и к Публию младшему – в особенности из-за его влияния на Фабия-сына. Таким образом, перед выборами сложилась неблагоприятная ситуация, и Марк Эмилий уговорил Публия воздержаться от борьбы за должность эдила, предрекая верный успех через год. Друзья убедили его в том, что лучше потерять время, чем запятнать свою репутацию неудачей на выборах, малейшая вероятность которой должна перевесить сомнительные перспективы на успех. Сципион снова оказался вынужден вернуться к бездействию, наполненному тяжкими размышлениями и тревожным ожиданием вестей с фронтов, развлекаясь, время от времени, стихами или риторикой, тогда как его товарищ Квинт Фабий стал претором и получил войско. Конечно, если бы его отец, влиятельный сенатор, был сейчас в Риме, Публий в гораздо большей степени мог бы рассчитывать на успех. Теперь же он чувствовал себя в Городе одиноко, и у него даже мелькала мысль отказаться от политики и уехать военным трибуном в Испанию. Лишь опасение застрять там на недопустимо долгий срок остановило его. Все-таки он прослужил несколько месяцев в одном из преторских войск, но ничего примечательного за это время не случилось.

39

Между тем политическая жизнь подошла к своему годовому пику. Выборы начались несколько неожиданно. Центурия, по жребию голосовавшая первой, выдвинула в консулы отнюдь не героев – Тита Отацилия и Марка Эмилия Регилла. Тогда Фабий Максим, используя свое положение распорядителя выборов, произнес длинную речь, в очередной раз объясняя народу важность происходящего мероприятия, в котором определяется соперник Ганнибалу. Марк Эмилий был жрецом Квирина и не мог покидать Город, а следовательно, не имел возможности вести войну. Отацилий прежде в качестве претора командовал флотом и ничем особенным не проявил себя. Фабий сравнивал государство с кораблем, которым легко управлять в хорошую погоду, но во время шторма ему необходим опытный кормчий. Он напомнил, что Тит Отацилий благодаря женитьбе вошел в родство с ним, Фабием, но государство для него дороже семьи, потому он, вопреки личным интересам, все же настаивает, чтобы народ пересмотрел свою позицию на кандидатуру Отацилия. Заканчивая говорить, Максим призвал людей голосовать за тех, под чьим командованием и ауспициями они не побоялись бы послать своих сыновей против Ганнибала.

Тит Отацилий после такого выступления своего родственника принялся кричать, что Фабий радеет лишь о себе и имеет только одну цель – снова добиться высшей должности для себя лично. В ответ Максим как консул послал к нему ликторов, и те показали крикуну топоры, торчащие из связок с розгами, ибо все это происходило на Марсовом поле за пределами померия, то есть там, где консул имел полную власть над жизнью и смертью гражданина. После этого Отацилий сбавил тон и лишь глухо ворчал себе под нос.

Выборы начали заново, и все центурии высказались за Фабия Максима и Клавдия Марцелла. Давно уже государство не имело консулами одновременно столь выдающихся полководцев. Народ называл Фабия своим щитом, так как его главным достоинством была надежность, а горячего, неукротимого Марцелла – мечом государства.

Большинство людей было радо такому исходу выборов, но находились и другие, которые шептались о нескромности и властолюбии Фабия. Однако тот не обращал на это внимания, он знал, что нужен Отечеству именно в качестве консула и полководца, и этого было достаточно. Голос Республики, призывающий его на помощь, заглушал ропот вечно всем недовольных обывателей.

Сенат постановил набрать шесть новых легионов. После реализации этого плана римские силы составили восемнадцать легионов, не считая испанских. Консулы получили по два, так как новая стратегия не допускала образования больших армий. По два легиона расположилось в Галлии, Сардинии и Сицилии. Два легиона из рабов-добровольцев находилось под Луцерией, столько же дали претору Квинту Фабию для борьбы в Апулии. Один легион стоял по-прежнему в Пицене, а Марк Валерий с тремя – дежурил в Брундизии, готовый вступить в борьбу с Филиппом. Флот в Адриатическом море находился в распоряжении Марка Валерия, сицилийской эскадрой руководил Тит Отацилий. Флот был снаряжен на частные средства граждан в соответствии с указом консулов.

Война в Италии в этот год по характеру не отличалась от той, что велась прошлым летом. Войско пунийцев, сделавшееся рыхлым после капуанской роскоши и разврата, потеряло способность переносить длительные трудности, да и римляне теперь были не такими, как в начале войны, их возможности казались безграничными: чем более их били, тем сильнее они становились.

Ганнибал брался то за одно дело, то за другое. Ничто ему не казалось достойным усилий многих месяцев, а действуя с налету, он ничего не мог добиться, так как римляне проявляли бдительность, их войска выступали согласованно и подстраховывали друг друга. Пуниец подступил к Путеолам и слегка поштурмовал городские укрепления. Убедившись в их достаточной защищенности, он направился к Ноле и вновь был отброшен Марцеллом. Тогда Ганнибал двинулся к Таренту, надеясь, что с его приближением город раскроет ворота, как ему обещали тарентийские посланцы. Однако легат Валерия Марк Ливий опередил Пунийца и укрепился в городе. Ганнибал впустую растратил остаток теплого времени года и, отойдя в Апулию, стал готовиться к зиме.

Тем временем консулы совместными усилиями овладели Казилином. После этого Фабий Максим возвратил Риму несколько самнитских городов. Захватил небольшой город и его сын. Самый большой успех в кампании этого года выпал Семпронию Гракху. Он сразился с двадцатитысячным войском пунийского легата Ганнона, сформированным в основном из бруттийцев и луканцев. Незадолго перед тем Семпроний добился от сената позволения самостоятельно решать вопрос об освобождении своих солдат, считавшихся до сих пор рабами. Накануне сражения он объявил им об этом и сказал, что те из них, которые вернутся с поля боя с головою поверженного врага, получат свободу. Воодушевленные добровольцы яростно бросились в битву. Казалось, что никто не устоит перед ними, однако вслед за удачным первым натиском сражение выровнялось, и в течение четырех часов карфагенские силы успешно сдерживали римлян. Гракх долго не мог угадать причину такой загвоздки, но потом прибежавшие с передовых позиций военные трибуны объяснили, в чем дело. Оказалось, что рабы, лихо начав битву, теперь забыли о ней и рыскали по полю в поисках трупов, увидев же таковые, кромсали их, отрезая головы, которые затем бережно носили с собою, не помышляя более ни о чем другом, кроме как о сохранении этой чудовищной добычи. Тогда полководец объявил, что свободу получат все, если пунийцы будут разбиты, и никто – в противном случае. Тут солдаты побросали отягощавшие их головы и, дружно ударив на врага, опрокинули его. В лагерь победители вернулись уже гражданами и, надев красные колпаки – символы освобождения от рабства, пировали несколько дней.

В Сиракузах после гибели Гиеронима началась кровавая борьба за власть, политические убийства следовали одно за другим, поразивший своего соперника сегодня, завтра сам попадал под кинжал, и все это происходило под флагом борьбы за свободу. Опьяненная кровью толпа потребовала смерти всех родственников почившего Гиерона. В свободолюбивом порыве зарезали обеих дочерей царя, а затем растерзали внучек – невинных девушек, едва ступивших на порог сознательной жизни. После этого противоположная группировка столь «славное» деяние объявила совсем не славным, и мгновенно прозревший плебс теперь уже грозил разорвать в клочья подстрекателей, за которыми рьяно следовал еще вчера.

Ввиду столь опасного поворота событий в Сицилию был отправлен консул Марцелл. Претор Корнелий Лентул болел и руководил провинцией до прибытия консула пропретор Аппий Клавдий.

Пока в Сиракузах бушевала междоусобица, пунийский и римский флоты стояли в ожидании на подступах к городу, готовые броситься на добычу.

Наконец ситуация в величайшем сицилийском городе определилась: верх взяла проримская группировка, а сторонники карфагенян, которыми руководили посланники Ганнибала Гиппократ и Эпикид, под благовидным предлогом удалились в Леонтины. Этот город отпал и от Сиракуз, и от Рима. Марцелл первым делом подступил к Леонтинам и, действуя совместно с Аппием Клавдием, с ходу овладел взбунтовавшимся городом. Гиппократ и Эпикид с кучкой единомышленников бежали из крепости. Они направились навстречу войску сиракузян, идущему на соединение с римлянами. Вперед ими был выслан гонец, который так расписал солдатам ужасы римского вторжения в Леонтины, что поколебал их верность союзу с италийцами. Другой гонец Ганнибаловых лазутчиков подложным письмом вызвал недоверие сиракузян к своим вождям. В результате в войске поднялся мятеж, и законные военачальники были изгнаны из лагеря.

Воодушевленные успехом своего обмана, пунийские посланцы решили повторить хитрость и отправили гонца с донесением об участи леонтинцев в Сиракузы. От этой вести страх охватил городскую толпу и, когда Гиппократ и Эпикид подошли к стенам Сиракуз, народ, вопреки приказу магистратов, взломал все шесть ворот и впустил их в город, уповая на них как на защитников от Марцелла. Избиение сторонников Рима продолжалось до наступления темноты. На следующий день народ избрал вождями Гиппократа и Эпикида, а затем долго и бурно праздновал свое освобождение от ига римлян и переход в рабство к карфагенянам.

Между тем римляне подступили к Сиракузам и без промедления разбили лагерь у стен города. Послов от Аппия Клавдия сиракузяне едва не убили, те спаслись только благодаря своему проворству. Но римляне из уважения к прошлым заслугам Сиракуз отправили другую делегацию, которой, несмотря на все усилия, удалось встретиться только с Эпикидом. Однако говорить с таким магистратом было все равно, что с Ганнибалом: римляне напрасно взывали к соблюдению договоров и норм международного права, это было равносильно тому, как если бы они убеждали самого Ганнибала передать Сиракузы Риму.

Испытав все мирные средства, Марцелл начал осаду. Римляне являлись мастерами этого дела, но здесь им довелось столкнуться с самой изощренной защитой, не имевшей равной в истории. Сиракузяне построили множество машин для метания снарядов и для борьбы с осадными средствами противника. Разрабатывал эти машины и руководил их постройкой величайший ученый того времени, далеко известный за пределами своего города и Сицилии, Архимед.

Римляне атаковали город с моря и с суши. На кораблях размещались катапульты и баллисты, забрасывающие стены градом снарядов, на судах, соединенных бортами попарно, возводились башни, с которых любой участок стены был доступен обстрелу. Однако машины Архимеда, напоминающие сказочных драконов, зубастыми пастями и всевозможными захватами вгрызались в борта кораблей и перекидывали их, поднимали суда за нос, словно игрушки, и бросали в море. Столь же эффективно детища Архимеда уничтожали строения римлян на суше. В конце концов римляне были вынуждены перейти к пассивной осаде, надеясь уморить город голодом.

К этому времени карфагеняне переправили в Сицилию тридцатитысячное войско во главе с Гимильконом. Этими силами пунийцы вскоре захватили крупный город Агригент, пошатнулось положение римлян и в других областях. Марцелл, не снимая осады с Сиракуз, с частью своих войск двинулся в глубь острова, возвращая отпавшие города и жестоко наказывая их за измену. Эта суровость к побежденным, призванная запугать сицилийцев, наоборот, их возмутила. Вся Сицилия вспыхнула войною.

Вступила в борьбу и Македония. Царь Филипп с ходу взял несколько мелких эпирских городов и приступил к Аполлонии, намереваясь превратить этот город в базу для начала боевых действий в Италии. Однако Марк Валерий вовремя переправился в Иллирию и преградил ему путь.

Войска поставили лагери вблизи друг друга и стали поджидать удобного случая для нападения. Когда Валерий изучил противника и убедился в его беспечности, римляне ночью атаковали плохо охраняемый лагерь и учинили в нем резню. Сам Филипп едва спасся, убежав полуголым. После этого царь с остатками войска уже не мог продолжать задуманную кампанию и вынужден был вернуться в Македонию, но предварительно он сжег свой флот, чтобы тот не достался врагу.

В Испании пунийцы перехватили инициативу, разгромив большую иберийскую армию, и попытались осаждать союзные римлянам города. Но Гней Корнелий нанес им несколько поражений в небольших боях и вернул ненадолго утраченное преимущество.

40

Публий несколько месяцев провел в легионах, но ввиду позиционного характера войны не совершил ничего значительного и возвратился в столицу в надежде на успех в политической деятельности. В Риме он по-прежнему влачил дни в вынужденном бездействии, томительное ожидание заполняя изучением философии, риторики и размышлениями над происходящим. Он начал понимать характер разворачивающейся перед его взором войны. Два года назад его, как и других, удивляла видимая пассивность Ганнибала, когда после «Канн» тот не стал осаждать Рим. Возможно, в какой-то момент Пунийцу, не знакомому с римским характером, взращенным вольным духом республики, и показалось, будто война уже выиграна, что заставило его потерять излишне много времени в ожидании добровольного изъявления покорности от своего противника, но главное было не в этом. Теперь Публию стало ясно, что исход борьбы между столь могучими народами не решается одной битвой и определяется не только армиями, но в гораздо большей степени – общими ресурсами государств, куда входят численность населения, земли, финансы, культура народа, степень свободы его духа и состояние связей с другими странами. После квестуры Сципион узнал цену деньгам, этой энергии общественной жизни, роль которых для государства подобна роли кровообращения для живого организма. В свете этого он по-новому взглянул на гигантские серебряные рудники в Испании, о которых ему писал отец. Испанское серебро было пищей, питавшей Ганнибала и его наемников. Ранее Публию казалось нецелесообразным содержать большие силы далеко от Родины, когда ей угрожает непосредственная опасность. Ныне же он оценил значение Испании в этой изнурительной войне на истощение, где наряду со сражениями не менее важным фактором является расширение жизненного пространства, контроль территорий, завоевание союзников. Публий все более склонялся к мысли, что войну можно выиграть не в Италии, а именно в Испании, и вдохновился ролью своего отца, снова вознадеявшись на его решающий вклад в грядущий успех Отечества.

Убедившись в затяжном характере борьбы величайших государств своего времени, он стал надеяться, что и сам успеет отличиться, ведь его друзья Фабий и Аппий уже командуют войсками.

В конце лета Аппий Клавдий прибыл в Рим с намерением добиваться консульства. Он навестил Публия и поведал ему о некотором разочаровании своим преторством в Сицилии, жаловался, что кое-кто ставит ему в вину переворот в Сиракузах, обвиняет его в нерешительности, полагая, будто следовало заранее ввести войска в город, дабы силой заставить греков блюсти договор. Сам Пульхр утверждал, что такой поступок ненадолго сохранил бы для римлян Сиракузы, но зато отвратил бы от них остальных союзников, причем не только в Сицилии, а даже в самой Италии. Он высказал недовольство ограничением своей власти, когда ему не продлили империй в провинции, но прислали на смену другого претора, а затем и Марцелла, лишив его самостоятельности и возможности показать свои способности. К Публию он относился по-прежнему дружески, без высокомерия, которое, казалось, могло бы возникнуть по отношению к младшему теперь уже не только по возрасту, но и по положению товарищу. Однако Сципион сам несколько отдалился от него, уязвленный второстепенностью своей роли в их общении при нынешнем положении.

В это же время вернулся из Самния служивший там в легионной коннице Гай Лелий – давний друг Публия. Лелиям довольно давно удалось поселиться в патрицианском квартале на Палатине, они жили по соседству со Сципионами, причем их дома не только располагались рядом, но и сообщались через балкон. Потому Публий и Гай были хорошо знакомы еще с детства и совместными усилиями покорили немало игрушечных стран и песчаных либо глиняных крепостей. Несколько лет разлуки, весьма заметно изменившие Сципиона и повлиявшие на его отношения со многими прежними знакомыми, никак не отразились на взаимопонимании с Лелием. Они быстро нашли общий язык, и Публий разоткровенничался до такой степени, что поведал о своей мечте возглавить войну с Карфагеном. Оказалось, что Лелий мечтал о подобной роли для себя. Правда, он признавал свои шансы низкими ввиду недостаточной знатности своего рода и отсутствия поддержки со стороны видных нобилей. В конце концов молодые люди договорились поддерживать друг друга и действовать сообща.

Подходило время выборов, и Публий надел беленую тогу. Сенат одобрил его кандидатуру в эдилы, но неожиданно возникли затруднения с другой стороны. В этот год народным трибуном был Марк Цецилий Метелл, тот самый, которому Сципион не позволил предать Отечество и убежать в Египет. Недавно цензоры исключили его из списка всадников и перевели в более низкий гражданский разряд эрариев. Теперь же он использовал свою должность для сведения счетов. Метелл пытался привлечь цензоров к суду, даже не дождавшись, когда они сложат магистратуру. Решил он отомстить и Сципиону. Однако народ любил отца Публия и самого его знал только с хорошей стороны, потому не поверил наветам трибуна. Все окончилось благополучно, но Сципиону весьма попортили нервы, и он пережил унизительную сцену, когда был вынужден оправдываться перед кучкой раззадоренного Цецилием плебса в несуществующих пороках и убеждать окружающих в своей благонадежности, ему даже пришлось показывать любопытным раны, полученные при Требии.

Настроение его было столь испорчено этими процедурами, что и положительные результаты выборов, которыми снова руководил Фабий Максим, не восстановили равновесие его духа. Но как бы там ни было, а Публий Корнелий Сципион стал курульным эдилом.

Консулами избрали Квинта Фабия Максима младшего и Тиберия Семпрония Гракха.

41

Обязанности эдила были не более хлопотны, чем у квестора, но сильнее утомляли Публия ввиду своей, как ему казалось, малозначительности в настоящий период. При первой магистратуре он действовал с жаром, ибо добывал средства для войны, теперь же целыми днями напролет возился с мелочами, обеспечивая быт города, ублажая плебс раздачами оливкового масла, хлеба и развлекая его проведением игр. Он хотел запечатлеть свой эдилитет чем-то памятным, остающимся на века, и разработал совместно с греческими архитекторами, нанятыми на личные средства, проекты строительства роскошной базилики у форума со стороны Палатина и реконструкции общественных терм в Каринах, но на реализацию этих планов не выделили денег, и его труды оказались напрасными. Единственное, что ему удалось сделать в части благоустройства города, это провести ремонт некоторых общественных сооружений за счет средств, по крупицам собранных штрафами с владельцев тех зданий, возле которых тротуары и мостовые давно не восстанавливались и пришли в негодность, и лиц, самовольно подключивших свои дома к общественной водопроводной сети.

Несмотря на отсутствие интереса, Публий старался исполнять возложенные на него обязанности добросовестно, чтобы произвести благоприятное впечатление и на отцов города, и на простой народ. Его сотоварищем по должности был Марк Корнелий Цетег – старший сын одного из его покровителей. С ним Сципион быстро достиг взаимопонимания и в совместной деятельности у них сложились вполне благополучные отношения. Так как при исполнении этой магистратуры Публий не искал выгод для себя лично или для государства, а лишь добивался популярности, то он часто великодушно уступал первенство коллеге, и тот из благодарности отвечал соответствующим образом. С городским претором Марком Атилием больше общался Цетег, Публий при этом держался в тени, потому как он не ладил с Атилиями со времен своей квестуры, впрочем, этот род и прежде не водил дружбу со Сципионами. Подарки Публий не принимал, будучи безразличен ко всему, кроме доброй славы, но отклонял их мягко, без апломба, а просьбы дарителей по возможности старался выполнить. В результате подобной политики он снискал расположение многих видных людей Республики. Таким образом, эдилитет заложил благоприятную основу для его карьеры, тогда как во время квестуры, добившись успехов в финансовой деятельности на благо государства, он нажил немало врагов, что на год притормозило его дальнейшее продвижение по лестнице магистратур.

Многих забот потребовала организация Римских игр, которые, хотя и длились один день, тем не менее, всеми были признаны роскошными. Публий понимал необходимость поддерживать дух народа, но все же по утрам ему не хотелось просыпаться ввиду предстоящей перспективы целый день заниматься столь ничтожной суетой. Но как бы то ни было, за свои труды и траты по устройству игр и украшению форума во время религиозных празднеств он был вознагражден шумной любовью плебса, оставляющей, правда, неприятный осадок, поскольку не такими примитивными средствами ему хотелось бы добиваться благорасположения сограждан.

Единственным действительно полезным делом Сципион считал выпавшую на его долю борьбу с пожаром и последствиями этого стихийного бедствия. Пламя вспыхнуло на склоне Авентина однажды вечером и бушевало до утра, весь последующий день и еще одну ночь. Пожар уничтожил большой жилой район между Капитолием и Авентином, сгорели и здания многих храмов. Эдилы составляли списки пострадавших, устраивали их на временное жительство в других кварталах, планировали застройку разрушенной части города, определяли необходимые для этого средства и раздавали подряды на работы. К концу года все надлежащие меры были разработаны, развалины пожарища разобраны, и началось восстановление города.

Плебейские эдилы, желая затмить курульных, провели двухдневные плебейские игры, которые, по мнению большинства, все же не шли ни в какое сравнение с торжествами, устроенными Сципионом и Цетегом.

Впервые Публию довелось присутствовать на заседаниях сената. Величественная обстановка курии, обилие пурпура на тогах и гордое достоинство в речах навеяли некоторый трепет на двадцатидвухлетнего молодого человека. Его поразила увиденная воочию значительность людей, хорошо ему знакомых, с которыми он запросто общался в домашней обстановке. Он восхищался тем, как спокойно и уверенно держались, как разумно произносили речи перед этим блестящим собранием Марк Эмилий, Корнелий Цетег старший и даже Аппий Клавдий, уже давно освоившийся в сенате.

Для Публия Сципиона первыми словами, обращенными к отцам государства, стали оправдания по поводу допущенного в городе упадка нравов. Времена катастроф и смут порождают в больном обществе галлюцинации всевозможных суеверий. Когда измученный трудами, лишениями и страхом за будущее народ теряет опору веры в свое Отечество и в своих богов, словно из-под земли вырастают полчища разноликих авантюристов, прорицателей и пророков, распространяются экзотические культы и новые религии. Так происходило и в Риме в последние годы. Плебс изнывал в заморских мистериях и рьяных молитвах восточным звероподобным богам. Для отправления обрядов, занесенных на эту землю рабами, люди уже открыто собирались в храмах и на улицах. Даже Форум, забыв патриотические возвышенные речи великих ораторов, издавал ропот и причитания молебствий. Эдилам поручили навести порядок.

Сципион и Цетег вместе с триумвирами по уголовным делам вышли на форум и долго взывали к обезумевшим согражданам, но их усилия были тщетны. Тогда они, расталкивая толпу, полезли в ее гущу. Пробравшись туда, где особенно громко раздавались истошные вопли неведомой молитвы, Публий схватил с деревянного, пестро раскрашенного постамента глиняную статую какого-то полукоршуна-получеловека и швырнул ее на булыжник мостовой. Бог, несмотря на то, что он бог, рассыпался вдребезги. Разъяренные молящиеся набросились на безоружных магистратов и едва не растерзали их. Наконец Сципион, весь в царапинах, в растрепанной и разорванной тоге, начал кричать, что этот поступок ему внушил Юпитер. «Вот он, блещущий молнией гнева Юпитер! – восклицал Сципион, тыча рукою на вершину Капитолия. – Я вижу его, как никогда, отчетливо! Он грозно взирает на вас! Вот он с багряным лицом в пурпурной с золотом тоге! Как! Вы не видите его? Так вам суеверие затмило очи! Вас ослепил Египет! Объял мрак Вавилонии! Вы больше не римляне!» Толпа замерла в замешательстве. А он встал, расправил грудь и, высоко подняв голову, простирая руки к небу, медленно двинулся к Капитолию. Его лицо сияло неземным озарением, и люди стали расступаться перед ним. Цетег и триумвиры оторопели, ничего не понимая, как и толпа, но вскоре инстинкт самосохранения заставил их смекнуть, в чем дело, и они столь же торжественно, скрывая дрожь страха и стараясь ступать в такт шагу Сципиона, растопырив руки, последовали за ним. Таким образом магистраты ускользнули от ярости плебса, а кое-кого даже воспитали этим поступком.

В итоге этот эпизод послужил к вящей славе Публия, добавив облаков в туман таинственности, окружающий его много лет. Даже Цетег считал, что здесь не обошлось без вмешательства божественного духа.

В дальнейшем претор издал указ о запрещении культов, не освященных государством, и велел сдать ему всех идолов и пророческие книги. Порядок в религиозную жизнь внесли силой.

Когда год склонялся к закату, Сципион вздохнул с облегчением. Он был доволен, что осталась позади еще одна веха на его пути к цели. Однако претором ему стать не удалось. Вновь, в который раз, дорогу ему преградила молодость, вызывавшая недоверие к нему у сенаторов. Публий проклинал свой возраст, он все время ждал и постоянно оказывался слишком молод для очередной должности, ему уже стало казаться, что он так и проведет всю жизнь, и, когда к его ложу подступит смерть, ей заявят: «Он слишком молод!». Но внемлет ли она подобным голосам?

А тем временем, тоскуя по настоящим делам, чувствуя в себе силу, способную перевернуть мир, он прозябал в городской суете и поздравлял друзей с их очередными успехами на войне. Так, он отправил письмо Квинту Фабию, наполненное похвалами по случаю блестящей операции, проведенной консулом под Арпами. Восторги его были искренними, что, однако, не мешало ему испытывать негодование к медлительности собственной судьбы. Стыдясь бездействия, Сципион решил на будущий год отправиться в войско легатом или даже просто военным трибуном. Но в ход событий вмешался рок и жестоким зигзагом ускорил его карьеру.