Текст книги "Столп. Артамон Матвеев"

Автор книги: Владислав Бахревский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 56 страниц)

5

Тридцать первого августа 7183 (1674) года Артамон Сергеевич явился в Коломенское на пяти каретах! Первая как жар: золото, ярый бархат с искрами алмазов, рубинов, резьба по моржовым бивням. Сё – подарок Алексею Михайловичу. Другая карета как снег бела. Но верх тоже золотой. По белому искры самоцветов, стекла чистейшие – хрусталь. Сон, а не карета. Сё – подарок наследнику Фёдору. Третья – красного дерева, с чёрными пантерами с двух сторон, с бронзовым львом впереди – царевичу Петру. В четвёртой карете из волнистой берёзы – дерево свет струит – ехали Артамон Сергеевич и Андрей Артамонович. В пятой, обшитой голубым атласом, – Авдотья Григорьевна.

Алексей Михайлович подарками был весьма доволен.

   – В таких колымагах во святой Иерусалим не стыдно въехать! – и головой качал. – Сколько ты денег-то вбухал! Слышал, у цесарского посла карету выторговал. Что-то не узнаю.

Артамон Сергеевич засмеялся:

   – Карета Петра Алексеевича. Зверей пристроили.

   – Лев-то – ух! Царь! – засмеялся Алексей Михайлович. – Таких карет и у самого Креза не бывало.

   – Не бывало, государь! – улыбался Артамон Сергеевич, а сам поглядывал на наследника.

Фёдору его белая карета понравилась, но пошёл разглядывать льва, чёрных пантер. Головой крутил, сравнивал. И видно было – не может решить, чья лучше.

Всенощную стояли в храме Вознесения. Из Вознесения несли новый огонь, огонь 7184 года от Сотворения мира – искру Божьего Творения.

«Господи! – молился сердцем Артамон Сергеевич. – Всё ты мне дал: великую государеву службу, великий достаток, чего там – богатство, славу на всю Европу! Мудрую жену, сына, светлого разумом. Иисусе Христе! Желать ещё чего-то – грех! Сам ведаешь, я ведь не стремился ни к чинам, ни к почёту и о богатстве никогда не загадывал. Служил во всю мою мочь – и всё имею. Но ведь страшусь! Страшусь потерять данное Тобой».

   – О чём думаешь? – спросил царь, пригораживая свой огонь ладонью – с реки ветром потянуло.

Слукавил Артамон Сергеевич, не сказал правды:

   – Прости, великий государь. То калмыки в голову лезут, то Скультет, посол бранденбургский.

   – Что тебе Скультет-то дался?

   – Опять побивает на шведов идти, вернуть Орешек, Ругодив[47]47
  Ругодив – Нарва.


[Закрыть], ижорские да карельские земли, утраченные при Шуйском...

   – Мало нам войны с турками? Мы же посылали к шведскому королю нашего посла, чтоб его генерал Врангель вышел из Мархии, из Померании...

   – Врангеля голландцы прочь выбили. Вот курфюрст и советует не упустить время... А ещё Скультет просил возвратить княжне Радзивилловой Невль, Себеж.

   – Пусть забирает, коли подпишем в Андрусове вечный мир с королём. А калмыки-то что?

   – Присягнули твоему государеву величеству. Яков Никитич Одоевский присягу у них принял... Теперь князь Каспулат Черкасский с Мазин-мурзой да с атаманом донских казаков Фролом Минаевым отправились в Запорожье. Их там Серко ждёт – крымцев воевать.

   – Ты всё об устройстве царства – о душе думай.

   – Прости, государь. Лезу к тебе с пустяшными делишками.

   – Ах ты, Господи! – вскрикнул Алексей Михайлович, сильный порыв ветра задул его свечу.

Артамон Сергеевич тотчас поднёс свою к фитильку царской, два язычка слились, но тотчас как бы и отшатнулись друг от друга.

   – Спасибо! – сказал царь озадаченно. – А всё ж не больно хорошо... Погасла ведь.

   – Гасла, да горит ярче прежнего! – успокоил великого государя великий слуга его.

Новолетие началось ясными днями, тепло стояло летнее, да чреда событий пошла холодна и темна.

Девятого сентября умер митрополит Павел Коломенский. Патриарху Иоакиму воли прибыло. Павел мог на своём стоять, а кто теперь возразит святейшему: показал себя грозным пастырем.

Одиннадцатого сентября примчался гонец из Боровска. Скончалась княгиня Евдокия Урусова.

Артамона Сергеевича будто обухом ударили по макушке... Встал с креслица – в глазах мошки. Прежде чем идти к царю, умылся, позвал подьячего для тайных поручений, отправил в Боровск узнать доподлинно, отчего смерть приключилась, здорова ли боярыня Федосья Прокопьевна Морозова.

А к царю идти надо... Медлил. Подбирал бумаги по украинским вестям. И дождался. Царь сам прислал за Матвеевым.

Поехал тотчас, а у царя уже Юрий Алексеевич Долгорукий, Никита Иванович Одоевский. Его ждут. Артамону Сергеевичу такое ожидание как маслице на пирожок. Подумать только, Матвеев в совете с этакими, с великими. Решался всего один вопрос: казаки не желают соединения с польским войском против турок и татар. Как быть? С королём договорено о совместных действиях.

   – Король Ян Собеский – воин искусный! – усмехнулся князь Юрий Алексеевич. – Он скорее с турками соединится, чем останется один.

Князь Никита Иванович, вымученный поляками на последнем Андрусовском съезде, сказал с досадой:

   – Да ведь султан с королём союза своего не разрывали.

   – Сей союз победителя и побеждённого. Поляков такой союз ущемляет, как грыжу! – возразил Долгорукий.

Алексей Михайлович поднял глаза на Матвеева.

   – Гетман Самойлович объявил твоему государеву посланцу: «Нам, казакам, соединяться с поляками нельзя ни на единый час! Коронный гетман Дмитрий Вишневецкий оттого воспылал дружбой к Москве, что у него на нашей стороне Днепра многие маетности. Присяга польская известная – боярина Шереметева за присягою в Крым продали. Что же до короля, то он для шляхты – пустой звук. Король сбор трубит, а шляхта увидала, что у него казна пуста, и разошлась по домам».

Царь молчал, переводил глаза с Долгорукого на Матвеева, с Матвеева на Одоевского.

И Артамон Сергеевич, не дожидаясь суждений первых людей царства, сказал:

   – Соединение с польскими войсками отвратит казаков от тебя, великий государь. Сам знаешь, сколь опасны разговоры: Москва-де уступает королю Киев! Отразить нашествие татар и визиря по силам князю Ромодановскому и гетману Самойловичу. А стоит перейти нашим войскам на другую сторону Днепра – большинство городов, присягнувших гетману Дорошенко, будут челом бить твоему величеству. Дорошенко – имя на Украине ненавистное. В Чигирине татары и турки устроили невольничий рынок. И не где-нибудь – под окнами гетманских палат. Продают казаков, а выкупать их своим же казакам стало опасно. Были случаи, турки сердобольных волокли в пыточную: не московские ли лазутчики?

   – Артамон Сергеевич прав, – согласился князь Одоевский. – С поляками нужно почаще сноситься, да не нужно соединяться.

Князь Юрий Алексеевич вздохнул:

   – Прогнать татар и турок – сил у нас хватит. А вот чтобы утихомирить османов раз и навсегда – нужна большая общая война всех христианских государей.

   – Золотое слово! – воскликнул Алексей Михайлович. – Но совета между царствами нет! Мы ведь писали коронному гетману Вишневецкому: коли королевские и литовские войска в соединении и в согласии не будут, соединяться с его полками московские воеводы тоже обождут.

Вопрос был решён, и Артамон Сергеевич, перекрестясь, сказал:

   – Преставилась в Боровске княгиня Евдокия.

У Алексея Михайловича бровки прыгнули вверх-вниз, вверх-вниз, будто его застали за стыдным делом.

Никита Иванович встал, перекрестился.

Юрий Алексеевич помедлил, но тоже встал и тоже перекрестился.

– Царствия Небесного! – сказал царь, но глаза таращил по-совиному.

«Хорошо, что не наедине пришлось ему сообщить», – порадовался Артамон Сергеевич.

6

Богдан Матвеевич Хитрово водил по сокровищнице Оружейной палаты Фёдора Алексеевича. С царевичем были его дядька князь Фёдор Фёдорович Куракин и учитель отец Симеон Полоцкий. Смотрели дары иноземных послов и гостей.

   – Здесь у нас аглицкое серебро. – Хитрово отомкнул шкаф, раскрыл дверцы. – Эти вот блюда привёз граф Карляйль. Уж лет десять тому... Пищали, пистолеты.

Царевич брал блюда в руки.

   – Тяжёлые!

   – Подольститься хотели, привилегии для своих купцов воротить прежние: торговлю без пошлин.

   – А это что за дивные звери?!

   – Именуются барсами. Куплены у английского гостя Фабиана великим государем Михаилом Фёдоровичем, дедушкой вашего высочества. Сё – кубки. Вино можно наливать.

Фёдор взялся за одного барса.

   – Ваше высочество, в нём два пуда!

Царевич напружинился, поднял кубок над головой, подержал, поставил.

   – В батюшку, в дедушку! – запел Хитрово. – И дедушка, и батюшка на медведя с рогатиной хаживали.

   – Государю рисковать жизнь потехи ради – грешно, – сказал Фёдор, упираясь взглядом Богдану Матвеевичу в переносицу, как Симеон учил.

В другом шкафу хранились дары голландских купцов и посольств.

   – Дедушка вашего высочества Илья Данилович Милославский из Амстердама привёз. Ездил утверждать любовь и дружбу между Россией и Голландией.

Фёдор взял с полки стопу. Крытая кружка с носиком в виде зубастого льва.

   – Лев-то на гуся похож, – сказал Фёдор.

Хитрово так и рассыпался смешком:

   – И вправду! Лопаточкой нос! Гусь с гривой.

   – А цветы красиво резаны. Я возьму эту кружку.

   – Изволь, государь!

   – А сё что за крутень такая?

   – Лохань. Сё – волны морские, а в медальоне... вроде баба с ящерицей и, должно быть, мышь летучая.

   – Ваше высочество, дозвольте сделать толкование, – встрял в разговор учитель Симеон. – Сия баба – греческая царевна Андромеда. На небесных сферах я показывал созвездие вашему высочеству. Видите, Андромеда прикована к скале. Возле неё морское чудище – дракон. А летит герой Персей, под ним крылатый конь Пегас. Всё это событие помещено на небо. Дракон между медведицами вьётся. Персей, с головой Медузы горгоны, возле Андромеды, там и Цефей, её батюшка, там и Пегас.

   – Станислав Венславский лохань привёз, – решил взять верх в другом Хитрово. – Приезжал просить управы на Хмельницкого. Ему от ворот поворот, а серебра вон сколько! Всё в Гданьске сработано.

   – Орла я помню! – обрадовался Фёдор. – Подарок короля Яна Собеского.

   – Аугсбургский иудей сработал, – пояснил Хитрово, – Абрахам Дрентвентт. Каков орлище! Как когтями-то в скипетр да в державу вцепился – не отнять.

Прошли к следующему шкафу.

   – Олень! И копытца, и рожки, и цветы – всё живое! – воскликнул Фёдор.

   – Ру комой. Дар датского короля Христиана! – Хитрово взял оленя, так и этак показывал царевичу. – Великому государю Михаилу Фёдоровичу привезено. Королевич Вольдемар сватался к государыне царевне Ирине Михайловне. Сто тридцать предметов из серебра поднёс. А это – сахарное дерево. Блюдца как раковины. Дивная красота.

Из шведского серебра царевичу более всего приглянулся настольный водяной взвод – фонтан, стало быть. Хитрово был тут как тут.

   – Работа гамбургского мастера Петера Ора. Большой шар – сама земля, потом три яруса в виде листьев. А вверху, – Богдан Матвеевич покосился на Симеона Полоцкого, – грозный муж со стрелами.

   – Это – Юпитер, – важно молвил учитель. – Стрелы в его руках – молнии.

   – Вот-вот! – просиял Хитрово. – Из этих молний и брызжет. Воды налить – вода, а наливали – вино. Ах, как на солнце сверкает! Последний-то посол, прошлогодний, капитан Пальмквист, золочёную люстру привёз.

   – Да, я знаю, – сказал царевич. – Вот и рыцарь на коне. Рукомой. Я помню.

   – И сам собою бьющий фонтан, – показал на хитроумное сооружение Богдан Матвеевич.

   – А это в августе подарили, – узнал Фёдор. – Цесарские послы привезли.

   – Оконце в рукомое из горного хрусталя. Прозрачнее не видывал! – Хитрово выставил на стол и блюдо, и рукомой. – Перегородки из серебра с эмалью. Золотистые камешки – топазы, вишнёвые – гранаты. Ну а это бирюза. Отменнейшая. Такая голубизна – редкость. Сиреневые камешки – аметисты.

Царевич трогал хрусталь, дышал на него, смотрел через оконца рукомоя.

Вдруг по палате покатился шумок и в сокровищницу вошёл Артамон Сергеевич. Поклонился наследнику, поклонился Куракину, Хитрово.

   – Ваше высочество, разреши обратиться к Богдану Матвеевичу.

   – Изволь, – сглотнув слюнку, сказал царевич.

   – Великий государь послал меня поглядеть, как змея для театра устраивают.

   – Змеев во дворе, в сарае делают, – расцвёл фальшивой улыбкой Хитрово. – У нас здесь – иконы, кресты... Не пристало змеев держать.

   – Сего змея святой Георгий Победоносец копием пронзит, – сказал Артамон Сергеевич. – Какому из мастеров отдан заказ его царского величества?

Хитрово перестал улыбаться:

   – Федотке... Малахову Федотке.

Змей был в чешуе, громадный. Толстые звенья из белой жести позволяли Горынычу вить кольца. Возле башки крылья, морда кончается хоботом, лапы со шпорами, петушьи, хвост в шипах.

   – Распишем красками – и готово! – сказал Федот.

   – Жуть! – Артамон Сергеевич весело подвигал змеиными звеньями. – Не заклинит? Не порвётся?

   – На ремнях! – объяснил Федот. – Надёжно.

   – Глаза бы пострашней.

   – Будет исполнено! Сам, боярин, испугаешься.

   – Я-то?! – Артамон Сергеевич усмехнулся. – Вокруг меня змеюга на змеюге. Привык к шипенью. А где твой брат?

   – С неделю как из деревни приехал. Нам великий государь деревню пожаловал. – Федот поклонился. – Спасибо, Артамон Сергеевич, за память. Брат храм расписывал, да с лесов сверзился.

   – Господи!

   – Обошлось... Вот только иконы стал писать... по-крестьянски.

   – Отчислили из Оружейной?

   – Да нет. Он вроде бы и здоров. А на досках то избу какую-нибудь напишет, а то и вовсе – дерево али мальчонку... Я к нему и так и сяк, а он своё: «В детских глазах свет».

   – Привези мне иконы его писаньица. Да и самого. Возьму деревья райские красить.

Простился с Федотом – в каретку, погнал в Мещанскую слободу, в школу.

А великого канцлера всея России дальше крыльца сторожа пустить не хотят. Оба немцы.

   – Покуда идёт дейстфо, приказано никофо не пускать!

   – Я – Матвеев!

   – Никофо! – рявкнул один из сторожей.

   – Я приехал проверять, как дело идёт.

   – Ни-ко-фо! – погрозил пальцем другой сторож и ткнул пальцем в окошко. – Смотри, проферяй.

Артамон Сергеевич засмеялся, покачал головой, но спорить не стал. Прильнул к окну.

Просторную светлицу разгораживал огромный сермяжный холст. Посреди залы в креслице восседал бакалавр Иван Волошенинов. Ему Матвеев доверил ставить сразу три комедии: Темир-Аксакову, Иосифову и Егорьеву.

Бакалавр махнул рукой – и с двух сторон выбежали мальчики в лазоревых рубашках, потянули холст в разные стороны. Открылась сцена. На сцене толпа в белых долгополых одеяниях – иудеи. Это был хор. Запели. Пение было слышно во дворе.

   – Иаков жил в земле странствования отца своего Исаака, в земле Ханаанской. Сын его, Иосиф, семнадцати лет, пас скот отца своего вместе с братьями своими, будучи отроком, с сыновьями Валлы и с сыновьями Зелфы, жён отца своего.

Тут на сцену вышли мужи, одетые в зелёные плащи. Объявили:

   – Мы дети Иакова и Лии, нелюбимой жены отца нашего, – и каждый назвал себя: – Рувим, Симеон, Иссахар, Завулон, Левий, Иуда.

И вышли мужи в фиолетовых одеждах, и объявили:

   – Мы сыновья Иакова от служанок жён отца нашего, от Валлы и Зелфы, – и назвали себя: – Дан, Неффалим, Гад, Ассир.

И вышел муж в одеждах шёлковых, разноцветных, и сказал:

   – Я сын неплодной Рахили и отца моего Иакова. Я – Иосиф.

И вышел отрок, и сказал:

   – Я – Вениамин, младший сын Рахили.

Снова запел хор:

   – И доводил Иосиф о братьях своих худые слухи до отца их Иакова, зовомого Израилем. Израиль любил Иосифа более всех Сыновей своих, потому что он был сын старости его; и сделал ему разноцветную одежду.

Пели ладно, громко.

Иосиф взошёл на ложе, лёг и заснул.

   – И был ему сон, – пропел хор.

Тут Иосифовы братья вошли в снопы и закружились по сцене. Иосиф поднялся с ложа, и тоже вошёл в пшеничный сноп, и стал посредине сцены, все другие снопы тотчас повалились наземь, поклонились младшему брату.

   – Здорово! – обернулся Артамон Сергеевич к сторожам. – Вижу, и без меня дело спорится.

Дал немцам ефимок:

   – Хороших слуг нашёл себе бакалавр Иван. Вот вам за крепость вашу. Выпейте за здравие Артамона.

Сел в карету и поехал домой, сына порадовать: пришло письмо от Спафария.

7

Для чтения письма собрались в кабинете. Андрей пришёл с учителем, с Иваном Подборским, Авдотья Григорьевна с наперсницей своей, с поварихою Керкирой. Артамон Сергеевич привёз с собой доктора Стефана, друга Спафария, были Давыдка Берлов и ещё один лекарь, новый человек в доме Матвеева – иудей Ивашка Максимов. Этот в Москву приехал неделю тому назад, с Паисием Лигаридом. Ивашка был великий знаток трав и восточной врачебной мудрости. Под столом, как всегда, сидел карла Захарка, а за печкой другой карла, Ванька Соловцов.

Письмо дали читать Андрею. Отрок волновался, пылал щеками, но читал ровным голосом, внятно, не торопясь.

   – «Государю моему милостивому и всегда благодетелю, боярину Артамону Сергеевичу Николашка Спафарий рабски челом бьёт. Подай Господь Бог тебе, государю моему, многолетнее и благополучное здравие с превозлюбленным сыном своим, с государем моим Андреем Артамоновичем, – чтец глянул на отца, на мать, ему улыбались, – силою Вышняго сохранену превыше искушения всякого...»

Далее Николай Гаврилович писал: в Енисейск прибыл 9 июля. Рассказывал про плавание по реке Кеть, по великой воде, а в верховьях стояли на мелях. Перо аж брызгало, когда поминал о «фараоновой язве» – о комарах и пёсьих мухах. Были жалобы и другого рода. Посольству не дали священника, лекарей, лекарств.

   – «А река Енисей будто Дунай, самая весёлая и великая! – писал восторженный человек Спафарий, Андрей же, чувствуя настроение учителя, читал это место, сияя глазами. – И дал Бог изобилие всякое. Хлеба много, и дёшево, и иное всякое ж, и многолюдство. И стольник Михаил Васильевич Приклонский был ко мне зело добр, только не для меня – для милости твоей, что изволил писать обо мне. И пожалуй, государь, милость свою покажи, чтоб не переменили его отселе, покамест я возвращусь из Китая. Мунгальские послы, которые ныне едут к Москве, были у меня, государь, трижды, и потчевал их накрепко и расспрашивал у них про китайского хана, какую войну имеет и мочно ли мне ехать. В Китае война великая. Богдыхан убежал в Дауры, в прежние свои владения. Китайцы завладели ими.

Китайские таторовя самые худые люди и невоенные. И мунгальцы зело опасение имеют от казаков. Нынче учинилсь ссоры с казаками, которых было только 40 человек, а калмык было 1500 человек, и их казаки полками побили. А буду жив, сию крайнюю и порубежную страну от Селенги до Даур и до Амуры реки осмотрю накрепко. Китайцы посольство примут, имя великого государя везде преславно».

Андрей левою рукой отёр пот со лба, и Артамон Сергеевич сказал:

   – Передохни.

   – Как же письмо-то дошло! Даль немыслимая! – воскликнул лекарь Ивашка.

   – В Европах любую страну за неделю проскачешь, – сказал доктор Стефан. В России же неделю проехал, а всё ещё на околице.

   – Письмо привёз человек енисейского гостя Евстафия Филатьева, – сказал Артамон Сергеевич. – Читай, Андрюша. Николай Гаврилович прямо златоуст.

Далее Спафарий не без гордости сообщал: до Енисейска всегда ходили за полтора года, а он достиг города за четыре месяца. Заканчивал письмо доброй тревогой об ученике своём.

   – «Государя моего, Андрея Артамоновича, пожалуй, государь, в науках научити изволь: ныне время удобное в молодых летех, покаместа лошади и собаки не мешают. Бог вся ему дал через тебя, государя, и егда учение прибудет, тогда во всём совершенный будет».

Внимание столь великого мужа к сыну растрогало Артамона Сергеевича.

   – Внимай, Андрей! У Николая Гавриловича забот полон рот, страна дальняя, суровая, государево дело великое, а он о тебе думает. Тревожится, как бы светлое твоё не замутнилось... Верно говорит. На сынков-то иных погляжу – пустота. Соколы да гончие на уме, гончие да соколы. Да наряды... Вон как великий государь со щёголем-то обошёлся, с князем Кольцовым-Мосальским. Твой тёзка. Явился на службу стриженый, как поляк. А царь-то его из стряпчих приказал выписать и записать в жильцы. У государя в покоях служил, а теперь вокруг Кремля ходит – в Терем путь заказан.

   – К царице уж подступаются ходатаи, – сказала Авдотья Григорьевна. – Царь строг, да отходчив.

   – Царь у нас – золото! – сказал Артамон Сергеевич.

Домашние разошлись. Авдотья Григорьевна с Керкирой на кухню, приготовить ужин: доктор Стефан – нужный гость.

Андрей Артамонович с учителем Иваном отправились на обязательную конную прогулку. Остались Артамон Сергеевич с карлами и с докторами.

   – Что за немочь на царевича Фёдора напала? – спросил Матвеев доктора Стефана.

   – У Фёдора Алексеевича ноги пухнут. Думаю – это от недомогания сердца.

   – Доктор Стефан, с высоты учёности своей скажи, Бога ради, отчего так получается? Все дочери у Алексея Михайловича от царицы Марии Ильиничны – в добром здравии, а с царевичами беда. Алексей Алексеевич умер во цвете лет, Симеон Алексеевич – отроком, Фёдор Алексеевич одну болезнь одолеет, другая – вот она, Иван Алексеевич – и здоровьем, и головкой слабоват...

Доктор Стефан развёл руками:

   – Судьба и родовые корни.

   – Может быть, и так. У царя Михаила Фёдоровича сыновей Ивана да Василия Господь Бог прибрал в один год. Ивану было пять лет, Василию – месяц или два. А сёстры великого государя Ирина Михайловна, Татьяна Михайловна, слава Богу, радуют здоровьем!.. – Артамон Сергеевич повернулся к лекарю Ивашке: – А есть ли неведомые нашей Аптеке лекарства у восточных мудрецов?

   – Лекарством, как говорят древние врачи, могут быть и вода, и воздух. Дух человека сотворяется в человеке из воздуха, который он втягивает в себя. Свежий воздух даёт пищу духовной материи, и человек, насытясь им, бодр и деятелен. Беда в том, что воздух вокруг нас не всегда чистый. В нём пыль, гарь, запахи гниения. Горячий воздух даёт похудение телу, возбуждает жажду, горячит сердце, но ослабляет силы и портит соки и жидкости в организме. Жаркий воздух полезен при воспалении мозга. Холодный воздух – друг здоровых людей, но он сгущает газы, приводит к простуде. Влажный воздух полезен худым людям, он смягчает кожу. Воздух, испорченный зловредными примесями, приводит к тяжёлым болезням, к мору. Я заметил, что даже во дворце великого государя воздух спёртый и неравномерный. Возле печей – жаркая пустыня, возле дверей – ледяной норд.

Артамон Сергеевич громко вздохнул:

   – Следует почаще пускать в дом чистый воздух... Давайте-ка почитаем из твоей книги, Давыдка...

Достал ключ, открыл ларец.

   – Читай, друг Стефан. Какая у нас глава на очереди?

   – Выписка из Сведенборга: «О мудрых и простых на небесах».

   – Эй, карлы, не возитесь!

   – «Обыкновенно думают, – начал чтение доктор Стефан, – что господство и слава на небесах более принадлежат мудрым, чем простым людям на том основании, что у Даниила сказано: «И разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде – как звёзды, во веки, навсегда». Но не многие знают, кого следует понимать здесь под именем смыслящих, то есть разумеющих и оправдывающих...

Небесное разумение есть внутреннее разумение, получающее начало своё от любви к истине не ради какой-либо славы мирской или какой-либо славы на небесах...»

   – Скучно! Скучно! Скучно! – завопил Захарка, а Ванька Соловцов, незаметно выбравшийся из комнаты, вдруг влетел с детишками кухонной прислуги.

Наученные Ванькой, дети устроили круг, начали игру в каравай.

Артамон Сергеевич вспыхнул, но орать на карлов и на детей при докторе Стефане да при новом человеке Иване Максимове не решился. Захарка всё увидел, всё понял.

   – Вон! Вон! – затопал он яростно ногами, схватил стул и швырнул в Ваньку Соловцова.

Тот охнул и повалился замертво.

Дети кинулись прочь, Захарка за ними, а Соловцов лежал и егозил ногами от боли.

   – Дозвольте? – сказал Максимов и склонился над беднягой.

   – Где злодей Захарка?! – взъярился Артамон Сергеевич. – Сыскать!

Искали и не нашли. Хитрый карла умел исчезать, будто шапку-невидимку надевал.

Лекарь закончил обследование.

   – Сломаны два ребра. Я его вылечу.

На том и закончился длинный, умный вечер.