Текст книги "Сципион. Социально-исторический роман. Том 1"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 63 страниц)

– Но гораздо чаще мы побеждаем, значит, наши боги могущественнее всех чужих, что почти равносильно тому, как если бы они были единственными, – сказал Публий, улыбнувшись, – впрочем, это, конечно, шутка.

– Нет, думаю, в мире все устроено не так, как ты говоришь, Газдрубал, – легко принялся он опровергать распространенные повсюду, в том числе и в самой Италии, взгляды. – Как вы знаете, у нас в Италии много греческих городов. Познакомившись с их пантеоном, мы пришли к выводу, что для всякой стихии боги едины, только каждый народ дает им имена на своем языке. Судите сами: У эллинов есть верховный бог, громовержец Зевс, у нас те же функции управления делами небес и земли выполняет Юпитер. Отец Зевса – Крон, а по нашему мнению – Сатурн. Судьбы же их схожи, только если греки в прямом смысле воспринимают фразу: «Крон – пожиратель собственных детей», то мы понимаем соответствующую сторону деятельности Сатурна как течение времени, неумолимо уничтожающего все то, что им же и вызвано на свет. Продолжаю далее: войною ведают Арес и Марс, торговлей – Гермес и Меркурий. Параллели с учетом некоторых особенностей в нюансах толкования можно провести и между именами других богов. Например: Юнона – Гера, Минерва – Афина, Вулкан – Гефест, Венера – Афродита, Нептун – Посейдон, Диана – Артемида, Либер – Дионис, наконец, Купидон и Амур. Если же я сейчас для каких-то имен и не могу провести сопоставление, то объясняется это лишь несовершенством нашего знания. Между прочим, сами эллины уподобляют своих богов египетским. Если верить грекам, то Осирис есть не кто иной, как наш Либер, а Цереру древний народ называет Исидой. Достаточно мне описать вам деяния каждого из перечисленных мною богов, и вы поймете, что и у вас те же самые боги, только зовете вы их иначе. Если я не ошибаюсь, то и карфагенский Баал сродни Юпитеру, а Мелькарт – Геркулесу. Да и небо одно. Как может быть оно поделено на страны, являясь будто бы отражением земли!

– Убедительно! – воскликнул Сифакс.

– Не совсем, – возразил Газдрубал, – я не согласен с тем, что единство неба исключает возможность заселения его разноплеменными богами. Ведь и земля одна, а живут на ней люди разных народов, обычаев и даже цветов. Кстати сказать, у римлян, как я слышал, существует обряд переманивания на свою сторону богов противника.

Сципион усмехнулся, тонко изобразив чувство превосходства, и сказал:

– Нам очень лестно, что столь славный иноземец пытался вникнуть в наши обычаи. Но, увы, для постороннего такая задача таит в себе немало скрытых трудностей, подобно тому, как отмели и подводные камни прибрежной полосы представляют особенную опасность именно для чужестранцев, незнакомых с местными условиями. Жизнь государств не стоит на месте, как и все в природе. Двигаясь по пути цивилизации, человечество тянет за собою из тьмы веков обряды и суеверия, порожденные невежеством древности, которые живут дольше соответствующих понятий и представлений, уже исчерпавших себя к этому времени. Да, конечно, и мы когда-то были замкнуты в собственной общине и все окружающее воспринимали как мрак, наполненный враждебными силами, и пытались в меру своих возможностей раздвинуть его. Но с движением вперед все более выявляется единообразие мира, как его божественной сути, так и человечества, о чем я скажу несколько позднее. Даже если пока не рассматривать последнее, с определенностью можно заявить, что небо не равно земле. Здесь страны разделяются морями и реками, с одного берега часто бывает не виден другой. На небесах же границ нет, и оно охватывается взором все целиком, тем более, божественным оком. Да и как может быть, что Юпитер, бросая молнию и изливая влагу на поля Италии, дойдя до пределов владений Карфагена, вдруг завернул бы тучи обратно, а там, словно на коне, разъезжал бы на собственной туче уже другой бог? А чей бог управляет торговлей, ведь она взаимна? И если предположить, что у каждого народа своя богиня любви, то, выходит, нумидиец не может полюбить римлянку?

– Я полностью согласен с очаровательным Корнелием, – сказал Сифакс, особенно довольный примером с римлянкой, – да и ты, Газдрубал, наверное, не сможешь более возразить.

– Да, конечно, как при Бетисе, – со вздохом и скрытой иронией или досадой промолвил Газдрубал.

– Так, а теперь, Корнелий, растолкуй нам, что это значит: карфагеняне начинают, а римляне заканчивают, – азартно обратился к Публию все более увлекающийся беседой Сифакс.

– Первый договор между нашим государством и Карфагеном был заключен более трехсот лет назад, – неспешно начал повествование Публий, – за ним последовали другие. Эти договоры формально определяли сотрудничество, регламентировали торговые отношения, но по сути являлись кабальными. Пользуясь превосходством на море, Карфаген навязал нам выгодные ему условия, дабы поддерживать свою монополию на торговлю во всех землях, омываемых западной половиной Внутреннего моря, а также и за Геркулесовыми столбами. Мы терпели это, ибо не искали легкой наживы за счет торгашеских спекуляций в заморских странах, а добывали себе пропитанье трудом земледельцев. Однако поощренный нашими уступками торговый владыка мира возжелал большего, и едва Италия ослабла в результате войны с Пирром, как пунийский флот проник уже к Таренту, хотя договор запрещал карфагенянам показываться у наших берегов. Правда, греки поддержали нас и не впустили чужеземцев.

– Позволь, – возмущенно перебил его Газдрубал, – мы отправили флот в помощь тарентинцам, стонавшим под напором вашего нашествия!

– Не надо восклицаний, Газдрубал, – спокойно, с улыбкой сказал Публий, – я знаю, что любой карфагенянин может до бесконечности спорить по всякому поводу, этому вас научила профессия купца. Но нейтральному человеку, судящему о нас со стороны, каковым является наш гостеприимный хозяин, не следует бродить в дебрях слов, чтобы установить истину, а достаточно лишь обратить внимание на факты. Скажи, Газдрубал, где Тарент? Молчишь? Тарент в Италии. По-моему, этим все сказано. Если бы, например, я в мирное время высадился в Африке и стал штурмовать Утику, поверил бы мне кто-либо, когда я стал бы разводить словеса о чистоте своих помыслов относительно Карфагена и утверждал бы, будто покинул свою страну, пересек море и принес войну в чужие края только лишь с целью защитить финикийцев одного города от финикийцев города соседнего? Продолжаю. Не столь уступчивы, как мы, оказались эллины, другой народ путешественников. Их возмущало посягательство пунийцев на владения Нептуна. Люди издавна спорили за земли, но присвоить себе владения богов до карфагенян не смел никто. Объявив себя хозяевами одной божественной стихии, они могли бы с таким же успехом покуситься на небеса и запретить всем нам поднимать взоры к богам.

Услышав такое, Газдрубал лишь развел руки. У Публия при этом жесте блеснул в глазах озорной огонек, и едва только Сильван, проникшийся вдохновением Сципиона и соответствующим образом блиставший риторическими красотами даже на варварском языке, закончил перевод последней фразы, как он продолжил:

– Эллины издавна обосновались в Сицилии, земле, между прочим, являющейся прямым продолжением Италии. Они не отказались от своего человеческого права пользоваться водою так же, как и воздухом, несмотря на запреты Карфагена, и продолжали крутыми носами своих судов бороздить морские волны во всех направлениях. Это привело к длительной войне, продолжавшейся, временами затухая и вспыхивая вновь, не одно столетие. Наконец могущественный Карфаген потеснил греков и завладел частью благодатного острова.

– Постой, Корнелий, – снова вмешался Газдрубал, – теперь ты мне ответь на вопрос в твоем же духе: каково расстояние от Сицилии до Греции и сколько миль от этой земли до Карфагена? Тогда и выяснится, кто завоеватель!

– Газдрубал, ты усвоил географию, но, разместив события в пространстве, забыл расположить их во времени, – не выказывая досады, с прежней уверенной улыбкой продолжал беседу Сципион, – эллины поселились в Сицилии почти в те же годы, когда был основан Карфаген. Едва ли твой город в первый день своего существования имел право помышлять о заморских территориях. Так что, именно Карфаген посягнул на владения греков, а не наоборот. Мы и здесь молчали. Но вот в Сицилии поселились мамертинцы, то есть наши кампанские союзники, привлеченные туда тираном Сиракуз. Во время ссоры между прежними друзьями – греками и мамертинцами – последние обратились за помощью к нам, вспомнив о близости в прямом и переносном смысле их родины Кампании и Рима. Когда же мы прибыли в Мессану, город уже был захвачен карфагенянами, всегда спешащими воспользоваться чьими-либо трудностями. Мы не могли отступиться от попавшего в беду союзника, но Карфаген не внял законам международного права и вступил в войну с нами. Двадцать четыре года длилась эта война, и закончили ее мы, вернув пунийцев туда, откуда они пришли.

– И вы, явившись на помощь одному городу, захватили всю Сицилию! – усмехнувшись, съязвил Газдрубал.

– Война разрослась помимо нашей воли. Когда население сицилийских городов увидело, что мы освободили от вас Мессану, оно в свою очередь обратилось к нам за поддержкой.

– Они не просили вас о помощи, а просто перешли на вашу сторону, потому что тогда вы побеждали! – гневно крикнул карфагенянин.

– А может быть, наоборот, мы побеждали благодаря сочувствию местных народов? – несколько повысив тон, воскликнул Сципион и тут же снова более спокойным голосом продолжил рассуждение. – Могло ли быть, чтобы наше молодое государство, впервые отправив своих граждан за пределы Италии, на едином дыхании смело сопротивление столь могущественных и более опытных, чем мы в то время, военных держав? Конечно, нет. Только за счет того, что вся Сицилия поднялась на борьбу с Карфагеном, мы и смогли победить! И в освобожденных городах, не имевших собственных войск, мы, естественно, обязаны были оставить гарнизоны для их защиты. Ведь грош – цена такой свободе, которая не способна устоять против захватчика. Бессильная свобода быстро становится своим антиподом.

– Послушать тебя, Сципион, так можно поразиться, как только нас, таких злодеев, земля держит, – внезапно остыв, грустно молвил Газдрубал.

– Так она уже и не держит, – заметил Публий, – она уходит из-под ваших ног, ушли Сицилия, Испания… Но обратимся мыслью к нынешней войне. Вновь начало ей положили карфагеняне. Хотя стоит вспомнить, что мы строго соблюдали все договоры, и, кстати сказать, благодаря нашему содействию Гамилькару удалось подавить восстание коренных африканских народов. Если бы мы жаждали завоеваний, то еще тогда могли бы укрепиться в Африке, но мы отвергли как саму такую идею, идущую вразрез с заключенным соглашением, так и просьбу о союзе граждан Утики, всего лишь потому, что этот город изменил Карфагену. Где угодно можно искать благодарности, но только не у пунийцев. И тот же Гамилькар взял со своего сына, тогда еще ребенка, клятву в вечной ненависти к Риму!

– Не может быть! – воскликнул потрясенный Сифакс.

Царю трудно было разобраться в событиях, о которых шел разговор, но, глядя в открытое, доброжелательное лицо Сципиона, наблюдая, как уверенно и достойно он ведет беседу и насколько в противоположность ему раздражен и раздосадован Газдрубал, Сифакс, помимо воли, склонялся на сторону римлянина. При такой эмоциональной посылке, доводы Публия с каждым мгновением казались ему все более убедительными.

– Да, – между тем начал развернутый ответ царю Сципион, – карфагенский вождь в благодарность за то, что его выпустили живым из блокады в Сицилии, за поддержку в Африканской войне, за безвозмездный возврат пленных воспитал старшего сына – Ганнибала в лютой злобе к нам! При этом младшие сыновья ненавидели нас меньше лишь в меру своей ничтожности, ровно на столько, на сколько уступали Ганнибалу во всех других качествах.

– Не хотелось тебя перебивать, Корнелий, ты говорил почти стихами, – устало вымолвил Газдрубал, – но, истины ради, я вставлю два слова прозой. Ты очень распалился по поводу вашего нейтралитета в Африканской войне, а, между прочим, в это время вы отняли у нас Сардинию.

– Что слышу я! Сардиния – карфагенская земля? О, смолкни, Газдрубал! Не то ты скажешь, что вам принадлежат Помптинские болота или даже – Яникул!

– Газдрубал, в самом деле, не совестно тебе спорить? – вмешался Сифакс, с укоризной посмотрев на пунийца. – Уж тут-то определенно ясно, кто прав.

И царь вновь повернулся к Сципиону, жаждая услышать продолжение рассказа. Тем временем Лелий слегка подтолкнул Публия локтем, призывая его не слишком увлекаться, но тот сделал ему знак, что он полностью контролирует ситуацию. А Газдрубал пожимал плечами, не понимая причины восклицаний Сципиона, поскольку не видел оснований приравнивать Сардинию окрестностям Рима. Однако он собрался с духом и предпринял контратаку.

– Но позволь, Корнелий, ты сказал, будто мы начали нынешнюю войну. А ведь именно Рим расторг с нами мир, для чего прислал к нам в Карт-Хадашт своих первых людей: Фабия, Ливия и Павла.

– Да, это так, – с лета подхватив фразу оппонента, откликнулся Сципион, – мы объявили войну, потому что в отличие от вас не ведем необъявленных войн. Это Ганнибал, пользуясь попустительством своего государства, мог затеять боевые действия, скрывая их смысл. Но мы все делаем честно и, прежде чем наказать вероломного пунийца, запросили по этому вопросу свой народ, фециал бросил копье у колонны на Марсовом поле, оповестив о нашем решении богов, и затем напрямую сообщили о нем вам, после чего только и начали подготовку к войне. Стоит ли тебе, Газдрубал, еще спорить, если иметь в виду, что к моменту возвращения нашего посольства, Ганнибал уже расправился с союзным нам Сагунтом и держал путь к Альпам?

Дальше со стороны обоих соперников последовали стремительные реплики подобно обмену быстрыми выпадами фехтовальщиков, только звук речей при этом был слаще, чем звон мечей. Сифакс едва успевал переводить взгляд с одного оппонента на другого.

– Кстати о Сагунте, – сказал Газдрубал, – почему, Корнелий, вы ссылаетесь на него, как на повод к войне, ведь этот город находился в нашей части Испании?

– Договор с Газдрубалом, зятем Гамилькара, не только фиксировал границу между зонами нашего с вами влияния по Иберу, но и гарантировал неприкосновенность союзников друг друга. Там говорилось и конкретно о Сагунте.

– Но с Газдрубаалом у вас был не договор, а договоренность. Он по нашему обычаю просто дал клятву лично соблюдать предложенные вами условия. Его обещание не распространялось на последователей и ни к чему не обязывало Ганнибала.

– Прекрасное, надежное для союзников государство, в котором магистрат одни свои действия может трактовать как исходящие от всей общины, а другие – как личные! После такого заявления следовало бы прекратить любые споры с вами с целью установления истины, ибо там, где царит произвол, нет места справедливости. Но и при такой беспринципности с вашей стороны я все же уличу вас во лжи. Если вы не считаете договор Газдрубала государственным, почему тогда признаете часть его, касающуюся границы по Иберу?

– А… а мы воспринимаем эту реку лишь как естественный предел наших владений, за который нам нет надобности переходить, и только.

Тут Публий посчитал, что пора вернуть себе инициативу и пространной речью вынудил карфагенянина молчать.

– Газдрубал, я сочувствую тебе как человеку, поскольку, будучи патриотом, ты вынужден защищать безнадежную позицию. Но при всей симпатии к тебе должен заметить, что в этом случае даже твоя изворотливость не способна придать видимость справедливости поступкам твоих сограждан. Может быть, благодаря проявленным тобою талантам, ты сумел бы уговорить женщин, но убедить мужчин без реальных доводов невозможно. Опять-таки обращу внимание на то, что, если бы Ганнибал не воспринимал Сагунт как союзника Рима, он не искал бы столь мучительно повод разрушить его, а сделал бы это открыто. Однако же Ганнибал понимал, на что он идет, и для обоснования своих действий перед собственным же сенатом ему пришлось прибегнуть к таким ухищрениям, о которых и говорить-то неудобно.

Сципион сделал паузу и выжидательно поглядел на Сифакса.

– Продолжай, Корнелий! – нетерпеливо воскликнул нумидиец. – Ничего не скрывай, я хочу знать всю правду.

– Изволь, царь, я скажу тебе все, ибо лучше учиться на чужих ошибках, чем на собственных. Подчинив окрестные народы и подобравшись к Сагунту, Ганнибал попытался поднять восстание в самом городе, завербовав себе сторонников среди его населения точно так же, как он набирает наемников в свое войско. Однако сагунтийцы предпочли свободу посеребренному карфагенской монетой рабству. Мятеж не удался. Но Ганнибал не унывал и в другом месте применил пунийские деньги с большей пользой. И вот в один прекрасный, а может быть, самый черный день Карфагена к Ганнибалу прибыли послы небольшого народа турдулов с жалобой на… сагунтийцев. Оказалось, жители самого богатого города Испании возжелали имущества беднейшего племени и заразились стремленьем, бросив свои роскошные жилища, погреться у варварских костров. Стоит ли упоминать, что послание необразованных аборигенов было составлено весьма грамотно? И, более того, по всем правилам пунийского красноречия. Говорят, будто Ганнибал и не взглянул на письмо. Это и понятно: текст его был известен ему раньше, чем самим турдулам. Едва увидев послов, он объявил конфликт слишком серьезным и отправил испанцев в Карфаген. Опережая их, в Африку понеслись тайные инструкции Ганнибала к своим сторонникам в сенате. Политическое сражение Ганнибал провел с таким же блеском и расчетливостью, как впоследствии «Канны». «Бурю возмущения» вызвали в исподволь подготовленном им Карфагене «происки коварных сагунтийцев», угрожающих не только турдулам, но и «всей Испании». Сенат дал Ганнибалу полномочия действовать по отношению к Сагунту по своему усмотрению, чего он и добивался. Половина дела была выполнена, конфликт развязан, оставалось втянуть в него римлян. Пуниец тут же подступил к городу, жители которого, не имея представления о том, какие они нехорошие, возмутились и направили к нам просьбу о помощи. Следует отметить, что Ганнибал с присущим ему коварством выбрал для нападения на нашего союзника тот момент, когда у нас шла война с галлами и иллирийцами. Мы же, привыкшие действовать по закону, послали в Испанию делегацию, дабы решить спор мирным путем, наивно полагая, что суть ссоры в местных разногласиях, а не в намерении Ганнибала вторгнуться в Италию. Однако Пуниец не принял наших послов, прибавив к нарушению договора еще и оскорбление. Теперь римляне вынуждены были обратиться непосредственно в Карфаген и требовать суровых мер против Ганнибала. Тем временем тот, кто «заварил эту кашу», прилагал все усилия, чтобы успеть взять Сагунт пока идут переговоры. При этом он, кстати сказать, проявил полную неспособность штурмовать хорошо укрепленные города, что подтвердилось позднее в Италии. В дальнейшем под напором гигантских пунийских полчищ Сагунт все же пал, и всякие дипломатические мероприятия потеряли смысл. Тогда-то мы и отправили посольство с Фабием и Эмилием во главе, о котором упоминал ты, Газдрубал. Представ перед карфагенским советом и еще раз безуспешно воззвав к справедливости, представители народа римского объявили войну, которую Ганнибал исподтишка начал еще год назад.

– Конечно, Корнелий, ты говоришь убедительно, – со вздохом промолвил Газдрубал, – Ганнибаал первым сделал шаг к войне, но лишь для того, чтобы отвратить угрозу. Если бы он вас не опередил, вы вступили бы в Африку.

– Еще раз повторяю, что при желании мы могли бы это сделать во время вашей войны с ливийцами. И, вообще, Газдрубал, подумай, чего могут стоить твои «если», когда существуют факты.

– Но ведь вы направили войска не только в Испанию, но и в Сицилию, где не было Ганнибала, но откуда можно было бы переправиться в Африку!

– Перед угрозой войны мы поставили легионы у границ своих владений. Что может быть естественней!

Между тем Сифакс, давно определивший свою позицию по предмету спора, утомился от обилия информации и заскучал. Увидев это, Публий сказал:

– Газдрубал, по-моему, мы с тобою излишне увлеклись деталями наших взаимоотношений, представляющими интерес только для нас. Поэтому попытаемся теперь взглянуть на проблему с иной стороны. Ответь мне, Газдрубал, кто опаснее для мирных народов: полчища наемников или гражданское ополчение? Кто более склонен к захвату чужого: толпа варваров, промышляющих разбоем, или городское население, отрываемое войною от своих семей? От кого ждать справедливости: от тех, кто всю жизнь провел в лагерях, чья профессия – война, или от крестьян, занятых обработкой земли и берущихся за оружие лишь в крайней необходимости? Так вот, доказательством законности, праведности ведомых нами войн, помимо прочего, служит тот факт, что мы не держим наемников, по самой своей природе заинтересованных в грабеже. Римский солдат – ремесленник или крестьянин, наши воины – это люди, которые заняты мирным трудом, и уж если они покидают свои дома, то только для защиты Отечества. Они – граждане, их невозможно сделать слепым орудием воли полководца! И наоборот, почти вся армия карфагенян – наемники, которые просто физически не могут существовать без войны. Мир для них значит голодную смерть или – разорение для их хозяев.

– Однако и с наемниками можно совершать добрые дела, – собравшись с мыслями, сказал Газдрубал. – Ты, Корнелий, недавно говорил, будто римляне пришли в Сицилию, чтобы оказать помощь местным городам. Но то же самое я могу утверждать и относительно Ганнибала: он освобождал италийские народы, которые вы обратили в рабство под титулом союзников.

– Мы никого не принуждали к союзу с нами, – возразил Сципион, пожав плечами, – кого же, любопытно узнать, он освободил?

– Первыми – галлов.

– Но галлы не были нашими союзниками. Они всегда выступали для нас как противники. Ганнибал просто использовал наших врагов в своих целях. Да и те, познав вкус пунийской дружбы, неоднократно пытались его убить.

– Ну а капуанцы?

– Капую продала Карфагену кучка богачей. Все богачи надменно попирают тех, кто беднее их, но безропотно склоняются пред богатством, превосходящим их собственное. Так и капуанцы пали ниц перед самым первым в мире богачом – Карфагеном. Капуя всегда была соперницей Рима и, предполагая после «Канн» наш закат, надеялась с помощью Карфагена занять место Рима в Италии.

Газдрубал хотел возразить, но Сифакс его перебил:

– Вы снова отвлеклись, друзья мои, занялись частностями, и пропорционально этому ваши доводы начали мельчать. Лучше скажи, Корнелий, как же вы закончите эту войну, ведь Ганнибал все еще в Италии, и Рим трепещет?

– Обрати внимание, царь, на то, как развивается война, в каком направлении движутся события, – снова заговорил Сципион. – Вначале громкие победы Ганнибала, успехи пунийцев в Испании и даже в Сицилии. Затем Ганнибал перестал побеждать, война как бы шла вхолостую, а теперь он все чаще терпит пораженья, ибо как еще можно назвать возвращение к нам Капуи и Тарента, уничтожение Газдрубала Барки с огромным войском, которому Ганнибал не сумел помочь? Сейчас Ганнибал лишь ищет благовидный повод, чтобы унести заблудшие ноги из Италии. Испания же и Сицилия полностью освобождены и с восторгом принимают римлян. Осмыслив историю событий, нетрудно угадать дальнейшее. Карфаген показал, что он не может жить в мирном соседстве с другими государствами, пока он столь могуч. Сила Карфагена – его же собственный враг, она не дает ему покоя, заставляет его угнетать окрестные народы и стремиться за моря. Он стал стихийным бедствием, проклятьем ойкумены. Болезнь запущена, приступы ее неоднократны, потому и лечение сурово. Мы должны закончить войну в Карфагене и заключить мир на условиях, ограничивающих пунийское могущество до уровня, обеспечивающего безопасность не только Италии и Испании, но и ближайших африканских стран. При этом, несомненно, следует отстранить от власти воинственную партию, тех торговых магнатов, которые во всю силу своих капиталов ненавидят мир и Рим. Срок войне остался: два-три года.

– Ну нет! – выкрикнул вконец выведенный из равновесия Газдрубал. – Война закончится не так! До сих пор мы распылялись, воевали по всему свету: в Италии, Иберии, Сицилии, Сардинии, даже в Грецию флот посылали – и римляне своими несметными толпами подавляли наши силы, действующие порознь. Но теперь мы сосредоточимся на Италии. А в открытом бою, как показали «Канны», против Ганнибаала никаким числом не устоишь. Тогда, повергнув Рим, заставив его платить нам дань, поставив там гарнизон, чтобы никогда не возродилось это чудовище, мы овладеем всей Италией, а затем, поочередно, Испанией и Сицилией, а уж после этого нам откроется и весь Восток! Мы затмим Македонию! Неспроста Ганнибал еще в двадцать лет заявил, что превзойдет Александра!

– Ну и каков же будет этот мир под властью Карфагена? – со снисходительной улыбкой спросил Сципион, очень довольный, что ему удалось «раскрыть» карфагенянина и показать его Сифаксу во всей неприглядности пунийского политического идеала. – Все страны будут платить вам налоги – так, Газдрубал? Поставлять вам войска, кормить ваших чиновников, содержать гарнизоны? В таком положении пребывала Испания, пока я не освободил ее, таково же положение и в Нумидии? – вопросил Сципион, поглядев на Сифакса.

Царь пожал плечами и неуверенно сказал:

– Пожалуй.

– Мы будем властителями всего круга земель! – продолжал грозно ораторствовать Газдрубал, вознаграждая себя за унылое отступление перед Сципионом в продолжении нескольких часов. – И тогда уже никто не посмеет говорить о нас так, как ты, Корнелий!

Сципион долгим напряженным взглядом посмотрел на Газдрубала.

У карфагенянина, по-видимому, болели глаза, они были красноваты и часто мигали. Заметив это, Публий временами впивался пристальным взором в лицо пунийца. Тот начинал волноваться и моргал еще чаще, теряя солидность. Выходило довольно забавное зрелище. Следя за направлением взгляда Сципиона, и Сифакс невольно смотрел на Газдрубала, наблюдая его в смешном положении.

Так вышло и в этот раз, Газдрубал сильно заморгал, потом не выдержал и потер глаза рукою. Он смутился, стал суетиться, и его недавний пафос теперь, по контрасту, вызвал у всех насмешливые улыбки.

Между тем пир перевалил экватор вослед за ночью, и все гости, как и хозяева, были пьяны. Особенно это касалось двух римлян и пяти пунийцев, которые почти не участвовали в разговоре, боясь повредить своим предводителям в их словесном поединке, и шептались между собою. От нечего делать они свои силы направляли на борьбу с содержимым стола. Сам Газдрубал тоже частенько прикладывался к кубку, запивая досаду, но все еще был трезв от злости на свои неудачи. Публий уделял мало внимания вину, стараясь держать голову ясной. Он вообще не любил состояние хмеля. Наилучшего веселья Сципион достигал в играх ума при интересной компании, вино же отягощало душу и сковывало мысль, чем лишало его возможности наслаждаться тончайшими оттенками беседы. А тут вопрос стоял еще о жизни и смерти, причем не только тех, кто здесь присутствовал, но, возможно, и всего государства.

Сейчас Сципион обязан был сохранить в наилучшем виде все свои качества и следить не только за ходом событий, но и замечать все, что происходит вокруг. Он внимательно прислушивался к разговору нумидийцев и ко всем присматривался. Когда Публий стал настраиваться на контакты с африканцами, он начал изучать нумидийский язык и теперь, хотя сам еще почти не мог говорить по-нумидийски, многое понимал из услышанного. Пребывая в постоянном напряжении, Сципион все время был готов уловить момент, когда Сифакс, мягко ему улыбаясь, небрежно шепнет рабу приказ приготовить яд, и обдумывал возможные контрмеры на этот случай. Он не знал, в каком положении находятся его солдаты, но полагал, что теперь они пьяные лежат вповалку в каком-либо зале, который легко можно превратить в тюрьму, так как еще в начале пиршества Сифакс велел угостить всех солдат. Публий не смог найти повод отклонить это предложение, не выказав недоверия к хозяину, и вынужден был, изобразив восторг, поддержать царскую затею. Однако, даже если бы солдаты и были у него под рукой, все равно рассчитывать следовало только на себя, поскольку при любом инциденте в этом, в недавнем прошлом еще вражеском городе, откуда уходили толпы наемников бить римлян, где права хозяев с нумидийцами разделяли и карфагеняне, сотня легионеров ничего не решала.

До сих пор Сципион ничего подозрительного в поведении нумидийцев не заметил и теперь посчитал момент подходящим, чтобы раскрыться.

Поразив всех, он сказал какой-то незамысловатый комплимент царскому угощению на варварском языке. При этом Газдрубал поморщился, еще не осознавая вполне, но, уже чувствуя, что и здесь в чем-то существенном римлянин обошел его. Сам он, много лет имея в подчинении нумидийцев, так и не научился их языку, потому как ему и в голову не пришло поставить перед собою такую задачу. А Сципион в эти мгновения пристально смотрел на Сифакса. Если тот что-либо злоумышлял против римлян, то сейчас он должен был содрогнуться, поняв, что, проговорившись, мог быть разоблачен.

Однако царь, став более простодушным от вина, как истинный варвар пришел в восторг от проявленного уважения к его языку, а следовательно, и к народу. Кроме тщеславия, его реакция ничего не выражала.

– Так ты, хитрец, знаешь наш язык! – воскликнул довольный Сифакс.

– В чем же моя хитрость? – снова по-латински невинно изумился Публий.

– В том, что таился…

– Было что таить – мое чудовищное произношение, – сказал Сципион и после взрыва хохота со стороны африканцев продолжил: – Вашим языком еще я не владею, и вижу в этом для себя упрек: следует уметь объясняться с друзьями на их языке. Так вот, говорить по-нумидийски пока я не могу, но слышу уже хорошо.

И после этих двусмысленных слов Сифакс не вздрогнул. Тогда Публий окончательно уверился, что все идет нормально, и, возвращаясь к беседе, сказал:

– Я вижу, царя не особенно порадовала картина безраздельного владычества Карфагена, нарисованная тобою, Газдрубал. Похоже, что для всех, кроме вас, такой мир не очень-то радостен. Я уж не говорю о смехотворности твоего тезиса, будто Испания и Сицилия, добавь еще – Африка, мешали вам овладеть Италией. Не забывай, что освобожденные от вашего ига народы не пожелают вернуться к вам под ярмо, и в затеянной на указанный тобою манер войне будут врагами карфагенян. При твоем способе действий вам предстоит бороться не порознь с Италией, Испанией, Африкой, – Сципион намеренно упоминал здесь Африку, дабы исподволь приучать Сифакса противопоставлять себя Карфагену, – вам придется выдерживать натиск всего света, разом поднявшегося в борьбе за свободу против вас. Но это слишком очевидно, чтобы задерживать тут наше внимание. Лучше позвольте мне в свою очередь изобразить тот облик, который примет ойкумена, как говорят греки, после нашей победы. Мир огромен и многолик. Его разнообразие, будучи великой ценностью, способностью к взаимообогащению народов за счет заимствования культур, в настоящее время, наоборот, приводит к столкновениям, которые влекут за собою гибель или подавление части государств, уничтожают богатства их своеобразия и тем обедняют человечество в целом. Тут терпят урон и победители. Однажды наш сенатор Менений Агриппа сравнил государство с человеческим организмом, в каковом различные органы, выполняя каждый свою функцию, слагают согласованное целое – человека. Могу сказать, что этот пример можно привести и для интерпретации других явлений подлунного мира. Боги избрали подобное единство целого и частей как универсальный принцип и заложили его в основу построения вселенной. Обществу следует внимать природе, учась у нее мудрости богов. Все народы в итоге прогресса должны составить единый организм. А для этого кто-то обязан взять на себя труд объединения. В целостном мире каждый народ должен делать то, что он умеет лучше других. Ведь не стоит заставлять печень дышать, а желудок – выделять желчь или мыслить. Кочевникам надлежит растить скот, а сицилийцам – пшеницу. Эллины должны заниматься искусствами, сочинять стихи, элегии и трагедии, создавать скульптурные обличия богов и возводить дворцы. Бесполезными науками и философией пусть тешат ум тоже греки, заодно развлекая ими и всех остальных, карфагеняне пусть будут мореходами и заведуют торговлей, распростирая ее за Геркулесовы столбы, сирийцы пускай радуют женщин драгоценными украшениями, а тирийцы – прозрачной тканью и пурпуром, Ливия пусть поставляет диких зверей для цирков и удивительные плоды – для пиршеств.