Текст книги "Сципион. Социально-исторический роман. Том 1"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 63 страниц)

42

Шла позиционная война. Ганнибал, как паук в предвкушении доверчивой жертвы, засел у Тарента и оплетал его паутиной интриг. Чтобы не вызвать подозрения у римлян долгим пребыванием на одном месте, он притворился больным. Но его изощренные хитрости и дипломатические игры не сразу дали ощутимый результат, и пока к нему перешли только несколько небольших окрестных городов.

В Испании, как и прежде, дела римлян шли благополучно, и Сципионы уже обратили взор на Ливию. Нумидийский царь Сифакс поссорился с карфагенянами и изъявил желание вступить в союз с Римом. Братья послали к нему делегацию и завязали с нумидийцами отношения. Центурион Статорий из посольства остался у Сифакса и обучил его войско пешему бою, в чем прежде африканцы не преуспевали. Благодаря римской тактике Сифакс одержал несколько побед в войне с царем соседнего нумидийского государства Галой, однако вскоре потерпел крупное поражение от сына Галы – талантливого молодого человека – Масиниссы. Ресурсы обширного царства Сифакса позволили ему оправиться от разгрома и собрать новую армию. Война вспыхнула с прежней силой и продолжалась с переменным успехом.

В седьмой год войны консулами стали Квинт Фульвий Флакк и Аппий Клавдий Пульхр. Консулы получили по два легиона и должны были противостоять Ганнибалу. Провинции оставили прежним магистратам.

Набор воинов для пополнения легионов проходил как никогда тяжело. Выбор был скуден. В помощь консулам сенат назначил две комиссии триумвиров, которые обходили окрестности Рима и в небольших селениях, прежде не охваченных переписью ввиду малочисленности их жителей, собирали хоть сколько-нибудь пригодную к службе молодежь.

Между прочим, Сципион попросил Аппия Клавдия взять с собою на войну своего друга Гая Лелия, пообещав, что в скором времени прибудет и сам. Аппий Клавдий удовлетворил просьбу товарища, и Лелий отправился в поход в качестве военного трибуна, так как сенат без возражений утвердил его кандидатуру.

Ганнибал, наконец, захватил Тарент. Этому способствовали события в Риме. Тарентийские и фурийские заложники устроили побег, но были схвачены и возвращены в город, где их с одобрения народа высекли розгами и сбросили с Тарпейской скалы. Эта жестокость возмутила греческие города и перевесила общественное мнение в пользу карфагенян, хотя измена была замышлена заранее, о чем свидетельствовала и попытка побега. Тарентинцы стали сговорчивее и с большим воодушевлением встречали Ганнибаловых лазутчиков. В конце концов план передачи города в достаточной степени оброс необходимыми деталями, и в одну из темных ночей жители тайно впустили пунийцев в город. Римляне во главе с Марком Ливием и их сторонники из местного населения были вынуждены запереться в крепости. Ганнибалу, имевшему сказочную власть над свирепыми наемниками, удалось удержать их от грабежа. Пунийцы предстали перед греками как освободители, лишенные малейшей корысти. Ганнибал выступил на собрании граждан. Он поздравил жителей с нагрянувшей свободой, после чего долго убеждал их в коварстве, жестокости и властолюбии римлян, в очередной раз пережевывая лакомый риторический кусочек о казни невинных заложников. Таким образом, овладев хитростью стенами города, пунийцы покорили его население любезностью и благородством. На исходе речи Ганнибал велел всем грекам пометить свои жилища особым знаком на двери. После этого наемники проворными потоками разлились по улицам и учинили погром необозначенных, то есть римских квартир.

Вскоре принял сторону Карфагена и другой обиженный город – Фурии, бывший Сибарис, а за компанию с ним и Метапонт.

Ганнибал попытался штурмовать крепость Тарента, но та располагалась на полуострове, соединенном с городом узким перешейком, и благодаря превосходству римлян на море была неприступна. Тогда пунийцы возвели перед крепостью вал, чтобы защитить городские кварталы от вылазок римлян, и, оставив гарнизон, отправились к Капуе, которой угрожали консульские войска.

Измену Капуи римляне считали самой подлой в лавине обрушившихся на государство предательств ввиду давних дружеских связей с нею. Они с обидой вспоминали о том, что ради капуанцев Рим начал войну с многочисленными и воинственными народами Самния, продолжавшуюся семьдесят лет, а те теперь предпочли дружбе с ними господство заморских завоевателей. Потому главной задачей в Италии для римлян в настоящий момент было наказать Капую в пример всем вероломным союзникам.

Консульские войска разорили Кампанию и воспрепятствовали населению этой области посеять хлеб. В результате, некогда процветающий край терпел лишения. Капуанцы, как и в иных трудных ситуациях, запросили помощи у Ганнибала. Пуниец тогда был занят делами в Таренте и поручил легату Ганнону, воюющему в Бруттии, оказать помощь кампанцам. Ганнон собрал в округе огромные запасы продовольствия и, прибыв в район бедствия, расположился лагерем на удобном месте в горах. Туда к нему направились сотни обозов из разных городов Кампании. Лагерь превратился в огромный базар. Узнав об этом, консул Фульвий подступил к лагерю пунийцев и штурмом с ходу овладел им, несмотря на то, что противника защищала сама местность. Шесть тысяч врагов погибло, семь тысяч попало в плен, была захвачена богатая добыча.

Консульские войска приблизились к Капуе и стали готовиться к осаде. Капуанцы под развращающим влиянием роскоши давно потеряли способность защищать себя и потому вновь вознесли мольбы к Ганнибалу. Тот прибыл на место событий и дал бой обоим консулам. Римляне уже изучили Пунийца и не попадались более на его хитрости. Бой длился долго, но не дал решительного перевеса ни одной из сторон, правда, потери римлян оказались несколько большими по причине все того же преимущества африканцев в коннице. Ночью консулы выступили в поход и направились в разные стороны. Наутро Ганнибал в досаде, что враг ускользнул, пустился за Аппием Клавдием. Аппий заставил Ганнибала вдоволь намаршироваться по горным тропам и, сделав круг, снова подступил к Капуе, оставив Пунийца далеко позади.

В это время некий ветеран-центурион прибыл в Рим и заявил, что знает, как расправиться с Ганнибалом. По его словам, ему для такого дела надобно всего лишь пять тысяч воинов. В который раз римляне позарились на обещание легкого успеха и выделили авантюристу-центуриону восьмитысячный отряд. Растерзав это подразделение, брошенное ему в жертву, Ганнибал несколько отвел душу после безрезультатных маневров под Капуей.

Но судьба сулила ему еще один успех. Претор Фульвий, взяв два-три крохотных апулийских городка, чрезвычайно зазнался и, будучи уверенным в своей непобедимости, допустил послабления в дисциплине и тем самым испортил нрав солдат. Ганнибал, как матерый хищник, хорошо улавливал запах гнили. Едва только где-то ощущалось зловоние морального разложения, он уже был тут как тут. Пуниец, прослышав о разгуле в войске претора, прибыл в Апулию и легко спровоцировал разболтанных легионеров Фульвия на стычку. Ганнибал умело втянул противника в сражение, причем предусмотрел должные меры, необходимые не только для достижения победы, но и для уничтожения поверженного врага, поставив заставы на путях, удобных для бегства. В результате, из восемнадцати тысяч римлян и союзников удалось спастись только двум тысячам.

Весть об этом жестоком разгроме напомнила римлянам о страшных катастрофах начала войны, однако теперь надежды людей поддерживались успешными действиями основных, консульских армий.

Аппий Клавдий и консул Фульвий призвали к Капуе также и претора Клавдия Нерона. Три войска с разных сторон начали обводить город мощными осадными укреплениями, которые к концу года уже представляли собою сплошное кольцо.

Пока это происходило в Кампании, Ганнибал стоял у римской колонии Брундизия. Однако город, являвшийся морскими воротами Римского государства, не имел склонности к предательству, и Пуниец потерял остаток теплого времени года впустую.

К концу года Марцелл наконец-то вступил в Сиракузы, осаждаемые третий год. Несколько попыток договориться с жителями из сторонников римлян о сдаче города не принесли успеха. Эпикиду удавалось вовремя раскрывать заговоры и пресекать их. Тогда Клавдий стал искать другой путь в город. Во время переговоров о выкупе захваченного сиракузского посла к Филиппу римляне изучили укрепления в том месте, где происходила встреча парламентеров, и вычислили высоту стен. Был продуман план атаки на этом участке, но для его исполнения решили ждать удобного случая. Для штурма выбрали ночь, последовавшую за днем пиршества на празднике Артемиды. Продовольствия в городе не хватало, но вина было достаточно. В опьянении сиракузяне забыли даже самих себя и уж тем более не вспоминали о противнике, стоявшем под стенами не первый год. Отборный отряд римлян бесшумно взошел на стену, взломал ворота и впустил войско. Тихо войдя в город, римляне внезапно заиграли сигнал к нападению, и с разных сторон раздался их воинственный клич, сотрясая спокойный утренний воздух. Перепуганные греки побросали посты и бросились бежать. Когда на место действия прибыл с острова, где располагалась городская крепость, Эпикид с войском, римляне уже заняли окраинные кварталы. Тогда Эпикид повернул назад и заперся в центральном укрепленном районе города – Ахрадине.

Марцелл, взойдя на башню, увидел перед собою огромный, не уступающий размерами Риму, а может быть, даже и Карфагену, прекрасный город с многовековой славной историей и под впечатлением от резкого контраста недавнего величия этого титана и предстоящего ему в ближайшие дни сокрушительного падения прослезился.

Обнаружив, что в Ахрадине и на укрепленном обрывистом холме – Эпиполах враг готов отразить любой штурм, Марцелл прекратил атаку и приступил к осаде.

В Эпиполах осажденные затягивали переговоры о сдаче, надеясь на прибытие в Сиракузы пунийца Гимилькона и их соотечественника Гиппократа с войсками. Однако надежды не оправдались, и им вскоре пришлось сдаться. Ахрадина и Остров поддерживались с моря флотом пунийца Бомилькара, и их положение было более устойчивым.

Захваченную часть города Марцелл отдал на разграбление солдатам, вознаграждая их за длительные труды, но предварительно поставил охрану в домах друзей римлян.

Когда подошли к городу армии Гимилькона и Гиппократа, Марцелл сам оказался в осаде. Но римляне выстояли в сражении на два фронта: против Эпикида с одной стороны и пунийцев – с другой. После этой битвы, показавшей примерное равенство сил, борьба перешла в фазу пассивного противостояния. Настала осень с ее нездоровой погодой, и в обоих войсках, но преимущественно среди карфагенян, стала свирепствовать чума. Такое явление не раз наблюдалось в здешних краях и в прежние времена, спасая Сиракузы от захватчиков. Теперь же чудовищная болезнь за несколько месяцев поглотила всю армию пунийцев вместе с полководцем, после чего их сицилийские союзники разбрелись по своим городам. У римлян потери были огромны, но все же войско осталось боеспособным.

Тем временем Бомилькар привел из Карфагена в помощь своим сторонникам в Сиракузах гигантский флот из ста тридцати военных кораблей и семисот – грузовых. Марцелл смело выставил против этой армады свою немногочисленную эскадру, и пуниец струсил. Опасаясь принимать бой в неблагоприятных осенних условиях на перегруженных солдатами и продовольствием судах, он вернулся в Африку.

Сиракузяне потеряли всякие надежды выстоять и начали сожалеть о своем отпадении от римлян. Они вспоминали, как счастливо жили пятьдесят лет в дружбе с этим могучим государством, и укоряли друг друга в измене ему. И тут вдруг выяснилось, что никто из них никогда и не желал перехода к Карфагену и не они вовсе потрясали кулаками на площадях, требуя казни римских сторонников, не они три года воевали с римлянами. Сотни тысяч этих людей теперь считали себя невинными жертвами двух подосланных Ганнибалом полупунийцев Эпикида и Гиппократа да еще малолетнего царя Гиеронима.

Видя, что дело плохо, сам Эпикид морем бежал в Агригент. Падение Ахрадины назревало. Марцеллу предложил помощь один испанский офицер из вражеского гарнизона. Он впустил римлян на свой участок стены. Развивая этот успех, римляне вскоре овладели крепостью на острове и частью Ахрадины, Марцелл понял, что город уже не способен обороняться, и вернул воинов, желая предотвратить погромы. Затем, уступая требованиям солдат, он все же подарил им Ахрадину, этот самый роскошный и богатый район города. Те, торжествуя, крушили все на своем пути. Один легионер ворвался в квартиру Архимеда, когда тот в увлечении, не слыша воплей и грохота штурма, чертил геометрические фигуры, и, не зная, кто перед ним, убил ученого старца. Впрочем, возможно, солдат лишь ради оправдания сослался на невежество. Может быть, он расправился с Архимедом сознательно, из мести, ведь хитроумные изобретения прославленного механика, приводившие в восторг представителей последующих эпох, отняли жизни у тысяч римлян, среди которых могли быть родственники и друзья злосчастного легионера.

Однако Марцелл очень сожалел о смерти великого ученого, устроил ему пышные похороны и щедро одарил его родственников.

К моменту штурма город был крайне истощен, и победителям, как и побежденным, пришлось бы туго, если бы не удачные действия начальника флота Тита Отацилия. Он незадолго перед тем совершил нападение на ливийское побережье в районе города Утики и с богатой добычей прибыл в Сиракузы, поддержав город продовольствием.

Марцелл отправил в Рим великие богатства, захваченные в Сиракузах по праву войны, среди которых выделялись статуи и картины – символы культуры, впервые оцененные римлянами.

Устроив дела в покоренном городе, проконсул с частью войска двинулся к Агригенту, где еще оставались силы пунийцев во главе с Ганноном и Эпикидом. Разбив их в большом сражении, он победителем вернулся в Сиракузы и расположился на зимовку.

43

В Испании судьба, много лет благоприятствовавшая римлянам, вдруг сделала крутой вираж.

Братья Сципионы посчитали, что настала пора очистить эту страну от пунийцев. Римлянам противостояли два войска: Газдрубала Барки и объединенное – Магона Барки и Газдрубала, сына Гизгона. Сципионы полагали, что если они разгромят одну вражескую армию, то вторая скроется в горах, и война снова затянется. Потому, желая предотвратить такое развитие событий и стремясь разом покончить с противником, они разделили свои силы. Публий взял из общего войска две трети римлян и италийских союзников, Гней к оставшейся трети римлян присоединил двадцать тысяч кельтиберов, поступивших к нему на службу за деньги, на тех же условиях, на каких прежде они нанимались в войско карфагенян.

Публий Сципион выступил против Магона и второго Газдрубала. На равнинной местности, где происходили эти события, римлян особенно беспокоили нумидийцы, которыми руководил стремительный Масинисса, прибывший в Испанию после победы над Сифаксом. Положение осложнилось еще и тем, что на помощь пунийцам двигался иберийский вождь Индибилис со своим многочисленным войском. Римляне, отмахиваясь от нумидийцев, как от пчел, выступили навстречу Индибилису, чтобы уничтожить его, прежде чем ему удалось бы поприветствовать пунийских полководцев. Однако Масинисса не позволил армии Публия оторваться далеко от карфагенян, и когда в длинной узкой лощине римляне вступили в сражение с испанцами, то вначале на поле боя прибыли нумидийцы, а затем подтянулись и карфагеняне. Римляне попали в окружение, но с обычным хладнокровием и порядком отражали врага, наседавшего со всех сторон. Сил у них было достаточно, чтобы избежать поражения даже в такой ситуации. Но все изменилось, когда погиб Сципион, бившийся в первых рядах. Его осиротевшими солдатами овладело отчаяние, плотный строй дрогнул и стал распадаться, карфагеняне воспользовались этим, и римляне пустились в бегство, во время которого почти все были изрублены.

Гней Сципион очень скоро также попал в критическую ситуацию. Газдрубал Барка, хорошо знавший нравы местного населения, заплатил вдвойне кельтиберам, и они покинули римлян. Гней остался с кучкой легионеров посреди равнин, наполненных пунийцами и нумидийцами. Когда же его солдаты увидели среди врагов воинов Магона и другого Газдрубала, то поняли, что войско Публия погибло, и окончательно впали в уныние. Гней Сципион пытался отступать, чтобы уйти из открытой местности, но близлежащие города Илитургис и Кастулон не приняли его, и в конце концов он был загнан нумидийской конницей на пологий холм. Римляне даже не смогли возвести обычные укрепления, так как на голой возвышенности отсутствовал лес, а грунт не поддавался лопате. Они кое-как загородились обозными телегами и вьюками. Однако такой вал был ненадежной защитой. С первого же натиска пунийцы захватили лагерь. Сципион погиб в самом начале штурма, и противник разметал его войско в клочья.

44

Если бы Публию сказали, что Ганнибал вошел в Капенские ворота, эта весть не так поразила бы его, как сообщение о гибели отца и войска. Он давно привык получать из Испании добрые вести, много лет с надеждой смотрел на запад и ожидал, что вот-вот Сципионы закончат дела в далекой стране и со славой вернутся в Рим, дабы положить предел победам Ганнибала. Сколько раз он предвкушал триумф своего отца! И вдруг такое… Он не поверил, посчитал, что этого не может быть. Но его неверие лишь усугубляло ощущение трагедии. Если бы возможно было вернуть начало года! Он поехал бы в Испанию трибуном или даже легатом и, будучи рядом с отцом, не позволил бы смерти занести над ним свою зазубренную косу.

Остаток того дня, когда было получено страшное известие, Публий лежал больным, уткнувшись в подушку. Едва он воспрял духом, едва государство оправилось от ужасных поражений и стало увереннее вести войну, как вдруг снова оказалось на краю гибели. Сципион понимал, что значит для пунийцев Испания, ведь только с одного испанского рудника Ганнибал ежедневно получал триста фунтов серебра. Теперь следовало ожидать, что Карфаген, проглотив и переварив эту огромную страну, со всею силой обрушится на Италию. Отец погиб, гибнет и Отечество… Публий ощутил себя вдвойне сиротою.

Ночь принесла его впечатлительной натуре кошмар болезненных видений. Ему отчетливо представала картина краха войска. Он словно присутствовал там, в Испании, и видел процесс окружения, панику, бегство и, как следствие, избиение легионов, метания отца, который, несомненно, до последнего дыхания был в строю и предпринимал все, что было в его силах. Мерещились «Канны», где вместо Павла бросается на вражеский строй Публий Сципион, где вместо Минуция Руфа с пронзенным лицом падает Сципион, вместо Сервилия под копытами нумидийских коней гибнет Сципион, вместо бесславия Теренция, реет над долиной позор Сципиона, где так же, как и прежде, истекает кровью Родина. Он видит поле «Канн», и в каждом из пятидесяти тысяч трупов ему чудится окаменевшее лицо отца. Он вновь слышит ночные «Канны», пиршество хищников, терзающих тела на поле боя, и тут же все это пронзает вопль души отца, рвущейся из холодной мертвой груди к небесам. Успела ли она вознестись в обиталище богов раньше, чем зубы шакала впились в ее прежнее жилище, раньше, чем ворон выклевал глаза, которыми она взирала прежде на людей? Публий Сципион остался без погребения, и африканские загребущие руки шарили по его трупу в поисках серебра!

Публий чувствовал, что сходит с ума, но вдруг замирал пред новым виденьем. В Рим входят пунийцы, самовлюбленный Ганнибал с колесницы надменно смотрит на толпу понурых сенаторов в цепях. Внезапно он останавливается и, вглядываясь в пленных, небрежно указывает пальцем в первый ряд, спрашивая своих: «А это кто? Что за юноша с такою благородною осанкой, столь смешною при цепях? Так молод, и сенатор». «Это Публий Сципион, поверженный сын побежденного тобою консула», – отвечают ему. Потом варвары рушат форум, статуи богов в храмах и предков – в атриях, оскверняют скамью в Капитолийском храме, где Публий мечтал о славе. Рим в руинах. Африканцы терзают женщин, пунийцы грабят храмы, галлы жгут дома, режут детей и, горланя дикие песни, пьют вино из черепов. На что бессмертие богам, когда не станет Рима! На что взирать божественным очам в осиротевшем мире, где все и всех распродадут пунийцы!

Он снова «видит» отца в кошмаре гибели собственной армии, в безысходности поднимающего взгляд к небесам. Но боги далеко. Может быть, в этот страшный миг он мыслью устремился к сыну? К кому еще воззвать возможно? Кто другой способен теперь поднять из руин его дело и его имя? Через некоторое время Сципион уже отчетливо ощущает обращенный к нему взор отца, без слов диктующий наказ не дать ему погрязнуть в бесславии под обломками Отчизны. Будет живо государство, и отец хотя бы восковым изображением вернется домой в сонм предков и, стоя в атрии, насладится созерцанием счастливого потомства.

В утренних сумерках Публий поднялся с ложа ночных пыток и на размытых, едва проступающих сквозь мрак контурах знакомых предметов своей комнаты увидел как бы пелену, где выцветшими, полупрозрачными красками слабо проступала ночная картина триумфа Ганнибала. И снова надменный пуниец тычет пальцем в лицо Сципиона, но Публий ему говорит: «Нет, будет наоборот!» И карфагенянин, беснуясь в гневе, растворяется в проблесках рассвета.

Публий тщательно привел себя в порядок, смыл с лица ночные страсти и через служанку вызвал мать. Она предстала перед ним тихо, как призрак, глаза ее ввалились, но лицо было спокойным. Прибежавший следом Луций хныкал, но Публий встряхнул его и велел замолчать, а в будущем – беспрекословно слушаться его, Публия, так как он теперь глава семьи.