Текст книги "Столп. Артамон Матвеев"

Автор книги: Владислав Бахревский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 56 страниц)

10

Мазепу Артамон Сергеевич принял для допроса в Замоскворечье, в небольшом каменном доме, принадлежавшем приказу.

Первая комната, куда входил посетитель, была казённая. Здесь Мазепу встретили двое подьячих. Ивана Степановича привезли с Малороссейки. Его держали в доме, где останавливались казаки. Везли долго, чтобы пленник испытал беспокойство. Казённая комната на доброе не настраивала. Подьячие указали Мазепе сесть на лавку, спросили имя, звание, кем служит в Войске Запорожском, куда ехал и кто его пленил.

Иван Степанович испугался ничтожности ведших допрос.

   – Мне ведомы дела тайные, царские! – объявил он подьячим. – Отвезите меня к судье Посольского приказа, к боярину Артамону Сергеевичу.

   – Артамон Сергеевич не боярин, окольничий, – сказали Мазепе. – Коли будешь надобен, позовёт тебя. Говори нам, что знаешь.

Мазепа решил не спорить, давал показания охотно:

   – Мне доподлинно известно, что брат гетмана Петра Дорошенко полковник Андрей тяжко ранен в бою на речке Ташлык. Ваши воеводы побили там многих татарских мурз. Казаков полегло с полтысячи. Оттого-то и послал меня гетман к султану просить помощи.

   – Ну, то, что наши воеводы побили басурманов и казаков-изменников, служащих Магомету, мы и сами знаем, – сказали подьячие. – Ты говори тайное.

   – Тайное – порождение явного, – возразил Мазепа, беря верх над подьячими. – Казак Порывай, который живёт при султане, вершит в Стамбуле казачьи дела, писал моему гетману: хан обещает султану помирить короля Яна Собеского с Портой, дабы всем вместе идти на Московское царство. Тайное ли сие слово?

   – Тайное и важное, – решили подьячие. – Будь по-твоему, представим тебя пред очи нашего господина, Артамона Сергеевича.

Поднялись, отворили дверь в соседнюю комнату, и Мазепа, переступив порог, оказался чуть ли не в самом Вавеле, королевском дворце в Кракове.

Просторная зала с высоким потолком. Стены обиты тончайшей тканью, а по ткани тени деревьев, трав, птиц, всё неясно, светлые пятна, лунные, мерцающие. По углам залы два серебряных журавля, а над журавлями по три камышинки. На камышинках – свечи. Стол из чёрного дерева, на двух серебряных грифонах. Грифоны выдвинуты, пасти оскалены.

За столом никого не было.

   – Милости прошу, Иван Степанович!

Матвеев стоял у глухой стены перед высокой серебряной клеткой, а в клетке – два живых белых журавля.

   – Утешение сердцу, – улыбнулся Артамон Сергеевич.

Показал на кресла у другой стены. Спросил сердечно, заглядывая в глаза:

   – Вас, должно быть, утомила дорога?

   – Пятый день как привезён, – ответил Мазепа. – Обращались со мной учтиво.

   – Ну и слава Богу! – обрадовался Матвеев. – В конце-то концов мы же все славяне: поляки, малороссы, великороссы, белая русь, красная... одно семейство. Жить бы нам под одной крышей! И жили бы! Беда в том: боятся нашего единения.

   – Да кто же?!

   – Сатана.

У Мазепы дрогнули веки – как бы речь не пошла о вероисповедании. Сказал:

   – Сатана на земле – князь.

   – Князь тьмы! – уточнил Матвеев. – Вот и поговорим, Иван Степанович, о материях насущных. Что мешает-то нам жить в счастливом для всех согласии?

   – Отсутствие согласия. Мы с гетманом его давно ищем. Пётр Дорофеевич посылал меня в Переяславль на раду с листом к боярину князю Ромодановскому – быть бы Низовому Войску под рукой его царского величества. И о себе писал: готов приехать тотчас, если останется гетманом на правой стороне Днепра, а если гетманом ему не быть, так присягнули бы князь Григорий Григорьевич и государевы люди, что ему, Дорошенке, с братьями, с роднёй, дурного не сделают.

   – Наш великий государь, да благословит его Господь, к людям, которые от зла своей волей отстали, зело милостив. Уж кто-кто, а пресветлый Алексей Михайлович обиды прощать умеет. – Матвеев показал рукой на вошедшего в комнату подьячего: – Говори правду, Иван Степанович, мы твои слова запишем и тебе дадим прочитать. Коли где оговорился ненароком – поправишь. Расскажи нам, что подвигло гетмана Петра Дорофеевича искать защиты у великого государя?

   – Ясновельможному пану гетману старшины города Лысенко прислали грамоту: они-де все поддались под руку московского царя, и ему бы сделать то же. Звали на раду, под Корсунь, просили привезти бунчук и булаву... О себе позволю словечко... Посылая к боярину князю Григорию Григорьевичу, гетман взял с меня присягу, чтобы я не остался у Ромодановского. Жена моя и дом мой – в Корсуни.

Мазепа говорил, прикрывая веками глаза. Словно бы по скромности, а выходило – красуется. Ресницы длинные, шёлковые. Был генеральный писарь в свои тридцать лет красив лицом, статью, мужеством. Чёрный оселедец, чёрные брови, чёрные усы, а лицо как молоко, словно солнце не решалось трогать такой природной белизны. Глаза серые, Мазепа распахивает их вдруг, всякий раз нежданно, вбирая вглубь чёрных зрачков весь Божий мир.

Пани Фалбовская не устояла перед красавцем, когда ему было девятнадцать... За красоту, знать, попал в комнатные слуги короля. С юных лет ума да обхождения набирается. Ах, как искренне говорит Иван Степанович, уж так всё подробно, просто. Вышколен.

   – Я приехал в Переяславль в день рады, когда избрание Самойловича уже состоялось, – рассказывал Мазепа. – Меня приняли с радостью, а отпустили с надеждой. Новый гетман восточного берега и князь Ромодановский писали Петру Дорофеевичу, чтобы приезжал ничего не страшась... Дорошенко грамотам порадовался, но просил прислать в Черкасы знатного человека и был готов дать в амонаты[38]38
  Амонаты – заложники.


[Закрыть] двух-трёх старшин.

   – Отчего же расстроилось дело?

   – Прислал своих гонцов Серко. Запорожцы потребовали от Дорошенко, чтобы он бунчука и булавы не отдавал казакам восточной стороны. Истинный гетман он, Пётр Дорофеевич. Запорожцы обещали соединиться с ним и послали своих лучших людей в Бахчисарай – к хану. Помирил бы хан Дорошенко и Серко и сам был бы с ними в дружбе, как при Богдане Хмельницком. Сечевики звали Петра Дорофеевича к себе за Пороги, но гетман, опасаясь прихода московских воевод, не поехал. – Мазепа распахнул свои дивные очи, и на Матвеева пошла волна духовного приятельства. Мазепа разволновался: – Меня будто в прорубь окунули. Я стал проситься у Дорошенко в Корсунь, к жене. И он заподозрил меня в измене. Кричал: «Ты продался Ромодановскому за соболя!» Привёз меня к митрополиту Иосифу Тукальскому, и владыка приводил меня к присяге. Я целовал образ Спаса и Евангелие, обещая служить ему, гетману западного берега... Вот, после присяги, Пётр Дорофеевич и отправил меня со своими грамотами в Константинополь к султану басурманов.

Матвеева «султан басурманов» от подданного этого басурмана позабавил, а ещё больше «грамоты гетмана», кои наверняка составлял сам генеральный писарь.

   – А какие настроения среди казаков, среди горожан западного берега? – спросил Артамон Сергеевич, перебивая гладкую речь.

   – Скажу правду, – Мазепа снова устремил на Матвеева свои честные ясные очи, – многие ждут не дождутся прихода великого государя! Все устали от войны. Но ожидания не оправдываются, и любовь к Москве обращается, увы, в ненависть. Как было дело в Ладыжине? К городу подошли визирь с турками, хан с татарами. С визирем тысяч сорок, с ханом все сто. Город не дрогнул, не сдался. Но у турок восемьдесят пушек, а в городе – одна! Ни Ромодановский, ни Самойлович помощи не оказали. Вот полковник Мурашка, с сотником, с реестровыми казаками, с местным протопопом и перебежали к басурманам...

Артамон Сергеевич улыбнулся: шкуру свою украинские казаки любят пуще мамы родной... О том, что произошло в Ладыжине, хранитель царской печати знал от своего верного человека. Казаки предали, но в городе остались три сотни стрельцов и большой отряд грека Анастаса, всего две с половиной тысячи бойцов. Жителей же в городе было тысяч двадцать, четыре тысячи пошли на валы. Отбили ладыжинцы пять приступов, но, брошенные всеми, пожалели детей, жён – сдались. Анастас переоделся мужиком и спасся, а вот Мурашка, глядя на разграбление города, проклял Магомета и был зарублен татарами.

Мазепа прочитал по лицу Матвеева нечто для себя опасное, заговорил горячей:

   – Ладыжин сражался на удивление! Отразил несколько приступов, хотя городские валы были старые, осыпавшиеся. И как тут не сказать! Полковник Мурашка не перенёс турецкого надругательства над женщинами и детьми, взбунтовался и погиб. Татары в Ладыжине поживились, большую часть народа обратили в невольников, однако ж судьба Умани оказалась ещё печальнее. Уманцы встретили хана и визиря хлебом-солью, а когда войско ушло, не стерпевши насильства, перебили оставленных в городе турок подчистую. Хан и визирь вернулись. Взорвали городские стены, взорвали дома, а всех уманцев зарезали... – Мазепа прервал поток слов и мрачно насупился. – Бедный, бедный народ мой! Я готов служить великому государю – пусть тайно, но всею душой, всем сердцем, всем моим умишком, саблей наконец!

Матвеев хохотнул про себя – служить тайно саблей во стане противника мудрено.

Иван Степанович невыказанную улыбку всё-таки уловил. Кинулся рассказывать про казака Порывая и всё то, что уже выложил подьячим. Этого, конечно, было мало, и генеральный писарь поднёс Матвееву истинную тайну.

   – В Чигирин приезжал перед моим отбытием к султану пан Ореховский, ближний человек короля Яна Собеского. У короля к Дорошенко подлинная привязанность, они давно знают друг друга.

   – Король зовёт Дорошенко на свою службу?

   – О нет! – Мазепа порозовел от того, что предстояло ему выдать (порыв подобострастия тоже шёл к его лицу). – Речь идёт о подданстве вечном и нерушимом. Пан Ореховский привёз статьи договора. Король обещает возместить убытки, какие понесли православные церкви от униатов на Украине, в Литве, в Польше. Границу Войска Запорожского устанавливается по рубежу Киевского и Браславского воеводств. Король обещает: кварцяным[39]39
  Кварцяный – королевский, государственный.


[Закрыть] войскам Речи Посполитой никогда в Украине впредь не быть, разве что по крайней надобности Войска Запорожского. Требования Собеский выставляет вполне приемлемые. Сложить и прислать османские бунчуки – стало быть, отречься от клятвы султану. Прислать в аманаты брата Дорошенко. Заказать казакам западного берега испрашивать вольностей, какие московский царь даровал казачеству восточной стороны. – Мазепа тревожно глянул в лицо московского канцлера. – Всё ли мне говорить? У короля были слова неодобрительные о Московии.

   – Половина правды – всё равно что конь о двух ногах, – усмехнулся Матвеев. – Половина правды к свету не вывезет. Говори, Иван Степанович, как на духу.

Мазепа изобразил на лице смущение, но слова ронял будто яд, наслаждаясь их тяжестью для уха москаля.

   – О вольностях московских король писал: «Посмотрите, что терпит народ под царскими воеводами? Гетман Самойлович избран не волей казаков, а волей мушкетов московских. Власть гетмана Самойловича – призрак. Даже виновных наказать нс может – обязан отправлять в Москву». Поминал король и о грустной судьбе гетмана Многогрешного. К сибирским медведям на съеденье послан. Король обещает Дорошенке написать царю Алексею Михайловичу, чтоб не велел наступать на подданных Речи Посполитой, а посему просит поспешить с подданством.

   – А кто хлопочет тайно о союзе хана, короля, султана? Уж не папа ли римский? – вдруг спросил Артамон Сергеевич.

Мазепа выкатил свои прекрасные глаза не хуже варёного рака.

   – Тайного в этом деле нет. В Кракове, в Чигирине, в Бахчисарае разговор нынче тот же, что и в Константинополе. У всех на устах – единение. Турки так говорят: ляхи стали разумными. Мы собирались в Кракове обедать, а они приглашают нас на ужин в Киеве.

   – Не обожгли бы языки киевским угощеньем! – жёстко сказал Матвеев, но тут же улыбнулся. – Пора и нам закусить, Иван Степанович. Прошу!

Взявши Мазепу под руку, повёл в столовую. Дверь перед ними распахнул выросший как из-под земли карла Захарка.

Три окна лили свет на белую, шитую жемчугом скатерть. Кушанья уже поставлены. Артамон Сергеевич прочитал молитву, сел спиной к окнам. Место Мазепы было на другой стороне саженного стола, в свету.

Угощения удивили Мазепу. Самые изысканные польские подливы, французские соусы, бекасы, тетерева, лебедь, изумительно запечённая телятина, благоухающая от пряностей свинина. Всё на серебре, а лебедь так и на золоте.

   – Я словно бы в Вавеле! – вырвалось у Мазепы.

   – В Москве нынче мода на польских поваров. Вот чего у нас нет! – показал на картину с дарами моря.

Картина была за спиной Ивана Степановича, ему пришлось повернуться. Картина морских даров висела высоко, а ниже светящаяся телом вакханка поднимала прозрачную чашу с рубиновым вином.

   – Нас приглашают! – улыбнулся Артамон Сергеевич.

Мазепе почудилась музыка, но тут в столовую вошёл карла в парике с подносом, на подносе – бобровые хвосты[40]40
  Бобровые хвосты – любимое кушанье польских магнатов.


[Закрыть]!

А музыка действительно текла как ручей, как приглашение – только вот куда?.. И вдруг – полонез, ликующий, гремящий шпорами, саблями. Мазепа был растроган, а Матвеев сказал мечтательно:

   – Ах, как танцуют в Кракове этот дивный танец рыцарей!

Изображал вежливую задумчивость, но душа была полна сумасшедшим весельем: сразил хитроумного писаря! Увы! Приманить желудок проще, нежели душу. Во веки веков не соединятся Россия и паньё. У панья замашки обезьяньи. Всё у них – ложь! У себя в имениях иные до сих пор живут под соломенной крышей, а туда же – рыцари, кружева напяливают, один во француза рядится, другой в турка. Панночкам ручки чмокают, а выйдет во двор – зверь зверем: свой народ для них – хлопы. И в замках – такое же зверье. Книги во всю стену. Таинственности на себя напустят. А ночью на коня и – грабить... Королевство ряженых. Тот маг, этот – католик неистовый. Но те и другие иезуитам служат. Тайне. Мороке. Сия морока печатью и на Мазепе, такая же была и у Брюховецкого, и у Многогрешного, и у Серка есть, и у многих их старшин. В щеках она, что ли, бритых, в узкой кости подбородков, во взглядах, обдающих сквозняком?.. Матвеев распознавал эту печать не хуже лошадников, которые наперёд видят все пороки приглянувшегося коня. Чувствовал, как сердце наливается гневом на всю эту рать нынешних и будущих ненавистников России. Обуздывая себя, поднял чашу за здоровье царя, вторую за царицу, третью за наследника, за царский дом. И только четвертую за гостя.

Мазепа ещё и не допил здравицу, а Матвеев спросил. И вопрос был под стать вопросам его подьячих.

   – Иван Степанович, какие силы нынче у гетмана Дорошенко? Какими силами гетман оборонился от князя Ромодановского и от Самойловича?

Мазепа улыбнулся и, закусывая бобровым хвостом, ответил просто, не делая усилия над совестью:

   – Какие у нас силы, Артамон Сергеевич, мы сами не ведаем. Полковники самовольничают. Одни поспешают по первому зову, другие, подумывая о царских соболях, о маетностях для фамилии, уклоняются от серьёзной помощи гетману. Ждут удобного случая, чтобы ударить челом великому государю. Но будьте уверены! Им одни соболя и дороги... А в Чигирине, когда подступили князь Григорий Григорьевич с гетманом Самойловичем, было у Дорошенко тысяч пять вместе с жителями...

   – А пушки?

   – Пушек в Чигирине более двух сотен. Запасов пороха, ядер – на семь лет осады, а вот хлеба – у жителей на год, у войска – и на день не было. Без соли страдали. – Мазепа с наслаждением съел очередной кусочек, жевал сосредоточенно, проникаясь тонкостями вкуса. – Артамон Сергеевич, истинная правда такова. Скажу словами самого Дорошенко: «Сидеть в Чигирине – безумие. Меня чигиринцы ненавидят, хотят, чтоб я царю присягнул. Как Москва придёт – побегу к султану».

   – Почему же не побежал?

   – Получил строгую грамоту от падишаха: город не сдавать, помощь будет великая и скорая. Была грамота и от Собеского, но мимо меня прошла.

   – А что султан? Собирается ли султан в поход?

   – Я бы смог это донести вашей ясновельможной милости, если бы побывал в Порте. Резидент Порывай доносил из Стамбула. – Мазепа поднял глаза на Матвеева: как воспринята промашка? – В Москве ведь упрямо называют столицу турок Константинополем, – падишах собирается взять с собой Юрко Хмельницкого, который ныне в тюрьме сидит. Было бы кем заменить Дорошенко, если Пётр Дорофеевич, одолев свои страхи, пойдёт-таки под руку царя Алексея Михайловича. Получается, султан готовит поход.

   – Иван Степанович, а ты веришь, что Малая Россия, ну, после того, как султана побьём, соединится с Великой на веки вечные? Не за-ради спасенья от истреблений, татарами, поляками, а за-ради того, что мы – один народ, чтоб из Малой-то стать Великой? – Матвеев говорил это медленно, подвигая гостю судок с налимьей печенью. – Отведайте.

   – Я верь в наше единство, в Великую неделимую Русь, как в Бога! – Мазепа сказал это почти шёпотом, задохнувшись от проникновенности чувства.

   – Захарка! – Матвеев поднял вверх указательный палец. – Неси!

Карлик исчез на мгновение. На столе появился высокий серебряный сосуд. Артамон Сергеевич открыл, передал Мазепе:

   – Чувствуете?

   – Запахи Рая.

   – А теперь отведаем, – налил вино в хрустальные чарочки.

Мазепа подставил чарочку лучу света. Вино было совершенно золотое и, кажется, с зелёными искорками.

   – Я такого никогда не пил, – сказал Мазепа. – Что это?

Матвеев улыбнулся:

   – Бог послал! Иван Степанович, но как же так получается?.. Россия – открытая дверь! Мы готовы всех принять, обогреть, спасти от неминуемой погибели... Поделиться просторами, богатствами. В горькую пору – последней рубахой. Вы же, почитающие себя за великих мудрецов, до сих пор не желаете уразуметь простое: Россия – дойная корова. Вы на неё с мечами, со смертью, а она к вам с молоком, с жизнью... У нас есть нищие, есть голодные, но это – от войн, от неустроенности... России одно только и нужно – рачительные хозяева.

   – Ну а что тогда говорить о Малороссии! – воскликнул Мазепа. – Её разоряют вот уже целое столетие! Да какое столетие – все два. Я – верный слуга великому государю Алексею Михайловичу! Соединение Украины и России – это мир на те же двести лет. Быть совладетелями такой великой земли – значит вырасти из карлика в великана, в атланта. Атланты держали на плечах небо силою телес, ваша русская сила – в любви к Творенью Божьему. Вы обжили ледовитые земли, ледовитые моря! Вы, русские, – само чудо Господнее!

Артамон Сергеевич слушал хвалы с упоением. В этих похвалах был ужас перед его лапотным народом. А посему ясновельможные паны будут противиться единению и будут ненавидеть русских за всё великое, покуда их племя не истребится на земле до последнего. Бешеные боятся воды, мазепы – просторов, как бы им, самовитым, не растечься на русских равнинах, на сибирских несосчитанных вёрстах.

И однако ж через неделю дорошенковский писарь по представлению Матвеева целовал царскую руку, витийствовал о дружбе славянских народов. С соболями домой поехал.

11

В одно время с Мазепой, чуть ли не в его поезде, приехал в Москву целитель Давыдка, малоросский иудей. Артамон Сергеевич позвал его пред свои очи на всякий случай, мало ли что сболтнёт – говорливое племя – о том же Мазепе, о Дорошенко, о Серко. Иудеи – народ сведущий.

И верно. Давыдка вывернул всю подноготную казачьих старшин с превеликой охотой, да вдруг обронил фразу: «Не так уж мудрено знать много про гетманов, про атаманов, что они совершили, что у них нынче за душой. Мудреней прозреть, что они совершат впредь».

Артамон Сергеевич аж дыхание затаил, но вслух любопытства не выказал. Однако в тот же день Давыдка был взят в комнатные слуги. Оказалось, хитроумный иудей умеет вправлять грыжи, пускать кровь, врачевать раны, а вот грамоте не учен. Впору было отправить его к дворне, но Давыдка поразил Авдотью Григорьевну рассказами о малоросских колдуньях. В Москве не знали не ведали, что вражье племя, оказывается, бывает двух сортов. Одни колдуны доходят до своего злого ремесла наукой, а иные – чёртов народ по рождению, от соития баб-греховодниц с нечистым. И эти-то – самые безвредные! Вся их пакость – коров да коз выдаивают. Доят как положено, за сиськи. Иное дело – продавшие души. Коли удастся такой мерзавке подоить чужих коров на Благовещение да на Георгия Победоносца – молоком обеспечена аж до зимы. Просверлит в своей же хате, в бревне, дырку, заткнёт – и готово дело. Нужно молока, затычку вытащит – молоко так и хлещет.

– А что могут чудесного хохляцкие колдуньи? – спросила Давыдку Авдотья Григорьевна.

У того глаза, как у мыши, сверкают, губы толстые, красные, словно клюкву ел, брит досиня. Лобастый, волосы кучерявые, а на макушке, хоть и молод – круглая лысина.

   – Хохляцкие колдуньи равных себе не ведают. – Давыдка аж зажмурился от удовольствия. – Могут засуху напустить. Сговорятся о цене да и продадут весь дождь иной державе. Валахам, мадьярам, а то и туркам. Могут градом урожай побить. Звёзды крадут!

   – Звёзды? – улыбнулся Артамон Сергеевич. – Как же это им удаётся?

   – Лезут вверх ногами на придорожные кресты, с креста на небо и ходят себе головой вниз. Звёзды, как ягоды, собирают.

   – Ну а доброе-то могут сделать? Хоть что-то? – спросила Авдотья Григорьевна.

   – Могут. Одна колдунья помогла моему брату разбогатеть. Он мыло варил, а покупали плохо. Колдунья и научила. Отрезал он кусок верёвки от колокола, окурил ею свой заводик. И что бы вы думали? Мыло пошло душистое, на вид пригожее. С тех пор от покупателей отбою нет.

   – А почему природные колдуньи, чертовки, как ты говоришь, слабее обыкновенных баб, чему-то там научившихся? – Артамон Сергеевич наслаждался враками.

   – Это же естественно! – воскликнул Давыдка. – Природные ведьмы рождены не своей волей – промыслом! А наученная сама ищет дьявола. Ведь в Малороссии как становятся колдуньями? Старая ворожея ведёт новую к колодцу али к кринице. Даёт сыр: «Кроши!» Новая крошит – и ничего не происходит. Потом крошит сыр старая, вот на её-то крошки набрасываются мерзостные гады целыми стаями. В таком множестве, что глядеть тошно. Колдунья и говорит молодой: «Смотри, что с тобой будет, когда в ад попадёшь». После такого не у всякой духа хватит с нечистым знаться, ну а которой власть над людьми дороже души, той и служит злая сила.

Авдотье Григорьевне пора было к царице, она уехала, а Артамон Сергеевич задержался. Тут Давыдка и открылся:

   – У меня книжица есть. Сам я читать не умею, букв даже не смог запомнить, да и книжицу обрёл не больно желая. Один монах киевский за долги отдал. Говорил он мне: в сей книге великие тайны и великие премудрости.

   – Ну, покажи! – разрешил Матвеев.

Книга была в пятую часть листа, но толстенькая, пальца в три. Язык польский. Артамон Сергеевич попробовал читать – трудно. Но как раз в это время Николай Гаврилович Спафарий давал уроки Андрею. Послали за Спафарием Захарку. Пока ждали, пришёл истопник с охапкой дров, затопил изразцовую печь. Давыдка вздохнул, потом ещё раз вздохнул:

   – Говорят, в Москве зима рано приходит и уж больно холодная.

   – Нынче Евлампий с Евлампией, а снегу ещё не было. Повезло тебе с зимой.

   – Слышал, в Москве все в шубах ходят! – вёл свою линию Давыдка.

   – Будет тебе шуба! – засмеялся Артамон Сергеевич, поднимаясь навстречу Спафарию.

Учёный муж пролистал книгу с интересом.

   – Вот веская причина помудрствовать.

   – Ах, Николай Гаврилович! Ты светоч сыну моему! Будь и мне поводырём во тьме бездонных тайн вечности.

Захарка принёс скамеечку, поставил под ноги учителю, сам лёг рядом, изображая собаку. В парике он и впрямь был похож на пуделя.

   – «Горе человеку, который в законе не видит ничего другого, кроме рассказов и обыкновенных слов, – начал читать и переводить Спафарий. – Если бы он действительно не содержал ничего более, то мы могли бы и в настоящее время точно так же написать закон, столь же достойный удивления. Чтобы найти обыкновенные слова, мы можем обратиться к земным законодателям, у которых часто находят даже нечто большее. Тогда достаточно было бы только подражать им и написать закон на основании их слов и примера. Но это не так: всякое слово в законе содержит глубокий смысл и скрытую тайну. Рассказы, находящиеся в законе, есть только внешняя одежда закона. Существуют глупцы, которые если видят человека в прекрасном платье, то судят о нём по платью, между тем как только тело придаёт ценность платью, душа же ещё ценнее тела».

Спафарий глянул с любопытством на Давыдку:

   – Да ведь это каббала!

   – Кабала? – не понял Матвеев.

   – Каб-бала. Древнее учение иудеев. Учение о тайне, сокрытой в Библии. «Закон так же имеет своё тело. Это суть его заповеди, которую можно назвать телом закона...» На Украине живут самые великие каббалисты.

   – Но что это такое?! – Артамон Сергеевич никогда не слышал об этом иудейском секрете.

   – Буквы еврейского алфавита имеют численные значения. Каббалист вместо слов ставит числа, а потом заменяет другим словом, равным по числовому значению. Далее из цифр составляет пирамиды. И пирамиды дают ответы на вопросы о будущем. – Спафарий развёл руками. – Я человек сведущий, но и только. Каббала – наука сокровенных тайн.

   – Давыдка, может, ты чего знаешь? – спросил Артамон Сергеевич.

   – Упаси Боже! – Иудей вытаращил испуганные свои глазищи.

   – Тогда ступай прочь! А ты чего тут разлёгся?! – пнул ногой Захарку. Захарка завопил и, прихватя Давыдку, забился за печь. – Почитай ещё, Николай Гаврилович.

   – «Когда люди размножились и стали рождаться у них видные из себя и прекрасные лицом дочери, ангелы, сыны неба, воспылали к ним любовью и сказали: «Пойдём, выберем себе жён из дочерей человеческих, и будут у нас дети...» – Спафарий удивлённо покачал головой. – Это вроде бы из книги Еноха. «Число их было двести. Они спустились на Ардис, вершину горы Армона, взяли себе жён, и жили с ними, и научили их волшебству, заклинаниям и травам. Кроме того, Азазел научил людей делать мечи, ножи, щиты и панцири. Он же научил их делать зеркала, браслеты и украшения, а также употреблению румян, подкрашиванью бровей, облагораживанию драгоценными камнями и цветами. Так что мир совершенно преобразился, но появилось безбожие. Амацарак научил волшебству и пользованью кореньями. Армес научил защите от чар. Баркаял надоумил следить за движением небесных светил. Акибиил открыл людям значение знамений и примет. Асарадел – тайнам движения луны...»

   – Занятная книга! – Глаза у Артамона Сергеевича блестели. – Друг Спафарий, давай прочитаем её вместе... Может, что-то и растолкуешь.

   – В подобных сочинениях много вздорной зауми, – сказал Спафарий с твёрдой убеждённостью. – Однако ж для людей государственных предпочтительней, чтоб всякая тайна являла свою сокрытую истину. Истоки подобных наук ведут в Александрию. Увы! Император Диоклетиан сжёг все египетские папирусы, и наука жрецов вновь превратилась в догадки, в шарлатанство. Диоклетиан уничтожил величайшие открытия древнего мира. Современные маги довольствуются осколками былого могущества ума.

   – Ум-то, слава Богу, и нынче людям служит. Много чего надумано! – Матвееву хотелось сказать что-то этакое, и понимал: невежественен.

И тут вдруг примчалась из дворца Авдотья Григорьевна.

   – У царицы, у миленькой Натальи Кирилловны, схватки! Докторов к ней позвали.

Матвеев подхватился. Помчался в Кремль.

Врачи успокоили начальника Аптекарского приказа: всё идёт хорошо. Роды ожидаются без осложнений. Артамон Сергеевич поспешил к царю, но царя не было ни в Тереме, ни в государских комнатах.

   – Где же он? – встревожился Матвеев.

   – В конюшне, – сказали комнатные слуги.

Алексей Михайлович сидел на ясельной колоде, черпал овёс и ссыпал обратно.

   – Садись, Артамон! – сказал царь, указывая место рядом. – Вот видишь...

Помолчали.

   – Вот видишь, – снова сказал царь. – Было мне нипочём, когда Марья-то Ильинична рожала. А теперь – боюсь.

Повздыхал, перекрестился. Головой покачал сокрушённо:

   – Нехорошо!.. Нехорошо ведь, что не боялся за Марию Ильиничну, а она и померла, Евдокией разродившись. Последышем нашим.

   – Наталья Кирилловна молодая. Пётр Алексеевич богатырём растёт.

   – Ты иди, – сказал царь. – Может, лекарство какое нужно будет. Пусть врачи расстараются. Смотри за ними, Артамоша, они ведь немцы.

Матвеев поднялся, пошёл.

   – Артамон! – окликнул Алексей Михайлович. – Притесняют Никона-то. Святейший Иоаким ополчился на горемыку. Ты уж разберись.

Артамон Сергеевич поклонился. Царь смотрел умоляюще. Лихо ему было одному остаться и с людьми – лихо.

   – Я сей миг! – пообещал Матвеев.

В Тереме навстречу летела встрёпанная Анна Петровна Хитрая.

   – Что?! – спросил Артамон Сергеевич.

   – Где великий государь?

   – Что?! – спросил Артамон Сергеевич, загораживая дорогу.

   – Ах, недосуг! – попыталась обойти окольничего царицына крайчая.

Матвеев снова встал на её пути, из внутренних покоев вышел Блюментрост.

   – Лаврентий!

Врач увидел своего благодетеля, просиял:

   – Девочка!

   – Всё ли хорошо?

   – Не охнувши.

Матвеев бегом кинулся в конюшню. Царь смотрел на него издали и сам поднимался. Лицо дрожало.

   – Всё слава Богу! – крикнул издали Артамон Сергеевич. – С царевной тебя, великий государь!

   – Наталья-то?..

   – Не охнувши! Не охнувши родила!

Царь обмяк, по лицу побежал пот дорожками. Сказал, переводя дух:

   – Лучше бы покричала... Дело разве стыдное – кричать рожамши? – обнял и расплакался. – Ах, Артамон! Ах, Артамонище ты мой!