Текст книги "Сципион. Социально-исторический роман. Том 1"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 63 страниц)

45

Вести быстро распространяются в народе, особенно – дурные. У порога дома уже толпились клиенты и друзья рода Сципионов. Публий накрыл голову краем тоги, словно при жертвоприношении, облачился в темный плащ и первым вышел к гостям. Через несколько мгновений перед толпой предстала жена погибшего, которая в течение минувшей ночи, казалось, обратилась в бестелесный дух и передвигалась теперь, как бы не касаясь земли. Она была одета в снежно-белую столу, символизирующую цельность и чистоту души покойного, по плечам ее раскинулись серебрившиеся сединою длинные волосы, каковые прежде всегда были уложены в компактную строгую прическу. Скорбный вид матроны исторг у присутствующих тяжкий вздох. Вместе с матерью вышел и Луций. Еще час назад он вел себя, как мальчишка, хотя и воевал уже в легионах Фабия, но теперь принял сосредоточенный, самоуглубленный вид, беря пример со старшего брата.

Публий поблагодарил пришедших за оказанное внимание и пригласил их в дом. Рабы внесли в атрий уже приготовленную восковую маску того Публия Корнелия Сципиона, который отныне причислялся к манам рода. Публий двумя руками взял изображение, посмотрел на знакомые черты у чуждого предмета и поставил его на каменный фундамент в нише, где в скором времени должен был появиться бюст отца, после чего произнес короткую хвалебную речь во славу погибшего.

День был однообразен и бесконечно длинен. Скорбящая семья выслушивала соболезнования, на которые Публий отвечал стандартными словами вежливости. Сципионов посетили сотни людей, в том числе, десятки сенаторов. Бесчисленные лица гостей слились для Публия в один горестный лик сочувствующего Рима. Несмотря на кажущуюся отстраненность чужих переживаний, к концу дня Публий почувствовал некоторое успокоение, словно каждый из посетителей, покидая дом, уносил с собою частицу его страданий. Двоюродный брат Публия, сын Гнея Сципиона, тоже Публий по прозвищу Назика, что означало остроносый, придя утром с другими гостями, остался и после их ухода, чтобы помогать в исполнении необходимого ритуала. Во второй половине дня к нему присоединились все остальные члены семейства Гнея Сципиона, которые сами были едва живы от страха за своего хозяина и тревожно ждали дальнейших известий из Испании. Вечером Публий принес очистительные жертвы Церере.

В последующие дни поток соболезнующих стал постепенно затихать. А через месяц Рим узнал о гибели Гнея Сципиона и его легионов, столь же трагичной, как и смерть младшего брата. И вновь к домам Сципионов потянулись вереницы сочувствующих.

Между тем настала пора выборов. Для их проведения в Рим прибыл консул Аппий Клавдий. В первый же день он встретился с Публием и после обычных соболезнований сказал, что тому пора занять место отца во главе войска. Он выразил готовность оказать необходимую помощь на выборах. Но Сципиону теперь было не до того, да и обычаи не позволяли ему добиваться магистратур в течение ближайшего года из-за траура. Он не выставил свою кандидатуру.

Несмотря на подавленность и сосредоточенность на постигшем его горе, Сципион все же подробно расспросил Аппия о его боевых действиях, особенно в части, касающейся Ганнибала, и таким способом пополнил свой багаж знаний о противнике. Аппий Клавдий, бывший некогда вместе с ним, Публием, военным трибуном, уже сражался с Ганнибалом как полководец и не проиграл ему. Поистине нет ничего невозможного на свете! Настанет день, когда и он, Сципион, двинет легионы против надменного Пунийца – верил Публий.

46

Консулами на предстоящий год избрали Гнея Фульвия Центимала и Публия Сульпиция Гальбу, прежде не занимавшего ни одной курульной должности. Но главная роль в италийской войне осталась за проконсулами Аппием Клавдием и Квинтом Фульвием, которые продолжали осаду Капуи. Целью борьбы с Капуей было не только возмездие за предательство, но и организация наглядного урока всем союзникам. На этот город решили не тратить солдатские жизни и взять его измором, сыграв на безволии кампанцев.

В первое время римлянам весьма вредила конница осажденных, удачно действовавшая при внезапных вылазках. Римляне со свойственной им основательностью обдумали сложившуюся ситуацию и, как некогда, уступая пунийцам – великим мореплавателям – в соперничестве на водах, но, имея преимущество на суше, свели морской бой к сухопутному изобретением «ворона», так и теперь свою конницу они подкрепили пехотой. Несколько сотен велитов было обучено вспрыгивать на скачущих лошадей и также на всем ходу соскакивать с них. Они размещались за спинами всадников, а во время конной схватки спрыгивали на землю и засыпали врага дротиками. Всадникам после этого оставалось лишь завершить разгром противника. Более упорный соперник, наверное, нашел бы какие-либо контрмеры против такого маневра, но кампанцы, как только римляне продемонстрировали в действии этот прием, перестали высовываться из города и с тех пор уповали только на Ганнибала.

Пуниец обнадежил их, заявив, что римляне разбегутся в разные стороны, едва завидят его знамена. Однако в своих суждениях он отстал на несколько лет. При всем уважении к нему консулы все же остались на месте.

Ганнибал достиг Капуи ускоренным маршем с войском налегке, без обоза. Удар на осадные укрепления был произведен одновременно с двух сторон. Карфагеняне атаковали с внешней стороны блокадного кольца, капуанцы и пунийский гарнизон по согласованию с ними – с внутренней. Против Ганнибала сражался Фульвий Флакк, кампанцам противостоял Аппий Клавдий. Сражение было упорным, и римляне выдержали натиск. Ганнибалу не удалось прорваться к своему союзнику. Не помогла и очередная его хитрость. В римский лагерь пробрались переодетые в легионеров бруттийцы, которые, суматошно бегая между рядами палаток, кричали, что Ганнибал победил и консулы велели всем покинуть укрепления и спасаться, кто как сможет. Но все затеи Пунийца в своей основе были похожи одна на другую, римляне в достаточной степени изучили его нрав, а потому теперь быстро разобрались, в чем дело, и схватили провокаторов.

В конце битвы получил тяжелую рану Аппий Клавдий. Его отправили в Рим на лечение, но вскоре он умер.

Ганнибал, отчаявшись спасти союзников силой, решил действовать хитростью. Он шумно, с грабежами и насилиями двинулся к Риму.

В столице сразу поднялся переполох. Женщины, разметав по плечам волосы, шарахались от дома к дому и вопили о приближении неминуемой смерти. Их некому было усмирить, так как мужчин в городе осталось мало. Из ближайших сел пришли беженцы вместе со скотом. Улицы запрудили толпы, к плачу примешались мычание и блеянье.

Сенаторы собрались в курии и обсуждали меры по спасению города. Многие предлагали бросить все боевые операции в Италии и стянуть войска к столице. Тут среди этого сумбура раздался голос разума Рима – заговорил Фабий Максим. Он объяснил, что не штурмовать Рим идет Ганнибал, а спасать Капую. «Ведь и после каннской победы он посчитал себя недостаточно сильным для взятия такого могучего города, – говорил Фабий, – теперь же при нем нет даже обоза, без которого при самых благоприятных обстоятельствах ему не продержаться под стенами дольше нескольких дней. Ганнибал не угрожает Риму, но лишь пугает нас, чтобы мы сняли осаду с Капуи или же разделили свои силы. Поддаться на его хитрость – позор». Слова Фабия в какой-то степени образумили собрание. Но все же сенат постановил призвать Фульвия с частью сил на помощь городским легионам.

Тем временем в Риме начали укреплять защитные сооружения и готовить все необходимое для обороны. Сенаторы целыми днями находились на форуме, чтобы успокаивать людей и давать разъяснения интересующимся по поводу сложившейся вокруг города обстановки, а также для оперативности в решении возникающих по ходу дела вопросов.

Фульвий Флакк часть войска оставил под Капуей, а с шестнадцатью тысячами отборных сил двинулся к столице и вскоре вступил в город через Капенские ворота. Римляне стали несколькими лагерями в районе Коллинских и Эсквилинских ворот, то есть на том направлении, с которого подступал враг.

Ганнибал остановился в трех милях от города. С конницей он подъехал к самым стенам, любуясь на камни, в совокупности носящие имя его заклятого врага. Римляне выпустили своих всадников и в конной схватке отбили противника.

На следующий день оба войска выстроились для сражения, но вдруг небеса разразились яростным ливнем и градом. Назавтра повторилось то же самое. Пунийцы посчитали, что боги на римской стороне, и пали духом. Досаду Ганнибала усилила психологическая хитрость римлян, рассчитанная на его непомерное самолюбие. На форуме объявили, что продается участок в окрестностях города, как раз там, где стоял лагерь карфагенян. Тут же разгорелось соперничество между покупателями, и земля, попираемая пунийскими сапогами, была продана по довольно высокой цене, словно и не существовало никаких препятствий для ее обработки. Ганнибаловы шпионы, естественно, рассказали об этом эпизоде Пунийцу. Тот был взбешен, немедленно собрал наемников, ибо не имел иной публики, и объявил, что он за бесценок продает римский форум.

Трудно сказать, купил ли какой-нибудь африканец ростры, храмы и торговые лавки в центре Рима, но, несомненно, Ганнибал уходил от столицы ненавистного государства вдвойне обиженным. Ему не оставалось ничего иного, как вернуться на юг Италии.

Кампанцы поняли, что настала пора сдаваться. Ганнибал им не помог, богам можно молиться, но нельзя призвать их с войском на выручку. Некоторые предлагали воззвать к милосердию римлян, однако трезвые головы их образумили, напомнив им всю глубину преступления против Рима, ведь они добровольно перешли на сторону заморского врага, совершили это в самый страшный для римлян период, жестокой пыткой замучили римский гарнизон, при всем том еще и насмехались над несчастьями тех, кого они предали, и наконец заботливо приютили у себя африканских наемников.

Римляне объявили, что если кто-либо из кампанцев перейдет к ним до определенного дня, то ему сохранят жизнь и свободу. Но и после этого осажденные не тронулись с места, страшась гнева римлян. Леденящий душу ужас наводила на жителей Капуи непоколебимость римлян в их вражде, проявившаяся в том, что даже угроза собственному городу не ослабила их решимости покарать изменников.

Толпа голодных отчаявшихся граждан металась по городу, призывая знать собраться и найти путь к спасению. Однако нобили давно все поняли и не желали еще что-либо обсуждать. Тогда плебс насильно согнал аристократов в зал для заседаний. Преодолевая апатию обреченности, капуанские сенаторы поговорили кое о чем и на том решили разойтись, но напоследок один из них высказал единственную за весь день разумную мысль. Его звали Вибий Виррий. Он объявил, что устраивает пир, который завершит кубок с ядом, пущенный по кругу. На этот пир Виррий любезно пригласил всех знатных граждан города.

Двадцать семь лучших людей государства разделили трапезу Вибия Виррия. Пока аристократы пировали, слуги во дворе разводили костер, предназначенный для сожжения их тел, ярко пылавший в ночной тьме. При первых признаках утра гости Виррия вслед за хозяином пригубили спасительный кубок с отравленным вином и благополучно умерли, прежде чем малодушные соотечественники открыли перед врагом центральные ворота.

Итак, римляне вошли в Капую. Они не грабили, не убивали, а с холодным презрением велели привести к ним нобилей и сдать все предметы роскоши. Знатных капуанцев заковали в цепи и отправили в тюрьму в соседний город. Золото и серебро, которое побежденные сложили у ног римлян, отправили в столицу.

Фульвий Флакк твердо решил казнить капуанских сенаторов. Он торопился с исполнением своего замысла, боясь, что ему воспротивятся в Риме, и поспешно прибыл к месту заключения пленных. Когда по приказу Фульвия капуанцев уже вывели из подземелья для расправы, проконсулу передали письмо из Рима. Он отложил послание сената в сторону, провел казнь и только после этого вскрыл письмо. Там, как он и полагал, предписывалось помиловать пленных, однако было уже поздно. Тут, проникшись впечатлением от сцены расправы, один свободный кампанец, верно служивший римлянам, заявил, что, лишившись Отечества, не желает жить и просит казнить его вместе с согражданами. «Не могу, – разведя руки, сказал Фульвий, – постановление сената это запрещает». Простых кампанских жителей расселили по разным городам. Капую отдали окрестным селянам и вольноотпущенникам только лишь как место жительства. Отныне Капуя не имела своего сената, магистратов, законов, она перестала существовать как государство и больше никогда никого не могла предать.

47

Между тем выяснилось, что с гибелью Сципионов в Испании еще не все закончилось для римлян. Энергичный молодой человек по фамилии Марций, всадник по происхождению, сплотил вокруг себя остатки двух армий. Солдаты выбрали его полководцем, будто голосовали на Марсовом поле, и Марций, используя благодушие, царившее по случаю победы во вражеских лагерях, напал на пунийцев, застав их врасплох. Римляне ночью ворвались в один лагерь противника и учинили там побоище, затем, действуя стремительно, до рассвета захватили и второй лагерь, нанеся карфагенянам существенный материальный и моральный урон и тем самым несколько выправив положение в провинции. Обо всем этом Марций послал донесение в Рим и подписался под ним как пропретор.

Сенат выразил ему благодарность от имени народа, но должность пропретора за ним не утвердил и прислал в Испанию Клавдия Нерона, как раз и состоявшего в таком звании. Клавдий привел с собою подкрепление примерно в количестве одного легиона, и с ходу вступил в борьбу, не давая пунийцам возможности опомниться ни от побед, ни от поражений. Ему удалось запереть войско Газдрубала Барки в ущелье. Пунийцы повели разговоры об условиях капитуляции. Вначале соглашаясь на многое, они, однако, когда дело непосредственно касалось текста договора, начинали одну за другой выпрашивать себе уступки. Переговоры затянулись на несколько дней, и с каждым днем карфагеняне становились менее податливыми. Наконец Газдрубал утомился посольской деятельностью настолько, что попросил у римлян выходной день, ссылаясь на указания богов, якобы запрещающих заниматься делами в этот период. В то утро в ущелье стоял густой туман, а когда он рассеялся, римляне обнаружили, что лагерь противника пуст. Пунийцы, замутняя взор соперника дипломатией, каждую ночь тайно узкими тропами выводили войска, и теперь в полном составе оказались вне опасности, разделенные с римлянами горной грядой.

В Риме, узнав об этих событиях, решили, что следует послать в Испанию настоящего полководца с проконсульской властью.

В Македонии к этому времени царь Филипп оправился от поражения и готов был вновь вступить в войну. Однако римляне нашли ему врага прямо на Балканах. Против Филиппа при поддержке римлян выступил этолийский союз. Три причины побудили этолийцев склониться к дружественному договору с Римом: во-первых, римляне перехватили стратегическую инициативу в войне с Карфагеном и выглядели более перспективными союзниками; во-вторых, этолийцам были предложены выгодные условия распределения ожидаемых плодов совместных побед, поскольку им должна была доставаться вся недвижимость в завоеванных городах; в третьих, обе стороны видели своего врага в Македонии, и этолийцы рассчитывали с помощью римлян потеснить Филиппа и занять господствующее положение на Балканах. В первый год этой войны ничего существенного не случилось, шла как бы примерка сил. Таким образом, римляне вновь избавились от угрозы появления македонцев на италийской земле.

48

После победы над Капуей в Риме обратили взор к Испании. К этому приложили усилия друзья Сципиона. Пример Сульпиция Гальбы, ставшего консулом, не быв прежде даже эдилом, позволил Публию уже сейчас добиваться назначения полководцем в Испанию. Он убедил в целесообразности такого предприятия Марка Эмилия Павла и Корнелия Цетега старшего, причем вел дело так, что они сами первыми предложили ему занять отцовское место во главе испанских легионов. Считая эту идею своею, они охотнее готовили ее воплощение.

Был разработан план действий, и наступление началось по двум направлениям. Эмилий и Цетег возбуждали недоверие сенаторов к Клавдию Нерону и одновременно создавали зловещий образ Испании как заколдованной, сугубо враждебной страны, чем отвращали от притязаний на нее многих видных людей и формировали мнение, что туда может отправиться только человек, отмеченный богами. Публий же раздавал клиентам деньги якобы по завещанию отца и целыми днями молчаливо, с достоинством шествовал по городу, стараясь быть на виду у народа, чтобы его знали и говорили о нем. С возвышенной печалью он носил свое горе, и если с ним заговаривали, то слышали от него только о достоинствах старшего Сципиона. Таким образом, с похвальной сыновней любовью восхваляя отца, он напоминал о себе. Люди все более сочувствовали юноше и восхищались его благородством и скромностью, ибо он, казалось, забыл о собственной жизни, уйдя в печаль по чужой. Тем временем друзья Публия рассказывали о его подвигах при Требии и Каннах, а их клиенты тиражировали эти истории по всему городу. Народ в равной степени восторгался воинскими успехами Публия и его скромным умолчанием о них. Не забывали друзья и о загадочности своего товарища, в толпе носились слухи о его сношении с богами, которые будто бы общаются с ним уже много лет и даже причастны к его рождению. Сципион не отрицал эти слухи, но и не поддерживал их. Появляясь со скорбным взором на форуме, он являл собою молчаливую иллюстрацию к своей подпольной славе. Лишь однажды на вопрос о его близости к богам, Публий сказал, что все люди в той или иной степени содержат в себе божественный дух, римляне же – в особенности, так как много столетий волей небес они идут к великой цели, назначенной им в мире, и, естественно, что подобно тому, как всякие достоинства распределены в людях неравномерно, сродство богам в одних присутствует больше, чем в других.

Наконец Эмилий и Корнелий Цетег привели Сципиона в сенат и заявили о нем как о претенденте на звание проконсула в Испании. Квинт Фабий Максим и его многочисленные сторонники встретили молодого человека недоброжелательно. Это расстроило Публия и лишило его уверенности в себе. Он произнес сумбурную невыразительную речь. После Сципиона взял слово Марк Эмилий и обратил недостатки предыдущего выступления в достоинства, объяснив их кровоточащей раной испанских утрат в груди чувствительного юноши и скромностью, не позволяющей ему представлять самого себя в ярких красках. Затем развернулась борьба между различными политическими группировками, не принесшая победы ни одной из сторон. Тогда, по предложению сторонников Сципиона, заранее готовых к такому ходу событий, вопрос о проконсуле в Испании был передан народному собранию.

Публий ощущал некоторую неловкость, сознавая, что, обращаясь к народу в какой-то степени в обход сената, применяет тактику Фламиния и Теренция, но чувствовал за собою конечную правоту и не считал дурным, если стихия масс, не раз приносившая вред государству, теперь послужит ему на пользу.

В день проведения центуриатных комиций Публий отправился на Марсово поле возбужденным как перед битвой. Его подбородок подрагивал, руки совершали много лишних движений, но голова была ясной, хотя в ней бродили вихри мыслей и проносились отдельные фразы предстоящей речи. Сципион не готовил текст заранее, он лишь наметил общий план в соответствии с греческой наукой и обозначил в памяти вехи опорных положений.

Однако, оказавшись перед бурлящей толпой и едва произнеся первые слова, он забыл все задуманное и дальше говорил по вдохновению, сообразуясь с настроением аудитории, будто слившись с массой и став ее рупором. Каждой фразой Публий подготавливал слушателей к продолжению и, произнося последующее, как бы выражал их интересы, высказывал их мысли.

Когда он поднялся на возвышение для ораторов, по распростершемуся перед ним людскому морю пронесся пенистый всплеск поднятых рук. Народ приветствовал его. У Сципиона закружилась голова от восторга предстоящей схватки, от счастья обуздать эту стихию и овладеть ее безграничной энергией.

«Мне трудно говорить об Испании. Нет резче слова для моих ушей, нет больнее темы для моей души, – начал речь Публий и запнулся. Однако тут же продолжил, стараясь не затягивать пауз, – но именно эта боль и обязывает меня говорить сейчас перед вами. Я – сын Публия Сципиона, я – племянник Гнея. Возможно ли мне допустить, чтобы враг топтал их могилы, торжествовал победу? Не мой ли долг перед погибшими – заставить пунийцев думать больше о своих потерях, чтобы скорее забыть о наших? К этому меня обязывает имя, имя римлянина и Сципиона. Вдвойне передо мною виновен враг, я должен биться с ним и за Отечество, и за отца.

На Испанию направлено мое внимание уже восьмой год, с того дня, когда туда отправился мой дядя Гней Корнелий. Потом борьбу с пунийцами в Иберии возглавил мой отец. Естественно, что меня интересовало все в этой стране. И я узнал Испанию, я понял ее роль в войне, в которой она явилась материальной основой побед Ганнибала, снабжая его серебром для содержания наемников и подкупа наших союзников, оружием и, наконец, людьми. Заметьте, что когда Сципионы стали одерживать верх в Испании, то Ганнибал перестал побеждать в Италии. По сведениям отца и дяди я изучал иберийский рельеф, растительность, климат, нравы племен, я семь лет смотрел на эту провинцию глазами полководцев и вдобавок к природе Сципионов за эти годы унаследовал и их испанский опыт. Потому я и решился предстать сегодня перед вами. Для меня не была неожиданностью неудача Клавдия Нерона. Он хороший полководец, и вы в том еще убедитесь, но он не знал Испанию, назначение застало его врасплох. Наоборот, можно сказать, что Нерон – герой, ибо не допустил более существенного удара из тех, на которые мастерица эта коварная земля. Стараниями предшественников я приобрел необходимый опыт и похоронить его в себе считаю преступленьем перед народом, ведущим тяжкую войну, в которой нужно использовать все ресурсы. В Италии, возможно, я был бы незаметен, о том ведают лишь боги, но в Испании все на моей стороне: мой двойной гнев против врага, опыт, знанье местности и противника, мое имя. Ведь столько славного совершено в Испании за эти годы, что самый дикий ибериец знает Сципионов. Варваров смутила неудача римлян, они заколебались, вновь готовые склониться к Газдрубалам, но представьте, что перед ними снова победоносное войско римлян и полководец Сципион. В чем обнаружат они следы наших потерь?

Против меня выставляют единственный довод – мою молодость. Но в таком же возрасте Ганнибал возглавил пунийскую армию, немногим старше меня нынешний консул. Зато Гней Фульвий, над которым вы только что правили суд за потерю войска, гораздо богаче нас годами, но помогли они ему? Жизнь человеческая измеряется событиями, а не днями, среди которых множество пустых.

Впервые я встретился с Ганнибалом у Родана, ни один римлянин меня в этом не опередил, я был и при Тицине, Требии, в самнитских ущельях и, наконец, при Каннах. От первого сражения до последнего прошло менее трех лет, но чем они стали для Рима! Пережив такие несчастья, насколько возмужало государство! Так что же сказать о человеке, видевшем воочию эти потрясенья? За три года вокруг меня погибли трое из каждой четверки. Я остался. Меня окружали пятнадцатилетние юнцы. Я был для них ветераном. Так сколько мне лет? А преждевременная смерть отца, до срока, назначенного природой, поставившая меня во главе фамилии, не сделала ли меня взрослее?»

Тут из возбужденной толпы раздались крики солдат, пришедших на выборы: «Сципион, покажи свои раны, у холодной Требии обратившие твое юношеское тело в истинно мужское! Расскажи о том, как ты спас консула, вынес из боя раненого трибуна на руках! Поведай всем, как вывел ты два легиона с кровавой долины Ауфида! Спрашивал ли Павел, сколько лет тебе, когда шел следом за твоим отрядом?»

Народ подхватил эти выкрики. Публий казался смущенным. Потом, он овладел собою и, подняв руку, усмирил собрание.

«Полезнее для государства тот человек, – глухо сказал он, – чьи дела красноречивей слов. Я не буду говорить о тех случаях, когда боги помогли мне послужить Родине, ибо вижу, что память народа лучше моей собственной, но постараюсь высказаться делами, действительно заслуживающими народной памяти. Ваши восклицания, квириты, живо напомнили мне… нет, не мои личные удачи, приятные только при общей победе, но страданья нашего народа. И я больше не могу говорить, хотя не сказал еще и половины… Я умолкаю, понимая, что и без моих слов вы четко представляете ситуацию, а напоследок вас еще раз заверяю: я сознаю ответственность, которую на себя принимаю, я взвесил свои силы и верю в наш успех. Эту веру на свой риск я, может быть, не принял бы, но меня в Испанию призвал отец. Да, именно так. Я видел его в момент смерти, он обратил ко мне суровый лик и взором приказал продолжить его дело. В это время я был в храме у Юпитера. Родительский наказ придал мне решимости встать на это возвышенье и… смею ли сказать – воля богов. Ее поведал мне вещий сон. Я не буду рассказывать его содержанье, так как это кощунство, но у скептиков, отрицающих подобное явление, спрошу: знают ли они иное средство общения богов с людьми? Отвечу сам: нет, боги днем к нам не приходят, но отвергать возможность связи с небесами и во сне – не значит ли вообще отрицать существование богов? Я вам скажу, что ощущает каждый, но в чем себе не признается: с приходом смерти души людей возносятся на небо и причисляются к богам, но сон – маленькая смерть, когда душа устремляется в выси, чтобы соотнестись с божественной волей. Любому это, так или иначе, знакомо. Я верю в озарения снов, они позволили мне предвидеть ранение отца и «Канны». Все, что я сделал существенного в жизни, произошло с согласия богов, все, что совершу в дальнейшем, будет выраженьем их воли!»

Другие претенденты, выступавшие ранее, а среди них благодаря усилиям Марка Эмилия Павла и Корнелия Цетега не было сколько-нибудь значительных людей, оказались забыты. Настроение народа было таково, что все центурии избрали проконсулом Публия Корнелия Сципиона, более того, даже внутри центурий никто не высказался против него.

Множество раз услышал сегодня Сципион свое имя, выкликаемое глашатаем при объявлении итога очередного этапа голосования. Восклицания глашатая были официально сухими и торжественными одновременно. Это был голос самого государства. И каждый раз, когда во всеуслышание произносилось его имя, Сципион чувствовал себя выросшим в тысячи раз, ибо к его ничтожным природным силам прирастало истинно человеческое могущество единения со своим многотысячным народом. В эти мгновения он ощущал себя величайшим явлением Вселенной, и ни одна небесная звезда не казалась ему далекой.

Но вот процедура выборов закончилась. Чиновники покинули помост, однако толпа не расходилась. Публий, окруженный клиентами, принимал поздравления и, задерживаемый на каждом шагу народом, добрался домой только к вечеру. Он чувствовал себя опустошенным, и эта пустота в душе наполнилась усталостью, так что радости уже негде было поместиться.

Мать была горда его успехом, но и опечалена предстоящим отъездом сына в ту неведомую далекую страну, которая поглотила ее мужа. Утром, когда Публий пошел на Марсово поле, она тайком последовала за ним и весь день простояла за городом у Триумфальных ворот. Потом, увидев приближающуюся торжествующую толпу, все поняла, обрадовалась и испугалась одновременно и поспешила вернуться домой, чтобы встретить сына с величавым достоинством истинной римлянки.

Публий был очень доволен своей речью, настолько, что даже записал ее. Однако, перечитав написанное, он поразился отрывистости, рубленности фраз. И вообще, речь показалась ему куцей и невнушительной при чтении. Впрочем, главное было в том, что им правильно были произнесены эти слова и они попали в цель, то есть – в душу простого люда. Он сжег папирус и забыл о своем ораторском дебюте, устремив помыслы в будущее. Предыстория его жизни закончилась, началась настоящая жизнь. Да, пока он уезжал от Ганнибала, ему пришлось искать окольный путь к победе, но настанет день, и они встретятся лицом к лицу.

С наступлением утра Публий занялся делами и в первую очередь отправился в древний город Лавиний для принесения жертвы богам-прародителям. Он верхом на коне с небольшой свитой выступил из Рима по Остийской дороге, затем свернул налево в сторону Лавиния и к вечеру вошел в город Энея. На следующий день он посетил рощу и святилище Юноны-спасительницы. Публий бывал здесь прежде, но лишь как частное лицо. Много раз мечтал он прибыть сюда в ином качестве, и вот чаяния его сбылись, хотя и не совсем, ведь он не магистрат, не консул, а всего только «вместо консула», как значил его титул. Сципион принес жертвы, которые, по словам гаруспика, были приняты богами весьма благосклонно. Через день проконсул возвратился домой.

Последующее время до отъезда из Италии он проводил на Марсовом поле в храме Беллоны или в общественном здании, где осуществлял набор войска. Для того чтобы быстрее снарядить экспедицию, Публий не жалел и своих личных средств. В кратчайший срок он собрал десять тысяч пехоты, тысячу всадников и подготовил флот из тридцати квинкверем, ожидавших его в устье Тибра. Ауспиции дали благоприятный прогноз на предстоящую кампанию, ничто более не задерживало Сципиона, и он двинулся к Остии, где посадил войско на корабли и отплыл в Испанию.