Текст книги "Пропавшие без вести"

Автор книги: Степан Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 84 страниц)

В поле мело. В колючей проволоке посвистывал ветер. Собранные на этап пленные в потрепанных шинелях, многие в легоньких летних пилотках, уже во время построения дрожали под жгучим морозным ветром, растирали уши самодельными рукавицами, постукивали ногами в сношенных армейских ботинках, но бодрились, даже посмеивались. Некоторые перекликались со зрителями, сбившимися по ту сторону лазаретной ограды с толпой больных и медицинского персонала.

– Ухайдакают где-нибудь на работах, то к вам же пришлют! – кричал кто-то из колонны.

– С голоду за проволокой подохнуть – и тут не слаще и там не горше! Один лих – германщина! – ответили из лазаретной толпы. – А может, там лучше кормят!

Полицейские сновали у комендатуры, нарочито путая колонну, шумя и озлобленно тыча направо-налево кулаками, чтобы доказать немцам свою жизнедеятельность и «полезность» и, должно быть, мстя за свое бессилие и трусость перед всеми этими людьми, которые в день Красной Армии заставили их весь вечер сидеть под арестом.

– Ну что беснуешься, гад? – схватив полицейского за руку, сказал высокий, костистый парень с мужественным, решительным лицом. – Только тронь кого еще пальцем – мы вас в капусту искрошим, и пулеметов не побоимся. А остатних вас и самих на отправку живо махнут… Тронь еще кого-нибудь, сволочь!

– Обидчивый стал! Кто вас трогает? Становись! – зарычал на него полицейский, добавив смачную ругань. Но не посмел взмахнуть плетью.

– Старожитник Савка, шахтер! – указав Баграмову на костистого парня, с гордостью сказал Муравьев. – Вожак, каких мало! Видал, как полицию усмирил! У него слово – олово!

– По глазам видать, что орел! – поддержал Трудников. – И Малашкин Леша такой же!

– И еще есть люди не хуже, – возразил Муравьев. – Землячки с Алтая и из Донбасса, с Урала есть тоже. Сплотились парни, сжились, сдружились. Не пропадут!..

Немцы в последний раз осматривали колонну, пересчитывали ряды, наконец вручили списки фельдфебелю, который сопровождал этап.

Угоняемых окружил конвой. Готовясь к этапу, солдаты защелкали винтовочными затворами – досылали патроны.

– До свидания, товарищи! Дожить вам до полной победы! – крикнули из колонны.

– До счастливого побега, а там до победы! – осветили из-за лазаретной проволоки.

– Правильно! До свидания дома! Не забывайте!

– Дай бог домой воротиться! – прощались на разные лады.

– Пимен Левоныч! – крикнул в последний раз Старожитник, махнув пилоткой в сторону лазаретной проволоки. – Михайло Семеныч! – окликнул он и Муравьева.

Трудников и Муравьев помахали руками.

– Пимен! Счастливо! Не забывай шахтерскую братию! Случай чего дома скажешь! – выкрикнул и Малашкин.

– Сам дома скажешься! – крикнул Трудников. – Встретимся на Алтае!..

– Семеныч! Надейся! Всю заповедь божью исполню! – обратился Малашкин к Муравьеву.

– Божью так божью, стало быть, бог и на помощь! – отозвался Муравьев.

В общем шуме прощания и выкриках эти намеки ничьего внимания обратить не могли.

– И вам от того же бога удачи! – зашумели в колонне. – На новом месте блох да клопов поменьше!

Ворота распахнулись, и раздалась команда. Этап зашагал навстречу мартовской вьюге.

Снег крутил, и колонна, уходя, быстро таяла в белой дымке.

– Жалко, ушел Малашкин. Вот челове-ек! – сказал Трудников.

– Надо идти-то кому-нибудь, – отозвался Муравьев. – Хорошо он ушел. И Старожитник, и он. Молодцы! Можно сказать, ушли с собственной «воинской частью»… Люблю вас, шахтерскую братию! Мне с вами дело иметь приходилось. Во время гражданской войны с моряками дело имел – отважный, крепкий и дружный народ. А потом с шахтерами близко встречался – тоже такие. Думаю – оттого, что на море и под землей – стихия и против нее люди привыкли сплоченно стоять, вот и рождается крепкая спайка, смелость и дружба.

Посмотрев на Муравьева внимательно, Емельян понял, почему этот же человек там, на вяземском «острове», окруженном штормом гитлеровских бешеных полчищ, создал свой «штаб прорыва». Он верил в силы народа, которые возрастают в общей беде, верил в крепкую спайку и смелость советских людей, в их дружбу в борьбе.

«Я подхожу к массе с доверием, меня уважают, но я все равно остаюсь «товарищ писатель». А этот не то что к народу идет, он с ним неразъемлем, он всегда сам в народе, в массе. Ему «приближаться» не нужно, он просто свой, такой же, как и они, «Семеныч» – и все тут! Меня уважают, да, может быть, чересчур уж сильно, как какого-то «высшего», а в уважении к Муравьеву сказывается уважение массы к самой себе – вот в чем серьезная разница. В этом и есть большевизм, партийность! Он – это они; он просто их собственный разум, их совесть, их убеждение, их сердце…»

В тот же день в неурочный час, после обеда, штабарцт неожиданно вызвал Соколова и приказал немедленно отобрать на выписку из лазарета еще полтораста человек самых здоровых людей для формирования рабочей команды.

Соколов растерялся.

– Но ведь здоровые все сегодня отправлены! – возразил он немцу.

– Найти! Обойдете сами все секции. Разыскать здоровых! Утром подать список! – кричал озверевший от возражения Драйхунд.

– Совсем сбесился! – рассказывал Соколов окружившим его врачам. – Чего добивается – непонятно! Я говорил, Емельян Иваныч, что он разохотится требовать выписки…

Прежде чем по окончании работы уехать из лагеря, Драйхунд сам еще раз зашел в помещение врачей.

– Ахтунг! – раздалась команда. Все встали. Штабарцт обвел персонал угрожающим взглядом.

– Если вы не найдете на выписку сто пятьдесят человек, то я выгоню на заготовки леса весь персонал! – пригрозил он. – Вы сами достаточно здоровы и сильны, чтобы работать пилою и топором! Русских врачей в плену хватит! – Тучный Драйхунд перевел дыхание. – Список должен быть утром!

Он, хлопнув дверью, пошел из барака.

– Achtung! – крикнул команду «чистая душа» уже ему в спину.

– В первый раз вижу бешеную свинью! – сказал вслед Баграмов.

– А я полагаю все-таки, что при желании мы все вместе найдем для отправки сто пятьдесят человек! – осторожно высказался Вишенин. – Поручите мне, Леонид Андреич. Все будет в порядке. Не хватит больных – так можно выписать часть санитаров. Не вам же ведь, в самом деле, работать пилой!

– Вы-то найде-ете! – сказал Саша Маслов Вишенину. – Дело дошло до собственной шкуры – вы и не сто пятьдесят, а триста «здоровых» найдете! Ведь это не те «старшие», за которых вы заступались!

Остальные врачи угрюмо молчали. Они понимали, что можно было найти в лазарете сотню-другую здоровых. Но пойти на это – значило подорвать доверие немцев к русским врачам. Отступление было недопустимо.

– Чего-то сбесился Драйхунд? – спросил Шабля Оскара Вайса, когда тот зашел в секцию.

– Запоздала почта, – пояснил австриец. – Родной брат Драйхунда принял заказ на заготовки леса, требует команду рабочих, обещает гешефт. А тут, как нарочно, отправили утром последних!

– А почему не берут из центрального лагеря, хотя бы из той колонны, которую утром от нас же угнали? – спросил Шабля.

– Те, по списку, уже не наши. За тех рабочих придется теперь платить новым хозяевам. А тут можно даром. Это ведь для себя: Драйхунд пополам с братом лесом владеет, и, понимаешь, поставки для авиастроительной фирмы – Люфтваффенверк… Прибыльно! Вот и нужно рабочих… «на пользу рейха»! Хайл Гитлер! – вдруг со свирепой рожей воскликнул Вайс и поспешил из барака к воротам, где уже собирались на выход все немцы…

Баграмов, узнав от Шабли об этой беседе, подошел к Соколову, который уже познакомился и оживленно о чем-то разговаривал с Муравьевым.

– Леонид Андреич, придется искать компромиссный выход. У Драйхунда, оказывается, вопрос личной выгоды. Он не сдастся…

– Выдержка, выдержка. Емельян Иванович! – не дослушав его, возразил Муравьев. – Он не сдастся, и мы не сдадимся! Вот кухонный доктор Вишенин уже предложил один «компромисс». А мы с Леонидом Андреичем думаем, как бы без компромиссов. Потерпи уж, писатель, – загадочно сказал Муравьев. – Мы тут надумали штуку. Пока – секрет…

– Ну, я скажу тебе, Емельян Иваныч, золотой у вас старик доктор, отважный! – сказал Муравьев, оставшись наедине с Баграмовым. – Коммунист! Всю жизнь прожил с народом и за народ куда хочешь пойдет!

Баграмов и сам любил и ценил Соколова. Но тут он заревновал его к Муравьеву, который, только войдя в их среду, уже затеял какое-то тайное дело, тайное и от него, от Баграмова, и Соколов на это пошел. Что же такое они надумали?..

Но самолюбие помешало Баграмову прямо задать этот вопрос.

Наутро Соколова вызвали в комендатуру еще до раздачи завтрака. Врачи были взволнованы его ранним вызовом.

– Упрямый старик! – бросил вслед Соколову Вишенин. – Воображает себя умнее всех и сам по себе решает наши общие судьбы!

Никто не ответил. В секции слышно было только бряцание ложек о котелки.

– Как хотите, а лично я из-за упрямства доктора Соколова на лесоразработки идти не намерен. Мне труд врача больше по сердцу, – продолжал разглагольствовать по-прежнему громко Вишенин.

– А полицаям, допустим, плетью махать больше по сердцу! – в тон Вишенину возразил Самохин.

– Глупый ответ! – оборвал Вишенин. – Труд врача – гуманное, нужное дело. Как ты сравнил с мордобоем, дурак!

– Да, Павлик, ты, надо признаться, загнул! – поддержал Вишенина Славинский.

– Ты, Женя, не знаешь, что Осип Иваныч составил список на сто человек, которых в последний месяц переводили из рабочего лагеря, и хочет подать этот список штабарцту через голову Леонида Андреича. Чем же он лучше других полицаев?! – воскликнул Самохин.

– Клевета! – Вишенин вскочил, багровый от лысины до шеи.

Павлик махнул у него перед носом бумагой:

– А это что?

– Негодяй! По карманам лазишь?! – закричал Вишенин и кинулся к Павлику, но тот бросил бумагу в огонь топившейся печки.

Все возбужденно вскочили, забыв про завтрак.

– Ах ты гадина!

– Шкура!

– Дрянь!

– Полицай! – кричали Вишенину.

– Товарищи! Павлик! Да слушайте, наконец! – взмолился Вишенин. – Я ничего через голову подавать не хотел. А подготовил на случай, если бы нам пришлось уступить, чтобы оперативнее… Но я…

– А мы вам не верим, Осип Иваныч, – перебил Бойчук. – Вы штрейкбрехер, такой же, как и Гладков, вы шкурник! Просите немцев о переводе, вы нам не нужны. Если вы не уйдете, мы выбросим ваши вещи и в секцию с нами жить вас больше не впустим!

– Правильно! Справедливо, Саша! К черту его! – поддержали другие врачи.

– Когда возвратимся с работы, чтобы вас не было, – сказал Вишенину Павлик.

Медперсонал озабоченно разошелся по секциям. Ушел и Вишенин. В помещении персонала остался лишь Емельян со своей писарской работой. Вскоре пришел к нему Муравьев.

– Штабарцт с Соколовым на кухню пошли. Для меня это добрый знак, Емельян Иваныч, – сказал Муравьев. – Подскажи, пожалуйста, кто тут у вас из санитаров будет покрепче душой?

– В каком смысле? – спросил Баграмов.

– Ну, в партийном, конечно! Моряк этот, что ли, высокий?

– Кострикин? Да, малый надежный, – сказал Баграмов. – Авторитет у него среди санитаров, верят ему.

– Такого и надо. Еще назови хороших людей. Ты ведь знаешь всех в лазарете.

– Зачем?

– Да ты меня на смех подымешь с моей идеей. Пока секрет! – возразил Муравьев.

Минут через сорок зашел Самохин.

– Не возвращался еще Леонид Андреич? – обеспокоенно спросил он. Баграмов молча качнул головой.

– Емельян Иваныч, я этой скотине Вишенину сказал, что если он сунется к немцам со своим предложением, то его укокошат больные. Он обещал молчать, – сообщил Павлик.

– Не пойдет он к немцам! А выгнали его крепко. На пользу ему же, – усмехнулся Баграмов.

И вдруг, запыхавшийся, потный, взволнованный, в секцию торопливо вошел Соколов.

– Победа! – выпалил он. – Полная, Емельян Иваныч, голубчик! Поздравляю вас!.. Павлик! Ура! И вы тут, Михайло Семеныч? Спасибо вам за подсказку. Победа!..

– Вот видите, Леонид Андреич! – радостно сказал Муравьев. – Выдержка и боевая сметка во всем нужны!

– Ну, садитесь, садитесь завтракать да говорите! – нетерпеливо позвал заинтересованный Баграмов, ставя с плитки на стол оставленный для Соколова завтрак.

– Понимаете, вызвал, – заговорил Соколов, энергично работая ложкой. – Он мне – два. Я ему – полтора! Здоровых, мол, нет! Он на дыбы: «Отправлю на заготовки леса врачей». Я говорю: «Не годятся. Какие они лесорубы! Вам нужно крепких людей. Могу указать вам самых здоровых и сильных во всем лагере». Он с недоверием: «Где же их взять?» Я говорю: «Повара и полиция, комендантские писаря». Понимаете?! Говорю: «Они так разъелись, что здоровее немецких солдат. И в лазарете полиция ни к чему. А поваров давайте назначим из более сильных больных. Отъедятся на кухне – совсем поправятся, тогда эти будут годны на работы…»

– Неужели же согласился?! – спросил пораженный Баграмов.

– Так точно, голубчик! Он, конечно, сказал, что полиция все же нужна, но приказал подать списки на новых поваров и полицию.

– Леонид Андреич, вы гений! Ей-богу, гений! Вы – Шекспир, Коперник, Леонардо да Винчи! – воскликнул Баграмов.

– «Василий Иваныч Перепелкин! Он же граф Лев Толстой, Иисус Христос!» – как рекомендовался один тамбовский сумасшедший, – засмеялся Соколов. – Нет, тут, голубчик, находчивость! Не гениальность, а действительно солдатская сметка, – довольный успехом, сказал Соколов, отложив пустой котелок и ложку. – Однако это не я, это Михайло Семенович придумал…

– И не я, – возразил Муравьев. – Мне идея запала, когда во время отправки утром Старожитник Савка полиции намекнул, что их тоже могут отправить. Вот и сбылось его слово!

– Ну, давайте закурим. Только ведь надо спешить и спешить, Емельян Иванович. Повара и полиция составят команду в сто двадцать пять человек, еще двадцать пять писарей заберут из форлагеря. Вместо тех, кого заберут, Драйхунд приказал немедленно подготовить список на двадцать пять человек к нам на кухню и на сорок полицейских. – Соколов посмотрел на часы. – За полчаса до обеда представить описки. Управимся, а?

– Попробуем, – согласился Баграмов. – Павлик! – позвал он Самохина, который слушал, скромно держась в стороне. – Живо сюда Шаблю, Бойчука, Сашу Маслова, Леню и Женю, Куценко, Глебова – всех зови срочно! Сам тоже придешь. Да тотчас кого-нибудь пошли в аптеку за Юркой. Аллюр «три креста»!

– Есть аллюр «три креста»!

– И Кострикина! – крикнул уже вдогонку ему Муравьев.

– Есть Кострикина! – донеслось уже из-за двери.

– Изумительный вы человек, Леонид Андреич! – искренне высказался Баграмов. – Ведь на вас вся ответственность. И вы не боитесь?

Соколов усмехнулся и покачал коротко стриженной головой:

– Совершенно детский вопрос, извините, голубчик! Конечно, все время боюсь. Как на горячих углях живу. Я ведь совсем не из храбрых… А что тут попишешь, если необходимо!

– «Для пользы дела»! – смеясь, сказал Емельян.

– Вот именно! – даже не заметив дружеской иронии в тоне Баграмова, подхватил Соколов. Врачи появились встревоженные.

– Товарищи, слушать внимательно. Спокойно, – сказал Баграмов – Поваров и полицаев – немцы всех угоняют. Без малейшего промедления надо составить списки на шестьдесят пять человек, надежных людей из старших, санитаров и не слишком уж истощенных больных. Сорок человек из них будут нашей новой «полицией», двадцать пять – поварами.

– Ну, в полицию кто же пойдет, Емельян Иваныч! Из честных людей в полицию… – заикнулся Кострикин, который, войдя, услышал эти слова.

– А мы именно тебя-то, Иван Андреич, – прервал Муравьев, – именно тебя имеем в виду поставить начальником нашей полиции.

– Ты с ума сошел, Михайло Семеныч! – возмутился Кострикин. – Если на то пошло, то я тут, при всех, заявляю: я старший политрук Балтийского флота, комиссар флотилии торпедных катеров и позорной повязки полицейского не надену. На лесозаготовки, на шахты, в каменоломни – пожалуйста, посылайте!

– Да, Емельян Иваныч, ему в полицию в самом деле как-то… не то! – поддержал Кострикина Самохин.

– Павлик, да ты понимаешь, что говоришь?! – возмутился Баграмов.

– Емельян Иваныч, найдем ведь другого кого-нибудь. Ведь неловко же комиссару, – вступился и Бойчук.

– Замечательно! Сколько тут у тебя адвокатов и нянек, товарищ Кострикин! – насмешливо сказал Муравьев. – А я думал, что ты, как политработник, влияешь на молодежь! Выходит, наоборот – комиссар под влиянием комсомольцев!

Кострикин молча смотрел исподлобья. Он твердо решил отстоять достоинство комиссара.

– Ну, слушай, товарищ Кострикин, – сказал Муравьев. – В восемнадцатом я вступил в партию. Понимаешь? За эти года мало ли что она мне доверяла… Так слушай. Мы можем сейчас захватить в свои руки весь лагерь. Если же не поставим в полицию коммунистов и самых лучших советских людей, то фашисты подсунут опять своих холуев. Ты просто обязан пойти в коменданты полиции. Список на сорок человек набросай сперва сам, потом согласуем.

– Я же сказал, что я старший политрук! – перебил с упорством Кострикин, который еще не мог постичь всю необычность происходящего.

– А я по званию полковой комиссар, по должности начальник политотдела армии. Тебе ясно? Неужели же я комиссара толкну на позор?! – воскликнул Муравьев.

В это время снаружи послышался раздирающий душу, визгливый, знакомый всем скрип колес. «Могил-команда» толкала по рельсам тележку с полутора десятками голых, костлявых, ничем не прикрытых трупов, только что вынесенных из секций.

Баграмов показал за окно.

– Вот кто назначает тебя в полицию, комиссар! Ты думаешь, что в твоем формализме есть хоть капля партийности?! – сказал он.

Кострикин молчал. Лицо его потемнело. Он весь кипел от негодования.

– Ну и нечего свататься! Мы тут с ним время только теряем! – досадливо заключил Муравьев. – Пишите вместо него меня. Вы свободны, товарищ Кострикин. Павлик, а ну, помоги-ка составить список. Я ваших людей мало знаю.

– Я… согласен… – мрачно сказал Кострикин. – Товарищ полковой комиссар, разрешите идти выполнять? – обратился он по-военному.

– Так бы давно. Идите да поживей возвращайтесь, – сказал Муравьев.

– Но смотрите, товарищи, чтобы не было прежде времени слухов! – предостерег Соколов и обратился к врачам: – Давайте, товарищи, думать. Старшие, я думаю, смогут остаться за санитаров, а новых старших на свои места они подскажут и сами. Кто лучше, чем они, знает больных!

– Теперь они уже всех изучили, укажут! – согласился Бойчук.

– Значит, санитары пойдут в основном в полицию и на кухню. А поваров где возьмем? – спросил Леонид Андреич. – Ведь нужно же настоящих-то поваров!

– Главный повар есть в моей секции! – по-детски обрадовался Славинский. – Он, правда, больной… Корабельный кок. Со спонтанной гангреной… Но, если надо, он может пока на работу.

– Тащите, голубчик, скорее его сюда, – попросил Соколов.

Врачи и Самохин по памяти перебирали больных, вспоминали «старших», их помощников, санитаров. Пришел из аптеки Ломов и включился в общее дело.

Кострикин скоро вернулся во врачебную секцию со списком новой полиции и сразу подсел к Самохину и Шабле.

– Давайте смотреть, товарищи. Я набрал двадцать семь человек. Ребята надежные. Да вот вы, Михаил Семеныч, подбавьте из тех, кого знаете по рабочим баракам, – уже уверенно, по-деловому обратился он к Муравьеву.

Некоторое время, негромко переговариваясь, вполголоса обсуждая кандидатуры и споря, сидели все за столом над списками.

– Товарищи, время-то, время! – заспешил Соколов. – После мы сможем людей передвинуть, а пока давайте мне списки.

И он поспешил к Драйхунду.

Но несмотря на меры предосторожности, беспокойные слухи уже просочились в среду поваров и полиции.

Первым в лазарет поспешил Бронислав. Неуклюже сутулясь, он вошел в помещение врачей и нерешительно остановился в дверях.

– Доктор! Женька! – с порога вполголоса окликнул он и таинственно поманил рукою Славинского. – Держи часы, получай, а мне дай скорее лекарства, чтоб сердце билось, – сказал он, привычным движением взяточника пытаясь «всучить» Славинскому дешевые немецкие часики.

– Часов мне не надо, а сердце и так у живых людей бьется, – громко ответил Славинский, не принимая «дара». – Едли бы сердце не билось, ты бы в мертвецкой лежал!

– Дурак! Ты часы-то, часы убери, я их тебе дарю насовсем! – шепотом настаивал комендант.

– На что мне! – снаивничал Славинский. – Лекарство нам немцы даром дают, оно бесплатное.

– Ну дай мне лекарства, чтобы сердце сильнее билось: говорят, на шахты народ собирают, – пояснил комендант с откровенным отчаянием.

– Ну, коменданта на шахту небось не погонят! – успокоил Славинский. – Да и лекарства нет у меня такого.

– Дорожишься, сволочь? Ну, хочешь, дам золотые?! Ты смотри, ты смотри, какие…

– Иди ты к черту! Думаешь, я тебе верю? Обманщики все вы! – в тон Брониславу ответил Славинский.

– Да вот они, дьявол, вот! – протянул на ладони вторые часы полицай. – Обои бери, черт с тобой! Дай лекарство!

В этот момент над лагерем пронзительно затрещали свистки, послышались крики команды: немцы созывали на построение полицию и поваров.

– Ну, скажи хоть, у Юрки найдется такое лекарство? – в исступлении хрипел Бронислав, вцепившись в рукав Славинского.

Во врачебную секцию, запыхавшись, вбежал Славка Собака, без привычной плети, в простой пилотке вместо кубанки.

– Женя! Доктор! Дай справку, у меня болит горло… – хрипел он. – Дай справку, что я болею… Две пары хромовых сапог принесу. Знаешь, хром какой…

– Да ну вас! Немцы потом за вас шкуру слупят! – отмахнулся Славинский.

По лагерю и лазарету пошла суматоха. Полицейские и повара, вместо того чтобы собираться на построение, разбежались по блокам. Они прятались под нарами опустевших рабочих бараков, отшвырнули от ворот лазарета дневального санитара и, ворвавшись в секции больных, ныряли под лазаретные койки. Немцы гонялись за ними с резиновыми дубинками и плетьми.

– Los! Los! – кричали солдаты.

В карантинную секцию Балашова вбежал человек во френче, в серой кубанке и торопливо полез под его койку. Балашов не успел его даже как следует разглядеть. Но все больные уже узнали, что происходит.

– Wo?. Wo ist der Koch? [Где? Где повар?] – вбежав в секцию Балашова, спрашивал немец.

– Вон, вон, под койкой! Вон там! – кричали больные, указывая немцу, где укрылся, всем ненавистный беглец.

Унтер полез на карачках под койку.

– Zuruck! – кричал он, грозя пистолетом. – Raus!.. [Назад! Вылезай!..]

Беглец не двинулся, хотя обшитый желтой кожей зад его торчал из-под койки. Немец с угрозой ткнул в него пистолетом.

Из-под нар пополз, пятясь задом, дрожащий, встрепанный, перепуганный повар, вчерашний хозяин лагерной жизни. Только тут Балашов узнал давнего своего соседа Жамова, который украл у него часы. Красный от страха, Викентий втянул в плечи голову и зажмурился.

Немец хлестнул его плетью, тот взвизгнул, заголосил и помчался бегом к воротам.

– Лупи его крепче! Лупи, в душу мать! – кричали вслед больные.

Истощенные «доходяги» выползли на пороги секций, следя за невиданным зрелищем.

Трусливой кучкой, утратившие всю свою сытую уверенность, жались повара и полицейские возле комендатуры. Их окружили солдаты, обыскивали, выбрасывая в кучу из их набитых мешков по три-четыре пары белья, хромовые сапоги, пачки только что украденного с кухни маргарина.

– Гляди, гляди – самого Бронислава по морде съездил!

– Наплачутся, подлецы! Только сейчас разберутся, каков он, плен!

– Ребя! Жорку Морду лупят!

– Палача Матвея стегают! – выкрикивали больные, наблюдая из окон и от дверей бараков…

Перед строем непривычно встрепанных полицейских и поваров появился «чистая душа».

– Здравствуйте, господа! – обратился, он к ним со злорадством. – Вы сытенькие, здо-ро-венькие. В больше-вицкой России вы не вида-ли та-кой сытой жизни. Вы здесь жра-ли, как свиньи. Теперь вам по-ра по-ра-бо-тать для новой Ев-ро-пы. Вы должны радоваться. А вы убе-га-ете, пря-че-тесь! За это вас бьют… Вы, как все русские, неблагодарный скот! Стоять смирно, во-ры, сво-ло-чи! Направо! Шагом марш!..

И гестаповец с оловянным взглядом бесцветных глаз, сам с помощью этих прохвостов грабивший с кухни жиры, мясо, сахар, еще больше втянув под ветром короткую шею в квадратные плечи, тяжело, по-прусски печатая шаг, с пистолетом в руках, под охраною десятка автоматчиков, повел их на станцию.

– Sic transit gloria mundi! [ «Так проходит земная слава!» (латинская поговорка). ] – философски продекламировал доктор Вишенин, стоя возле барака и глядя им вслед.

– «Gloria» [Слава], доктор?! – с усмешкой спросил рядом с ним наблюдавший все это Баграмов.

– Придираетесь к слову, Емельян Иваныч! Все равно страшно смотреть на избиение людей… Ведь их же фашисты бьют! Так могут завтра и нас…

– Мне уже случалось. Я знаю, как это бывает, а все же таких не жалею, – сказал Емельян. – А вот у вас именно к ним сочувствие. Кстати, теперь ведь у вас не осталось друзей. Когда вы от нас уходите?

– Немедленно! – вызывающе бросил Вишенин. – Штабарцт назначил меня старшим врачом хирургии.

– Поздравляю вас с повышением! – усмехнулся Баграмов и тут же подумал, что бедняга Варакин снова окажется под начальством Вишенина.

Наутро на построении новых «полицейских» присутствовал «чистая душа».

– Герма-ния вам доверяет поря-док в лаге-ре, значит с вас спро-сит-ся… – поучал гестаповец, окидывая оловянным, мертвецким взглядом их изможденные лица. – Вы не долж-ны забывать, что вам дают пищу за вашу pa-боту! Вам дадут табак и лагерные марки за вашу работу. Вы должны наблюдать, чтобы все при-ка-зы комендату-ры выпол-ня-лись. За это вы бу-де-те сыты, а то с вас обдерут шку-ру. Вы тоже все во-ры и свиньи, но вы должны следить за дру-гими во-рами и свиньями. Убирайтесь теперь на работу, гос-пода. А за вами я сам всегда буду смотреть. От меня не укрое-тесь…

Кострикин повел своих подчиненных по издавна установленным в лагере полицейским постам.