Текст книги "Пропавшие без вести"

Автор книги: Степан Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 84 страниц)

Глава одиннадцатая

Иван Балашов долго лежал рядом с товарищами. Сквозь ровный храп Дмитрия слышались отдельные голоса из кучки бойцов, которым не спалось…

Спускалась ночь. Со стороны Вязьмы доносились редкие артиллерийские выстрелы. Над самой Вязьмой вставало ровное зарево, – должно быть, горела окраина города…

Несмотря на усталость, Иван не спал. Как заснуть, когда с дороги, почти рядом, слышалось напряженное движение! Что там за машины? Куда? Откуда? Иван оставил спавших товарищей, поднялся, вышел к шоссе и зашагал вдоль медленно движущегося, рокочущего моторами скопления техники.

Небо очистилось от облаков, и холодная большая луна освещала шоссе, отбрасывая на асфальт четкие, резкие тени машин и людей. Подул ледяной ветер, прохватывая все тело Ивана. Он плотнее запахнул плащ-палатку.

– Что за базар?! Что тут за безобразие?! Водители, почему сошли с мест? По машинам! – скомандовал повелительный голос в кучке споривших о чем-то шоферов.

Шумная группа людей мигом рассыпалась. Захлопали дверцы шоферских кабин.

– Товарищ водитель, машину правее! Становись позади пятитонки! – командовал тот же голос. – Равняй ряды! В три ряда автотранспорт! Очистить слева проезд!

Застрекотали стартеры. Какая-то машина рыкнула мотором и подалась к стороне.

– Конный обоз! На обочину! Ездовой! Заснул?! – слышался бодрый командный возглас.

Нет, это не то, что творилось тогда, у моста через Днепр! Здесь воля, организация, дисциплина. Значит, именно вот сюда и тянулись те вереницы бойцов, которых Иван расспрашивал у Днепра. Должно быть, сюда и указывал им собираться тот генерал… Какой генерал? Может быть, это и был угрюмый знакомец Логин, которого так донимал Иван за якобы брошенную винтовку?

«Ну и вли-ип!»– опять усмехнулся Иван, припоминая свои разговоры с Логином.

– Штабом приказано – располагать на шоссе машины, чтобы слева всегда оставался проезд для движения к востоку, – объяснял командир. – Колонны могут пойти в любую минуту. За нарушение приказа – расстрел, как за диверсию.

«Приказано»! «Штаб»!» – радостно повторял про себя Иван. От этих слов на душе у него стало легче. Он бодро шагал по шоссе, где был уже установлен порядок. Сонная зябкость, которая с ветром вначале забралась под шинель, теперь совершенно исчезла.

«Штаб! Приказ!» – повторял Иван.

Иван шел вперед вдоль выстроившейся гигантской колонны машин.

В голове колонны он миновал несколько танков, над люками которых рисовались силуэты бойцов. В кустах кое-где заметны длинные стволы зениток, за обочиной Иван разглядел противотанковые пушки.

А дальше шоссе шло на подъем, пустынное, белое под луной и немое. Вдруг в нескольких километрах впереди вся даль засветилась огнями, как будто жгли праздничный фейерверк на каком-то растянувшемся по горизонту невиданном торжестве. Загудел непрерывный рокочущий грохот боя. Иван представил себе, как между горящими селениями, там, на хлебных полях и огородах, поднимаются батальоны бойцов, чтобы идти вперед, наступая, тесня фашистские позиции, забрасывать их гранатами, падать под пулеметным огнем, под разрывами мин. Но новые бойцы поднимутся из окопов и снова настойчиво двинутся на врага, чтобы пробиваться к совим…

«Другие дерутся и умирают в бою, а я здесь жду, когда кто-то пробьет для меня брешь и выведет из окружения. Да еще ворчим тут, что нас предали!.. А здесь ведь вон сколько народу!» – думал Иван.

Ему мучительно захотелось быть среди тех, кто не ждет прорыва, а сотворяет его, кто стреляет, бросает гранаты, идет со штыком в атаку…

С запада, откуда он шел, послышались автомобильные сигналы. Нагоняя Ивана, катились те самые танки, которые он только что видел, за ними мчались грузовики. Большие машины, наполненные бойцами, летели мимо него вперед – десять, двадцать машин с красноармейцами…

«Сейчас им идти в атаку, – понял Иван, – а я тут пешечком плетусь!»

Он зашагал энергичнее. Обгоняя его, прогрохотала еще колонна машин со стрелками, пронеслись пулеметы. Треск пулеметов и орудийный гром впереди усилились. Теперь все там кипело.

Ивану ясно представилось, почему приказали машинам быть в любую минуту готовыми: этот дружный, одновременный удар разом сотен орудий в одну точку фашистского фронта, конечно, должен вот-вот открыть им, отрезанным, путь на восток. Вслед за этим ударом пойдут в атаку те батальоны, которые только что прокатили вперед на пополнение. Они пойдут в атаку за танками…

Иван услыхал, что сзади мчатся еще машины. Ему представилось, что это стронулась с места и несется вперед, на прорыв, вся стоявшая на шоссе громада… Он отскочил с середины шоссе на обочину, нацеливаясь заранее, чтобы в удобный момент прицепиться к какой-нибудь машине и скорее домчать к полю боя. Четыре высоких, тяжелых грузовика обогнали его. По очертаниям он узнал «катюши», которые ему кто-то впервые показывал несколько дней назад.

Иван, задыхаясь от бега, пустился за ними.

– Товарищи! Захватите меня! – надсадно выкрикнул он.

Но его никто не слыхал, никто не ответил. Грозные машины умчались. Иван быстро шагал к востоку, за ними…

Навстречу через его голову с воем перелетали немецкие мины. Едва он успел отшагать полсотни шагов, как они ударили огненными вихрями и впереди и сзади него по шоссе. Вокруг просвистали осколки. Но он не был ранен. Он соскочил в кювет и бежал теперь низом, по колено в воде, ломая ногами образовавшийся сверху хрупкий ледок. Когда разрывы мин остались уже далеко позади, он снова выбрался на асфальт и зашагал дальше…

На шоссе вокруг Балашова и впереди стало совсем светло. Он посмотрел на часы. Было ровно двенадцать. По привычной ассоциации вспомнив звон кремлевских часов, Иван запел:

 
Это есть наш последний
И решительный бой!..
 

С востока в сверкающем хаосе взрывов и вспышек, ракет и трассирующих смертоносных искр внезапно зажглись разом десятки прожекторов, освещая всю местность.

«Началось! Что-то там уже началось!» Сжав крепче винтовку, Иван стремглав рванулся и побежал по шоссе с таким ощущением, что он должен успеть к той минуте, когда начнется решительный общий бой на прорыв, кровавая схватка грудь с грудью. Его мучил стыд за то, что он мог поверить тому старшине на дороге, а еще хуже оттого, что он ушел из оврага, со сборного пункта. Ему было бы удержать товарищей Митьку и Николая, а он, командир, и сам… Искупить этот стыд, казалось ему в этот миг, он мог только своим участием в кипящем там, впереди, бою. Он даже и не пытался представить себе реальную обстановку этого боя. Он просто в эти минуты готов был на все… В таком состоянии, легко стать героем, не думая о подвиге и о смерти, и только после, если останешься жить, самому про себя удивляться: «Неужели действительно это был я?!»

И вдруг впереди и сзади Ивана и где-то над головою его заревел оглушительный ураган. Ничего подобного никогда он не слышал. Отдельных ударов орудий словно бы не было, а над всем пространством катился один нарастающий, длящийся непрерывно раскат какой-то первозданной грозы, свиста и воя. Впереди, там, у города, поднималось сплошное сверкание взрывов, – казалось, десятков взрывов в секунду вдоль широкого горизонта, – но за этим ревом не стало их слышно, а откуда-то из-за спины Ивана, с неожиданно близко укрытой в деревьях позиции, вырвались огненные снаряды и мчались к востоку. Иван понял, что это и есть «катюша». Фронтовая легенда! Он застыл в изумлении перед этой мощью и минуты три оцепенело стоял, следя за полетом «PC» в сторону фронта.

А оттуда, куда упали огненные снаряды, с новой силой донеслись, содрогая самую землю, рокочущие взрывы, подобные гулкой дроби литавр, и море алого пламени широко разлилось над другими огнями.

«Как лава вулкана!» – подумал Иван.

Фашистские снаряды один за другим в ответ пролетели над его головою и разорвались в той стороне, откуда только что били «катюши».

Иван рванулся и снова пустился бежать по шоссе.

Фашистские снаряды и мины летели навстречу.

Впереди мелькнула отблеском лунного света река, и внезапно вырос неприметный в ночи серый силуэт стальных переплетов моста…

Ивану казалось уже, что за гулким грохотом фронта, за ревом и треском боя он слышит со стороны переднего края в тысячи голосов клич «ура»… Как вдруг на его пути возникла группа бойцов.

– Стой! Кто идет? – скомандовал молодой голос. Иван остановился под направленными стволами двух винтовок.

– Старший сержант Балашов, – тяжко дыша, бессмысленно отозвался он, словно кто-то должен был знать его.

– От кого? К кому? – настойчиво потребовал часовой.

Иван как будто очнулся от забытья:

– Я… Я не знаю… Я сам по себе…

– Руки вверх! – скомандовал лейтенант, выйдя из-за бойцов.

– Товарищ лейтенант, я же… я… – Иван в волнении запнулся.

– Ну что «я», «я»? Куда? Кто направил? – холодно сказал лейтенант. В руке его при лунном свете тускло поблескивал пистолет.

На мосту, в начале его, как и в конце, Иван разглядел темные силуэты часовых. Сердце его сжалось тоскливой болью.

– Товарищ лейтенант, меня не направили… Никто не направил… Я… просто… в бой… – по-мальчишески умоляюще пролепетал Иван.

– Что значит «просто»? Какой вы части?

– Я из газеты… отбился…

– Кто отбился, те на сборные пункты идут! – по-прежнему холодно произнес лейтенант. – Кругом, марш! – скомандовал он, как два дня назад тот маленький капитан.

Иван подчинился команде и тяжело зашагал обратно, не понимая, почему его не пустили. Бой шел теперь за его спиной, а он уходил от боя по пустынному ночному шоссе. Впереди него поднимала тяжелые, огромные ноги длинная серая тень красноармейца.

В первый миг это показалось несправедливым и до боли в горле обидным, особенно потому, что такой, самый священный, единственный в жизни по силе чувства, порыв был так жестоко оборван и охлажден.

«Ведь это же свыше сил – оставаться так в каких-нибудь трех или пяти километрах от переднего края и ждать, когда идут в бой другие! Пропустили же через мост тех бойцов на машинах!..»

Иван остановился в четверти километра от моста и стоял, не в силах отвести глаза от грозной иллюминации. Что там творилось, в этих фонтанах огня, в сверкании искр, во вспышках ракет?!

По мере того как стоял здесь один на шоссе, Иван почувствовал снова ночной морозец и воду, которая залилась в сапоги. Он отрезвел, и его обида уже не казалась ему законной. Он понял, что в прифронтовой полосе естественно не пропускать всех «так просто» желающих приблизиться к некоторым объектам – хотя бы к мосту, к командным пунктам сражающихся частей, к артиллерийским позициям… Естественно, что стоит бдительная охрана, а он с товарищами, как дезертир, ушел из овражка, где формировали подразделения для этих ночных атак! Ведь, должно быть, это и были бойцы, сформированные в роты в том самом или в каком-нибудь соседнем овражке, что промчались в грузовиках. Они-то теперь и бьются с фашистами!

Иван оторвался от зрелища взрывов и пламени и, ненавидя себя, медленно зашагал назад, настораживаясь, чтобы изловчиться и вскочить на одну из машин, когда по сигналу они помчатся в прорыв.

Он почти дошел до головы автоколонны, когда его обогнал мотоцикл и остановился у бронеавтомобиля.

Насколько мог, Иван замедлил шаги, чтобы услышать слова людей, прибывших «оттуда».

– Все к чертям сорвалось! Там уже танки. Откуда взялись? Неужто же самолетами?!.. А как ведь дрались! Как дрались! А сколько народу легло! Небось и на севере ополченцев тоже немало побито. Ну-ка, дай закурить! – кому-то сказал прикативший на мотоцикле.

«Ополченцев!» – подумал Иван. Те самые ополченцы, от которых он так стремился уйти, а они оказались в бою!

– К ним послано свежее пополнение, – сказал человек с броневика.

«А я тут, как дезертир!» – повторил Иван.

– Черт знает, откуда у немцев танки! – продолжал мотоциклист. – Не то что прорваться, а было бы фронт удержать!

– Ну, теперь уж затихнет до самого утра. Пожалуй, уж завтра в другом направлении будем удар наносить! – ответил голос из бронеавтомобиля. – Гляди, утихает…

Иван прошел несколько шагов дальше и оглянулся. Небо померкло, гул орудийных ударов и взрывов стал реже. Но нитки цветных пулеметных трасс по-прежнему резали мрак. В паузах между грохотом взрывов доносились ружейные выстрелы и татаканье пулеметов.

«Неужто же не прорвемся, так тут все и погибнем?» – подумал Иван. Чтобы встряхнуться от этой сумрачной мысли, он поправил ремень винтовки и зашагал быстрее…

Задолго до рассвета весь автотранспорт малыми группами начал расползаться с шоссе и маскироваться от авиации в кустарниках и лесочках.

Наступило утро. Иван почувствовал голод. Уйдя с шоссе, он упорно бродил в стороне от дороги, разыскивая покинутых товарищей.

Но сходных полян и на них деревьев было так много, и почти под каждым деревом спали кучки бойцов. Иван не мог найти среди них ни Николая, ни Дмитрия.

Он наталкивался на какие-то рассеянные, неорганизованные группы бойцов, которые, было похоже, не очень спешили попасть в формируемые подразделения и в то же время сетовали, бранились, ворчали, что все развалилось. Упрекали кого-то и в целом всю Красную Армию за недостаточность дисциплины…

Были в этом «котле» и такие одиночки, которые считали, что ночью, маленькими отрядами они проберутся к своим. Рассказывали, что какой-то местный лесник в прошлую ночь ушел-таки через лес по едва приметным тропинкам с целой ротой…

«Безработная бражка какая-то! – глядя на них, думал Иван. – И сам я вот так же! А люди в атаках! Ой, стыд!» – кипело в его мыслях.

Измученный и уже валящийся с ног, он все-таки продолжал свои розыски и тогда, когда полностью взошло солнце. Все же они три дня шли вместе и стали уже «своими», – во всяком случае, Дмитрий и Николай были единственными близкими людьми на всей этой большой территории…

Местность была изрыта овражками, покрыта холмами, поросшими кустарником и полупрозрачным мелколесьем, уже поредевшим от осенних ветров и первого холода. Под каждым кустом ютились люди в военных шинелях то группами, то в одиночку – от юного рядового бойца до седых вояк, на чьих петлицах виднелись двойные, а то и тройные «шпалы».

Наконец, совсем сбившись с ног, Иван присмотрел себе под одним из деревьев невдалеке от шоссе чуть заметный холмик, пригретый солнцем. Он решил уже прилечь, когда здесь же, на этом облюбованном холмике, увидал Дмитрия и Николая, которые так с вечера тут и спали, не выпуская из рук винтовок.

Ящик из-под мясных консервов валялся опустошенным далеко в стороне, у кустов. Иван усмехнулся себе: он не мог их найти именно потому, что все время выискивал ящик под деревом…

«С голоду!» – понял он.

Не будя друзей, Иван повалился на землю рядом. Он лег к востоку лицом, взглянул на солнце, невольно зажмурился и почувствовал, что снова поднять веки у него уже не хватает сил. Падающие прямо в лицо яркие солнечные лучи обволакивали его каким-то светящимся, теплым облаком, которое ощущалось ресницами, кожицей век, вдруг притупившимся слухом, словно и в уши набилось это красное, теплое томление. Оно, казалось, окутало даже мозг, который тонул в туманном безмыслии и тишине…

– Воздух! – сквозь сон долетело до Ивана из соседних кустов.

Завыла тревогой сирена. И тут только он услыхал «не наш», подвывающий гул самолетов.

– Никола! Дмитрий! Ребята, воздух! – воскликнул Иван, расталкивая друзей.

Те очнулись и сели.

Над шоссе ползли тяжелые желтобрюхие машины с фашистскими крестами, а выше и ниже их стаей кружились истребители. По какому-то знаку все они расчленились и понеслись в разные стороны от пустынного шоссе, к кустарникам и перелескам, где Иван уже видел множество замаскированных машин и где были тысячи людей. Все задрожало от взрывов и от грохота пулеметов. Давило на барабанные перепонки близкое и оглушительное завывание пикирующих почти до земли истребителей.

Всех пригревшихся под солнышком бойцов будто смыло с поляны.

«Мессершмитт» вдруг взревел над самыми головами Ивана с друзьями. Но вместо того, чтобы упасть под ближайший куст, Николай спросонок пустился скачками по тропинке, потом – желтым неубранным хлебным полем, споткнулся о борозду и упал во ржи. Иван, опасаясь опять потерять его, упал с ним рядом. Тут же, возле, плюхнулся Дмитрий…

Приподнимая головы из-за местами вытоптанных ржаных стеблей, они видели, как в чудовищных черных фонтанах извергающейся земли то по одну, то по другую сторону в сотнях метров от них взлетали громоздкие и бесформенные обломки, стволы деревьев вместе с корнями; вот явственно поднялся кузов машины и лишь высоко над землей разлетелся…

– Окружили и бьют, пока всех не угробят, – мрачно сказал Николай. – На Камчатке вот так-то морских котов… Раз попал я в такую охотничью партию зверобоем… Не смог! Жалко стало зверья беззащитного… И мы тут, как коты…

Глухой протест закипел в душе Ивана против этого унижающего сравнения. Но картина вокруг была такой безотрадной, что он промолчал.

Они долго еще лежали без слов, распластавшись. Взрывы авиабомб затихли, – казалось, налет окончен. Ивану уже не терпелось подняться, как вдруг снова земля задрожала и солнечный свет затмился поднявшейся из леса черной тучей дыма… Три фашистских бомбардировщика, сбросив, должно быть, последние бомбы, уходили от места пикировки, спокойно набирая высоту. Но вот Иван разглядел возле них пронизанные искрами белые облачка зенитных разрывов. Он радостно представил себе бойцов, которые посылают снаряды в небо, подтянутых, бритых ребят, веселых, как те, у моста через Днепр, где его накормили завтраком…

Фашистские пикировщики стремительно начали набирать высоту, как вдруг по крылу одного из них скользнул язык белого пламени. Самолет по-звериному взвыл, оставляя в небе широкую полосу дыма и падая за шоссе. Секунды спустя оттуда раздался удар.

Тра-р-ра! Тра-р-ра! – грохнули снова зенитки вслед уходившему в облака врагу. В небе вокруг самолетов блеснули искры, и повисли пухлые, как бы ватные, шарики. Еще одна машина врага задымила и резко пошла на снижение.

– Второй подыхать полетел, холера! – проворчал Дмитрий.

Штурмовики продолжали кружиться над полем, кустами, шоссе, посыпая всю землю смертоносным горячим градом. Один с устрашающим ревом пронесся низко над хлебным полем. Пули его ворохнули солому на метр впереди Ивана, и тот невольно прижался плотнее к земле. В тот же миг во ржи рядом с ними раздался одиночный винтовочный выстрел.

В нескольких шагах от себя Иван с товарищами увидали красноармейца, который лежал на спине, прижимая к плечу приклад направленной в небо винтовки.

– Проскочил, кобель! – выругался с досадой стрелок. – А как хорошо ведь летел-то – прямо на нас!

– Да, да, да! Вот кто прав! – обрадованно крикнул Иван.

– Ты чего? – переспросил его Дмитрий.

– Я говорю, что зря мы вчера ушли от формирования, – ответил Иван. – И уж вовсе напрасно ты говоришь, Николай, мы не морские коты, а воины, люди, русский народ мы, вот кто! Драться надо, ребята, а мы тут лежим, на расстрел «мессерам»!

Опять над ними летел самолет, и снова неугомонный боец дал выстрел вверх и опять с досадою обругался.

– Машина не та у тебя, землячок! – крикнул ему Николай.

– А что машина! Сноровки нет! – отозвался боец. – Надо, считаю, его изловить на выходе из пикировки. Разволновался, вот-то и мажу! По зайцу и то так бывает… Летит! – крикнул он и опять лег «в позицию».

Но самолет прошел стороной.

Наступило затишье. Иван и его товарищи понимали, что новая волна нахлынет через пятнадцать – двадцать минут. Они поднялись, огляделись. Было видно, как по равнине группами и в одиночку красноармейцы вели и несли к санитарным пунктам раненных во время налета. Невдалеке, за лесочком, вздымался густой черный дым, – должно быть, горела деревня…

Время шло к полудню. Фронт грохотал сильнее.

Чувствовалось, что вокруг их «острова» бой разгорается: фашисты стараются сжать кольцо. Со всех сторон потрескивали винтовки и автоматные очереди. Низким клокочущим звуком отвечали им станковые пулеметы – родные «максимки». В лесах, кустарниках и оврагах возле шоссе то и дело вздымали фонтаны земли и дыма фашистские мины.

Иван рассказал товарищам, как его не пустили пройти через мост. Должно быть, там штаб находится, где-то рядом с мостом.

Они решили искать сборный пункт.

Чтобы не выходить на открытое шоссе, они шли стороной, по едва наезженному проселку вдоль опушки лесочка. Им преградили путь два человека.

– Стой! Куда направляетесь? – окликнул их хрипловатый, будто простуженный, голос.

С удивлением Иван узнал того человека, который несколько суток назад у затора на Днепре так неприятно столкнулся с каким-то майором. Со свежей повязкой на голове и лице, смыв кровь со своей шинели, он выглядел не таким уж дико-неистовым партизаном. Левая, необожженная часть его лица была даже выбрита.

– Отбились от части. Сборочный ищем, – ответил Иван за всех.

– А вы какой части, товарищ старший сержант?

– Разных. Я вот печатник дивизионной газеты «Боевой натиск», товарищ командир! – отрапортовал Иван. – У переправы на Днепре я потерял редакцию. Вы были там, сами видели, что творилось.

– Да, там «творилось»! – горько сказал командир, который, как и тогда, на Днепре, оставался без знаков различия на петлицах.

«Как же к нему обращаться без звания?!» – удивленно подумал Иван.

И вдруг он вспомнил, откуда ему знакомо лицо этого человека. Это был писатель, книгу которого Иван печатал три года назад, когда ему впервые доверили самостоятельную работу печатника. «Откуда ему быть тут, на войне? Зачем тут писатель?..» – спросил Иван сам себя.

– Что вы искали, то и нашли, – пункт сбора здесь. Сойдите в окоп, – начальник им указал в кусты.

Они увидали в длинном зигзагообразном окопе в кустах нескольких красноармейцев.

– Товарищ командир, разрешите к вам обратиться, – покраснев, произнес Иван.

– Пожалуйста.

– Вы ведь писатель, Емельян Иваныч Баграмов?

– Угадали, товарищ старший сержант, – командир улыбнулся. – А откуда вы меня знаете?

– Вы мне даже книжку свою подарили с подписью: «Молодому печатнику Ване. Спасибо за сверхурочный труд», – сказал Иван и покраснел еще больше.

– Неужто уж подарил?! – шутливо спросил командир.

– Право же, подарили! Не помните? – огорченно спросил Иван.

– Типография «Первого мая»? Как же, помню! Давно мы, значит, знакомы, товарищ Ваня. Теперь-то уж ты не такой молодой! – опять улыбнулся писатель. – Ну что ж, повоюем с фашистами!

– Повоюем, товарищ командир! – бодро ответил Иван и спустился в окоп.

Литератор по профессии, попавший на фронт корреспондентом газеты, Баграмов в сумятице отступления не успел возвратиться из фронтовой командировки в редакцию. Раздраженный обстановкой царившего в тылах «смешения языков», он несколько раз пытался взывать к здравому смыслу, к партийности и воинской дисциплине товарищей по несчастью, подобно тому как на мосту через Днепр взывал к командирской инициативе какого-то майора… Представитель «штаба прорыва», встретив Баграмова на шоссе этой ночью тоже в подобной же «схватке», приказал ему следовать за собою. И вот, с самой гражданской войны штатский человек, Баграмов оказался командиром заградотряда.

Еще до восхода солнца, выйдя на скрещение лесных тропинок, с отделением бойцов и с политруком Яковом Климовым, комиссаром его отряда, Баграмов скомандовал «стой» одинокому красноармейцу, который брел по тропинке. Боец задержался, угрюмо и неприязненно оглядел небольшой отряд. Когда же Климов объяснил бойцу их задачу, тот радостно встрепенулся.

– Хвормирование?! – живо переспросил боец. – Товарищ начальник, вы меня отпустите, я разом и ворочусь. Тут ребята в овражке картоху пекут, целый взвод. Я их зараз всех приведу!

Баграмов поколебался, но раздумывать было не время.

– Беги, да скорей! Какого там черта возиться с «картохой»! Как роту сколотим, так тотчас получите с кухни завтрак – да сразу на передовую, на пополнение частей. Фашист-то не ждет!

– Известно, не ждет! – легко согласился боец.

Политрук переглянулся с Баграмовым, молча сомнительно дернул плечом, но не сказал ни слова. Красноармеец исчез в кустах, а минут через десять в расположение заградительного поста явился весь взвод, вместе с горячей печеной «картохой» на плащ-палатке.

В окопе они лупили выгребенную из золы костра черную, горелую картошку, обжигались, перемазались, как ребятишки, и весело хохотали.

– Товарищ начальник, хотите горяченькой? – предложили радушно Баграмову.

Он вместе с политруком присоединился к их незатейливой трапезе.

Вначале пополнение подходило медленно.

– Плохой что-то нынче у нас улов, не подходит народ! – заговорил боец, приведший весь взвод с «картохой». – Хоть повзводно ведите нас, товарищи командиры. Немец теперь по всем дорожкам сочится на Вязьму. И нам бы не отставать!

– Приказано – ротами, – сказал политрук Яша Климов.

– И правильно, ротами! А что ему взвод, сглонёт – не приметит! – отозвался второй боец.

– Не больно «сглонёт»! Глядишь, и подавится! – подал реплику третий.

 
Сожру половину кита я
И стану, наверно, сыта я —
 

задорно пропел перепачканный, как мальчишка, красноармеец.

– Рожу вытри, артист! Весь в саже! – строго заметил ему командир отделения.

– Фашисту страшнее будет! Подумает – русский черт! – подхватил кто-то.

«Шутит народ, смеется, – подумал Баграмов, – а пока он шутит, он бодр».

Наступило утро. Отдельные бойцы и группы стали чаще появляться на перекрестке, и лесные окопы наполнялись свежими подразделениями, которых так ждали на пополнение усталые за ночь и потерявшие многих бойцов полки.

«Но что это будут за роты? Командиры не знают бойцов, бойцы – командиров!» – подумал Баграмов.

Красноармейцы притащили воды, разложили костер, многие успели побриться, сходили к ручью, умылись, почистились, подтянулись.

А между тем взводные командиры уже разобрались в своих новых взводах, отделенные – в отделениях, приказали чистить оружие.

За чисткой оружия послышалась песня. Командиры ревниво просматривали на свет чищеные стволы.

– Становись! – наконец раздалась команда.

– Рассчитайсь!

– Напра-вуп!

Четко пристукнули ноги.

 
Все пушки,
Пушки грохотали,
Трещал наш пулемет…
Фашисты отступа-али,
Шли красные вперед… —
 

донеслось до заградотряца с дороги, уже скрытой деревьями и кустарником, по которой сопровождал роту лейтенант, высланный для этого с ближнего батальонного пункта.

Формирование продолжалось. В течение дня подходили то одиночки, то пары, то взводы или отделения, а то ни на какие подразделения не похожие группы случайно встретившихся товарищей по профессии или земляков и вливались в формируемые роты. Нет, этот народ не хотел быть дезертиром, не хотел сдаваться! Разрозненные, отбившиеся от своих частей, они все сохранили оружие – винтовки, ручные пулеметы, запасные диски, сумки с ручными гранатами…

– Старший сержант, Ваня-печатник! Фамилия ваша как? – вызвал Баграмов, едва успели они перемотать портянки.

– Балашов! – готовно отозвался Иван.

– А ваших бойцов?

– Николай Шорин!

– Дмитрий Пятаков! – откликнулись оба товарища Балашова.

– Назначаетесь на пополнение заградительного отряда. Вот там, справа, тропинка проходит. Под березой окопчик. Займите его втроем. Задерживать проходящих тропинкой отдельных бойцов и командиров. Всех направлять сюда, – приказал командир отряда.

Они разыскали тропинку, березу, окоп.

Ивану казалась досадной эта «мирная» служба в тылу. Останавливать, направлять в ротный пункт… Людей шло не много. Дело казалось скучным, почти что лишним.

– Других собирать на пополнение в части, а самим тут, в тылу! – ворчал Иван.

– Какой же тут тыл! И на нашу долю придет, повоюем! – рассудительно возражал ему Дмитрий. – Нас тут трое, а мы больше взвода набрали!

– И, должно, таких много стоит заградилок! – предположил Николай. – Сам говоришь, что бой был великий, а не прорвались. Значит, и нужное дело бойцов собирать! На то служба! Начальству виднее, где нужен боец!

Их действительно было много, этих отрядов, пунктов сбора и комплектования, районов сосредоточения, баз сортировки боеприпасов…

Полковой комиссар Муравьев был прав. Народ не хотел быть дезертиром. Весть о «штабе прорыва» всколыхнула и отрезвила растерявшихся людей. Многие из них еще накануне сами настойчиво начали искать сборные пункты, чтобы влиться в действующие части. Однако же эту громадную работу было не так легко выполнить.

– Если мы будем время тратить, фашисты накопят такие силы, что нам не прорваться, – говорили бойцам политруки, разосланные из «штаба прорыва» по всему пространству Вяземского плацдарма.

К этим политрукам-агитаторам штабу армии пришлось придать штабных работников и строевых командиров, которых тоже требовалось немало.

Их маленькие отряды уже на рассвете первого дня после вяземского десанта входили в селения, в избы, на сеновалы, в сараи, на огороды.

– Подъем! Тревога! Подъем! – командовали они. И, взъерошенные, встрепанные, вскакивали ото сна неприкаянные красноармейцы.

– На пополнение сражающихся частей, для прорыва к Москве, мы должны выслать в течение дня несколько батальонов, а вас тут целая рота, бойцы. Становись! Равняйсь! Смирно! – раздавалась команда.

В ночной темноте бойцы привычно строились.

И вот уже слышалась негромкая перекличка счета:

– Первый, второй, третий, четвертый…

– Младший командный состав, десять шагов вперед!

– Чем командовал, старший сержант? Сколько времени?..

– Винтовки у всех в порядке? Патроны есть? Командирам отделений произвести осмотр.

– У кого нет винтовок – пять шагов вперед, марш!..

И когда колонна взвода уже выходила со двора на деревенскую улицу, было слышно, как в соседнем дворе идет разноголосая перекличка:

– Первый, второй… четвертый… пятнадцатый…

– Смирно! Ряды вздвой!..

Рота проходила по деревенской улице, а в каком-нибудь крайнем дворе раздавалась команда:

– Тревога! Тревога! Подъем! Становись!

Это была кропотливая, мелкая работа, но за первую ночь, к утру, было сформировано три батальона. За утро их было создано уже семь. Днем формирование продолжалось…

Разведчики «штаба прорыва» прочесывали кусты и леса, разыскивая технику, находя замаскированные от бомбардировки целые арсеналы на машинах боепитания, которые в ночь фашистского прорыва не дошли до места назначения.

Бесформенная масса людей и техники превращалась в живую, боеспособную силу.

Уже к полудню фашисты почувствовали нарастающее сопротивление окруженных и нажимали на круговую оборону тоже все яростнее. Вначале это были атаки каких-то отдельных рот автоматчиков, потом по всем направлениям обороны пошли фашистские батальоны, подкрепленные минометами, артиллерией, и, наконец, целые танковые части вступили в серьезный бой.

Фашисты рвались к главным дорогам, но всюду встречали отпор…