Текст книги "Пропавшие без вести"

Автор книги: Степан Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 84 страниц)

– Я думаю, как раз время закусить. Солнце-то клонится.

– Наверное, пора, как я чувствую, – отозвался все время лежавший молча Сергей.

Катя нарезала сала. У нее на островке нашлось самое главное – хлеб. Пока закусили, было как раз пора выходить.

– Теперь опять аккуратно следите, куда я ступаю. У меня тут тайные вешки свои, я по ним хожу, – сказала Катя.

Она шла впереди Бурнина мягкой и легкой походкой.

Да, пока им было еще по пути…

Солнце село, уйдя за вершины леса. Над болотом начал стелиться туман. Комары зудели все время, терзая уколами тем злее, чем больше сгущались сумерки. Катя маячила в полумраке, иногда задерживаясь, поджидала, когда Бурнин подойдет вплотную, и прыгала с кочки на кочку, потом останавливалась, и все трое стояли, ревниво, настороженно слушая тишину, которую нарушали только одинокий дергач и лягушки. Иногда они снова погружались выше колен в болото. Тогда Катя давала Бурнину свою сухую, горячую руку, которую ему хотелось не выпускать, а Бурнин в свою очередь протягивал руку Сергею.

– Ну, то самое страшное место прошли? – спросил Бурнин шепотом.

– Оно ночью не страшное, только днем… Давно позади осталось. Сейчас уж придем на место… Вот и тропинка…

– Стой! – неожиданно громко скомандовал голос из темноты.

– Сыр-бор горит, – спокойно ответила Катя.

– Горит, не сгорит, Антоновна! Здравствуй. С кавалерами?

– Витя, что ли? – не сразу узнала она по голосу.

– Так точно, Виктор.

– По твоей же дорожке пришли кавалеры, – сообщила она.

– Кто твоей наговорной водички у колодца испил, тот тебя не минует! – отозвался Виктор. – Значит, тебе они крестнички, а нам браты крестные. Здравствуйте, братцы!

– Здравствуй!

– Здравствуйте, братец! – отозвались Бурнин и Сергей.

– Гордишься, Антоновна? – одобрительно сказал рядом второй голос. – А ты и гордись – скоро взвод твоих крестников наберется!

– И ты тут, Денисюк? – узнала Катя второго из караульных.

– Так точно, Антоновна. Мы все с Витькой вместе… Как вы шли? Хвоста не могли за собой прицепить? – глухо спросил Денисюк.

– Хвост отрубили, в болото кинули, – коротко ответила Катя. – Майор дома?

– Точно так, пока все на месте.

– Ну, пойдемте, Анатолий Корнилыч, – позвала Катя. – Сережа, пошли. Беритесь за руки, а то тут глаза повыколешь в чаще…

Бурнин с прежним радостным чувством опять ощутил ее руку. И когда кончился извилистый путь меж колючих кустов, перед ними открылась уже потемневшая, довольно широкая поляна с тремя-четырьмя едва тлевшими кострами. На ней отдыхали красноармейцы. Их винтовки тут же, на траве, были составлены в козлы. Оказавшись на поляне, Анатолий с сожалением выпустил Катину руку.

«Нет, – подумал он, – все, все в ней удивительно: и горячее, бесстрашное сердце, и сухая, жесткая рука, и сединка, и эта гордость ее…»

– Катя Антоновна, вы? – внезапно окликнул из сумрака леса свеженький девичий голосок.

– Васенька, здравствуй! – отозвалась Катя.

«Мальчишка, а голос девичий!» – подумал Бурнин, но в тот же миг к ним приблизилась женщина, которая обнялась и расцеловалась с Катей.

– Вот твоей матери гости, о которых Степашка вчера говорил, – сказала Катя. – Знакомьтесь, товарищи, – Васенька, Василиса Ивановна. У мамы ее вы вчера в огороде лежали, а братик ее, девятилетний связной, о вас весть в лагерь передал. Василиса Ивановна только кажется взрослой, а в самом деле она три года назад у меня тут школу окончила.

Васенька пожала товарищам руку.

– Катя Антоновна, не срамите меня, я лейтенант-военфельдшер, к тому же и «мать-командирша».

– Ух ты мать-командирша! – ласково потрепала ее по щеке Катерина Антоновна. – Ну что твой отец-командир, не занят?

– Ночью дальняя операция. Спит, – вдруг понизив голос до шепота, словно боясь разбудить спящего, ответила та. – Впрочем, ему пора. Идемте… А чем я вас угощу! – воскликнула она интригующе.

– Не старайся, недавно поели, – сказала Катя.

– Да нет, я – свежим вареньем, вот чем!.. – засмеялась Васенька.

У землянки штаба стоял караул – красноармеец и старшина в полной форме.

– Оружие есть? – спросил часовой Бурнина и Сергея.

– Сколько хочешь, – развязно похвалился Сергей.

– Оставить тут, – сухо приказал старшина.

– Не доверяете, что ли?

– Такой порядок. Доверие надо сперва заслужить, – тем же тоном сказал старшина.

– Понятно! – Бурнин вздохнул и отдал свой автомат и парабеллум с патронами.

Сергей отдал мешок с тремя автоматами, запасом патронов и пятью немецкими гранатами.

– А главное наше оружие тоже оставить? – пошутил Бурнин.

– Что за главное?

– Топор системы «Настино счастье». Кабы не он, остального нам не добыть бы.

– Клади и топор, если он оружие, – по-прежнему сухо приказал старшина, не приняв шутки.

– Да, Катя, я вас понимаю, – приглушенно сказал Бурнин. – Так будет и дальше: «В плену был? А может, ты по заданию немцев…»

– А как же ты думал?! – оборвал его старшина.

– Входите, товарищ майор, – обратясь к Бурнину, вслух подчеркнула его звание Катя. – У нас в лесу приходится быть особенно осторожными, – пояснила она, желая смягчить резкость старшины. – К нам бы дорого дали немцы заслать своих!

Они вместе спустились по лесенке.

В просторной землянке, выложенной изнутри бревенчатыми стенами, освещенными горящей коптилкой, пахло дымом. На нарах, устроенных в нише, спал мужчина.

Василиса уже будила его.

– Леня! Леня! Товарищ майор! Вставать пора! Гости у нас. Поднимись же, Ленька! – говорила она, бережным прикосновением слегка лохматя волосы на его голове.

– Васька, брысь! – внезапно отшутился майор. Он хотел быстрым движением поймать ее за руку, но она отскочила. Он огляделся. – Антоновна!.. Ой, извини! Извините, товарищи! – произнес он смущенно, живо спустил ноги с нар и строго взглянул на жену.

– Теперь будет злиться, что при вас его разбудила, – сказала Василиса Ивановна.

– Не буду, – пообещал майор. Он встал и рекомендовался: – Майор Сутырюк, Леонид Николаевич.

Их беседа с майором Сутырюком, командиром отряда, и с комиссаром – местным секретарем райкома Орловым, широкоплечим и приземистым агрономом, бывшим здешним комсомольцем, протекала дружелюбно, но вначале чуть суховато. Сутырюк расспрашивал об их службе в армии, об обстановке в лагерях, как убежали, как шли, как достали оружие. Это был и не допрос и не совсем еще товарищеская беседа. Чуть позже, за чаем, разговор стал проще.

– Разрешите еще доложить, товарищ майор, – вмешалась в беседу Катя, – товарищи Бурнин и Логинов помогли уничтожить тех двух упорных фрицев-следопытов, а мне спасли жизнь.

– Ну, уж это вы, знаете, подзагнули, Антоновна! – живо отозвался Сергей. – Вы – в рукопашной схватке, а мы – лишь стрелковая поддержка на расстоянии. Если уж мы спасли вас, как вы говорите, то вы нас спасли обоих, когда утопили второго фрица. Ведь на открытом месте… Прошил бы из автомата, да и только!..

– Что вы подстрелили фрица – хорошо, – усмехнулся Орлов. – Но ведь вам, наверное, было сказано, что стрелять там нельзя?

– Да ведь «грачиным» зарядом, тихонько. Можно сказать, просто шепотом застрелили, – рассмеялся Бурнин.

– Значит, «грачиный» заряд следует взять на вооружение в наших условиях, – с усмешкой одобрил Сутырюк.

В беседе с партизанскими командирами Бурнин и Сергей узнали о том, что если бы они вышли месяцем раньше, то отсюда в двух сутках пути стоял конный корпус, который держал в руках крупный советский район в тылу у фашистов. Это был смелый рейд. Он принес организованное начало в партизанские части, укрепил их кадровыми командирами, снабдил новой техникой, связью, оружием и по приказу Главного командования Красной Армии недавно вышел назад на Большую землю.

Корпус держал постоянную связь с Москвою, отправлял в советский тыл раненых, почту. Даже кое-кто из партизан побывал в Кремле; получили награды, сходили в Москве в кино и в театры, встретились с рабочими и колхозниками Большой земли.

– Вот бы нам поспешить! Может, и мы вышли бы с ними и теперь бы уже воевали! – досадливо произнес Анатолий.

– Что же, товарищ майор, можно считать, что наша проверка закончена? – нетерпеливо спросил он.

– Будем считать, товарищи, что окончена, – ответил за командира отряда Орлов. – Ну, а как же наш доктор Варакин? Погибнет в плену? Я почему говорю, что наш, – потому что почти что с ним вместе рос. Я тогда был влюблен в одну девушку, а Михаил отбил ее у меня…

– Та девушка, дорогой товарищ комиссар, сама отбилась и никогда ни к вам, ни к нему не прибивалась! – строго и красноречиво вмешалась Катя.

– …так что мы с ним совсем были своими через городки, через горелки и через эту девушку, – тепло усмехаясь, закончил комиссар.

– Да ведь как сказать, товарищ Орлов, что о нем и ответить, не знаю, – развел руками Бурнин. – Небось уж знаете, что творится в плену, а все-таки все не погибнут. Миша тоже бежать хотел, да его угнали в Германию. А может, с дороги бежал, может, следом за нами сюда же идет…

После чаепития Василиса Ивановна возилась с радиоаппаратом, готовясь к приему последних известий. Что-то не ладилось у нее. Сутырюк подошел к ней, присвечивая только что подаренным Сергеем немецким фонариком, склонился помочь. Они сидели, почти касаясь щекою щеки. Бурнин перевел глаза на Катю и подумал: «А может, и мне тут остаться!..» И ему представилось все «по-мужски», не так, как сегодня днем, а просто и грубовато…

Сейчас в Кате не было напряжения, она сидела задумчивая, усталая и серьезная. И вдруг он понял, что она не простила бы мужской поспешности и такая поспешность могла бы лишь оттолкнуть ее…

«Да разве тебе самому это нужно сейчас? – спросил у себя Бурнин. – Неужто ты «этим», личным решаешь вопрос о том, где твое место в войне с фашизмом?! – упрекнул он себя, прерывая невольную вязь ненужной сегодня фантазии. – Вот отвоюемся, и тогда разыщу ее где угодно…»

Раздались прозрачные, такие близкие и давно неслыханные, родные звуки позывных радиостанции Коминтерна. Этот десяток знакомых нот взволновал одинаково Бурнина и Сергея. Все присутствовавшие тоже молчали, опасаясь пропустить хоть единый звук, но эти двое замерли и напряглись больше прочих.

В передаче сводки назывались такие имена городов, рек, селений, что страшно и трудно было поверить, куда опять ворвались фашисты.

Когда трагическая сводка окончилась, Анатолий прервал молчание:

– Так как же, товарищ майор, отправите вы нас с сержантом поближе к Большой земле? Я так понимаю по сводке, что люди там вот как нужны.

– Я, товарищ майор, лучше тут, в партизанах… – подал вдруг робкий голос Сергей.

– Ты?! – удивился Бурнин. – Чего это?

– Так точно… Я… Воевать и тут можно вдосталь… Партизанское дело честное. Товарищ майор Сутырюк ведь прибыл сюда не из плена, а с фронта…

– Ну что же, Сергей, твоя воля. Видно, мне путь продолжать одному… Оставайся, – глухо сказал Бурнин.

– Останусь. Не взыщи, товарищ майор. Робости перед врагом ты у меня не видал. Война, должно быть, еще велика. Драки хватит на всех…

– Товарищ майор, – обратился Сергей к Сутырюку, – возьмете меня в отряд?

– Отчего же не взять! Человек ты советский, пограничник, в истребительном был, – значит, умеешь в лесу воевать. Подходяще, – ответил Сутырюк.

Видя волнение Бурнина, Катя коснулась его руки и ласково сжала концы его пальцев.

«А может, и мне тут все же остаться!..» – снова жаром ударило в голову Анатолия.

– Вам, Анатолий Корнилыч, сегодня удобный случай, – обратился к нему Сутырюк, – сегодня связные идут в большой партизанский район. Через час выступают. Из того района связь с Большой землей регулярно налажена. У нас такой случай не часто…

– Всю ночь придется идти. Дорога нелегкая. Закусите в дорогу, – предложила Васенька Бурнину.

Кусок не шел в горло. За ужином Анатолий молчал, переживая двойное расставание, которое предстояло ему через час – в ноль часов ноль-ноль минут…

Катя сидела тут, возле него. По другую сторону так же близко сидел Сергей.

«Да, как же будет там, впереди? Проберемся, пробьемся, фронт перейдем, а там тоже спросят: «В плену был? Не раненый? Что же ты сдался? И как же тебя отпустили? А может, тебя фашисты послали? Помощник начальника оперотдела штаба армии! А какие ты дал показания немцам? Может, ты открыл им наши военные тайны?» Такие мысли теперь мучили Бурнина. Только сейчас, после встречи с Катей, задумался он о том, что ждет его самого с его пленной судьбой…

Сутырюка и Орлова вызвали из землянки. Васенька возле приемника, склонясь у коптилки, тщательно записывала фронтовую сводку, передаваемую для газет.

«…на Ар-ма-вир-ском на-прав-ле-нии, – звучал голос диктора. – Повторяю: на Ар-ма-вир-ском…»

– Нехорошее слово он повторяет, – сказал Бурнин. – Сергей, возьми там у старшины мой парабеллум и автомат да запасец патронов в дорогу. Уж в последний раз сделай мне одолжение.

– Есть, товарищ майор, пистолет, автомат и патронов! – Логинов готовно встал с места и вышел.

Бурнин и Катя остались вдвоем у стола. Коптилка из другого угла землянки, где находился приемник, едва освещала лицо Кати.

– Катя… простите… Екатерина Антоновна, как мне грустно без вас идти на Большую землю, – сказал Бурнин…

Она взглянула ему прямо в глаза, и в сумраке ему показалось, что в одном уголке ее губ чуть проступила усмешка.

Она снова коснулась своею рукой его пальцев.

– А вы не жалейте, Толя. Не жалейте… Много на свете судеб людских. Иные встретятся и потекут себе рядом, иные встретятся и врозь разойдутся. А может, и снова встретятся… Счастливо, Толя!..

– Счастливо, Катя. Только вот никогда не поверю, что навсегда, – сказал Бурнин. – После войны вас в любом уголочке планеты найду…

Анатолий хотел взять ее за руку, но в это время вошел Сергей:

– Вот пистолет, а вот, держи, автомат…

Бурнин поднялся с места, прилаживая оружие в путь.

– Пошли, товарищ майор, пора, – позвал кто-то из темных дверей.

Бурнин хотел подойти попрощаться с Васенькой, но услыхал голос диктора: «на Воронежском на-прав-ле-нии… повторяю: на Воронеж-ском…» Он махнул рукой и пошел к выходу. Катя и Сергей вслед за ним.

– Товарищ Володин! Вот он, майор Бурнин, – позвала Катя.

– Тут мы! – отозвался из темноты голос Сутырюка шагах в десяти от землянки, где стояла группа людей.

Бурнин, прощаясь, обнялся с Сутырюком и с комиссаром.

– Знакомьтесь, вот ваши двое товарищей будут – Володин и Коля Кулемкин, – сказал Орлов. – Ну, счастливо!

– Счастливо. После победы встретимся! – ответил Бурнин. – До свидания, Сергей.

– Товарищ майор, – взволнованно зашептал Сергей, – ведь сами вы говорите, и дальше так будет: «В плену был? Значит, ты по заданию фашистов…» Не все ли равно, товарищ майор, где фашистов бить… Одного бы я вас так не оставил, а с провожатыми…

Бурнин поймал в темноте, пожал его руку и, прощаясь, обнялся с другом. Что было ему возразить, если только что его мучили те же мысли! Сергей крепко-крепко прижал его к груди. Казалось, они услыхали через одежду биение сердец друг друга.

– Счастливо и вам, Катерина Антоновна…

– Пошли, товарищ майор, ноль часов ноль-ноль минут, – позвал Володин.

– Пошли, – отозвался Бурнин.

«Еще не поздно, пока не ушел, остаться здесь!» – вдруг снова подумал Бурнин в тот самый миг, когда ноги его уже шагнули во мрак за уходившими спутниками.

– Анатолий Корнилыч! Товарищ майор! Толя! Стой! Я с тобой, – вдруг хрипло сказал Сергей, нагнав Бурнина. – На Большую землю!..

Они крепко схватились за руки и, боясь потерять в темноте леса торопливо идущих спутников, прибавили шагу…

– Не покинул дружка! – одобрительно отозвался вполголоса впереди Володин. – И правильно, что не покинул!

Некоторое время Бурнин и Сергей еще видели своих спутников, но потом Володин и его товарищ вдруг слились с ночным мраком и двигались так беззвучно, что их можно было чувствовать только каким-то особым, шестым, «партизанским» чувством…

– Володин! – тихонько окликнул Бурнин.

– Тихо! Тут без единого слова! – свирепо и глухо шепнул Володин совсем у него над ухом.

…Сквозь кроны деревьев светили синими искрами едва приметные звезды.

Глава десятая

Михаила Варакина, Славянского, Любимова и группу фельдшеров пешим этапом перегнали в Зеленый лагерь, расположенный километрах в пятнадцати от артиллерийского городка. Здесь, в стороне от общей лагерной территории, в лесу, за особой проволочной оградой, помещался транспортный карантин, где содержали около тысячи пленных, предназначенных к отправке в Германию.

Варакин поместился на нарах карантинного барака рядом с Любимовым и Славинским. Он видел тяжелое состояние товарищей, но не мог найти ободряющих слов.

Даже и за колючей проволокой, но на советской земле всегда оставалась надежда на помощь в побеге родного народа, на то, что в нужный час крестьяне дадут беглецу пяток картофелин и укажут лесную тропу, которая выведет на восток…

Неминуемый угон в Германию приводил в отчаяние. Все трое врачей тотчас же после ужина забрались на нары, и каждый лежал молча.

Молчание и неподвижность в конце концов погрузили Варакина в сон. Он очнулся глубокой ночью, в полнейшем мраке. По толевой крыше стучали крупные капли дождя, доносились глухие раскаты грома. Духота помещения разрывала грудь. Михаилу мучительно захотелось на воздух. Он осторожно, стараясь не потревожить соседей, выбрался с нар, ощупью разыскал дверь барака и отворил ее. Из тамбура понесло аммиачным зловонием параши. Варакин толкнул наружную дверь и вдохнул свежий воздух, запах дождя и хвойного леса… Сверкнула далекая молния, сопровождаемая глухим, едва слышным за ливнем громовым рычанием.

Вдруг сквозь шум грозовой непогоды Варакин услышал выстрелы, не одиночные выстрелы караульных, которые посылают наугад, в темноту, вослед беглецу, а живую, кипучую трескотню перестрелки. Бой!.. Дождь, который лил на голову, на лицо и промочил на плечах и спине гимнастерку, убеждал в реальности происходящего: нет, это был не сон, не галлюцинация, явь…

Возвратиться в барак, разбудить друзей, потерять драгоценное время, – может быть, считанные секунды… Воля манила звуками боя и непроглядностью ночи в лесу…

Размотать обмотки с обеих ног и обмотать ими руки было делом минуты. Михаила лихорадило. Прожекторы не светили на вышках. Он не помнил и сам, таясь и крадучись или единым духом оказался он у проволоки, он не заметил, во скольких местах разодрал руки, ноги и грудь о железный терновник ограды, не слышал, заскрипела ли проволока под тяжестью его тела. Он вслушивался в перестрелку, – может быть, в километре отсюда, может быть, в двух. Непогода мешала определить… Варакин вылез уже на верхушку ограды, когда яркая молния осветила его… Выстрел с вышки грянул прежде удара грома. Прыгая, Михаил его все-таки слышал. Он понимал, что надо мгновенно вскочить и бежать, но резкая боль в ноге повалила его на землю.

С двух сторон приближались ручные фонарики…

– Ну, вставай! – раздался неожиданно русский возглас, и вместо выстрела Михаил получил пинок в грудь. – Вставай, сука! – Новый пинок.

– Не могу… Ногу вывихнул.

– Що це таке трапылось? – спросил другой голос, и свет второго фонарика упал на лежавшего Варакина.

– Пан голова, утиклец з карантина.

– Ведите до комендатуры.

– Та вин не может пиднятысь. Каже, нога повихнута.

Раздался короткий свисток. Появились из темноты еще два человека. Варакина подхватили под мышки, потащили волоком и бросили на пол полицейской комендатуры.

Как они его били!.. По груди, по спине, по бокам. Ногами, прикладами винтовок… И пуще всех «пан голова» полиции.

Как после узнал Варакин, в эту грозовую ночь с боем ушла к партизанам лагерная команда лесорубов. Немецкие солдаты с постов были брошены в лес, на вооруженную облаву… Лагерной «вооруженной полиции», набранной из разных националистских подонков, фашисты доверили в этот час самостоятельно охранять транспортный карантин с винтовками и пулеметами в руках.

«Пан голова», которого и немцы и русские звали попросту комендантом, и был больше всего взбешен тем, что Варакин пытался бежать именно в тот момент, когда он, «голова вооруженной полиции», полностью отвечал за охрану, когда он мог лучше всего доказать свою преданность фюреру и «новому порядку».

Избитого Варакина бросили в карцер. Как там без медицинской помощи да еще на голодном пайке срослись его ребра, он не понял и сам… Десять дней его оставляли с вывихом ноги, увеличивая мучения, потом пришел фельдшер, и, только якобы тут узнав, что Варакин – врач, «пан голова» приказал его вызвать.

– Что же вы мне не сказали, что вы офицер и врач? – «упрекнул» он Варакина. – Я бы ни в коем случае не позволил своим подчиненным так обращаться с образованным человеком! Разумеется, ваш поступок был необдуманным, и если вы подтвердите это, высказав сожаление…

– Сожаление?! – Варакин вскипел возмущением от этой спокойной подлости и плюнул в гладкую рожу «пана головы».

Комендант с прежней свирепостью бил его сапогами. Ему помогали два полицая. Потом Варакин опять валялся в подвале.

И вот по прошествии в общей сложности более трех недель его водворили в тот же транспортный карантин.

«Приказ есть приказ». Каждый, кто пытался бежать из плена, по отбытии наказания возвращался непременно к той самой судьбе, от которой бежал: таков был обычай немцев. Назначенный на отправку в Германию Варакин вновь теперь ожидал очередного транспорта. Его терзала та же тоска, еще усиленная ощущением одиночества. С ним не было уже ни Любимова, ни Славинского, ни фельдшеров из лазарета артиллерийского городка. Все они были отправлены в свое время, по отбытии карантина. Михаила теперь окружали незнакомые люди.

Варакин представлял себе, что, наверное, уже совершился партизанский налет на лагерь в артиллерийском городке, слух о котором от кого-то заранее дошел до Славинского, и с горечью думал о том, что мстительный произвол Тарасевича оторвал его от друзей, которые нынче уже, наверное, на свободе: Бурнин, Баграмов, Волжак, капитан Володя, Сашка-шофер, саратовский инженер Мелентьев, Юзик Рогинский, Иван Балашов…

– Доктор, позвольте вам предложить поужинать с нами. Ребята прислали нам котелочек горячей картошки, – в темноте барака шепнул над ухом Варакина незнакомый человек.

Для изголодавшегося Варакина предложение было соблазнительно. Он спустился с нар.

– Капитан Рогаткин, – назвал себя человек, предложивший поужинать.

– Капитан Устряков, – назвался второй.

Кроме горячей картошки у них оказалось сало. Постепенно в разговоре выяснилось, что они уже знали о смелой попытке Варакина, о побоях в карцере, даже и о плевке в физиономию Морковенко, коменданта вооруженной полиции.

Наутро, кроме двух капитанов, с ним познакомились два лейтенанта, трое врачей, присланных из Борисова, десять фельдшеров, вывезенных из лагерей Орши.

К ночи два капитана опять пригласили Михаила поужинать с ними, а когда он из скромности пытался отказаться, Рогаткин сказал ему:

– Вас, доктор, карцер замучил. Чтобы поднять ваши силы, у нас осталось еще только девять дней. Если не хотите попасть куда-нибудь в шахты Рура, советую подкрепляться без дураков. Прыгать с поезда на ходу – не игрушка!

Варакин крепко вцепился в руку нового товарища. Да, он понимал, что ему нелегко возвратить даже те небольшие силы, которые были…

Они заняли угол на верхних нарах. Целыми днями новые друзья Варакина то пристраивались к играющим в карты или в домино, то к кучке, слушавшей чей-нибудь рассказ, и заводили знакомства, «прощупывая» население карантина. Видно было – они готовились к делу всерьез.

И Михаил поверил в удачу, воспрянул духом. Он видел, как выменивали хороший пояс на крепкий нож, теплую пилотку – на кусочек бруска, новые ботинки – на старьте, с придачей напильника. Все, что режет и пилит, все, что может служить освобождению, ценилось дороже всего.

Шел уже четвертый день карантина, когда незадолго перед ужином в барак, в котором помещался Варакин, вошел и встал у порога высокий, нагладко выстриженный и выбритый человек с санитарной сумкой. Он стоял, серыми пристальными глазами из-под необычно лохматых бровей всматриваясь в незнакомые лица, а может просто высматривая местечко на нарах. Что-то в глазах, в высоком лбу его привлекло внимание Варакина, показалось знакомым. И он живо спустился с нар.

– Иваныч? – неуверенно окликнул он.

– Миша! Здоров! А ты тут откуда?! Да что с тобой? Ведь ты на себя не похож… А где же остальные? – забросал Баграмов вопросами Михаила, тряся его руку.

– Длинное дело. Потом расскажу, а пока что лезем на верхние нары, там найдется местечко.

– К богу поближе и от начальства подальше? Подходит! – согласился Баграмов.

На верхних нарах Варакин жадно расспрашивал его о событиях в лазарете. Сокрушался по поводу неудачи прорыва к партизанам, порадовался тому, что Бурнин успел убежать до отправки команды в Германию.

– Да, попали мы с вами, Иваныч! – грустно сказал Варакин.

– В старое время, я слышал, ссыльные часто, бывало, бежали из арестантских вагонов, – ответил Баграмов.

– Отец в корень смотрит! – одобрительно поддержал капитан Рогаткин, придвинувшийся поближе, чтобы лучше слышать рассказ Баграмова о событиях в лазарете.

Емельян взглянул неприязненно на постороннего человека, который так встрял в разговор, но Михаил пояснил, что Рогаткина опасаться нечего…

Баграмову было, однако, чего опасаться: сюда, в карантин, он попал не совсем обычно. В комендатуре Зеленого лагеря, куда его, продержав две недели в карцере, привезли в наручниках, его нежданно приветствовал человек, с которым ему доводилось не раз встречаться в Москве по делам кино. Это был Антон Петрович Морковенко – «пан голова» вооруженной полиции.

Слащавая, гладкая физия этого человека и раньше не вызывала симпатий Баграмова. И все-таки Емельян был поражен, когда увидал его в форме фельдфебеля царского времени с «жовто-блакитной» оторочкой погон, как во время гражданской войны у приверженцев гетмана Скоропадского.

Бывший работник советского кино приветствовал Емельяна радушными восклицаниями. Приказал снять наручники и предложил садиться и закурить.

«Везет! Нашел земляка в комендантах!» – про себя иронически усмехнулся Баграмов, растирая запястья, освобожденные от наручников, и особенно насторожившись при виде знакомца в такой роли.

«Пан комендант» заговорил о карте, которая найдена в мертвецкой, о подготовке Баграмова к побегу из плена, и вдруг Емельян с облегчением понял, что его газетка «Советские люди» к его аресту никакого отношения не имеет. Он даже попробовал отрицать, что готовил побег, – впрочем, на Морковенко это никак не подействовало.

– Это немцы так думают, а я и не верю! Куда бы вы убежали, хромой, истощенный! Для этого нужно здоровье, – сказал комендант. – И вообще здоровье для человека высшее благо. Да, здоровье и силы!.. А ведь вы можете обрести и здоровье и силы, Емельян Иваныч! Условия вам известны. Оберштабарцт по ходатайству русского главврача вам назначил врачебный паек, как писателю. Вы его получали свыше двух месяцев, но еще ничего не послали в газету. Пора поработать! Пора! За это вас кормят!

Емельян с любопытством взглянул на собеседника. Он, разумеется, знал, что на свете бывают продажные люди. Но вчуже они всегда представлялись ему людьми с какими-то мрачными, угнетенными судьбами неудачников. А этот был и в Москве все таким же благополучненьким, гладеньким администратором за столом солидного кабинета совсем незадолго до войны, когда обсуждал с Емельяном эскизы рекламных плакатов к его новому фильму… И вот пожалуйте – продался! Как же так?

– Надо платить долги! – задорно сказал Морковенко.

– Какие такие долги? – спросил Баграмов, шагнув на него со сжатыми кулаками.

Морковенко вскочил. Ловкий, умелый удар в челюсть отшвырнул Баграмова к стенке. И вот он уже лежал на полу, а «пан голова» стоял над ним, крепкий, свежий, здоровый.

– Выходит так: жамки поела, а спать не пришла! – усмехнулся он. – Отправитесь в карантин. Поговорим через месяц, тогда вы сговорчивей станете, господин писатель. О вас говорили и раньше, что у вас строптивый характер. Я вас воспитать сумею… Дежурный! – громко позвал Морковенко.

На зов вошел тот же усач полицейский, который до этого снял с Емельяна наручники.

– Сдать в карантин господина писателя, – приказал комендант. – Желаю здоровья и присутствия доброго разума, – издевательски поклонился он Емельяну.

Усач вывел Баграмова из комендатуры.

– Товарищ советский писатель, я вас упрячу туда, где вас комендант не найдет: на транспорт в Германию, – едва слышно сказал полицейский, когда они вдвоем пересекали широкий лагерный плац.

– Нет уж, веди, куда приказали. В Германию мне не по дороге! – отрезал Баграмов.

– Товарищ писатель! Ведь он же сказал: «В карантин!» Есть два карантина: один – политический, а другой – на транспорт. Я ведь могу перепутать… Политический – это темный подвал, голод и пытки. Я скажу, что не понял, когда он потребует вас, как обещал, через месяц, – почти умоляюще убеждал полицай.

– А тебе что за это будет?

– Мне? – Полицай усмехнулся. – Он мне не сказал, в какой карантин, а при допросе я не был… Может, мне морду побьет, может, в подвал на недельку…

– А тебе так охота с битой мордой в подвале сидеть?

– Я комсомолец, товарищ писатель, – совсем уже беззвучно произнес полицай.

– А чего ж ты в полиции? – с недоверием задал вопрос Баграмов.

– Значит, надо! – холодно оборвал усач и добавил: – Каждому свое место на нашей планете. Все места хороши, если знаешь, что делать и как!..

– Да! Значит, есть и такие люди в полиции! – задумчиво произнес Варакин, выслушав рассказ Емельяна.

На вечерней поверке переводчик карантинного блока три раза выкрикнул имя Емельяна Баранова, пока Баграмов наконец догадался, что под этой фамилией усач занес его в список.

Несколько дней в карантине Варакин и Емельян с новыми друзьями обсуждали возможность бежать из вагона. Они решили, что необходимо бежать в первые же часы, пока поезд будет идти по Белоруссии.

Четверо врачей, десять фельдшеров, два капитана, два лейтенанта, военинженер, интендант и Емельян под именем воентехника Баранова были помещены в «офицерский» вагон. Здесь было даже просторно. Но перед самой отправкой для полного счета в вагон добавили людей из чужого барака. Сразу сделалось тесно, пошла перебранка из-за мест. Никто не хотел помещаться возле самой параши.

Назначенный немцами старшим вагона ражий малый в матросской полосатой тельняшке получил на всех и деловито делил на подстеленной на пол шинели дорожный паек. Его обступили. Некоторые тотчас по выдаче стали жадно уничтожать свои продукты.

– На три дня дали, а ты и сожрешь – не почуешь! – остановил кого-то старшой вагона.

– Ты рыло-то ишь разъел. Тебе можно терпеть! – возразили ему.

– Дурак! Потом хуже голодом будешь! – доброжелательно ответил старшой.