Текст книги "Пропавшие без вести"

Автор книги: Степан Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 84 страниц)

Небольшая кучка немецких парашютистов была легко отброшена прочь от станции и почти полностью истреблена.

Балашов, Ивакин, Бурнин, Чебрецов – все наблюдали бой этого батальона. Операция обещала дальнейшую удачу. Даже потери пока были меньше, чем можно было ожидать.

– Ну что ж, полковник, давайте теперь успех закреплять, – приказал Балашов Чебрецову. – Веди от станции наступление к северу.

Чебрецов прикинул на взгляд обстановку предстоящего боя. Развалины вокзала, конечно, могли послужить опорой для наступающих. Но между вокзалом и городом строения были разбиты и сожжены еще раньше, и лежало довольно большое открытое поле, на котором Трошин мог положить половину своего батальона.

Чебрецов предложил командарму – не лучше ли выждать до темноты?

– Нет, невозможно. Веди наступление, не давай противнику закрепляться, – неумолимо приказал Балашов.

Чебрецов передал на вокзал, Трошину, приказ командарма.

– Плана города нет – так ты в каждое подразделение придай местных жителей или железнодорожных бойцов, кто город знает! – кричал Чебрецов в телефонную трубку. – Без промедления надо фашистов к чертовой матери уничтожить! Получишь поддержку.

Балашов одобрительно кивал головой.

Утихшая было стрельба в районе станции тотчас же возобновилась. Балашов под густым ельником, который хорошо маскировал наблюдательный пункт, стоя в окопчике, видел в бинокль, как начались перебежки бойцов от вокзала к северу, вдоль сгоревшей и разрушенной окраины Вязьмы. Из города их встретили немецкие пулеметы, ударили мины. Было видно, как наступающие красноармейцы падают, но не встают. Наступление угасало.

– Надо им помочь артиллерией. Вызывайте комбата, пусть доложит, – приказал Балашов.

– «Вятка»! «Вятка»! Я «Кама». «Вятка»! Зовите первого! – вызывал связист.

– Трошин у телефона! – отозвался комбат с вокзала. – Засветло не пройти – лупят прицельно, а мы перед ними как на тарелочке. Откуда-то сверху бьют…

– «Откуда-то» ты мне не докладывай, Трошин, – раздраженно сказал Чебрецов. – Что ты, дитятко?! Вызывай огонь, разберись, откуда тебя обижают. Мы заступимся. Ты большую задачу решаешь, да вдруг отказаться! Если боишься, я тебе смену пришлю!.. Ну вот и правильно! Жду доклада!.. А это не обязательно, чтобы ты сам туда лазил. Так лейтенант в двадцать лет на приказ отвечает, а ты уже взрослый!.. Жду!

Две-три минуты спустя от станции вновь начались перебежки к городу, встреченные, как прежде, пулеметным и минометным фашистским огнем.

– Красное кирпичное здание! На втором этаже пулеметы. Белое разбитое – минометы! – сообщили с вокзала спустя минут пять.

– Ориентиры семь и одиннадцать, пристрелка! – передал командир артиллерии.

С тыла ударили выстрелы. Над НП прошумели снаряды.

– Я «Кама», я «Кама», слушаю. Перелет – красное здание тридцать метров, белое здание – перелет пятьдесят, – повторил связист донесение разведки.

Следующий удар артиллерии нанесен был точно.

– «Вятка», «Вятка»! Начинаю артподготовку, за подготовкой броском врывайся на окраины города! – приказывал Чебрецов.

– Тот же прицел. Каждый ориентир батарей, фугасные и бронебойные по четыре снаряда, чтобы пыль пошла! – залихватски скомандовал в телефон артиллерист.

Балашов с досадою на него покосился и подумал, что он неумно рисуется удалью в присутствии командарма.

Снаряды уже шумели над наблюдательным пунктом, врезались в город, рвались в заданном районе. Дым и пыль действительно застилали там все, взметались в воздух земля и обломки строений…

Видно было, как от станции и с дороги вскочило с каждой стороны разом не менее роты бойцов, но навстречу ударил удвоенный минометный огонь немцев, а из улиц города раздался жестокий пулеметный треск. Наступающих резало, будто траву косою, а расстояние между атакующими и городом почти не уменьшилось.

– Какие же ты, к чертям, цели нам дал?! И людей и снаряды зря губишь. Отставить твое наступление! – в бешенстве кричал Чебрецов комбату.

Но уже было видно, как бойцы без приказа, сами, спешат укрыться в развалинах вокзала, возвращаются на исходный рубеж или падают, не добравшись, под взрывами мин и под пулями.

Командарм наблюдал это все с потемневшим лицом, со сдвинутыми бровями, закусив губу от досады и боли…

Новая эскадрилья фашистских транспортных самолетов под обстрелом зениток шла к городу, развернулась и стала сбрасывать парашютистов. Золотистые зонтики парашютов развернулись в свете закатного солнца. Кто-то обстреливал их с севера из пулеметов и из зенитных орудий.

Немыслимо было представить себе, что горсть гитлеровских солдат, которую успели за день перетаскать самолетами, сможет серьезно противостоять десяткам тысяч бойцов, которым немцы пытаются отрезать отход к востоку.

Однако всем стало ясно, что до вечера не добиться успеха.

Балашов был мрачен и молчалив. Неудача попытки проникнуть в город его угнетала. Он не мог понять, как это все случилось. Он считал, что на Вяземском рубеже стоят резервные армии, а они вдруг куда-то исчезли, оставив без войск устроенный укрепленный район. «Как могло высшее командование оставить без войск укрепленный рубеж, не сообщив об этом даже в штабы действующих впереди соединений?! Опять в каком-то звене сказалось наше косное, вековое «авось»! Кто-то кому-то, наверное, приказал передать, а тот понадеялся на другого или передал по телефону, а тот, кто принял, сам был куда-то отозван и не успел передать дальше… Да, четкости нет у нас, четкости!..»

Мысленно Балашов возвратился к одному из разговоров со своим следователем, который настаивал, чтобы он признался, что вел пораженческую агитацию среди слушателей академии.

– Я вел агитацию против русского «авося» и разгильдяйства, за дисциплину и организованность. В чем же мое преступление?! – возмутился Балашов.

– Может быть, не преступление, а ваша личная слабость. Вы поддались пораженческим настроениям и сеете их среди командиров, – обвинял его следователь. – Вы утратили большевистскую бдительность!

– За бдительность борюсь именно я, а вы – против, – возразил Балашов. – Я учу командиров не «верить» в победу, а добиваться ее. Я указываю на слабые места в боевой готовности нашей армии. Вы читали Толстого «Войну и мир»? – вдруг спросил он следователя.

– Литература – это литература, – оборвал тот. – Тогда была война императоров, а теперь будет схватка коммунизма с фашизмом! И вы перед схваткой стараетесь доказать командирам, что коммунисты слабее! Позор! Если это не вражеская агитация, то, значит, ваш личный испуг перед немцами. Советская власть находит необходимым обезопасить Красную Армию от таких перепуганных «авторитетов». Измены родине вам никто пришивать не хочет, но расслаблять командиров хныканьем мы вам не позволим! Русский «авось»! – иронически повторил следователь. – Это что, тоже из романа какого-нибудь прочитанного? Мы босиком, без оружия разбили Антанту и беляков, а вы нас теперь пугаете немцем!..

– Не вы, а мы разбили Антанту, когда вы соску сосали! – раздраженно сказал Балашов. Но вдруг спохватился, что спорить, в сущности, не с кем, и слабо махнул рукой.

Он понял тогда, что от этого недалекого человека ничего не зависит, что заведена и теперь уже сама собою крутится какая-то странно бессмысленная машина, под ремень или в шестерни которой может каждый человек попасть совершенно случайно, и она продолжает крутиться и втягивать человека в свое движение, перебрасывая по какому-то нелепому конвейеру из одного кабинета следователя в другой, за дерзкий ответ направляя в карцер, удерживая в каменной одиночке за отказ подписать извращенно изложенные показания…

Теперь Балашов уже знал, что в час начала войны на ряде застав пограничные командиры оказались в отпуске, что орудия во многих местах стояли без снарядов, а самолеты и танки – без горючего, что некоторые укрепрайоны и крепости были без гарнизонов…

«Идет великая битва на жизнь и смерть, а та же бездумная неорганизованность продолжается! – думал он с болью. – Прежнее «оптимистическое» разгильдяйство губит сотни тысяч советских людей!»

Усилием воли Балашов отогнал от себя эти горькие мысли, чтобы принять участие в общем обмене мнений по поводу предстоящего вечером наступательного боя.

Ивакин, Чебрецов и Бурнин говорили согласно о необходимости подкрепления левого фланга дивизии.

Балашов тут же отдал приказ – Бурнину дать стрелковый полк пополнения и вывести его на позиции, как только сумерки позволят перемещать большие массы людей. Перед отъездом он поставил Чебрецову задачу – вечером начать наступление на Вязьму полком, усиленным приданной артиллерией, в течение ночи очистить город от парашютистов и открыть дорогу для отхода к востоку. Остальным же частям дивизии продолжать упорно оборонять свои рубежи, не допуская фашистов к шоссе.

– За ночь могут уже подойти с востока и наши танковые бригады, – сказал Балашов. – С ними нам будет легче. Ты, Бурнин, оставайся пока у полковника, помогай. Задачи дивизии очень серьезные, – заключил он, прощаясь. – А ты со мной, комиссар, – решительно сказал он Ивакину.

Действительно, обстановка требовала, чтобы они возвратились к заботам о прочих участках фронта. Она понуждала к мобилизации всех способностей, чтобы окинуть мысленным взором то, что совершалось на всех рубежах вяземской обороны…

У Чалого, в штабе армии, их ожидали сообщения, что на направлении Волынского появились фашистские танки с пехотой. На направлениях Старюка, Щукина и Дурова отмечались попытки фашистов форсировать Днепр под прикрытием артиллерии и минометов. Правобережная бригада Смолина теперь стояла в непрерывных боях, отбивая все нарастающие танковые атаки, а с левобережья, от Дорогобужской излучины, немцы вели наступление на части Волынского, а также на правый фланг и на центр Чебрецова. Явно – со всех сторон они пробивались к дорогам.

– Вот тут-то, изволите видеть, и ясно, что рубежи обороны нами выбраны точно и правильно! – с удовлетворением сказал Чалый.

Да, они, разумеется, были выбраны правильно, и придется удерживать их все, разделяя усилия войск, направляя удар на восток, на Вязьму, чтобы при всех условиях уничтожить в Вязьме парашютистов и не допустить к соединению с ними фашистские танковые части.

За день были собраны на плацдарме между Днепром и Вязьмой штабные организации нескольких полков и двух дивизий соседней армии, оторванные от своих рассеянных и смятенных частей. Чалый им указал районы сбора и комплектования, установил с ними связь, но дело у них шло вяло, потому что дезорганизованная людская масса плохо приходила в себя, а после того, как пролетели слухи, что в Вязьме десант, среди бойцов, рассеянных по лесному массиву, родились опасные толки о безнадежности положения. Командиры заградотрядов и сборных пунктов докладывали, что среди задержанных бойцов после вяземского десанта заметно выросла растерянность и деморализация.

Тем более важной стала задача ликвидировать за ночь парашютистов и Вязьму освободить…

– Товарищ командующий, там девушка вас добивается, – доложил капитан Малютин, работавший за Бурнина.

– Что за девушка? – удивился Балашов. Капитан смутился.

– Виноват, не девушка, а старший лейтенант Холодкова, начальник полевой почты. Со всей почтой пробилась из Вязьмы.

– С почтой пробилась?! Пробилась из Вязьмы?! А вы называете просто «девушка» – как же так можно! – полушутливо сказал Балашов. – Давайте ее скорее сюда.

Оказалось, эти пять девушек действительно уходили из-под огня фашистов, когда немецкий десант был уже в Вязьме, и ухитрились вывести грузовую машину с мешками разобранных писем.

– Старший лейтенант, да ведь вы же герой и сокровище! Ведь это такая моральная поддержка войскам, лучше какой и не выдумать!

– Я понимаю, товарищ генерал, – сказала она. – Комендант, уезжая, приказал нам все уничтожить. А мы подумали, что в тяжелый момент письмо из дому…

– Как вас звать? – перебил Балашов.

– Верой.

– Позвольте, я вас поцелую, Вера, за всех бойцов, которым вы в трудный час доставите радость.

И вдруг девушка разрыдалась, прильнув к Балашову на грудь.

– Что с вами, дочка? Малютин, дайте стакан воды! Что случилось? – взволнованно спрашивал Балашов.

– Пока уходили с почтой из Вязьмы, мою сестренку… сестру мою, Соню… – говорила Вера, отпивая холодную воду.

– Убили?

– Сначала жила, а час назад… всё…

– Значит, вместе служили и вместе решили спасти бойцам письма… Спасибо за службу и за хорошие ваши сердца. Похоронили?

– Нет. За штабом, в кустах, с нашей почтой машина. Там и Соня…

– Малютин! Дать взвод самокатчиков в распоряжение старшего лейтенанта Холодковой. По всем частям отправить почту без промедления. Доставить прямо в окопы. А Соню похоронить с отданием почестей…

– Разрешите, товарищ командующий, – сказала начальница почты, – вот тут для вас лично есть тоже письмо. Она протянула конверт…

Глава девятая

Иван Балашов, подчиняясь неумолимой команде маленького строгого командира зенитчиков, четко шагая, влился в вереницу усталых стрелков. Он шел машинально, следя только за ногами шедшего впереди бойца. Тот перешагивал через лужу – перешагивал и Иван. Тот свернул с обочины широкой дороги на узкую тропку – Иван повернул за ним. Тропинка вела вдоль опушки леса, то углубляясь за кустарники и стволы, то снова выбегая вплотную к дороге, по которой бесконечно катились машины…

Когда летели бомбардировщики, машины спускались с дороги, втыкались радиаторами под деревья и выставляли к дороге свои замаскированные ветками зады. Тогда приходилось углубляться от опушки, пробираться сквозь заросли мелколесья. Иногда проносились над дорогой ревущие штурмовики, почти задевая брюхами по колеям дороги и орошая опушку леса пулеметными брызгами. Кто-то вскрикивал, падал… Иногда то близко, то далеко рушился грохот авиабомб. Но длинный, нескладный боец в слишком короткой шинели шагал, как будто он ничего не слышал, не видел, и за ним, глядя на его мерно поднимающиеся и опускающиеся сапоги, шел Иван с тем же механическим безразличием… Так они шли часа полтора, ни с кем не разговаривая, не видя друг друга в лицо. Их перегоняли другие такие же одинокие красноармейцы. Иные курили. Дымок чужой папиросы или цигарки лишь на несколько мгновений вызывал у Ивана щекочущее желание закурить, а потом снова спокойная влага осеннего леса наполняла его дыхание, и он шел, позабыв о закурке.

Вдруг лес оборвался. Далее на горбатом холме стлалось неубранное хлебное поле, пересеченное широкой глинистой полосой дороги. Навстречу неслись фашистские истребители, явно снижаясь к холму. Боец впереди Ивана продолжал шагать с прежней машинальностью.

«Где же он будет маскироваться? – подумал Иван о своем незнакомом попутчике. – Ведь впереди открытое поле…»

– Эй, товарищ! Боец! – крикнул он.

Нескладный, огромного роста спутник его обернулся. Это был старый, весь в морщинах, давно не бритый красноармеец.

– Истребители, дядя, видишь? Куда же тебя несет? Убьют ни за грош!.. Садись-ка под кустик, покурим.

Старик повернул назад.

– Ну что же, давай покурим. Табак-то есть? – спросил он.

Иван подал кисет.

– Закуривай, я хоть портянки переверну… Ноги песни поют!

– И я тоже, пожалуй, прежде переобуюсь.

Методично и положительно, делая важное солдатское дело, оба заново завернули портянки, предварительно протерев уголком между влажными пальцами, и, лишь натянув сапоги, оба с наслаждением закурили…

– Вот видишь, ты и ошибся, товарищ старший сержант, фашисты-то не сюда полетели, – сказал старик.

– Все равно, отец, пора уже переобуться и закурить, – отозвался Иван. – Кто его знает, сколько еще впереди дороги…

Тот не ответил.

Оба полулежали под красным кустом бересклета, на желтой траве, пуская дымок и опершись на один локоть. Слегка пригревало солнце. Иван освободил голову от каски, позволяя ветру шевелить свои мягкие волосы над высоким лбом.

– Хочешь хлеба? – спросил он, вспомнив, что сунул за пазуху остаток того, что дал ему повар за завтраком.

Он разломил кусок пополам и поделился с бойцом.

Тощий и смуглый, со впалыми щеками, седой красноармеец взял хлеб и задумчиво ел, глядя куда-то мимо Ивана, медленно двигая щетинистой челюстью.

– А где же твоя винтовка, отец? – спросил вдруг Иван. – Как тебя звать-то?

– Логин, – мрачно сказал боец.

– Эх, Логин ты, Логин! Как же так ты винтовку свою потерял?!

– Виноват, товарищ старший сержант! – серьезно признал Логин.

– А еще старик! – укоряюще продолжал Иван. – Небось и в гражданскую воевал, и в первую мировую? Верно ведь?

– Воевал, – ответил тот нехотя.

– Как же ты так растерялся, а? Эх, Логин ты, Логин! – пристыдил Иван. Он отдохнул, закусил, покурил, и молодая бодрость тянула его к подтруниванию и шутке.

Но вдруг он умолк. С неба навис рев моторов.

– Опять налетели, гады! – воскликнул Иван. – Эх, сколько накрошат народу – беда! Ведь целая армия по дороге течет… Вот несчастье, батя!

Штурмовики бесчинствовали над дорогой, наводя там тревогу и панику, расстреливая людей и машины! Пули свистнули и над опушкой.

– Давай-ка, отец, лощинкой пройдем, – предложил Иван. – Кустами-то безопаснее…

Они спустились по тропке и теперь шли вдвоем, как охотники по лесу, незаметно уйдя под глубокую кручу, заросшую древними стволами, кустарником и проволглую вековой студеной влагой ключей.

Наверху по краю лощины, должно быть по пешеходной тропке, проезжали мотоциклисты.

– Немцы! – шепнул Логин.

Иван побледнел от волнения, вскинул было винтовку, но старик предостерегающе положил ладонь на ее ствол.

– У них пулеметы на мотоциклах! – хрипло сказал он.

Они затаились в кустах, осторожно выглядывая, пока весь отряд в десяток машин прокатил над ними.

– А, скажем, они бы сами заметили нас да стали стреливать? – снова начал повеселевший Иван. – Я бы перестрелку. А ты что? Руки поднял бы?

– Я бы тоже вел перестрелку. «ТТ» при мне, – пояснил Логин.

– Пистолет? Откуда же он у тебя?

– Командира убили – я взял. Не пропадать ему, верно?

– Верно-то верно, а не по званию он тебе, – сказал Иван. – И не к лицу. Какой из тебя командир? Шинель не по росту, как все равно украл, каска сидит на тебе как котел…

– И что ты меня донимаешь, старший! – раздраженно сказал Логин.

– Командир отделения тебя не так еще донимал бы! Да ты, отец, не обижайся. Я вижу, что ты человек хороший… Вот выйдем к своим…

Иван не закончил фразы.

Молодой рыжеголовый боец-богатырь, без каски и без пилотки, со светлыми голубыми глазами, будто вырос из-под куста.

– Видали, ребята, фашисты-то поверху покатили? – сказал он шепотом, словно мотоциклисты могли и сейчас еще услыхать его.

– И ты видал? – вопросом же отозвался Иван.

– Ездят, сукины дети! – продолжал боец. – Нехорошо одному-то их встретить! Ты, старший сержант, дозволь уж мне с вами. А то вы бойцов растеряли…

– А ты командиров своих растерял? – спросил Иван.

– А я командиров, – просто согласился красноармеец.

– Как же ты командиров-то растерял? – усмехнулся угрюмый старик.

– А так же! – живо пояснил рыжий. – Как танки пошли – кто куды! Лежу в окопе один. А он смурыжит поверху, землей-то всего засыпал, чуть что не по горбу меня трет, а достать меня все же не смог. И дальше пошел, даже не глянул… Ведь бывает, братцы, лягушку задавишь нечайно в траве – и то поглядишь, пожалеешь: мол, эк тебя черт подвернул, пучеглазую, под сапог! А он дальше пошел без оглядки… Эх, думаю, мне бы бутылку сейчас!.. Дак что бы вы, братцы, думали? Гляжу – вот рытый след от гусеницы остался, а вот две бутылки целехонькие рядом…

– Кинул? – спросил Иван, уже в полной уверенности, что этот малый не мог сплоховать.

– Еще бы! Он соседний окоп навалился смурыжить да боком, сволочь, и топчет и топчет людей. Стоны, крик… Так мне сердце рвануло… Схватил я бутылку, вбежки к нему выбежал, да как дам, да как дам одну за другой об него…

– А дальше? – спросил Иван. Он даже остановился от радостного волнения за товарища.

– Чего же дальше! Обомлел я и сам, как огнем-то его обдало, да назад в окоп! Вот страху-то где набрался! Как заяц трясусь, думаю – тут уж теперь мне и крышка. А он ничего, не лезет. Помаленьку я выглянул. Смотрю – он далеко уже бежит. Бежит и горит, бежит и горит… Так с огнем и убег…

– Он же сгорел! – убежденно воскликнул Иван.

– Не-е, – рыжий тряхнул головой, – он убег, испугался!

– Да ты видел, когда он потух? – спросил Логин.

– До того ли! Я тоже во как напугался! Он – туды, я – сюды… Ремешок-то лопнул, и каска упала, так я побоялся поднять!

– Ты же сжег его, как тебя звать-то? – спросил Логин.

– Дмитрием звать.

– Ты же, Дмитрий, его пожег, он сгорел!

Рыжий зло усмехнулся:

– Ну, а сгорел – туды и дорога, дьяволу! Людей, как лягушек… Тьфу!

Они долго шли молча, вышли из лощины снова на дорогу, по которой по-прежнему все катили машины, брели пехотинцы.

Время клонилось уже к закату.

– Хорошо быть таким, как ты, Митя! – задумчиво сказал Логин. – Танк сжег – и сам не знаешь того. Простота!

Но рыжему послышалось что-то обидное в этих словах старика.

– Не учили меня! – огрызнулся он. – Ладно, тебя учили. Ты старый, а я молодой. Я и женат еще не был…

– Он от танка уматывал, а винтовку не бросил! – заступился Иван за Дмитрия.

– Как можно! – уважительно сказал Дмитрий. – На то ведь и дали! Она денег стоит. Казенная вещь!

– Опять ты, старший сержант, как пила, скребешь! – в сердцах огрызнулся Логин. – Десятилетку окончил? Окончил? – вдруг строго спросил он.

– Так точно, – почему-то ответил Иван.

– Вот то-то! – Логин пристально посмотрел на него и добавил: – Образованный, значит, а жизни не научился!

Иван смутился и промолчал.

Они входили в деревню, лежавшую в котловине по берегу неширокой реки. На деревенской площади скопились беженцы и до сотни телег с привязанными за рога коровами. На телегах сидели женщины и ребята среди скарба. Кучки бойцов расположились по берегу на траве. Машины с громоздким грузом обмундирования, фургоны, полные раненых, станковые пулеметы в конных упряжках – чего только не было тут!

В группе командиров у въезда в деревню слышался громкий спор о том, где выставить боевое охранение. С больших, накрытых брезентом машин старшина и несколько бойцов щедро давали всем подходившим красноармейцам по целой буханке хлеба. Четыре заночевавшие кухни уже сварили горячую пищу и раздавали всем, кто подходил с котелком.

Усталый седой полковник в длинной кавалерийской шинели подошел к одной кухне и приказал выдать пищу гражданским беженцам. Тотчас образовалась необычайно тихая, молчаливая очередь женщин и ребятишек с кастрюлями, мисками и горшками. Мужчины – колхозники и городские – не подходили к кухням, стеснялись. Да и вообще они как бы стыдились того, что они не в армейской форме…

– Хоть брюхо согреть! – блаженно выдохнул Дмитрий. – В окопе способнее спать, братцы, – сказал он своим товарищам. – Вон там, на верхушке, я примечаю, бойцы в окопах – лезем туды.

Иван и Логин без слов согласились. Они выбрались из котловины за деревню, на гребешок, где были нарыты окопы, по дну которых уже кем-то была настелена смятая солома, подыскали пустой окопчик и только тут принялись за еду.

Потом втроем покурили. К ним в окоп спустился четвертый товарищ, попросил табачку. Иван угостил его.

– Меня Николаем Шориным звать, – сказал новый боец. – Мне первому, что ли, не спать велишь, старший сержант?

– А зачем я велю не спать? – удивился Иван.

– А в карауле кто же?! – возразил тот.

– Ну ладно, с тебя начнем! – согласился Иван, довольный подсказкой, поняв, что само звание делает его среди них старшим.

Уже ночью Николай разбудил рыжего Дмитрия.

– Айда, становись дневалить, – сказал он, снимая каску со своей головы и отдавая рыжему.

– А чего ты мне каску свою даешь? – удивился тот.

– Как же ты на посту стоять будешь? Без головного убора? Тьма ты египетская! Отстоишь – тогда мне воротишь. Да утром в деревню спустись – там интендантский обоз, хоть пилотку какую возьми у них. Им ведь не жалко!

Дмитрий, с избытком отбыв свой срок на посту, хотел разбудить Логина, но Иван уследил:

– Не трогай старика, пусть себе спит. Я подневалю.

Перед рассветом Ивану всегда казалось особенно трудно и зябко стоять на посту. Зато он любил, когда настает утро и все вещи, выступая из мглы одна за другой, привлекают внимание и радуют глаз четкостью своих очертаний, яркостью своих характеров. Даже пейзаж без живых существ сам живет и с каждой минутой все более наполняется жизнью, а уж когда пролетит первая птица, пробежит собака, взревет корова и заголосят петухи, то часовой становится совсем уж не одинок.

Но на этот раз в наступающем зябком рассвете Иван ощутил не пробуждение вещей и природы, а услышал движение внизу, на поляне. В тиши проснувшегося табора беженцев зафыркали лошади, послышалось бряцанье ведра, раздался младенческий плач. Было слышно даже жужжанье первой струи молока, ударявшейся о донце подойника. Эту звуки донеслись до слуха Ивана раньше, чем ожил военный беспорядочный лагерь, стоявший по-над берегом речки, раньше, чем из рассветной мглы проступили образы людей и предметов.

Спустя минуты Иван уже явственно мог разглядеть, как помахивает хвостом та первая корова, которую начала доить самая хлопотливая из хозяек-беженок.

И вдруг, вскинув взгляд от деревни, на другой стороне гребешка, прямо против себя, Иван увидал на фоне розовеющего глубокого горизонта очертания группы бойцов. В их молчаливых перебежках была какая-то странная манера пригибаться, необычен и ритм и особый пОрыск во всех движениях…

– Фашисты! Тревога! Стреляй! – выкрикнул Николай Шорин, который успел проснуться и выглянул в этот миг из окопа.

И винтовка Ивана сама изрыгнула выстрел – первый выстрел тревоги над сонным табором. В ответ ему над деревней взлетел пронзительный женский визг. Заглушая крик, брызнули треском фашистские пулеметы, разом на площади разорвались в трех местах мины, и все покатилось и побежало вдоль речки; люди прыгали в самую речку, оставляя на берегу убитых и раненых. Деревенская улица сделалась тесной и узкой. А на противоположном гребне среди фашистской пехоты и мотоциклистов на фоне неба четко обрисовались два танка. Один из них неспешно пополз в лощину.

Иван вскинул винтовку, но Николай потянул его за шинель в окоп.

– За танком охотишься, старший? Кому с танком драться, у тех орудие вон какое, смотри!

Подняв голову, Иван увидал, что над самой его головой, над окопом, высунул нос из кустов бузины ствол противотанкового орудия.

Фашистский танк шел медленно, направляясь нарочно на столб электрического освещения, сшиб его, своротил и второй, полез по задам деревни, топча огороды, врезался в стену избы, проломил ее и, пролезши сквозь сруб, выломил и вторую стену, вылез наружу и дал длинную пулеметную очередь по смятенной толпе бегущих уже в конце деревни людей, среди которых падали и разрывались мины.

На деревенской базарной площади между покинутых грузовиков и телег бились упавшие лошади. Коровы сорвались с привязи и неслись, разъяренные ранами и напуганные пальбой, через толпу женщин-беженок…

За танком нагло, кучкой всего в один взвод, шли в полный рост фашистские автоматчики, непрерывно стреляя.

Команда «огонь» раздалась в кустах бузины. И выстрел над головою Ивана не ударил, а словно бы оглушительно, гулко вздохнул. В башне танка образовалась дыра, пулемет его смолк, и мгновение спустя танк блеснул пламенем, грохнул ударом и весь окутался дымом.

Второй танк пополз по гребню, направляя огонь пулемета в кусты бузины, где в то же мгновение скрылось противотанковое орудие.

Пули свистнули над окопом. Вокруг стали падать мины.

– Понял, холера, откуда беда! – проворчал Дмитрий. – Эх, мне бы бутылку!

Он хотел посмотреть из окопа.

– А ты разохотился, парень. Лежи-ка тихо! – сказал Логин и потянул его вниз за шинель.

Иван осторожно выглянул. Трое фашистских мотоциклистов мчались вниз, к мосту, с явным намерением перебраться на эту сторону речки.

Но откуда-то из лощины ударил винтовочный залп, потом дал очередь станковый пулемет. Вторую очередь, третью…

– «Максимка»! – радостно и ласково сказал Николай, будто узнал по голосу старого друга.

Он поднялся, приложился к винтовке и выстрелил. Иван и Дмитрий последовали его примеру, выбирая себе мишенями мотоциклистов и автоматчиков, целясь неспешно и точно.

Один мотоциклист врезался в речку вместе с мотоциклом, и над водой почему-то остался один его зад на седле. Второй упал и раскинул руки, а машина его откатилась еще шагов на двадцать, третий на быстром ходу повернул, описав полукружие возле берега, и помчался прочь… Вот, взмахнув руками, упал фашист-автоматчик навзничь, другой как будто споткнулся и клюнул носом, третий медленно опустился, сел, остальные взбежали на горку, под прикрытие танка. Из лощины группа стрелков открыла по ним беглый винтовочный огонь.

Над головами Ивана с товарищами опять ударила пушка. Но танк продолжал стрелять, продвигаясь к площади вниз, поворачивая башню то на яркие кусты бузины, на орудие, то вдоль по лощине – против «максима» и группы стрелявших бойцов.

Артиллеристам в окопе пришлось затаиться под пулеметом, выжидая удобного поворота танка.

– Последний снаряд, ребята! Не подкачаем! – послышался голос в кустах.

– А чего же у вас снарядов нет? – не выдержав, крикнул им Логин.

– Ты не припас! – отозвались те сверху. – Мы, дядя, прохожие люди. Чужую орудию тут нашли, а снарядов всего при ней три. Последним пальнем – да и ходу.

– Давай бей! Давай бей! В самый раз повернулся! – поощрял один артиллерист другого над головой Ивана с товарищами.

– Нет, стой, стой! Погоди, пускай слезет пониже. Не губи снаряд, говорю! – возражал второй голос.

– Ползет, ребята, ползет! Ползет гад-холера, давай! – азартно выкрикнул Дмитрий невидимым за кустами добровольным пушкарям.

Танкист в самом деле осмелел, и танк стал быстрее спускаться. Орудие грянуло. Разрыв сверкнул сбоку танка, однако снаряд не пробил брони. Танк повернул свою башню в сторону пушки, рванулся вперед, как вдруг его весь облило пламенем.

– Загорел, загорел! Бутылками кто-то его! – радостно завопил Дмитрий. – Вот так же, вот так же, гад, сука, холера!

Пылающий танк уже не стрелял. Немецкие солдаты все бежали к нему. Вот когда было стрелять по куче фашистов!

Постукивал теперь только одинокий «максим», засевший где-то в лощине, да два фашистские минометчика посылали туда, к нему, мины.

– Давай минометчиков снимем, ребята! – сказал Николай.

Иван и Дмитрий перевели прицел.

– Отставить стрельбу! Из окопа в кусты, за мной! – внезапно для всех скомандовал Логин и первым ловко взметнулся вверх. – Пригнись! За мной! – повторил он команду, впереди других уже пробираясь в кустах мимо противотанковой пушки, покинутой ее мимохожим расчетом. – Бегом! – снова скомандовал Логин, привычной ухваткой пригнувшись и сбегая с холма в другую лощину. В руке его был пистолет…