Текст книги "Сципион. Социально-исторический роман. Том 1"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 63 страниц)

19

Тем временем пришли добрые вести от отца из Испании. Его брат Гней еще ранней весной одержал победу над Газдрубалом в морской битве, напав на врага в устье Ибера и захватив его врасплох ввиду беспечности противника, полагавшегося на свою многочисленность. Сразу же были взяты два корабля и повреждены четыре, позднее в результате преследования разбитого неприятеля римляне овладели еще двадцатью пятью судами. После этого Гней Сципион, став хозяином побережья, совершал набеги на вражеские земли вплоть до Нового Карфагена, в окрестностях которого также была взята богатая добыча. В результате этого успеха сторону Рима приняло сто двадцать местных племен, запросили мира и балеарцы. Гней, усилив войско союзниками, прошел в центральные районы Испании, а Газдрубал оказался вынужденным отступить в Лузитанию к самым берегам Океана. Затем Гней вернулся на Ибер, где объединился с Публием.

Взбудораженные римскими успехами могучие племена кельтиберов самостоятельно повели войну с карфагенянами и нанесли несколько ударов Газдрубалу.

Пока пунийцев отвлекала борьба с испанцами, на другом конце страны братья Сципионы подошли к Сагунту.

Увидев, что война изменила направление и Фортуна смотрит в сторону римлян, варвары стали повсеместно изменять Карфагену. Создалась проримская группировка и в Сагунте. В результате интриг этой партии заложники, собранные в город пунийцами со всей Испании, были переданы Сципионам. Это привело к восстанию против карфагенян почти всех местных народов, но наступившая зима оборвала развитие событий.

20

Зимою основные действия переместились в Рим. Будто разгневанные боги вселили безумие в граждан: избежав во второй половине года военных поражений благодаря разумной тактике Фабия, они погрязли в проклятии политической грызни, готовя себе грядущую катастрофу.

Политическое равновесие между сенатом и народом нарушилось встрявшими между ними авантюристами в обличии демократических вождей.

Антиаристократическая группировка за несколько последних месяцев окрепла и, в неустанной пропаганде перед народом излив на головы соперников словесные нечистоты, сама на фоне запачканных ею стала казаться чище.

Уровень пропаганды в значительной степени формирует политический уровень граждан. Оглушенный фальшивыми лозунгами и псевдоразоблачениями народ превратился в толпу.

Ставленником демократической партии на сей раз являлся Теренций Варрон, но наступала она широким фронтом. Ею были проведены свои кандидаты в народные трибуны, на эту самую скандальную должность. Запевалой здесь выступал близкий родственник Теренция Квинт Бебий Герений. Трибуны в свою очередь заручились поддержкой некоторых сенаторов из числа не самых знатных плебеев. Первые люди государства, видя, сколь опасен для Отечества такой консул как Теренций, приняли вызов и ввязались в борьбу.

Консулы, опасаясь покидать войска, располагавшиеся в непосредственной близости от врага, назначили для проведения выборов диктатора Луция Ветурия Филона. Однако авгуры сообщили, что ауспиции дали неблагоприятный результат, следовательно, диктатор избран огрешно. В такой ситуации не оставалось ничего иного, как сенату определить интеррекса. Трибуны, будоража народ, препятствовали проведению выборов, и пять дней первого междуцарствия протекли впустую. Вторым интеррексом стал Публий Корнелий Азина. При нем и был выбран первый консул.

Крикливый Бебий разоблачал на народных сходках возню сенаторов вокруг выборов. Он заявил, что жрецы объявили назначение диктатора недействительным не по знаку небес, а преследуя выгоды своей партии. Все было устроено так, чтобы выборами руководили интеррексы, назначаемые сенаторами, причем только из патрициев. В который раз упоминался «заговор знати против республики». «Война станет вечной, если мы всегда будем избирать в полководцы Фабиев!» – трагически воздевая руки, с надрывом восклицай Бебий. В следующей речи трибун затушевал последний чистый лоскут на репутации Фабия. По его словам, спасение легионов Минуция явилось финалом хорошо разыгранной комедии. Максим якобы сначала не дал победить римлянам, а уж потом помешал потерпеть поражение. Он будто бы намеренно отобрал у Минуция два легиона, чтобы сделать невозможной победу над Ганнибалом. А все это якобы было инсценировано с целью опорочить народ и его истинных вождей.

Сам Теренций Варрон, отмытый и почищенный, ораторствуя, шествовал от собрания к собранию и то с ростр презрительно взирал на сенаторов, то, пресмыкаясь перед плебсом, едва не падал в лужи к стопам толпы. Его выбор в кандидаты определялся большой скандальной популярностью, приобретенной травлей Фабия. Народу непрестанно напоминали, что именно Варрон отобрал часть власти у ненавистного диктатора и передал ее Минуцию. Трибун Метилий, сыгравший в тех событиях фундаментальную роль, «проявив скромность», отказался от своей доли славы в пользу лидера группировки. Этот политический капитал Теренция и был теперь пущен в оборот.

Варрон повсюду заявлял, что он знает секретное оружие против Ганнибала и разобьет врага чуть ли не раньше, чем его увидит. Пока его друзья чернили соперников по выборам, а ими были три знатных патриция и два не менее видных плебея, сам он их не трогал, проявляя расчетливое благородство, но без устали восхвалял себя, а следовательно, и толпу, ибо являлся «плоть от плоти и кость от кости народной».

На всякий случай с ним повсюду ходили двое хорошо образованных сенаторов из противников аристократии и иногда что-то аккуратно шептали ему в ухо.

Под прессом такой оголтелой кампании нобили приуныли, лишь Фабий Максим все еще пытался образумить народ. Он призывал его еще и еще раз, отложив амбиции, взяться за разум в столь критический период и ответственно подойти к определению соперника Ганнибалу, говорил, что граждане вольны распоряжаться своей жизнью и могут умереть, коли того пожелают, но они не имеют права погубить Отечество. Государство – это труд, кровь и жизнь множества поколений граждан, их слава, их памятник. В моральном смысле нанести ущерб Родине – все равно что разорить и осквернить могилы отцов. Но государство – больше, чем монумент в честь предков, это их детище. Еще большую ответственность ныне живущие несут перед потомками, чем перед ушедшими поколениями, в той же степени, в какой количество будущих поколений должно превысить число ушедших, ибо у Рима было начало, но не должно быть конца. «Не только вы хозяева государства! – пытался перекричать неугомонный старик недовольный рокот форума. – Вы делите его с гораздо превосходящим вас числом людей, которых уже нет и еще нет среди нас».

Увы, у толпы женский характер, она любит тех, кто ей льстит и бахвалится пред нею. Истина же наводит на размышления, а не пьянит, и тем скучна, причем имеет часто горький вкус в отличие от сладкой и пьянящей лести, которая лишь наутро вызывает тошноту похмелья.

Фабия только из почтения к возрасту не побили камнями. Толпа жадна до перемен. Фабий нес ей постоянство, Теренций – что угодно, но не стабильность.

Не смог помочь и истинный аристократ Корнелий Азина, проводивший комиции: значительно опередив прочих количеством голосов, консулом стал Варрон.

Ввиду тревожности сложившейся обстановки, сенаторы упросили выставить свою кандидатуру в высшие магистраты давнего противника плебса Луция Эмилия Павла. Усилиями знати Павел был избран в консулы и стал коллегой по форме, а по сути – соперником Варрона.

21

На фоне суеты политических склок малозаметными проскользнули другие события жизни Города. Невзирая на тяготы войны, римляне по-прежнему блюли интересы государства, какой бы точки круга земель они ни коснулись. Для увязки текущих дел были отправлены посольства к македонскому царю Филиппу, к лигурийцам и в Иллирию. Претор Марк Эмилий занялся постройкой храма Согласия в Крепости на Капитолии, который был обещан богам два года назад. Состоялись очистительные жертвоприношения по случаю очередных дурных знамений. Произошли встречи с делегациями из Неаполя и Пестума, доставившими богатые дары Риму для поддержания опустошенной войною казны. За подарки сенат поблагодарил народы этих городов, но вернул подношения обратно. По-прежнему исправно поступало продовольствие из Сиракуз. Италия и Сицилия верили в могущество Рима и оставались ему верны.

В эту зиму произошло еще одно любопытное событие: преторы выследили и арестовали разведчика Ганнибала, два года жившего в Риме под вымышленным именем.

22

Еще долгое время после своего политического успеха Теренций, влекомый инерцией взятого в предвыборную кампанию разгона, поливал форум словесным фонтаном сбивчивых, но экспрессивных речей. Под действием этой эмоциональной желчи головы граждан столь набухли самоуверенностью, что они стали опасаться, как бы с Ганнибалом не приключилась какая-либо беда на зимовке, которая спасла бы его от участи сделаться добычей Варрона.

Эмилий Павел лишь однажды собрал народ. Он говорил мало, основное внимание обратил на необходимость предпринимать только обдуманные действия и заверил граждан в том, что по его вине государство не потерпит ущерба. О втором консуле прямо ничего сказано не было, но аккуратно прозвучало недоумение по поводу того, как может полководец, не видев противника и местности, где должны происходить события, уже заранее знать, каковым будет сражение и его исход.

Однако приближалась весна, и консулы, расположившись в курульных креслах, повели набор рекрутов. Народ, взбудораженный форумной лихорадкой, как никогда охотно записывался в солдаты. Родина отдала консулам все, что имела. Собрана была гигантская армия из восьми легионов, примерно столько же прибыло и союзников. Общая численность войска превышала восемьдесят тысяч.

Когда все было готово к походу, воины под руководством трибунов приняли развернутую присягу, тогда как прежде солдаты только давали клятву, что соберутся по приказу консула и без его приказа не разойдутся.

Накануне выступления из города к Луцию Эмилию пришел Фабий Максим. Он попытался ободрить консула и укрепить его волю. Фабий говорил: «Ты добрый гражданин и полководец, но государство хромает на вторую ногу. Тебе важно не столько самому проявить себя хорошим, сколько не дать возможности другому быть плохим. Конечно, ты и сам понимаешь, что тебе противостоят двое: и Ганнибал, и Теренций, причем Пуниец едва ли опаснее римлянина. С Ганнибалом тебе предстоит сражаться только на поле боя, а с Варроном – всегда и везде. Поверь мне, карфагенянам необходимо переломить ход войны, которая, несмотря на их победы, складывается для них неблагоприятно. Пунийцев гнетет враждебная страна, они жаждут решительного сражения, ибо в противном случае их войско погибнет от голода и иных лишений или будет вынуждено бежать из Италии. Если же ты не сможешь обуздать плебейского консула, то либо я не разбираюсь в людях и никудышный полководец, либо какое-то место в Италии прославится еще одним поражением римлян. Чтобы противостоять Теренцию, необходимо оставаться глухим к ропоту плебса, не угождать толпе в погоне за ложной славой, тогда в конце концов придет слава истинная». Было сказано и многое другое. Эмилий не излучал оптимизма и заверил Фабия лишь в одном: если Отечество постигнет несчастье, он, Павел, предпочтет смерть от вражеского оружия оскорблениям разъяренной толпы сограждан.

23

Настал час, когда огромная армия торжественно двинулась в направлении через Самний в Апулию навстречу Ганнибалу. Этот день воспринимался народом как праздник, столь радужными представлялись перспективы. В войске также царило небывалое воодушевление. Простой люд торжествовал по поводу «своей» победы над сенатом. После такого шумного успеха на внутреннем фронте внешний враг уже казался не страшен, ведь легионы ведет несравненный Теренций! Все в римском лагере было пронизано духом обновления и великих надежд.

Проникся ненадолго общим вдохновением и Публий, тем более что Сципионы при всей своей аристократичности снисходительно благоволили к Теренциям. Варрон к этому времени обмаслился в потоках восхвалений и приобрел некоторый лоск, он был восприимчив по натуре и крепко вжился в роль народного героя. Сципион, по молодости, все еще поддавался очарованию внешних атрибутов, блеску начищенной поверхности явлений, особенно его восхитило единение массы и вождя, производила впечатление и количественная необъятность армии, голос разума заглушался топотом сапог бесчисленных полчищ. Однако даже при первом взгляде на нового консула Публий поморщился от проступавшей сквозь его манерность «великого человека» плебейской молодцеватости. Потом он увидел хмурого Павла, с которым был давно знаком: отец водил его, еще тринадцатилетнего мальчика, на обед к Эмилию. Сципион догадался о противоборстве консулов, а поскольку хорошо знал, кто такой Павел, по одному только противопоставлению мог определить, кто есть Теренций. Его настороженность росла с каждым днем, но трудно было поверить, что Варрон – всего лишь мыльный пузырь, раздутый пропагандой, казалось невероятным, чтобы после стольких потрясений народ повторял ошибки с выбором полководцев. Публий не делал окончательного вывода и продолжал изучать консула, добросовестно ища зерно разума в навозной куче тщеславия.

Ганнибал несказанно обрадовался, когда узнал о прибытии противника, несмотря на почти двойное его превосходство в численности. Он, конечно, уже знал, кто будет вести против него кампанию этого года, да только никак не мог надивиться на свое счастье, видя, что римляне, терпя поражение за поражением, выставляют ему в соперники все более бестолковых полководцев.

Едва противники увидели друг друга, как завязалась схватка. Легионеры, не дожидаясь приказа, напали на пунийцев, когда те добывали продовольствие и фураж, и перебили более тысячи. В тот день согласно очереди командовал войском Павел. Он остановил преследование неприятеля, опасаясь засады. Теренций устроил истерику перед солдатами, вопя, что римлян предали, у них украли победу, ибо сегодня война должна была закончиться.

Ганнибал решил из мелкой неудачи извлечь крупную выгоду. Он прикинулся напуганным римским нападением и ночью покинул лагерь. Однако, завернув за горный хребет, пунийцы остановились и тихо расположились за холмами. В пустом лагере остались зажженными факелы и костры якобы для сокрытия отступления.

Утром римляне, удивленные тишиной в стане противника, мало-помалу приблизились к валу и обнаружили исчезновение врага, причем бегство казалось весьма поспешным, так как были брошены палатки и значительная часть снаряжения.

Солдаты окружили консулов и стали требовать, чтобы их отпустили грабить лагерь и преследовать трусливо удирающего противника. Эмилий Павел послал конный отряд на разведку. Вернувшись, те сообщили, что в лагере палатки раскрыты и все добро как для приманки разложено на виду, кое-где на дорожках валяется серебро. Такая картина не допускала сомнения в преднамеренности устроенной демонстрации добычи, а значит, римлян ожидала западня. Но у солдат, в которых Теренций заискиваниями развил своеволие, полученная информация не вызвала тревоги, наоборот, узнав о том, что лагерь набит барахлом, они готовы были даже и без команды ринуться вперед. Варрон уже вознамерился следовать за толпой, но ауспиции дали предостерегающий результат. Эмилий Павел долго убеждал коллегу послушаться совета богов и не повторять ошибок Фламиния. Наконец Эмилию удалось остановить Теренция, но лишь растравив его суеверие.

Через некоторое время вернулись двое бежавших от Ганнибала пленных и рассказали, что все пунийское войско сидит в засаде по ту сторону гор в ожидании, когда римляне увлекутся грабежом, сделавшись при этом легкой добычей африканского оружия.

Поняв, что их хитрость в этот раз не удалась, карфагеняне вернулись в свой лагерь. Но долго оставаться там Ганнибал не мог. Среди его наемников назревал бунт, солдаты требовали жалованья и пищи. Испанцы уже составили заговор о переходе на сторону римлян. Пуниец ближайшей ночью вывел из лагеря свои озверевшие полчища и направился с ними в апулийские равнины, где хлеб созревает несколько раньше. После себя африканцы, как и прежде, оставили огни, чтобы римляне и теперь опасались засады и предоставили им возможность свободно уйти.

Консулы, произведя разведку и убедившись, что на этот раз противник действительно ушел, двинули свои легионы в долину реки Ауфид.

24

Увидев, что полководцы ведут войско на равнину, где невозможно противостоять Ганнибаловой коннице, Сципион окончательно прозрел и теперь уже точно представлял себе судьбу армии, а значит, и самого Рима. Он опять заметался в бессильных попытках предотвратить катастрофу. Не оставалось ничего иного, как обратиться непосредственно к полководцу. Публий уже давно сблизился с окружением Павла. Тот вербовал себе сторонников в борьбе с внутренним врагом, часто собирал вокруг себя молодежь в основном аристократических фамилий и подолгу беседовал с ними о положении в государстве и войске. В частности, он пересказал им напутственные слова Максима.

Во время одной из таких бесед в довольно узком кругу, когда Павел стал распространяться о важности противодействия губительному пылу Варрона, Публий предложил ему от оборонительной тактики в противоборстве с другим консулом перейти к наступательной. Раз уж Теренций решил дать сражение, то остановить его можно сегодня, завтра, но неотвратимо придет день, когда он совершит задуманное, потому, по мнению Сципиона, Эмилий Павел должен опередить неразумного коллегу и сам повести войско в бой с Ганнибалом в свой черед командования. «Поскольку сражение неизбежно при сложившейся политической обстановке в государстве, пусть уж лучше оно произойдет под началом более сильного полководца», – закончил Сципион под одобрительные возгласы других офицеров.

Павел был ошеломлен этим предложением. В условиях беспрестанной травли со стороны плебса и его вождей, продолжавшейся еще с его прошлого консульства, он чувствовал себя измотанным и неспособным сделать столь решительный шаг. Сознание своего бессилия, глубина которого подчеркивалась тем, что к нему даже и не закралась такая смелая мысль, легко посетившая юную голову, вызвало его раздражение, нашедшее себе выход в резкости по отношению к военным трибунам. Публий и его товарищи ушли из шатра претория ни с чем.

25

Тем временем войско вышло в долину Ауфида, которая сразу показалась Сципиону зловещей, она уже сейчас представлялась ему гигантским кладбищем римского народа. Какой злой рок повлек почти все взрослое мужское население государства за сотни миль от родного города на бесславную гибель в эти унылые равнины? Ауфид извивался, как змея, чем вызывал впечатление некоего природного сродства с Пунийцем. Здешние места соответствовали характеру врага: за внешним обликом открытости, широкого простора глубинами души смутно угадывалось свирепое коварство, как будто под этими плоскими полями скрывались катакомбы и даже целая подземная страна с горами и ущельями, ядовитыми потоками и черными тенями. Чудилось, что стоит Ганнибалу, вступившему в сговор с подземным миром, подать сигнал, как безобидные луга разверзнутся и пропасть проглотит легионы. Куда бы Публий ни обратил взгляд, везде читалась обреченность.

Сципион уже вторую ночь не мог спать. Сознание своего бессилия отравляло его мозг. Запертая извне страсть к действию раздирала душу изнутри, грозя разорвать ее на клочья. От безысходности он вновь лелеял мысль, переодевшись греческим купцом, поскольку отменно владел языком эллинов, проникнуть во вражеский стан и заколоть Ганнибала. Ему представлялось, как разъяренные африканцы поведут его к кресту для казни на свой варварский манер, однако этот гнев будет их последним самоутверждающим чувством, за ним последует растерянность и далее – смерть. Он будет распят, но, прибитый гвоздями к кресту, увидит утреннюю зарю над Римом. Пусть лучше разопнут его тело, чем душу. Подобные приступы беспомощного отчаяния не раз терзали его в ту длинную ночь, но временами воля брала верх, и на смену кошмару приходили проблески мыслей. Он убеждал себя, что не вправе только ждать, когда народ вручит ему войско, потому и в нынешнем положении должен суметь проявить себя и оказать помощь Отечеству. Спасти римлян от поражения ему не под силу, но уменьшить его тяжесть он обязан.

Публий переговорил с другими трибунами и, найдя единомышленников, среди которых наиболее значительной фигурой был видный патриций Аппий Клавдий Пульхр, договорился с ними о взаимодействии во время предстоящего сражения, чтобы в случае неудачного исхода самостоятельно с вверенными им подразделениями предпринять какую-либо акцию по спасению ситуации. Сципион дополнительно старался привлечь к себе еще и центурионов, намекая им, что их любимый Теренций будто бы поручил ему особую миссию. Полностью он доверился только одному центуриону – потомку переселившихся в Рим несколько десятилетий назад вольсков из Анция – Авфидию. Это был ветеран, командовавший первой центурией второго манипула триариев второго легиона, тело которого украшали не менее пятидесяти шрамов. Опыт дополнял его добротный крестьянский рассудок, потому он быстро определил цену похвальбе Теренция и так же, как Публий, опасался за судьбу Отечества, ввиду чего с готовностью примкнул к тем, кто как-то пытался защититься от беспутства консула. Показывая на змеившийся в бахроме кустов Ауфид, Сципион говорил ему: «Видишь, здешняя река носит твое имя. Не добрый ли это знак для тебя? Кому, как не тебе, прославиться на этих берегах!»