Текст книги "Столп. Артамон Матвеев"

Автор книги: Владислав Бахревский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 56 страниц)

9

Малах ходил на влажные лесные полянки за лютыми кореньями, постегаться в баньке – лютые коренья молодят.

С корзинкой, полною золотых цветов, вышел к полю своему. На лужку паслась лошадь. Увидела хозяина, подошла, положила голову на плечо.

Малах погладил любимицу по доброй, всё понимающей морде.

Пшеничка поднималась густая, изумрудная. Ветерки бежали струями, и Малаха осенило:

– Вот оно, времечко-то! Весело течёт. – Сдвинул с глаз лошади чёлку. – Наше с тобой.

Вспомнил первую свою пахоту. У отца сидя на плечах, «пахал». Прост был батюшка, но ради его простоты к ним в избу мужики приходили из далёких деревень, из других уездов даже. Поговорить приходили. В отца, знать, уродился: о всей жизни беспокойство. Как не беспокоиться? В Москве опять беда. Кровь, грабёж. Был один царь, стало два, а нынче вроде бы уже троица. Баба в Грановитую палату впёрлась, сама на троне, а цари у ног её, на скамеечках – дурак и отрок.

Лошадь вздохнула, и Малах вздохнул.

   – Всё ты у меня понимаешь... Бог с ними, с царями! Буря да град не побьют нивушки, засуха не иссушит, огонь не спалит, дождь не замочит – будем с хлебом.

Полез в корзину, достал со дна тряпицу. Блинков с собой в лес прихватил, да позабыл о них.

Дал блин лошади, другой сам ел. И ахнул.

   – Видишь в поле-то? Рыжего? Коростель... Дружок мой. На крыльцо по вечерам сядешь, а они, дергуны-то, – дрын-дрын, дрын-дрын... Тут тебе и звёздочка загорится.

Малах разделил последний блин, половину дал лошади, свою половину ещё надвое. Кусочек в рот, остальные по земле раскрошил. Коростелю.

Подошёл к полю, коснулся ладонью вершинок стеблей. Стебли под ветерками пошевеливались.

   – Ласковые мои детки, – сказал стебелькам Малах. – Я для вас силёнок не жалел, теперь уж вы сами старайтесь, растите.

Поглядел в небо, а оно немудрёное, синенькое.

   – Не оставь нас, Господи! – попросил Малах.

На сердце у него было спокойно: чего-чего в жизни не случалось – не оставил его Иисус Христос одного со злом, все бури – добром кончались. Перетерпи – и Господь Бог наградит тебя подарочком, а подарочку цены нет – жизнь.

10

Малах в поле, Савва на корабле. Сидел, привалясь к корме, рекой дышал. На душе было уж так широко, высоко, как это случается на Волге, под нижегородскими необъятными небесами.

Накупив ярмарочных товаров, Савва пустился в очередное плавание и уже знал, с чем будет обратно. Подружился в Нижнем с текинскими купцами. Обещали привезти в Астрахань ковры. У текинских ковров было дивное свойство набираться с годами таинственного блеска и густоты цвета. Договорились и о большом ковре – три сажени на три. Такой ковёр, если он и вправду хорош, можно бы в Оружейную палату продать, а то и подарить ради царёвых очей, ради целования царской руки. Увы! Великие государи пошли ненадёжные. Фёдор во цвете лет помер. Иван да Пётр на роводках у царевны. Да Бог милостив: у бабьего всевластия век должен быть короткий.

Заложа руки за голову, Савва смотрел на небеса. Неужто вся его жизнь запечатлёна в сей бездне и придётся ответ держать за каждую слабину, а то ведь и за подлость... Много чего было срамного в жизни. И всё ведь по мелочам. Чего-то кому-то не дал, пожалел, на что-то польстился... А уж о гордыне лучше молчать. В столпники себя определял! С Богом собирался разговоры вести...

Во сне не приснится, что сталось. Савва погладил дубовый брус.

   – Корабельщик...

А перед глазами уже зияла пустозерская яма, и Аввакум на дне. Сожгли батьку. Возвёл-таки на себя ярый царский гнев. Все писаньица! Правда! За правду только вступись – и пропала жизнь. Будут ломать, пока не согнут в дугу, а то и хребет сломают, не хуже медведя.

Небо синело безвинно. Сердце кровью умылось.

   – Господи! Почему за служение Тебе, за Правду-то – нет человеку земных наград? Небесная жизнь, может, и чудо, среди лучей-то, без тверди под ногой, но ведь без материнства, без отцовства, без ласки чад, без того, что ты – ответчик за всякий прожитый день и час...

   – Монастырь Макарьевский! – крикнул рулевой.

Савва поднялся.

   – Приставать не будем. Ветер попутный. За ночь Васильсурск пройдём.

Солнце клонилось к закату. Монастырь сиял в лучах непорочною белизной.

«Вот преподобный Макарий, – думал Савва. – С отрочества в иноках. Отца не пожелал видеть, руку подал через стену. В иной жизни, мол, встретимся... Всех дел – усердный молитвенник, а какая слава была дана: булгарский хан отпустил из плена благоговейно, да ещё четыре сотни с ним. А это ведь рабы, богатство... Жил преподобный две сотни лет тому назад, но вот оно, его детище, – Желтоводский монастырь, да есть ещё и в галической земле – Унженский».

На себя переводил. Что останется от раба Божьего Саввы? Кораблик быстро сгниёт... Спохватился: грех унывать!

   – Господи! Благодарю Тебя за всё, что посылал мне! Много по земле хожено, да и по водам. Не оставь сыновей моих, старшего и младшего. Дай нам жизни с Енафою не больше, не меньше, а сколько у Тебя записано в Книге.

Опять ушёл на корму, смотрел, как отдаляется Макарьевский монастырь, как земля, ставшая своей, кутается в голубую дымку. До Мурашкина отсюда часа два на лошадке.

Совестно стало – жить бы да жить у тёплого жениного бока.

   – Зимой слаще! – сказал себе Савва, чувствуя озорство в биении сердца: простору радо, дороге.

У самого борта ухнуло. Брызги в лицо.

   – На белугу, что ли, наехали? – крикнул Савва кормщику.

   – Слава Богу, не на мель!

   – Хозяин, ужинать пора! – позвали работники.

   – Ушица?

   – Лосятина! – откликнулся кашевар. – Мы же заднюю ногу купили в Нижнем.

   – Ладно, – сказал Савва. – Отведаем.

И стоял, смотрел на Лысково, на почти домашние берега. Енафа с Малашеком тоже, должно быть, вечеряют.

11

Милые Саввины люди – сын да жена – рыбку удили на мельнице, возле плотины. День выдался золотой, вечер теплом ласкал. Рыба, разнежась, не спешила кормиться.

   – Батюшка-то небось мимо Лыскова проплывает, – сказал Малашек, меняя червя на муху.

   – Если в Нижнем управился с делами, так оно и есть, – согласилась Енафа. – Ну, кто из нас первым поймает?

   – Везучий.

   – Хитрец!

Малашек показал на храм, венчавший взгорье:

   – Матушка, а ведь лепый. Купола не ахти велики, но к небу так и тянутся. Люди нас хвалят.

   – Дядьям своим скажи спасибо.

Малашек кинул леску под стоящее колесо.

   – Матушка, а Господь Бог нас наградит за такой-то храм?

Слёзы так и брызнули из глаз Енафы.

   – За что нас награждать? Деньги на храм разбойные пошли.

   – Мы же себе могли взять...

   – Нет, – сказала Енафа, – не могли.

   – А помнишь, как мы с тобой лошадь в лесу бросили, с телегой, с добром?.. Как милостыней кормились?

   – Уж такая жизнь. Наплачешься и напляшешься... В те годы горе поверху плыло, вот мы его и хлебали.

   – Ты меня отпусти к деду ниву косить. Он обрадуется.

   – Отпущу, Малашек. На поплавок-то гляди! – и подсекла своего.

Малашек дёрнул удочку – пескаришка.

Енафа вытягивала рыбку не торопясь, с пониманием. Попался огромный голавль.

   – Ух ты! – изумился Малашек.

Енафа осторожно освободили рыбу от крючка.

   – Хозяин здешних омутов. Я его два раза ловила. Видишь, на губе-то рубцы? Ступай, паси своё стадо.

Опустила руку в воду, разжала пальцы. Голавль уплыл.

   – Матушка, – сказал Малашек, – а ведь лепо, что мы на белом свете живём!

   – Лепо! – засмеялась Енафа.

И сын увидел – мать-то у него красавица. В Мурашкине нет её краше.

Последнее

Остаётся рассказать о насельниках этой книги.

Анастасия Марковна, со своими детьми, с внуками, почти тридцать лет прожила в Окладниковой слободе города Мезени. Ссыльный князь Василий Васильевич Голицын помог челобитные написать, и с 1693 года семейство протопопа Аввакума, помилованное царём Петром, поселилось в Москве, в Елохове. Через год капитан Яков Тухачевский продал Анастасии Марковне дом на Шаболовке, в приходе Троицкой церкви. В оградке этой церкви в 1710 году и упокоилась вдова огнепалого Аввакума. От роду было ей восемьдесят шесть лет.

Ближний боярин князь Никита Иванович Одоевский тоже дожил до глубокой старости. Умер он 12 февраля 1689 года, и ему было под девяносто. При Иоанне и Петре управлял приказами Большой казны и Большого прихода. Всего князья Одоевские в годы правления царевны Софьи были судьями в восьми приказах.

Князь Иван Андреевич Хованский, великий воевода царя Алексея, хоть и привёл к власти Софью и царя Ивана, но уж больного горячо брал сторону стрельцов, кричал на бояр в Думе, за просьбишки надворной пехоты стоял крепко. Видя податливость власти, и народ воспрял. Челобитчики, мужичье да холопы, потекли в Кремль рекою. Думный дьяк Украинцев писал в те дни князю Василию Васильевичу Голицыну: «А мы все дни с утра и после обеда за челобитными сидим, и несть нам восклонения: всё государство обратилось в Верх с челобитьями».

Покуда стрельцы в Кремле кормились, а князь Хованский всё тараруйствовал, Голицын с Шакловитым собрали по городам сто тысяч дворянского ополчения. Хитрая Софья перевезла весь свой двор, царевен и братьев-царей в Троице-Сергиев монастырь, чтоб не стать заложниками «надворной пехоты»! Хованского и сына его заманили в ловушку, тотчас и головы долой. Чего успел Тараруй в год восстания и своего торжества, так это жениться на юной красавице, на Ирине Ивановне Михалковой.

Андрей Артамонович Матвеев в царствие Петра исполнял многие посольские службы, получил графство, дочерей нарожал. Блистательный полководец Пётр Александрович Румянцев-Задунайский приходится Артамону Сергеевичу правнуком.

Царица Марфа Матвеевна пережила своего мужа, великого государя Фёдора Алексеевича, на тридцать три года. При царе Петре имела свой дворец.

Другая царица, Прасковья Фёдоровна, супруга царя Иоанна Алексеевича, вдовствовала в Измайлове. От блаженного Ивана родились умные дочери-красавицы. Анна Иоанновна сначала стала герцогиней Курляндской, а много позже десять лет была императрицей России. Екатерина Иоанновна жила в Европе, носила титул герцогини Мекленбургской, а вот их сестрица Прасковья Иоанновна прокоротала век майоршей. Успела до замужества родить от красавца майора Дмитриева-Мамонова.

Жития царя Иоанна было тридцать лет.

Теперь скажем о самом царствии Алексея Михайловича, о кривой нашей памяти.

Очарованные царём с топором в руках, мы замкнули сами от себя допетровскую Россию амбарным замком. Прямо-таки стыдимся заглядывать в старый сарай. Чего рухлядь ворошить?

Не многие понимают: царствие Алексея Михайловича по величию своему, по новизне истинной – не петровской, не обезьяньей – превосходит все устремления средневековья, отечественные и европейские.

Самодержец Алексей Михайлович по природной русской простоте взялся устроить в своём царстве – Христово царство, то, что не от мира сего. Тут без Никона нельзя было обойтись.

Подвижник соловецкой, анзерской аскезы, Никон взялся освободить древние церковные обряды от плевел, самочинства, суеверных фантазий, неверно истолкованных преданий. Алексей Михайлович был с ним в согласии. Служить Богу не так, как служит премудрый Святой Восток, Святая земля – грех, отпадение от истины.

Добрые намерения обернулись бедой. Отправлять церковные службы иначе, нежели святые отцы, вымолившие Россию из Батыева плена, – большинство народа почитало за кощунство. Выходило, преподобный Сергий Радонежский, Нил Сорский, Кирилл Белозерский, подвижники киево-печорские, псково-печорские, соловецкие, новгородские, московские – неучёная деревенщина, знаменовались с изъяном.

Но как осудить за твёрдость в церковных реформах Алексея Михайловича и Никона? Они опору искали в авторитете вселенских патриархов. Да вот патриархи приезжали в Москву с единственной целью – получить богатую милостыню. Поддакнуть самодержцу – послужить своей казне. Само же дело исправления обрядов, обоснования истинности исправления было отдано зело премудрым лигаридам, а подлинное их имя – Чего Изволите?

Гарями заплатил русский народ за троеперстие. А можно и пострашнее сказать – духом своим.

Алексей Михайлович и Никон если не сломали, так надломили русский национальный характер – приготовили народ для петровских новин, для рабства в эпоху Екатерины Алексеевны и Николая Павловича.

А с другой стороны поглядеть – Россия первых Романовых угодна Господу Богу! Тут снова можно сказать – не знает история подобного.

Пережив Смуту, когда сама государственность была утрачена, Россия, без нашествия на другие народы, без чудовищных кровопролитий, обрела при Алексее Михайловиче не только огромные территории, но и судьбу величайшего государства, ответчицы за Правду на земле.

Не на петровских голландских кораблях, на русских кочах отряды в пятнадцать—двадцать человек за годы царствия Тишайшего открыли для России все большие и малые реки Сибири, Приморья, прошли все северные моря, привели под руку Москвы Чукотку, Камчатку, побережье Охотского моря, земли по Амуру. Имена северным морям дали много позже – для землепроходцев царей Михаила и Алексея Ледовитый океан был един, и знали они его как Святое море.

При Алексее Михайловиче свершилось и главное судьбоносное деяние. Три ипостаси православного народа: Россия, Малая Россия и Белая Россия – соединились и явили миру Образ Троицы Единосущной.

Жестокие испытания посылала жизнь Алексею Михайловичу: бунты, разинщину, войны, смерть сыновей... И всё-таки он счастливейший из русских самодержцев.

Недолго, но царствовал с любимым сыном Алексеем, угасшим шестнадцати лет от роду. Царём стал его третий сын Фёдор и пятый – Иоанн. Сын от второго брака Пётр получил прибавку к имени – Великий. Императрицей была внучка Анны Иоанновны. Дочь Софья семь лет стояла у власти и дала России желанный вечный мир с Польшей и мир с Китаем.

Алексей Михайлович – отец четырёх великих государей и царевны-правительницы.

И всё же, всё же, всё же... Крахом кончилось царствие Тишайшего царя и сына его, разумного юноши Фёдора.

Восставшие стрельцы искоренили самых знаменитых, самых деятельных людей государства. Поставили жирную кровавую точку на прошлом.

Конец времени грянул, но Россия, как змея, выползла из старой кожи и, сверкая узорами, резвая от молодости, явилась для иной жизни.

Остался и выползень – былое. Сказочное царствие самодержцев Михаила Фёдоровича, Алексея Михайловича, Фёдора Алексеевича...

Кровавыми руками вбили стрельцы свой каменный кол в царство великих надежд, ибо прежние цари жили, чтобы угодить Богу.

Тот каменный кол – столп проклятый – месяца три простоял на Красной площади, но заноза от него осталась. Мы все эту занозу чувствуем в груди своей, хотя никто о том столпе не помнит да и не ведает.

Много даёт Господь России, нам с вами, но как же Он с нас спрашивает!

Хронологическая таблица

1625 год

В семье дьяка из рода Матвеевых родился сын Артамон.

1947 год

Отдан в царский дворец «на житьё» и, видимо, воспитывался вместе с будущим царём Алексеем.

1653 год

Входил в состав посольства к украинскому гетману Б. М. Хмельницкому.

1656 год

Участие в осаде Риги.

1669 год

Январь. Вместе с князем Г. Г. Ромодановским организовал проведение Глуховской рады.

Апрель. Назначен главой Малороссийского приказа, сменив на этом посту Ордин-Нащокина.

1671 год

Назначен думным дворянином и наместником Серпуховским. Сменил Ордин-Нащокина и в заведовании Посольским приказом.

1672 год

По случаю рождения царевича Петра Алексеевича, возведён в сан окольничего.

1673 год

Ближний окольничий.

1674 год.

Ближний боярин.

1676 год

Смерть царя Алексея. Артамон Матвеев выслан в Пустозерск по обвинению в оскорблении иностранного посла.

1680 год

Переведён в Мезень.

1682 год

Январь. Благодаря заступничеству царской (царя Фёдора) невесты, Марфы Матвеевны Апраксиной, крестницы Матвеева переведён в Лух.

27 апреля. Смерть царя Фёдора и избрание Петра. Артамон Матвеев вызван из ссылки с возвращением ему прежних почестей.

11 мая. Приезд в Москву.

15 мая. Убит во время начавшегося Стрелецкого бунта, пытаясь уговорить стрельцов прекратить бунт.

Об авторе

ВЛАДИСЛАВ АНАТОЛЬЕВИЧ БАХРЕВСКИЙ русский советский писатель, поэт, классик детской литературы. С 1948 по 1975 год жил в Орехово-Зуеве. Учился на литературном факультете Педагогического института (ОЗПИ). В. Бахревский руководил созданным им литературным кружком, а впоследствии возглавлял Орехово-Зуевское литературное объединение.

В 1967 году Бахревский был принят в Союз писателей СССР. За годы литературного труда им создано более ста книг как для взрослых, так и для детей: "Виктор Васнецов», 1989; «Савва Мамонтов». Многие из них переведены на иностранные языки и изданы за рубежом. Наиболее известны его исторические романы: "Василий Шуйский", "Смута", "Свадьбы", "Долгий путь к себе", "Тишайший", "Никон", "Аввакум", "Страстотерпцы".

Роман "Столп" печатается впервые.