Текст книги "Пропавшие без вести"

Автор книги: Степан Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 84 страниц)

– Займемся делом, Петр Николаич, – сказал тут же вошедший Ивакин. – Дежурный! Лампу поярче! – властно выкрикнул он, не задав никаких вопросов.

Время не ждало.

Настала холодная ночь. Большая луна еще пряталась в появившихся негустых облаках, но уже готова была прорвать их завесу. От Вязьмы время от времени слышались короткие автоматные очереди, и по темным полям летели стайки трассирующих пуль. Это фашисты, должно быть, пытались настичь людей, бежавших из города, от террора десантников. Пожары и стрельба в самом городе не прекращались. Особенно упорно трещала перестрелка на юге, в районе вокзала, где закрепился батальон Трошина.

На левый фланг дивизии Чебрецова в наступивших сумерках выдвинули пополненный и доукомплектованный полк майора Царевича, батальон которого уже занимал вокзал Вязьмы.

Этот полк усилили артиллерией и минометами. Бурнин сообщил, что за полком Царевича подготовлен в резерве еще батальон, как приказал Балашов – для развития и закрепления успеха Царевича.

Группа разведчиков, возвратясь на КП Царевича, доложила, что парашютисты силами до батальона ведут наступление на вокзал. Внезапным ударом в их фланг можно помочь батальону Трошина и установить взаимодействие с ним в дальнейшем бою.

С севера, как было условлено, ополченские части вступили в ожесточенную перестрелку с фашистами. Били из минометов по северной части города, отдельными группами наступали к окраинным огородам.

Балашов возвратился к ночи сюда, на КП левого фланга. Чебрецов и Бурнин еще раз изложили командарму намечаемый план боя.

Все прислушивались к стрельбе на севере, у ополченцев, наблюдали орудийные вспышки.

На северной окраине Вязьмы сверкали разрывы мин и снарядов. Видимо, там уже по-настояшему разгорелся бой. Два раза уже донеслось оттуда многоголосое, протяжное «ура». Можно было предположить, что силы фашистов оттянуты ополченцами в том направлении.

– Начинайте! – приказал Балашов.

Чебрецов передал по телефону приказ. Красная ракета взвилась где-то недалеко в тылу, и тотчас же над КП полка загудели разом десятки снарядов и мин, проходя на Вязьму, и начали рваться в районе, из которого до этого разведчики засекли стрельбу по вокзалу.

Подавленные ураганным огнем разом нескольких батарей, фашисты как онемели.

Царевич поднял бойцов в наступление. Но едва позади первой цепи остался исходный рубеж, как у немцев все снова ожило – вдоль южной окраины Вязьмы взвились ракеты и осветили западные подступы к городу, которые при строительстве укреплений были нарочито оставлены открытыми и удобными для обстрела.

Среди наступающих начали рваться крупные мины, а над их головами лопалась сразу всюду шрапнель. Пулеметы фашистов залились неистовым треском. Красные и зеленые нити пулеметных трасс с разных сторон впились в наступавших. Над окопом КП засвистали пули.

– Откуда же у них столько огня? Что за черт? – проворчал Балашов. – Не может воздушный десант иметь столько орудий.

Чебрецов и Бурнин недоуменно молчали.

Полк сообщал о потерях, но и без того было видно при свете ракет, как тают ряды наступающих.

Балашов снял каску и рукавом шинели отер потный лоб.

– Сядьте! Каску наденьте! – крикнул ему Бурнин, позабыв о званиях.

– Поддержку пора им дать, товарищ Царевич, – будто не слыша его, сказал Балашов – Расколотят без смысла, видите сами! Высылайте поддержку.

Царевич подал сигнал о выступлении второго эшелона.

– Коммунистов вперед, коммунистов! – подсказал Чебрецов. – Где твой политсостав?

– Там, – махнул комиссар Уманис в сторону наступавших.

– Люди отлично идут, зачем гнать вперед коммунистов! Привыкли – вперед да вперед. В два дня перебьешь всех своих коммунистов! – остановил Балашов.

Подбодренные свежим кличем «ура», который раздался с исходных позиций, наступающие бойцы еще решительнее ринулись на преодоление последних метров открытой местности. Вот-вот они ворвутся в улицу, в городские строения, в дома и развалины, которые станут служить им опорой…

– А теперь, товарищ командующий, пора, я считаю, и тот батальон, резервный, – сказал Чебрецов.

– Пора, – коротко принял этот совет генерал.

И с левого фланга Царевича поднялся в наступление еще батальон; молча, без криков «ура», без выстрелов, под прикрытием плотного огня минометов, он быстро одолевал темное поле, то исчезая в окопах, лежавших у него на пути перед городом, то вновь появляясь бесформенной темной массой в мутном тумане облачной ночи… И вдруг вся южная окраина города ослепительно сверкнула огнями – не только взлетели ракеты, но яростно, нагло брызнули в темное поле прожекторы. В первый миг никто даже не понял, что это такое, пока не разглядели, что прожекторы катятся, приближаются, пока сквозь стрельбу не услыхали железный лязг, грохот… Танки лезли из города, из-за холмов, из-за железнодорожного полотна и мчались, давя и топча бойцов, расстреливая из пулеметов, губя все живое. Кто мог этого ждать! Лезут! Вот их уже десятки!

«Как они гибли! Как они гибли!» – словно заново услыхал Балашов слова Острогорова. «Да, вот так же и было! – с отчаянием подумал он. – А я его презирал, ненавидел за бесполезную гибель бойцов. Да что же я сам-то наделал!.. Что я наделал!..»

– Чебрецов! Ты понимаешь, что это значит?! – спросил Балашов, и голос его сорвался до шепота.

– Да… обошли нас… – мрачно признал Чебрецов.

– Обошли?! – злобно выкрикнул Балашов.

Он сжал кулаки, он едва сдержался. Ему захотелось ударить командира дивизии, повалить его и топтать ногами…

– Что же делала ваша разведка? – процедил он сквозь зубы.

В свете танковых фар было видно, как растерянно метались ослепленные и ошарашенные внезапностью красноармейцы, как целые группы, десятки бойцов, побежали назад и падали под пулеметами.

Балашов представил себе со внезапной ясностью сына Ивана среди этих вот, у него на глазах погибавших людей…

– Фары! Расстреливать фары! Отдай приказ бить по фарам! – кричал в телефон кому-то Бурнин.

– Разрешите, товарищ командующий, мне лично туда, в боевые порядки? – обратился Уманис.

– Иди, комиссар, – отпустил Балашов, – Панику предотврати. Спасай бойцов. Удержи хоть порядок…

Уманис вскинул руку под козырек и выскочил из склепа.

– Осторожно, Вилис! – крикнул ему Царевич.

– Скажи своей бабушке, – из ночного мрака по-мальчишески, на ходу, огрызнулся Уманис, – Лихачев! – окликнул он своего автоматчика и исчез.

Никто не готовился к такой нелепой внезапности. И все на КП понимали, что у атакующих нет в руках противотанковых средств, что им просто нечем сражаться против этих внезапно возникших глазастых чудовищ. Танковая атака врага могла докатиться даже сюда, на НП полка, мог произойти разгром фланга дивизии, с минуты на минуту могла зародиться паника, бегство…

– Уезжайте, товарищ командующий! – с мольбою в голосе произнес Чебрецов, почти физически ощутив надвинувшуюся катастрофу.

– Артиллерию выкатить всю на прямую наводку! – не слыша его, приказал Балашов.

– Я «Кама», Бурнин. «Воздух», слушай: зенитные орудия выдвинуть против танков на прямую наводку, приказ командарма… Бородин, Бородин! Я «Кама», полковые орудия выкатить на прямую по танкам, – приказывал по телефону Бурнин.

– Спасибо, Бурнин! – сказал Балашов.

– Истребители танков, за мной! Вперед, коммунисты! – долетел до КП призывающий голос Уманиса откуда-то с поля. А там все кишело смертью.

– Нагнитесь! Нагнитесь! – крикнул Бурнин и с силою навалился на плечи Балашова, который высунул голову над окопом, словно там, в этом реве и хаосе, он мог разглядеть, что творится. А творилось действительно нечто страшное.

Вдруг в громе, в грохоте над бушующим боем вспыхнул белый костер – загорелся танк. В ту же минуту – второй! Еще не прошло минуты – третий.

– Жгут их, жгут! – не удержался, воскликнул Царевич.

Вот их стало уже четыре, превращенных в факелы… Но что это значило? Ничего! Танки лишь погасили фары, а скрежещущий лязг металла и рев их моторов доносился даже сквозь взрывы и выстрелы. Это не означало, что они отступают. Конечно, они группируются к новой атаке…

– Пока они в куче, дать залп «катюш»! Живо! Залп! – приказал Балашов.

– «Ураган»! «Ураган»! Я «Кама». По квадрату сто тридцать три, сектор «Б», полный залп! – скомандовал Бурнин.

Почти в ту же минуту, не давая времени танкам уйти за холмы и дома, вспыхнули в небе стрелы реактивных снарядов, громом, пламенем рушась на скопище танков. Там все запылало, заполнилось взрывами, охвачено было багровым огнем.

Вот теперь бы, следом за этой огненной бурей, снова подняться в атаку… Но уже было некем атаковать – полк Царевича уползал искалеченным и помятым, из последних сил отстреливаясь, отходил в темноту исходных позиций, унося десятки убитых и сотни раненых, а в числе убитых и комиссара полка Вилиса Уманиса…

– Утром, конечно, вас будут атаковать. Надо сейчас же подбросить сюда пополнение, – сказал Балашов. – А может быть, смену полка? – спросил он совета.

– Нет, смену нельзя, – возразил Чебрецов. – Нам тут все равно наступать. Эти бойцы теперь местность узнали. Пополнение надо и артиллерию. Противотанковых тоже…

Разговор шел уже деловой и бодрый, но сердце тяжко щемило у каждого. То, что Вязьма была занята не только воздушным десантом, что фашисты их уже обошли, меняло всю обстановку. Об отводе войск говорить уже было нельзя. Речь могла идти о прорыве, и надо было продумывать заново все…

– Танковая атака на правой фланге, – сообщили на КП из штаба дивизии.

– Ну, там им артиллеристы дадут! Теперь-то они опоздали! – удовлетворенно сказал Чебрецов. – Однако придется мне все же подвинуться к ним поближе. Разрешите ехать?

Балашов и сам должен был возвращаться в штаб армии.

– Мне прикажете с вами? – спросил Бурнин. Командующий дружески положил ему на плечо руку.

– Острогоров погиб, – ответил он. – Вас, товарищ майор, назначаю начоперодом армии. А в данном случае думаю, что дивизии Чебрецова выдался самый тяжелый участок боя. Договоритесь сами с полковником Гурьем Сергеичем и сами смотрите, когда вам важнее быть здесь… В город надо разведку немедля выслать, – приказал Балашов на прощание. – И вообще – разведку и всюду разведку!..

Итак, Вязьма, которую Балашов собирался превратить в опорный рубеж против гитлеровцев на центральной дороге к Москве, в один день превратилась в фашистскую крепость. Руками советских людей в последние месяцы этот город был защищен на подступах с запада дотами, дзотами, блиндажами, рядами стрелковых окопов, надолбами, эскарпами, минными и проволочными заграждениями, бессчетными пулеметными гнездами. И вот злая ирония событий заставляла теперь советских бойцов именно с защищенного запада брать укрепленный ими самими город…

Неужели же всю эту сеть обороны за день и вечер фашисты успели занять живой силой?! Может ли быть такое?!

Ополченские части, правые соседи дивизии Зубова, которые одновременно с Чебрецовым рвались к городу в его северной части, сообщили, что тоже понесли большие потери, хотя против них и не было танков.

И все-таки советских бойцов, пока еще здесь, на этом плацдарме, было больше, чем гитлеровских солдат. И хотя советская техника была в беспорядке, ее тоже хватало. Около трехсот или несколько более квадратных километров теперь и с востока замкнутого пространства оборонялись какими-нибудь пятьюдесятью тысячами бойцов, а в тылах обороны кишело бесформенное скопище в десятки тысяч бойцов и командиров всех возможных родов оружия, всех видов армейской службы. Сотни неорганизованных таборов расположились по берегам ручьев, речек, в лощинах, оврагах, кустах, перелесках, по деревням.

Главной своей задачей в сложившейся обстановке Балашов считал – надежно прикрыться с запада частью своих дивизий, воссоздать боеспособность армейской массы, мечущейся между обороною на Днепре и Вязьмой, а дивизиями Зубова, Чебрецова, Волынского и частями ополчения попытаться пробить путь к востоку, перерезая южнее Вязьмы коммуникации гитлеровцев, пока у них не скопились большие силы.

Однако же, чтобы привести в порядок окруженные части, собрать людей и организовать бой на прорыв, требовалось не менее суток. И эти сутки надо было стоять в непрерывных активных боях, отбивая танковые и пехотные атаки со всех сторон.

Приказа высшего командования на отход армии к востоку, за Вязьму, тоже все еще не было. Можно было представить себе, что этот приказ не дошел. Но здравый смысл подсказывал единственную задачу: бой на прорыв, прорыв к востоку во что бы ни стало. Ведь если сохранившиеся красноармейские части на этом пространстве обойдены фашистскими танковыми дивизиями, то они уже перестали иметь значение как части, обороняющие дальние подступы к Москве. Значит, прорыв на восток – единственная верная задача. Но неужели же так и покинуть ту группу войск, которые брошены Острогоровым и до сих пор не пробились с запада?! Ведь все-таки там пятнадцать – двадцать тысяч бойцов, ну пусть теперь десять, даже пять тысяч… Отступать без них? Сутки назад Ивакин снова направил на запад разведчиков – группу бойцов-коммунистов – с задачей во что бы ни стало установить связь с этими войсками. Но в те же последние сутки звуки артиллерийских боев переместились с запада на север. Кроме того, было откуда-то перехвачено несколько фраз радиограммы о выводе из района Вязьмы какой-то армейской группы. Может быть, сам фронт организует выход соседних армий?

Помехи в эфире стали еще чувствительнее. Немцы, должно быть, специально стремились нарушить радиосвязь отрезанных войск.

«Окружение! – прямо и честно сказал себе Балашов. – На московские танки надеяться нечего. Мы в окружении…»

В блиндаже штаба армии, куда Балашов после полуночи возвратился с КП Чебрецова, сидел Ивакин. Перед ним стоял молодой, чернявый, хмурого вида, плотный политрук, явно в чем-то провинившийся и арестованный, приведенный в штаб лейтенантом-контрразведчиком, который присутствовал тут же.

– Мы тебе не помешаем, товарищ командующий? – спросил Ивакин, – Может быть, отдохнешь? Мы перейдем,

– Нет, заканчивай. Что тут за дело? – спросил Балашов,

– Вот задержан товарищ. Ездил в тылах по частям, самочинно требовал выслать из каждой части по одному политруку для какого-то самозванного штаба. В одном, в другом месте его послушались, даже политруков направили по его требованию. А в третьем или четвертом сообразили, забрали. Обвинили, что он фашистский шпион, даже хотели на месте его расстрелять. Есть у нас любители скорой расправы… Хорошо комиссар Чебрецова вмешался, вызвал меня к телефону. Я приказал задержанного доставить. Документы в порядке, а действия не по Уставу… Прямо скажу, политрук, что действия ваши странные! – обратился Ивакин к чернявому политруку.

Задержанный политрук угрюмо молчал.

– Кто вас послал по частям? Для чего и куда отзывать из частей политруков? – спросил его Балашов.

– Начальник штаба прорыва полковой комиссар Муравьев приказал объехать расположение окруженных, не занятых в обороне частей.

– Погодите, постойте! Не ясно. Что за «штаб прорыва»? Где помещается?

– За мостом, в направлении Вязьмы. Метров двести направо от магистрали – дом отдыха «Восьмое марта», товарищ генерал.

– Я думаю, надо взять взвод из охраны штаба, доехать туда и этого самого их полкового комиссара тоже доставить к нам, – предложил находившийся тут же Чалый.

– Куда пышность такая – взвод! – возразил Ивакин. – Возьму человека три автоматчиков и доеду к нему, потолкуем. Резервный фронт, ополченцы, – наши соседи! Что же, нам воевать с ними, что ли! Полковой комиссар должен сам понять, что он творит! Разберемся!

Ивакин отправился в этот таинственный штаб.

– Отдохни, пожалуйста, Петр Николаич. Ночь-то нелегкая у тебя, а утро тоже настанет нелегкое. Сберегай-ка силы, – посоветовал он Балашову перед отъездом.

Дом отдыха «Восьмое марта» оказался полон людьми. В одной из комнат его за маленьким столиком, вроде шахматного, сидел человек со знаками полкового комиссара.

Ивакин назвал себя.

– Полковой комиссар Муравьев. Бывший начальник политотдела резервной армии. А теперь вот… оказался отрезан, пока выезжал в дивизии, и какую-то странную роль я вынужден взять на себя…

– У нас по дивизиям ездил ваш представитель, – сдержанно сказал Ивакин, – без разрешения штаба армии вербовал куда-то политработников. Что за странные действия?

– Мой политрук, Яша Климов. К вам он попал по ошибке – послал я его по лесному скопищу всяких отбившихся от штабов частей и оставшихся без частей штабов. Произвожу мобилизацию незанятого политического и командного состава. Вы сами не ездили по лесам?

– Времени не было ездить. Стоим в боях, – ответил Ивакин.

– Да, конечно, – сказал Муравьев. – Так ведь беспризорщина всюду: спирт пьют, картошку артелями варят, какую-то кашу – каждый в своем котелке – по избам готовят в печах… Черт знает что! Безработные штабы полков и батальонов ютятся по населенным пунктам, отдельные командиры… Командиры!

– Тылы! – развел руками Ивакин.

– Да что же в тылах, не военные люди?! – возмущенно воскликнул полковой комиссар. – Нет, тут развал! Надо немедленно все подтянуть, подобрать… Я своих политработников собрал, посоветовались, как центр сочинить для этого сброда…

– «Штаб прорыва»? – с насмешкой спросил Ивакин. – А где и в каких уставах бывают такие штабы?

– Это название я услыхал в народе. Слышу – бойцы толкуют, что в окружение ночью перелетел уполномоченный фронта для создания «штаба прорыва». Что это значит? Откуда такая легенда? Я так считаю, что это в массах стихийное требование организации. Советские люди верят в прорыв. Я считаю, что правильно они верят, товарищ дивизионный комиссар! – горячо сказал Муравьев.

– А вы, значит, решили эту легенду в жизнь воплотить? – перебил Ивакин.

– Почему же не попытаться и воплотить, если легенда хорошая?! Родина и партия не имеют права покинуть эту массу бойцов в окружении… Мы с вами не коммунистами были бы, если бы не сумели осуществить их мечту, если бы растерялись в беде.

– А мы не теряемся, товарищ полковой комиссар! Мы в своей армии на своих местах и деремся! – возразил Ива-

кин. – Есть полки и дивизии, есть штаб армии, политотдел, нормальное командование, сборные пункты, которые комплектуют пополнение из отбившихся от частей бойцов. Штабу армии все и должны подчиняться.

– К сожалению, очень много людей остается в лесах в отрыве… А наш долг – всех собрать по возможности! – настаивал Муравьев с прежней горячностью. – «Штаб прорыва» – совсем не плохое название! Главное в нем – вера в прорыв к своим, вера в силу! А то посмотрите, товарищ дивизионный комиссар, – в этих сборищах по кустам каждый этакий лейтенантик с желтеньким клювом критикует, шумит, что его генералы и комиссары бросили, предали. Вчера мне такого пришлось расстрелять. А жалко!..

– Тыловики! – убежденно сказал Ивакин. – Вы разве не знаете, что генерал-майор Балашов командует армией? Вчера он был днем в частях. С ополченскими полками у нас тоже установлена связь и боевое взаимодействие, но о вашем «штабе» с ополченцами не было разговора. Какая же задача у вашего легендарного «штаба»?

– Прежде всего, – вселить в людей веру, что существует единый оперативный центр, сорганизовать всюду сборные пункты, чтобы творить из таборов войсковые части, – вот и все… Люди не хотят быть бездельниками. Не они виноваты, что попали в такую кашу. Пока что я выставил восемь заградотрядов, а их надо выставить пятьдесят. Я не хочу из себя разыгрывать «самостийного атамана». Готов явиться в штаб армии по этому делу в любое время, когда прикажете, товарищ член военного совета. А преступлением большевистскую инициативу я не считаю, – заключил Муравьев.

– Преступления нет, а, говорят, есть нарушение устава, – сказал Ивакин. – Вашего Яшу Климова расторопные люди могли расстрелять как шпиона. Жду вас через час в штабе армии.

Уходя, Ивакин столкнулся в дверях с политруком, который обратился к Муравьеву:

– Товарищ полковой комиссар, разрешите доложить! Три батальонных комиссара, три старших политрука и двадцать политруков и младших политруков прибыли по вашему приказанию. Собраны в зале. Взвод связи прибудет вскоре. Пять кухонь готовят горячую пищу, – отчеканил тот.

– Молодец, Федотов! – одобрил его Муравьев.

– Не знаю, как вас признавать «де-юре», а «де-факто» с вашей энергией надо считаться, товарищ полковой комиссар, – выходя, усмехнулся Ивакин.

Ивакин чувствовал, что мысль Муравьева в чем-то правильна. Ведь эти дезорганизованные прорывом бойцы разных армий прошли Минск и Борисов, Оршу и Витебск, а самое главное – школу Ярцева и Ельни. Они умеют бить немца и даже видали, как немец умеет драпать. Если их всех бросить в бой, это будет большая сила! Но это может делать только штаб армии и подчиненный ему аппарат. А то назавтра какой-нибудь полковник или майор выдумает еще подобную организацию, и каждый будет считать, что именно он должен «всех подчинить»!..

Балашов, который за время поездки Ивакина отдохнул, проявил живой интерес к его рассказу.

– Цель ставят серьезную, а развели партизанщину, – сказал Балашов. – Я думаю, все-таки надо этот «штаб» разогнать, а людей передать просто в наш же отдел комплектования.

– Действительно, Петр Николаевич, в Уставе «штабы прорыва» не существуют, и нам «разогнать» его очень просто, – возразил Ивакин. – А вот надо ли? Ведь бойцы же не могут так вот, сами, в роты построиться… Как пчелы, без матки – вразброд. А полковой комиссар хочет каждому сборищу дать эту матку. Приедет – поговорим. Вы как смотрите на это, Сергей Сергеич? – спросил Ивакин начальника штаба.

– «Штаб прорыва», сами изволите видеть, не по Уставу, – ответил Чалый. – Никакой автономии и партизанщины допускать невозможно! Гм… «штаб прорыва»! – повторил Чалый и с сомнением качнул головой.

– Название-то, я думаю, очень хорошее в наших условиях, – размышляя вслух, произнес Балашов. – Уверенность в этом названии и прямая цель для народа. Название – как лозунг!

– Ужин давать сюда разрешите, товарищ командующий? – спросил адъютант Балашова.

– Прикажите сюда давать, Леня.

– Я уже поел, товарищ командующий, – поднялся Чалый. – Разрешите, пойду к себе.

Чалый вышел.

Только Ивакин и Балашов успели начать еду, как приехал и учредитель легендарного штаба.

– Товарищ командующий, полковой комиссар Муравьев по вашему приказанию явился! – доложил он и посмотрел смущенно на котелки, считая, что прибыл не вовремя.

– Добро, товарищ Муравьев, садитесь, беритесь за ложку, – пригласил его Балашов. – Леня! Прикажите еще одну порцию! – крикнул он.

– Спасибо, товарищ командующий. Действительно не было минуты с утра, – признался полковой комиссар.

– Ну-с, так что же нам с вами делать, полковой комиссар? Говорят, вы не по Уставу живете, непредусмотренный «штаб» сочинили…

– Так точно, Уставом не предусмотрен, товарищ командующий. Но Уставом не предусмотрена и цыганщина по оврагам, – возразил Муравьев. – Я полагаю, что таборы – худшее нарушение Устава.

– Согласен, – сказал Балашов. – Вы не стесняйтесь, пейте, на меня не смотрите! – подбодрил он, видя, что Муравьев не касается водки, косясь на невыпитый стакан генерала.

– Благодарю. Не время сейчас, товарищ командующий, – отклонил Муравьев. – С утра голодный, куда тут спиртное! Ведь работы гора!

Да, работы была гора. Это понимали они все трое, и потому сейчас главным стоял не вопрос о букве Устава, а существо их общего дела: ввести как можно скорее в действие всю наличную массу людей и техники, которая оставалась вне дела. Пусть будет это название – «штаб прорыва», если оно привлекает сердца и умы людей. Лишь бы делалось дело.

– Как считать все же, товарищ командующий, – спросил Муравьев, когда вопрос о «штабе прорыва» уже можно было считать решенным, – пробьемся мы все же к своим?

– Важнее всего сейчас, полковой комиссар, чтобы все считали, что непременно пробьемся. Не стоять в обороне, а непрерывно активно драться, – сказал Балашов. – Если даже в конце концов не пробьемся, то мы должны сковывать по возможности больше фашистских дивизий. Ведь мы даже не знаем, готова Москва к обороне или еще не готова. Сковываем мы тут фашистов или они нас обошли основными силами и текут мимо нас на Москву? Значит, надо все время доказывать им, что мы тут – активная сила, все время пробиваться и улучшать позиции с учетом готовности к общему выходу на восток.

– Вот потому-то нам эта ваша идея «штаба прорыва» в общем и по сердцу, – сказал Ивакин. – Пробьемся или погибнем, а прорыв – это главный лозунг!

Они расстались после того, как решили, что штаб Муравьева будет служить центром, организующим и приводящим в порядок массы людей и техники, но строго подчиненным во всем штабу армии.