Текст книги "Столп. Артамон Матвеев"

Автор книги: Владислав Бахревский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 56 страниц)

4

Артамона Сергеевича Москва звала уже не иначе как «друг Царя», «Царский друг». Бояре морщились, перекидывались усмешечками и копили, собирая по капельке, лютую свою зависть: будет и на Ванюху проруха. Где он – собинный друг? Где правдолюб Ордин-Нащокин?

А Матвеев удостоился ещё одной милости – не в чинах, не в рублях, – сердечной. В Коломенском провожал царя и царицу из храма, когда они шли со свечами, новый свет в Дом свой царский несли.

Новый год начинался на Симеона Столпника.

Алексей Михайлович пригласил Матвеева в Коломенское в канун праздника, советовался: объявлять ли наследником царевича Фёдора или ещё на год отложить. За лето царевич хворал дважды.

   – Господи! – сказал Артамон Сергеевич. – Насидится ещё в Думе! Пусть с соколами ездит. Здоровьишком окрепнет.

   – В государскую колымагу только впрягись! – невесело улыбнулся государь. – Верно ты говоришь – пусть хоть ещё годок будет вольной птичкою. Нам невдомёк, но хозяева мы себе токмо в отрочестве.

Перед вечерней Алексей Михайлович сам погасил в своих покоях лампады и свечи. За новым огнём отправился с царицей, с царевичем Фёдором, с царевнами в храм Вознесения.

Служба Новолетия трогательная. «В вышних живый Христе Царю, всех видимых и невидимых Творче и Зиждителю, Иже дни и нощи, времена и лета сотворивый, благослови ныне венец лета, соблюди и сохрани в мире град и люди Твоя, Многомилостиве». Государь пел всю службу, а с ним и царевич Фёдор, радуя батюшку – ни разу не ошибся.

Из храма царь, царица и всё семейство несли горящие свечи сами, Артамон Сергеевич тоже со свечой шёл впереди, принимая на себя дуновения. Луна сияла огромная, снегом пахло – в последний-то день лета!

В холодном воздухе свечи пламена поднимали высоко. Артамон Сергеевич шёл смело, да вдруг огонёк прижало, закрутило – успел прикрыть свечу полой однорядки.

   – Стой! Стой! – вскрикивал время от времени и государь.

Пережидали волну холодного воздуха, и снова шли, и пришли наконец, сохранив Божественный свет для нового неведомого лета. Все свечи, все лампады, все паникадила во дворце были зажжены. Живой огонь восславил Господа Бога за Его Творение и за будущее, стоящее на пороге.

   – Мне этого никогда не понять! – признался Алексей Михайлович. – Был семь тыщ сто восьмидесятый год, а вот уж и восемьдесят первый. Как пересмена-то свершается? Где оно – прошлое лето, где новое? Сердце колотится, трепещет, но ничем его не учуешь, Новолетие-то. Уху не слышно, глазу не видно!

Артамон Сергеевич сказал весело:

   – Дожили до Нового года – и слава Богу! Лежит брус во всю Русь. На том брусу двенадцать гнёзд, во всяком гнезде по четыре яйца.

   – Верно, хорошо ли, плохо ли – прожили год. Да ведь пожалуй что – хорошо. На войну идти не пришлось. Одари же, Иисусе Христе, миром да благом и в наступающем лете! – Алексей Михайлович подошёл, расцеловался с Матвеевым.

   – Да будет твоя, государь, радость – радостью всему царству Московскому! Да молит Бога народ за царя своего милосердного, желанного.

Государь придвинулся ещё ближе, глядел Матвееву в глаза.

   – Знаешь, что вижу?

   – Нет, великий государь.

   – Боярина. Быть тебе, Артамон, в нынешнем Новом году боярином.

Утром 1 сентября царский поезд пришёл ради великого праздника в Кремль. Перед Успенским собором Алексея Михайловича встретил митрополит Павел Крутицкий, а с ним архиепископы Смоленский, Суздальский, Астраханский. Шёл дождь, ледяные порывы ветра заставляли втягивать головы в воротники, но царь был весел и бодр, сказал князю Долгорукому:

   – Юрий Алексеевич, что горбишься?

   – Как не горбиться! Гляди, как крутит, вчера лето, а нынче зима.

Алексей Михайлович шепнул князю на ушко:

   – Воззрись на старика Одоевского. Соколом голову держит. Никита Иванович! – Князь приблизился. – Ты у нас самый старший, скажи, к чему дождливое Новолетие?

   – К урожаю, Алексей Михайлович! К приплоду.

   – Слышали?! – окликнул царь бояр. – Смотрите мне! Не обижайте мужиков и баб. Приплод народа – царству прибыль.

Погода и впрямь крутила. На другой день вернулось лето. Солнце даже припекало, старики на завалинках понасаживались воробушками. Алексей Михайлович тоже теплу обрадовался, хотел наутро с царевичем Фёдором на соколиную охоту ехать, а пробудились – земля бела от снега, и всё сыплет, сыплет!

Затопила печи Москва. Добрые хозяева охали: дров на зиму не хватит. Алексей Михайлович тоже заскучал: до настоящей зимы ещё далеко, а до весны подавно. О, холодная страна, матушка-Россия!

Царскую хандру разогнал Артамон Сергеевич. Пришли вести из-под Азова от воевод Ивана Богдановича Хитрово и Григория Касогова. На многих судах, построенных на воронежской верфи, подступили государевы люди к грозным Каланчинским башням, охранявшим Дон.

Московские пушкари были отменные. Не желая пороху и ядер, паля без роздыху день и ночь, поразили верхний и средний ряд боя, где у турок стояли тяжёлые, далеко стрелявшие орудия. Водный путь у неприятеля был отбит. Тотчас донские казаки на двадцати двух стругах прошли в море разорять крымские и турецкие берега.

Большего воеводы сделать не смогли. Вместе с донцами у Хитрово да Касогова было всего восемь тысяч, взять город в кольцо воеводы не решились, в крепости одних янычар с тысячу. Валы огромные, а запас ядер иссяк, и конницы нет. Азовцы выходили биться, но стрельцы и казаки с Божьей помощью басурманов побили, гнали с версту, но под стены подступить не смели. Пушки и в Азове, как на Каланчинских башнях, стоят густо. Хитрово писал царю: «Коли великий государь хочет добыть Азов, пехоты надобно тысяч с сорок да тысяч двадцать конницы».

   – Ничего! И турка, и хана пугнули! – Алексей Михайлович, выслушав донесения, развеселился. – Верхний да средний ряд на башне – в пух, в прах! Молодец Иван Хитрово, хорошего я дядьку к Фёдору приставил. Тоже в пушчонках души не чает... Нынче опять в Серебряный бор отправился потешный городок ядрами громить.

Артамон Сергеевич улыбался, но душу кошки скребли: упускаю царевича! Хитрово у него друг, Милославские – ненавистники Натальи Кирилловны. Стало быть, и его.

   – Что силу показали – нам впрок! – поддакнул Артамон Сергеевич. – А собирать большое войско ради Азова не ко времени. У поляков с турками замирение... Дружба.

   – Как у кошки с мышкой.

   – Это всё так. Да королю Михаилу деваться некуда... Войско послушно Яну Собескому, а у того свои затеи.

   – Бог даст, поляки сами поднесут свою корону моему сыну, – сказал вдруг Алексей Михайлович. – Не Фёдору, так Петру.

Глянул Артамону Сергеевичу в глаза. Тот не нашёлся, что ответить, поклонился.

   – Думаешь, заношусь? – Царь перекрестился на икону митрополита Петра. – Подай, святитель, приращение православному царству. А что до поляков... Народ, торгующий своей короной, у Бога чести не знает.

Государские дела бесконечные, засасывают, как болото. И Алексей Михайлович повелел Артамону театром заняться. Театр так театр.

Второго ноября на чердаках над Аптекой играли «Товию». Игра сия для великого государя была особливо приятная: большинство актёров говорили по-русски, Алексей Михайлович возрадовался:

   – Артамон, милый! Наши-то тоже могут! Говорят, и руками машут, и ходят туда-сюда не хуже немцев. Иные лучше! Веришь, себя забывал. Будто я и есть Товит. Нет, Артамон, зачем делать дело вполовину. Магистр Грегори Олофернову камедь собирается разыграть, вот и найди для неё пригодных русских людей. Пусть все говорят по-нашему.

5

У царя театр на уме, а в Москву 24 ноября прибыл посол бранденбургского курфюрста Фридриха Вильгельма Иоаким Скультет.

Артамон Сергеевич, приготовляясь к посольскому делу, пригласил Спафария, побеседовал с учёными людьми Немецкой слободы. Было чего намотать на ус: Бранденбург в незапамятные времена построен славянами. Истинное имя его Бреннибор – Лесной замок.

Во времена князя Олега, в 928 году, Бреннибор завоевал германский император Генрих I. Оттон Великий в 949 году основал Бранденбургское епископство. Через тридцать лет славянское племя вендов восстало, вернуло себе Бреннибор, но в 1161 году Альбрехт Медведь восстановил власть немцев над исконно славянской землёй. С той поры Бранденбургом управляли маркграфы, покуда Золотая булла папы римского не возвысила их до титула курфюрстов. Кур – выбор, фюрст – князь. Курфюрсты были выборщиками императора Великой Римской империи. С 1415 года Бранденбургское курфюрство перешло под власть Гогенцоллернов. Столицу свою они перенесли в Берлин.

Нынешний курфюрст Фридрих Вильгельм уже тридцать четыре года на престоле, носит титул Великого курфюрста. Его деяниями Пруссия, бывший лен[30]30
  Лен – область, платящая дань.


[Закрыть] Польши, Восточная Померания отошли к Бранденбургии.

Артамон Сергеевич внимательно просмотрел родословную Гогенцоллернов. Гогенцоллерн – замок в Швабии – принадлежал графам Бурхардингерам. Первыми носителями фамилии Гогенцоллернов были графы Бурхард и Венцель фон Цолорин. От Бурхарда пошли две линии. Род старшего сына Бурхарда II пресёкся в XV веке, род второго сына, Фридриха I (умер в 1115 году), оказался счастливее. Его сын Фридрих II получил от императора Генриха VI бургграфство Нюрнбергское, а Фридрих VI был возведён императором Сигизмундом в сан курфюрста Бранденбургского.

Ясно было одно: великое курфюрство, хоть и стеснено со всех сторон – орешек крепкий. Корни пускает во все стороны. За устье Одера со шведами воюет безнадёжно, но с упорством, а судьба переменчива.

Переговоры начались через три дня. На первом же съезде посол Скультет сообщил: войска Великого курфюрста собраны и стоят наготове. Помощь Польше против турок будет оказана тотчас, как только Россия выступит на султана. Курфюрст желал знать, сколь велики числом русские войска, отряжённые для войны с турками.

Артамон Сергеевич дивился себе. Ему нравился посол Скультет, ему нравилось само слово «Бранденбург». Союз с Бранденбургией был полезен во всех отношениях: и против турок, и против шведов. Дружба царя с курфюрстом, совместная помощь Польше ущемляла к тому же пышный лисий хвост ясновельможных панов.

На второй день переговоров посол Скультет заговорил о землях, утраченных Россией во время Смуты и ранее, о Карелах, об Ижорской области, о крепостях Орешке, Нарве...

– Ныне, – говорил посол, – Швеция втянута в долгую и в безнадёжную для короны войну. Удар с Востока ослабит северного белого медведя на долгие годы.

Артамон Сергеевич понимал, куда клонит Скультет.

Французский король Людовик XIV, почитая себя за самого могущественного монарха Европы, силился расширить пределы королевства. Напал на Голландию. И не один. Союзником Людовика был английский король Карл I и Швеция. Французский принц Конде захватывал одну за другой голландские крепости, и участь Амстердама была почти решена. Но голландцы открыли шлюзы, вода погнала французов прочь из страны, а флот голландцев развеял в пух и в прах легенду о непобедимости Британского льва на морях. Биты были и английские адмиралы, и французские. А на помощь Голландии поспешили Испания и великий курфюрст Фридрих Вильгельм Бранденбургский. Курфюрст понимал: если французы захватят Голландию, следующей жертвой Людовика будет он сам.

Артамон Сергеевич выслушал посла благосклонно, но промолчал. В конце заседания, когда уже прощались, посол обронил:

– Франция не сможет помочь Швеции. На неё поднялась вся Священная Римская империя.

На следующий день 29 ноября, в пятницу, в переговорах был перерыв. Из Варшавы вернулся обоз Всемилостивого Спаса, который осенял посольские труды князя Василия Ивановича Волынского.

Святую икону царь встречал со всем синклитом.

Ночью шёл снег, и Москвы была белая, снег сиял непорочною чистотой. Алексей Михайлович шёл за Пресветлым образом Спаса Всемилостивого рядом с мудроликим митрополитом Новгородским. Владыка Иоаким икону сопровождал от Новгорода. Следом за царём и митрополитом следовали старец князь Никита Иванович Одоевский да князь Юрий Алексеевич Долгорукий – этот обликом воин, могучий, брови косматые, в глазах гроза. Артамон Сергеевич Матвеев был среди вельможного сонма. Царство его умом живёт, но ведь всего лишь окольничий.

Звенели колокола. Вырываясь из облаков, лучи солнца улетали к зениту и падали, как мечи, на землю, зажигали золото церковных куполов, и москвичи видели над куполами нимбы. Не только образ, Сам Господь Бог вернулся в Свой дом.

Сопровождавшие икону принесли известие: умер король Речи Посполитой Михаил Корибут Вишневецкий. Переговоры с послом Бранденбургии тотчас утратили остроту. Турки остались, осталась опасность нашествия на Европу и на Россию: по договору с поляками султан получил Киев, но новый король – новая метла, а в короли могли избрать и Фёдора Алексеевича...

Уже 4 декабря Матвеев и Скультет согласовали статьи договора. Великий курфюрст Бранденбургии становился союзником, и пока что единственным, в противосостоянии Турции и Крыму. Царь и курфюрст обещались помогать Польше, хотя никто об этом не просил и просить стало некому.

Артамон Сергеевич был доволен переговорами, союзник мог пригодиться на случай войны со шведами. Но царь одобрил посольские старания равнодушно. Земные дела для московских государей уступали первенство делам небесным.

Восьмого декабря Алексей Михайлович с боярами и священством провожал икону из дворцовой церкви преподобной Евдокии в Киев, в полк князя Юрия Петровича Трубецкого. В помощь русскому воинству великий государь и вся православная Россия посылали образ Живоносный Источник Пресвятой Богородицы да образ преподобного Сергия, игумена Радонежского, всея России чудотворца.

Мороз во время проводов иконы выдался жесточайший, вороны замертво падали. Алексей Михайлович, хоть и потирал то и дело лицо, шёл бодро, а бояр на этот раз не густо было. В тёплых хоромах отсиживались.

И, шествуя среди соболиных, куньих и золотых шуб, молился Артамон Сергеевич, взглядывая на кресты церквей: «Господи! Дай Тебе послужить. Послужу Тебе – послужу и государю, и России – Твоему, Господи, царству... В России верят – здесь Твой дом, да будет всем нам по вере нашей».

6

В Рождественские праздники митрополит Коломенский Павел сделал великому государю подарок, представил «Книгу Иудифь», славянский перевод, сверенный и правленный Епифанием Словеницким по Библии, написанной греческим языком. А другой подарок явил житель Немецкой слободы Тимофей Тимофеев Газекруг: костюмы для Олоферновой комедии: самого Олоферна, Иудифи, её служанки и правителя города Витулии.

Золотые доспехи Олоферна были из крашенной золотом тиснёной кожи, но смотрелись как настоящие. А вот украшения Иудифи: браслеты, бусы, серьги со стекляшками вместо драгоценных каменьев Наталье Кирилловне не понравились.

Предложила на всякий спектакль давать артисту, представлявшему Иудифь, свои украшения. Однако ж до постановки Олоферновой комедии дело было далёкое.

1674 год, по европейскому счету начавшийся с января, принёс государеву войску победу над Дорошенко. У Григория Григорьевича Ромодановского с гетманом Иваном Сдмойловичем набралось восемьдесят тысяч ратников и казаков. Заняли крепостёнку Крылов, город Черкассы и подступили к Каневу. Генеральный есаул Правобережного казачьего войска Яков Лизогуб, каневский полковник Гурский со старшинами явились в стан Ромодановского и ударили челом о подданстве великому государю.

А вот под Чигирин ходили полк Петра Скуратова да два казачьих полка. Не война – набег: сожгли посады, одолели казаков Дорошенко в мелких стычках.

Алексей Михайлович разгневался, пошумел на Артамона Сергеевича:

   – Восемьдесят тысяч ходят вокруг да около Дорошенки, а вдарить со всего-то плеча кишка тонка! Обленился, что ли, князь Григорий? А казаки твои чубатые известные трусы!

   – Великий государь, – отвечал Матвеев с обидою. – Казаки всю свою жизнь воюют, а князь Григорий Григорьевич – воевода великий. Знать, не с руки было на Чигирин идти. А твоё государское неудовольствие будет послано.

Алексей Михайлович закряхтел по-стариковски: не любил, когда его выставляли немилосердным.

   – Ты о здоровье пошли спросить – воевод, гетмана, казачьих полковников. Города у изменника отобрали. Объяви: за службу добрую великий государь жалует. Потом уж вопросы задавай: отчего не чинили промысел над Чигирином... Скотину они побили! Хаты со скарбом в деревеньках пожгли! Надо было осадить Дорошенко в гнёздышке его, в Чигирине. Осадить накрепко, чтоб полковники его поспешали сдаваться, присягать моему царскому величеству, как присягнула каневская старшина.

   – Гетман Ханенко у нас уж больно долго на пороге сиротой стоит, – напомнил Артамон Сергеевич. – Призвать бы его на твою государеву службу.

   – Подданство примет, тогда и служба найдётся, – решил Алексей Михайлович.

В начале февраля, на радость Спафарию, приехал из Ясс игумен Святогорского Павловского монастыря отец Феодор. Привёз грамоту молдавского господаря Иоанна Стефана Петричейку и логофета Иоанна Константина Щербана, бывшего господаря Валахии.

В их челобитной к московскому государю были слова, весьма понравившиеся Артамону Сергеевичу: «Подобает нам, христианам, быть под послушанием христианского царя, нежели быть в порабощении царя басурманского».

Игумен Феодор, истинный монах, он и веки-то поднимал целую вечность.

Спафария и Феодора Артамон Сергеевич пригласил домой на обед. Ласкал дружеской интимностью, но больше слушал. А когда слушают, приходится выговариваться. Спафарию казалось: канцлер, может быть, и приветствует челобитье господарей, но расклады у него иные. И потому говорил вдохновенно:

   – Артамон Сергеевич, да не будет моя боль воплем одинокого, оставленного. Я смотрю на отца игумена и вижу моё отечество. Зелёную страну и мой народ. Может, и нет на всём белом свете крестьянина беднее, чем молдаванин, но никогда ни один из них не сетовал на судьбу, на Бога. Слаще жизни нет... А возроптать есть от чего. Война на моей земле не кончается, а начало у неё со времён Каина. Господари друг с другом воюют, бояре в набеги пускаются, гайдамаки в кодрах сидят... Татары хуже комаров, а туркам дань плати, не то придут и возьмут в рабство... К сердцу твоему взываю, Артамон Сергеевич, к мужественному твоему государственному разуму, не оставь моления Молдавской и Валахской земли без ответа любящего. Моя родная земля тёплая. Она виноград рождает, она вино производит. От того вина люди не дуреют, но, выпив, становятся моложе. То вино просит, чтоб ноги танцевали. Ах, Артамон Сергеевич, как у нас танцуют! Подмётки дымятся, пятки искрят, а как поёт дойна! Душа умирает и рождается.

Тронул Спафарий Артамона Сергеевича, а краткие, как притчи, рассказы игумена Феодора о Туретчине в слёзы сердце окунули. И увидели молдавские ходатаи, сколь силён Матвеев.

Великий государь отпустил посольство без мешканья. На приёме объявил: согласен принять под свою руку православные господарства Молдавию и Валахию, защитить обе страны воинской силою от басурманов, откуда бы ни приходили, с берегов Босфора или из Крыма. Слово своё царское подкрепил тотчас делом. В присутствии игумена Феодора указал князю Ивану Андреевичу Хованскому идти под Азов и велел послать к Григорию Григорьевичу Ромодановскому да к гетману Ивану Самойловичу гонца с повелением промышлять над вассалом турецкого султана, над казаком-изменником Дорошенко.

Послы уехали, а тут Масленица широкая. И во все дни её Алексей Михайлович с Натальей Кирилловной ездили есть блины к Артамону Сергеевичу, а после блинов слушали музыку.

7

Совестливые люди, как бы высоко ни поднимала их судьба, к счастью своему привыкнуть не могут, как не могут привыкнуть к обилию еды испытавшие голод.

Артамон Сергеевич ловил себя на том, что в свой Посольский приказ он входит опустив глаза. Впрямь ведь стеснялся своего нынешнего величия, своей власти.

Но душа ликовала, когда приходилось заниматься делами государственной важности, брать на плечи ответственность ладно бы перед царём, но перед самим будущим России.

В середине марта 1674 года в Москву прибыли послы шведского короля Карла XI Густав Оксенштерн, Ганц Генрих барон Пизенгаузен, Яган фон Будберг.

Переговоры вели бояре, князья Юрий Алексеевич да Михаил Юрьевич Долгорукие. Артамон Сергеевич был третьим. Проверяя, сколь правдивы шведы в словах о любви короля к великому государю, Матвеев сразу ухватил быка за рога: повёл речи о союзе против Турции. Бароны и фоны радостно улыбались и в ответ предлагали братскую дружбу. Обещали крепко стоять против всех неприятелей, а вот о Турции молчок.

Турция шведам была нужна для уничтожения Речи Посполитой, для овладения Одером, всей Пруссией.

Артамон Сергеевич приналёг на послов, но те готовы были и его любить, мудрого канцлера Московии. Пускались в товарищескую откровенность: союз против султана выгоден одной России, у Швеции с турками границ нет... Впрочем, пять тысяч пехоты его величество Карл XI послать в помощь королевству Польскому ради имени христианского может обещать. Тут и спорить не о чем.

На это боярин Юрий Алексеевич отвечал словами Матвеева:

   – Зачем же вы приехали? От нашего союза будет прок, если оба государя выставят по двести тысяч войска. Московский на Днепре и Дону, свейский под Каменец-Подольским или в ином месте.

Хитрый Оксенштерн от прямого ответа опять-таки уклонился.

   – Думаю, прежде чем спорить о пунктах будущего договора, нам следует определить, с чего начнём рассуждения. Нашей стороне важно знать, почему до сих пор не исполнены статьи Кардисского мира. О союзе потом будем толковать.

   – Что важнее, откроется скоро! – вступил в разговор Артамон Сергеевич. – Вот овладеет султан Речью Посполитой и станет соседом Швеции. Погляды его известные, до Стокгольма путь его коням недалёкий... Но вы правы, господа послы, всё надо делать по порядку. И давайте сначала решим, как быть вам на приёме у великого государя. А быть вам перед его царским величеством без шапок, с непокрытыми головами. То же правило утвердим и для наших послов перед королём.

Шведы смутились. Взяли перерыв.

   – Зачем менять утвердившееся? – задал вопрос Оксенштерн, но бояре и Матвеев стояли на своём твёрдо.

   – Придётся послать гонца в Стокгольм, – решили послы.

Артамон Сергеевич с переговоров приехал домой отобедать, а у Авдотьи Григорьевны гостья. Сама Наталья Кирилловна.

   – Великая государыня! – склонился в поклоне Артамон Сергеевич, а царица вдруг кинулась на колени и давай руки ему целовать.

   – Твоим усердием добыто счастье моё!

Артамон Сергеевич перепугался. Не долго думая лёг пластом перед государыней, чтоб ниже некуда. Поплакали. Сладко поплакали.

   – На всё Божья воля! – говорил Артамон Сергеевич. – По моему рожденью ходить бы мне до конца века в стрелецких головах. А ты, благодетельница пресветлая, родила его высочество Петра Алексеевича, и возвёл меня царь-государь и державный твой сынок в окольничьи.

   – А я ведь опять под сердцем ношу, – радостно улыбнулась Наталья Кирилловна. – Мудрая бабка говорила: сына царю рожу, а тебе – боярство.

   – Ох, государыня! Я и нынче при наитайнейших, при великих делах! – воскликнул Артамон Сергеевич. – В боярах служба останется та же, а завидок не оберёшься. Иные возненавидят лютейше.

   – Плюнь на злобу! – Наталья Кирилловна разрумянилась. – Пусть желчью зальются. Проще узнавать будет. Морда жёлтая – вот и враг тебе.

   – С такой заступницей не страшно! – поклонился Артамон Сергеевич.

   – Скажи мне про государские дела, – попросила вдруг царица. – Охота знать, с чем к нам иноземные люди приезжают, чего им надобно от Московского царства.

Подобные вопросы от воспитанницы льстили самолюбию: умна его умом. Скрывая удовольствие миной озабоченности, говорил искренне, с жаром:

   – Буду счастлив служить твоему величеству! Радением Алексея Михайловича Московское царство всем государям ныне известно, многие желают быть в дружбе с вашими величествами. Однако же посольское дело тонкое. В прошлом году отправил государь майора пешего строя Павла Менезиуса к цесарю в Вену. Приказано ему было спрашивать о посылке войска на турок. Цесарь ради славы ваших величеств наедине с послом говорил. Из Вены Менезиус ездил в Венецию. Там ему было велено звать на султана венецианских мореходов. И опять почёт послу великой России. Сенат дал Менезиусу грамоту. А в той грамоте написано: «Боже, помоги московскому царю басурманскую неприязнь сокрушить и христианских государей успокоить». Из Венеции отправился Менезиус в Рим. Повёз грамоту великого государя к папе Клименту X. В той грамоте поставлены были вопросы: желает ли папа учинить Польше помощь? Какими мерами, в какое время, в каком месте? И было пожелание, чтоб Климент написал окрестным государям, прежде всего французскому Людовику, английскому Карлу. Пусть бы они закончили войну с Голландскими Штатами и войска свои обратили на общего неприятеля христиан. – Артамон Сергеевич улыбнулся, развёл руками. – Не скучно ли всё это?

   – Ах, нет, нет! – воскликнула Наталья Кирилловна. – Мы с царевной Софьей любим о государственных делах говорить.

   – Дальше-то не о делах, о церемониях рассказ. С Менезиусом встречался кардинал Алтерий, племянник Климента... Посольское дело начинается с церемоний. Как стоять послу перед государем: в шапке, без шапки. И как государю посла слушать: сидя, стоя... Чтобы не умалить имени ваших величеств, Менезиус требовал: пусть папа во время именования титулов стоит, грамоту принимает и свою даёт опять-таки стоя... Да вот беда! У католиков своя прыть. Папа-де, даже цесарей принимая, сидит, а они у него туфлю чмокают.

   – Туфлю?! – изумилась Наталья Кирилловна.

   – Туфлю! Иначе католическим государям даже лицезреть папу не положено. Майор-то наш, слава Богу, не сплоховал. Мы всё это предусмотрели, Наталья Кирилловна. Древние акты поднимали. В 1438 году царьградский патриарх Иосиф приезжал с митрополитами, с епископами к папе Евгению IV. Папа с патриархом монашески лобызались. Митрополиты да епископы папе руку целовали...

   – Ну и как же?! На чём сошлись? – Глазки у Натальи Кирилловны блестели любопытством.

   – Молодец, говорю, майор! Целовать папежскую ногу отказался наотрез, просил отпустить... И ничего, поумерили гордыню. Правда, когда на приёме был, кардиналы схватили бедного и колени ему перед папой подломили. Голову было взялись наклонять, а он зубами щёлкнул. И опять сошло. Отвязались.

   – Господи Боже мой! Так-то послам бывает!

   – Всяко, государыня!.. – Артамон Сергеевич промокнул платком взмокший лоб, будто это его перед папой на колени ставили. – После этого у Менезиуса дела хорошо было пошли. Грамоту Климент принял, милостивое слово молил, обещал ответ учинить. Благословил. А принесли письма, майор чуть не заболел от огорчения.

   – Титулы принизили! – догадалась царица.

   – Католики бесятся от своей гордыни. Написали: «Возлюбленному сыну, шляхетскому человеку Алексею Михайловичу, великому князю Московскому». Менезиус глянул и, чтоб царству Российскому и впредь умаления не было, не то чтобы взять грамоту, за спину руки убрал...

   – Не дрогнул, слава Богу! – похвалила посла Наталья Кирилловна.

   – Майор – человек государю верный. Долгую претерпел маету. Папские кардиналы пустились в расспросы, что есть «царь», как сие слово перевести на латынь. Менезиус им и грамоты показывал. До Вены побывал у курфюрстов, у бранденбургского, у саксонского. И по-учёному говорил. Мы сей спор в Москве предвидели, в наказе посольском написали: на славянском-де языке царь российский то же самое, что цесарь римский, султан турецкий, шах персидский, хан крымский, колман булгарский, деспот пелопонейский, зареф арабский, могол индийский, претиан абиссинский, калиф вавилонский... Майору, правду сказать, сочувствовали. Один кардинал, доброго нрава человек, Барберени, говорил: вся затея с умалением титула исходит от Алтерия, папа-де его слова повторяет. Барберени этот клятвенно обещал: как только папа переменится, все старые кардиналы пришлют Алексею Михайловичу повинную... Менезиус слушал, а стоял на своём. Его потом к папе тайно приводили, Климент спрашивал: отчего грамоту принять не хочет. Майор и тут не дрогнул: «Великий государь наш писал тебе для имени Божия и должности христианской... Просил помощи королю польскому против общего христианского неприятеля, турецкого султана. А вы, папа да учитель римского костёла, великому государю Московскому любви своей не оказали, не хотели назвать его царём. Вам бы должно, папе и учителю, чинить соединение, а не разрушение».

   – Ах, молодец!

   – Молодец! – согласился с царицей Артамон Сергеевич. – Папе-то небось стыдно стало, позвонил в колокольчик и слуге своему приказал принести золотую цепь с папским гербом да чётки лазоревого камня. Наградил, обещал послать в Москву своего человека договор о титуле учинить.

   – Спасибо за науку, – сказала Наталья Кирилловна, и было видно – довольна. – Ещё чего-нибудь расскажи государственное, самую последнюю новость.

   – Последнее-то... Да вот польский резидент Павел Свидерский подал от цесаря Леопольда грамоту. Цесарь пишет Алексею Михайловичу о вторичном вступлении в брак с двоюродной сестрой Клавдией Фелицитой – дочерью Фердинанда Карла, австрийского эрцгерцога... Я государю присоветовал отправить в Вену с поздравлениями новобрачных Петра Ивановича Потёмкина... Он и в Париже бывал у Людовика XIV, и в Мадриде у Филиппа IV.

   – Спасибо тебе за советы. Потёмкин, слава Богу, – русский человек! – сказала простодушно Наталья Кирилловна. – А то ведь в заграницы всё Виниус ездит да фон Стаден.

   – Русских послов, государыня, много. Ради дела иноземцев посылаем. А тот Виниус Андрей в России рождён.

И тут у Артамона Сергеевича дух перехватило: была ещё одна свежайшая новость, наитайнейшая. А он замыкался со шведами, из головы вылетело.

Поклонился Наталье Кирилловне до земли:

   – Дозволь на службу ехать.

   – Ты же обедать собирался.

   – Сплоховал. Дело важное не доделал.

– Тогда с Богом! – Наталья. Кирилловна отдала поклон, такой же нижайший. – Ваш дом для меня как батюшкин... А знаешь, Артамон Сергеевич, что Алексей Михайлович о тебе говорит? Твоя-де служба как дружба... Я побуду ещё. Авдотья Григорьевна шитье мне собиралась показать.

Дело, с каким Матвеев помчался в Кремль, было весьма неприятное. Тайного человека прислал из Батурина, из стана гетмана Самойловича сотник Василий Чадуев. В отписке сообщалось о новоявленном самозванце. Живёт-де в Запорожской Сечи, казаки за него горой, кошевой атаман Серко тоже с ним ласков.

Соглядатай сам видел самозванца. Лет пятнадцати—семнадцати, лицом смугловат, волосы среднего цвета – не бел, не чёрен, в талии тонок – девкам на зависть, лицом пригож. Называет себя царевичем Симеоном Алексеевичем. При нём восемь донских казаков, а заводилой у них Миюска – друг Стеньки Разина. Казаки царевича осматривали. На плечах нашли природные царские знаки: венец, двуглавый орёл, месяц со звездою. Про себя царевич говорит: ударил он, будучи отроком, деда своего боярина Илью Даниловича Милославского блюдом по голове. Царь с царицею прогневались, и он бежал. Был пойман. Сослали в великой тайне на Соловки. А как в Астрахани явился Степан Тимофеевич Разин, с помощью соловецких монахов ушёл к казакам. Был у Степана Тимофеевича в великом почёте... Когда же Разина взяли, ходил с казаками на Хвалынское море, на Дону жил. Теперь идёт в Киев, а из Киева к польскому королю.