Текст книги "Пропавшие без вести"

Автор книги: Степан Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 84 страниц)

– Огонь! – раздалась наконец-то рядом с Иваном команда.

И все загремело и зарычало в упор гитлеровцам. Подавленные внезапным отпором из винтовок и пулеметов, фашистские автоматчики отвалились от танка, бежали назад, за насыпь шоссе, падали, роняя оружие, и оставались валяться так, на виду. Еще раз ударило орудие, и танк вдруг остановился, грохнул, точно вздохнул, огненным взрывом и в густом дыму околел…

Автоматчики перебегали за подбитый танк, который теперь служил им прикрытием. Но Иван заметил, что его первый номер по ним не стреляет. Он дернул старика за рукав. Рука седого воина распрямилась, да так и осталась… Иван подполз на полметра – пуля попала первому номеру в лоб, под каску. Иван отодвинул плечом убитого, принял оружие из мертвой руки, заложил новый диск и приник к пулемету. До сих пор ему доводилось из пулемета только «отстреливать» учебные упражнения да удачно участвовать в стрелковых соревнованиях… Он навел пулемет на десяток метров ближе подбитых танков, и как только первый гитлеровец проник в эту зону, Иван срезал его верным коротким ударом.

– Вот так да Балашов! Упраж-жнение на «отлично»! – бодря себя, крикнул Иван. – Вот так да! Вот так да! – повторял он за следующими удачами.

И вдруг он заметил, что еще два танка прошли стороной и мчатся с холма к мосту, а в стороне от моста, выскочив почти к берегу, поджидая их, поднимается к атаке гитлеровская пехота. Это было не в ориентирах Ивана, но ему показалось очень с руки ударить, а соседи молчали…

Перенести огонь нет приказа. Иван оглянулся. Двое красноармейцев противотанкового расчета лежали неподвижно. Один – без каски, с покрытым кровью затылком, второй – откинувшись на бок и свесив голову в сторону, третий корчился, откатившись в сторону от второго орудия, и возле него рассыпались игральные карты. Другие бойцы из лощинки не были видны Ивану. Ему представилось, что вся рота погибла, что никто уже не может подать команду и он остался один оборонять этот мост, пока те, внизу, подготовят взрыв.

«Все равно не пущу! Не пройдут!» – яростно сказал он себе. Он заложил полный диск с черными головками, бронебойных, наблюдая и поджидая врага. Двое фашистских автоматчиков попробовали вырваться вперед, вскочили, но Иван их обоих срезал. Вслед за этим над его головой свистнули пули, зато где-то тут, рядом с ним, вдруг ожил и в поддержку ему застрочил второй пулемет…

– No pasaran! – закричал Иван, вспомнив героев Испании и уроки испанского языка в школьном кружке, еще тогда, когда шли бои на подступах к Мадриду и все московские комсомольцы чувствовали себя испанскими патриотами. Эта река перед ним стала его Мансанарес. Пока он жив, фашисты здесь по мосту не пройдут. Отсюда он защищает Москву. Фашисты, которых он здесь уложит, уже не пойдут в наступление к востоку. – No pasaran! Снова лезете, сволочи?! – И короткой очередью он сковырнул еще одного гитлеровца.

Это было началом его войны. Вот так будут падать под его пулеметом фашисты на всем его победном пути до Берлина.

– No pasaran! – кричал он, чтобы услыхали его призыв все живые защитники моста.

Немецкие автоматчики хотели прижать Ивана и поднялись целым отделением, осыпая его смертельным огнем.

– No pasaran! – И он брызнул ответной очередью.

Танки ударили выстрелами из пушек по берегу.

Разрывы шрапнели и свист раздались над головой Ивана. Фашистский танк мчался на мост, изрыгая бурю. И тут Иван услыхал внизу, под собою, как прежде спокойный, внятный голос политрука Климова:

– Готово? Огонь!

Иван успел увидать Климова возле противотанковой пушки, увидал вспышку выстрела. Но грохот взрыва вырвался из-под земли. Ивана ударило звоном в уши, он ослеп, и сознание его растворилось в бездонном багровом тумане…

Глава пятнадцатая

Балашов и Чалый готовили к ночи удар на прорыв. Но с утра начались яростные атаки на ополченскую дивизию, и с помощью массового авианалета фашистские танки прорвали с севера круговую оборону на том берегу, за рекой. И вот там случилось худшее из того, что может быть на войне, – началась паника.

«Мост!» – первое, что мелькнуло в голове Балашова, как только ему доложили о панике.

– Мост! – первое, что выкрикнул Чебрецову по телефону Чалый. – Уничтожьте мост!

А в это время командир левофлангового полка дивизии Чебрецова майор Царевич уже выслал к мосту батальон стрелков, усиленный артиллерией. Взрыв ударил из-под моста на глазах подходившего батальона.

Фашисты бесились по левобережью реки Вязьмы. Осатанелые, они, прорвав оборону ополченцев, давили, давили ее, зайдя с тыла; дорвались до асфальтовой магистрали, пересекли ее, налетели на «штаб прорыва» и расправлялись, расстреливая и бросая под гусеницы танков всех, на чьих рукавах видели нашивки политсостава. Они выжгли прилегающие деревни, истребили оставшихся жителей, перекололи штыками и перевешали вяземских беженцев, добивали раненых мстя им за многодневное сопротивление…

И все-таки круговая оборона была восстановлена – части левого фланга Чебрецова создали новый рубеж по берегу, смыкаясь с растянутым и загнутым флангом Зубова. Попытки фашистов навести переправы подавлялись пушками, пулеметами, минами…

Штаб армии продолжал держать управление. И в сохранивших боеспособность частях по-прежнему живо было стремление к координации действий. Танковые атаки повсюду пока еще были отражены.

Как только чуть стих боевой натиск, Варакина вызвали в штаб Чебрецова, вблизи которого расположился теперь и армейский КП и где сосредоточился центр управления вместе с остатками телефонной связи и связными частей.

Штаб дивизии уже два дня как покинул бывшую кухню больницы и перебрался в блиндажи, искусно устроенные в крутосклоне заросшего кустами оврага за маленькой деревенькой. Сюда-то и направлялся пешком Варакин из расположения эвакогоспиталя, который тоже готовился к выходу из окружения.

Наступивший вечер кишел движением. В лесу тут и там раздавались командные возгласы, урчали моторы машин, куда-то перевозили орудия, и под колесами их, ломаясь, хрустели толстые сучья. Поспешно двигались пехотные части.

– Подтянись! Шире шаг! – слышалась команда.

Варакин впервые был так близко от переднего края, впервые ощутил он сдержанное, несуетливое и размеренное напряжение надвигающейся грозы.

«Какая же все-таки тут огромная сила осталась!» – подумал он, пропуская бойцов по дороге.

Осторожно откинув у входа маскировочную палатку, Варакин вошел в блиндаж, где Бурнин, склонившись над картой, без слов напевал какой-то мажорный мотив, почти касаясь огня коптилки своими пышными волосами.

– Анатолька, космы спалишь! – предупредил Варакин. – Что это там у тебя такое веселое? – спросил он.

– Вот молодец, что быстро явился, Миша! – сказал Бурнин. – Видал, что творится в лесу?

– Сила идет! – сказал Варакин. – Я посмотрел и подумал: какая же прорва народу тут с нами…

– Здорово ты подумал – «прорва». Этой ночью мы совершим прорыв! – торжественно объявил Анатолий. – К ночи заварится каша…

– Так, значит, эти все части готовятся для удара? Сила, брат! Уверенно, хорошо идут! – сказал Варакин. – Ну, а я для чего тебе нужен? Каков мне приказ?

– Твоя задача – выводить весь сводный санитарный обоз. Спасать наших раненых. Ты ведь эти окрестности здорово знаешь?

– Прежде знал… Знаю все-таки… Ну и что?

– Вам откроют проходы, дадут прикрытие, и ты поведешь санобоз. Фашисты боятся лесов, оврагов, поросших кустами и мелколесьем. Значит, ты можешь двигаться всюду, кроме удобных для танков мест, можешь маскироваться в лесах… Санобоз будет укрыт в самой середке общего порядка наших частей. Но это совсем не значит, что все будет гладко, – могут быть внезапные нападения, стычки, засады. Однако лучше санчасти от них уберечься. Вот тут-то твоя задача и есть. Смотри-ка на карту. По карте ты разберешься в местности?

– Разобраться-то я разберусь… – с сомнением пробормотал Варакин.

Он все-таки был только врач. Лечить, оперировать, отстаивать до последней секунды в схватке со смертью жизнь человека – это было его профессией. Но водить санобозы в лесах, командовать, распоряжаться движением?! Что это вздумалось Анатолию возложить на него такое задание?!

Бурнин заметил колебания друга.

– Ты же сам говорил, что охотник, хвалился, что ты кум волчихи и правнук бабы-яги. Собери-ка охотничий нюх!

– Да я соберу… – опять-таки неуверенно бормотнул Варакин.

– Вот и отлично. Бери эту карту и просмотри намеченный путь… Смотри, вот линия нашего фронта. Вот тут сейчас расположен санобоз, который тебе предстоит выводить. Вот отсюда вам откроют проход… А дальше по краю оврага, по просеке. Так?

И Бурнин увидел и понял, что в Варакине уже откликнулся врач, человек, отвечающий за беспомощных раненых. Михаил внимательно и деловито рассматривал карту.

– На случай встречи с фашистами, вам дадут надежное охранение с артиллерией, минометами, – продолжал Бурнин.

– Чуть ли не с танками! – усмехнулся Варакин.

– Возможно, и пару броневиков, – подтвердил совершенно серьезно Бурнин.

Варакин придвинул к себе размеченный условными знаками лист и, внимательно изучая его, вспоминал когда-то знакомую местность.

Бурнина отозвали к телефону. Варакин не слушал его разговора. Он был занят решением своей нежданной задачи.

– Ну как? – спросил Бурнин, возвратясь через три-четыре минуты.

– Да что же, дорогу я понял, – ответил Варакин. – Вот только тут, примерно вот тут… на дороге, – указал он на карте, – я взорвал бы заранее – тут есть такой каменный мост… И выставил бы надежный заслон. А вот здесь, да, вот здесь, я навалил бы лесной завал. В лесу я поставил бы тоже сильный заслон по краю оврага. А тут, – Варакин уже отмечал по карте, – а вот тут ведь болото! Наверное, придется вымостить гать не меньше чем в километр… Самое трудное, я считаю, вот здесь, у моста, и тут, по болоту…

– Ну, эту гать мы уже послали мостить. Саперы работают. А вот в этом местечке, на протяжении двух километров, надо фашистам в это самое время не дать переправиться. Ты так же считаешь? – спросил Бурнин.

– Правильно, Толя! – обрадовался Варакин. – Здесь, вдоль реки, держать оборону, пока пройдем. Речка в этом месте глубокая, без мостков они не перейдут ее.

– Все это только еще наметка, Миша, – сказал Бурнин. – Приказа пока еще нет. Он только готовится. Я иду сейчас к генералу. Через полчаса будет приказ. Ты на месте пока оставайся, дождись меня. Вызову к телефону. Охраны тебе дадим батальон, командира хорошего, боевого. Советуйся с ним. Разведчиков выделю славных… Сколько времени, по-твоему, нужно, чтобы раненых погрузить на повозки и подать на исходный рубеж, куда я указал?

– Меньше трех-четырех часов не управиться, Анатолий. Ведь в разных местах санбаты.

– Уже приняты меры к сосредоточению санобозов северных и западных санбатов в ваш район, – сообщил Бурнин. – Они уже движутся. Рацию дам тебе, двух хороших радистов… Так ты меня здесь ожидай, никуда не ходи, понимаешь, а то я тебя не найду. Скоро вся телефонная связь загружена будет.

Некоторое время Варакин слышал лишь глухой орудийный гул, тиканье часов у себя на руке да голос связиста, который твердил:

– Я «Кама». Я «Кама». Слушаю… Вышел. Если срочно, свяжись с «Волгой»… Я «Кама».

И под это мирное однообразие звуков Михаил, почти не спавший несколько суток, невольно впал в дремоту.

Он очнулся, когда от близкого взрыва колыхнулась земля, хрустнули бревна наката и сквозь щели меж ними потек сухими струями песок…

В диком хаосе ураганной стрельбы зенитных орудий, пулеметного треска и взрывов Варакин услышал многоголосые крики. Снова их заглушил воющий свист, и опять один за другим два тяжелых удара фугасных бомб поколебали небо и землю. Коптилка погасла.

– Я «Кама», я «Кама»… – услыхал Михаил сквозь все эти звуки невозмутимый голос связиста. – Товарищ военврач! Вас к телефону! – выкрикнул вдруг боец.

Варакин вскочил, ощупью взял трубку. Связист чиркнул спичку, зажег свой огонек.

– Прибыть немедленно на КП «Волга» с хирургическим инструментом! Скорее! Беда, Михаил! – выкрикнул в трубке голос Бурнина.

Варакин схватился за хирургический ящик и выглянул из блиндажа.

Полусожженная деревенька, за которой размещался штаб армии, была ярко освещена повисшими в небе люстрами. Самолеты врага, как белые призраки, реяли в облаках, то попадая в голубые щупальца прожекторов, направленных из леса, то ускользая за тучи. Нитки трассирующих пуль тянулись за ними. Где-то рядом пылал пожар, – должно быть, горела изба, от дыма сжало дыхание.

Михаил побежал через затоптанное картофельное поле. Воющий свист заставил его упасть. Две бомбы загрохотали где-то уже за деревней. Он снова вскочил и побежал. Стволы деревьев были ясно видны, как днем. Бойцы перебегали поляну огромными скачками, точно прыгали через лужи.

– Врача! Врача! – испуганно взывал кто-то.

– Здесь врач! – громко отозвался Варакин.

– Сюда! Сюда! – призывал тот же голос.

Михаил со связным штаба армии под обстрелом с самолета вбежал под кусты. У входа в блиндаж было тесно, толпились люди, осторожно выглядывая из-под земляного свода на освещенное небо…

– Пропустите врача! – крикнул в скопление людей красноармеец, сопровождавший Варакина. – Врача к командарму!..

«К командарму!» – испугом отозвалось в сознании Михаила.

При слабом освещении он увидел на носилках, поднятых на стол, раненого и сразу понял, что тяжело. Крупный седой человек лежал как мертвец. Из-под недвижной головы его за брезент носилок стекала кровь. Пульс был едва заметный. Осмотрев рану на его голове, Варакин заметил еще лужу крови в ногах. Он качнул головой, присел на корточки, щелкнул замком хирургического кожаного ящика и наклонился к носилкам.

– Света! – требовательно скомандовал он. Кто-то готовно поднес тусклую автомобильную «переноску».

– Ближе! – приказал Михаил, сулемой протирая руки. – Зрители, к черту! Тут не театр! – обратился он к обступившей толпе командиров, которая вмиг отшатнулась. – Сестру живо, фельдшера! Кто там!..

Балашов оказался ранен осколками – в голову, в спину и обе ноги.

Не дождавшись, пока разыщут сестру, Варакин взялся за дело. Зондируя раны, накладывая повязки, делая инъекции морфия и сердечных, он лишь покрикивал: «Свет ближе! Справа! Выше! Теперь свети слева!» Когда прибыл второй врач, прибежала сестра и когда была закончена первая помощь, только тогда Варакин поднял глаза на того, кто держал ему лампу. Это был Анатолий.

– Ну как? – несмело спросил тот. Варакин молча пожал плечами.

– Вот что, Миша. Я должен немедля вернуться к работе. Ты Петра Николаевича не оставляй без надзора. Что, очень плохо с ним? – спросил Бурнин шепотом.

Варакин кивнул.

– Совсем? – добивался Бурнин. Варакин снова молча кивнул.

– Значит, так: либо пан, либо пропал? Если доставят в Москву, то могут спасти?

– В Москву?! – поразился Варакин. – В Москве-то спасли бы!

– Так вот что. Тут у нас санитарный самолет – стоял на ремонте. Сегодня его привели в порядок. Должен был лететь майор с донесением. Майора оставим тут. Донесение он отдаст летчику, а ты командарма доставишь на самолет санитарной машиной и сам уж устрой, как сумеешь. Будем его спасать…

Михаил еще раз молча кивнул. Он слыхал про этот санитарный самолет. Но как же он пролетит через расположение фашистов? Сумеет ли ускользнуть?

– Возьмешь шофера Полянкина, Миша. Он знает дорогу. А я нужен здесь. Ты спеши, как вернешься, тотчас обратно сюда… Приказ подписан. Раненых начинают грузить на транспорт…

…По ночному лесу в санитарной машине Варакин доставил не приходившего в сознание Балашова на самолет, готовый ко взлету, погрузил носилки с Балашовым и посадил сопровождающим фельдшера. Вместе с историей болезни он передал фельдшеру папку со своей работой по шоку. «Кто знает, удастся ли выйти живым. Не пропадать же труду!» Он хотел написать Татьяне, по только вздохнул и убрал карандаш.

– Возможно, раненому нужен будет укол. Тут все для врачей записано. Если сможете, в Можайске захватите сопровождающего врача. Все зависит от быстроты доставки на операцию, – объяснил Варакин пилоту. – Положение очень опасно.

Пилот забрался на место, мотор заработал сильнее; вот самолет пошел по земле от опушки леса, быстрее, быстрее, по какому-то полю с прямой, наезженной дорогой, слился с лунной мглой; вдруг показался уже в небе, над горбатым холмом, который чернел за пашней, обозначился точкой над лесом, скользнул и исчез из виду…

Варакин махнул фуражкой и вместе с двумя летчиками, с медсестрой и майором, который передал пилоту донесение штаба армии, возвратился к поджидавшему их в санитарной машине Полянкину.

– В штаб! – приказал Варакин.

…Громадный санитарный обоз проходил во тьме по лесной дороге. Продвижение войск к своим рубежам, видимо, было закончено, двигался только санитарный обоз, растянувшийся более чем на полкилометра. Врачи, фельдшера, сестры, санинструкторы и санитары шагали рядом. Кое-кто из них сидел с водителями машин. Ездовые осторожно вели лошадей под уздцы, чтобы, напуганные разрывом случайной мины или снаряда, кони не заметались по лесу, не натворили смятения.

Бурнин проводил Варакина до встречи с головою продвигающейся колонны. Майор, командир боевого охранения, выступив из лесной темноты, доложил Бурнину о готовности своей части.

Бурнин и Варакин попрощались в лесу без свидетелей, не говоря, что это объятие навек, но каждый в душе сознавал, что так, вероятно, и есть.

Санитарный обоз более чем в сотню конных повозок и полсотни разных автофургонов снялся с места, оставляя по флангам звуки стрельбы и нечастые вспышки ракет или минных разрывов.

Боевое охранение обоза было приведено в готовность. В течение более часа осторожного продвижения не было никаких тревожных сигналов.

И вдруг далеко впереди, в расположении Чебрецова, разразился бой.

«Наступают. Пошли! – сказал себе Михаил. – Пошли прорываться…»

Обоз стоял долго. Все слушали бой, который шел и сзади, и справа, и слева.

С невысокого холмика, на котором Бурнин и Варакин еще ранее договорились о наблюдении, Михаил с командиром боевого охранения санобоза ожидали сигналов к дальнейшему продвижению вперед. Перед ними дорога уходила в лощину.

Артиллерия ревела со всех сторон. Слышно было, как справа и слева пролетали и где-то вдали разрывались снаряды. И вдруг взлетели одна за другой три зеленые ракеты справа, две белые слева. Путь открыт!

Командир боевого охранения в ответ выстрелил двумя красными, пожал Варакину руку и помчался на мотоцикле вперед.

Машины пошли по дороге. Михаил пропускал их мимо себя. Дальше двигался конный обоз. Сквозь скрип повозок, фырканье лошадей и стоны раненых Варакин хотел услышать крики атаки – крики «ура». Но услыхал лишь раскаты страшной грозы – удары «катюш». Небо светилось полной луною, а с севера – оранжевым полыханием зарев, которые встали уже далеко за спиною обоза.

«Прикрыли нам выход! Значит, мы вырвались?! Вышли! Неужели же так и дойдем, дойдем до своих?!» – радостно думал Варакин.

Он остановил проезжавшего мотоциклиста, подсел к нему и, перегоняя подводы, поехал неспешно к голове автоколонны. На ходу останавливался, окликал сестер, санинструкторов, бодрил стонущих раненых.

Так они двигались еще часа два. Луна опустилась за лес. Время было около четырех утра. Варакин сошел с машины и снова стоял на дороге, пропуская мимо конный обоз.

В это время машины впереди остановились. Как всегда бывает в таких случаях, повозочные не сразу сообразили сдержать лошадей. Кони сделали несколько лишних шагов и уперлись грудями в передние повозки, а морды их оказались над ранеными, и несытая скотина с жадностью стала тянуться к сенной подстилке в повозках, выдирая ее из-под лежащих людей. Кто-то из ездовых хлестнул свою лошадь за это по морде. Та заржала, другая откликнулась ей, и по лесу пронеслась визгливая конская перекличка.

– Не можете лошадей унять?! Я вас постреляю к чертям! – непривычно закричал Михаил, крепко встряхнув за ворот первого же из повозочных.

– А как их уймешь?! – огрызнулся тот

– Кормить! Рви траву! Потрудись, не бойся! Нагнись, нагнись, сукин сын!..

Варакин побежал в голове автообоза разобраться в причинах остановки.

Впереди буксовала санитарная машина. Автоколонна завязла, загородив дорогу конным повозкам. Шоферы уже таскали сучья, рубили стволы молодняка, кидали широкие еловые лапы под колеса машин, но топь оказалась так велика, что, видимо, предстояло с ней повозиться не менее двух-трех часов.

«Черт возьми, что же саперы тут делали! – возмутился Варакин. – Мы же из графика выйдем!»

Топкое место тянулось около километра. Работать были поставлены все. Оказалось, саперы еще не успели закончить свою работу. Им теперь помогали, кто мог.

Боевое охранение санобоза растянулось и вперед и назад. Чтобы не попасть в беду, в тыловое охранение выслали пулеметы и минометы. На пройденном поначалу пути стали делать лесной завал и минировать дорогу – на случай, если фашисты будут настигать с тыла…

Боя здесь было почти не слышно. Лениво и редко стреляли орудия где-то далеко позади. Откуда-то издали едва доносилась стрельба пулеметов. Так что же общий прорыв? Где дивизия? Бурнин говорил, что санитарный обоз будет в центре прорыва, но связь утратилась. Варакин не знал и не понимал ничего. Командир батальона охраны тоже не мог понять положения…

Лишь после рассвета обоз перешел эту злополучную топь. Двигались еще час-полтора, когда головное охранение передало по колонне, что разведчики дошли до скрещения с большой дорогой, по которой движутся одиночные немецкие мотоциклисты и грузовые машины. Раньше ночи пересечь большак санитарным обозом оказалось немыслимо.

«Так и есть! С этой проклятой топью мы вышли из графика… Запоздали… Отстали!» – в волнении думал Варакин. Конечно, командование заметит, что нет санобоза, будет их выручать, но сможет ли?!

Получалось, что за ночь и утро обоз продвинулся не более чем на пятнадцать – семнадцать километров… Вся надежда была теперь на следующую ночь.

Варакину доложили, что разведка пересекла опасный большак и по лесной дороге углубилась к востоку, чтобы обследовать предстоящий путь.

В двух километрах от пересечения большака санитарный обоз в лесу ожидал сигнала к дальнейшему продвижению. Костров не жгли, чтобы запахом дыма не выдать свое присутствие. Ведь здесь было около полутора тысяч беззащитных людей, охраняемых всего батальоном пехоты. И хотя батальон охраны был усилен минометами, пулеметами и противотанковыми средствами, но все же это был всего батальон.

Весь день Михаил, скрывая от подчиненных тревогу, обходил обоз, участвуя в срочных перевязках, делая обезболивающие уколы наиболее страдавшим раненым. То его тянули врачи для консультации, то призывала какая-нибудь сестра к «своему» раненому, то докладывали о прохождении вражеских бронемашин через большак, то снова тащили его к раненым. Сведений от разведки не поступало. Но за всеми врачебными заботами Михаил забывался от мучительного волнения.

Уже стемнело, уже обоз ожидал движения дальше, когда над лесом внезапно поднялись две красные ракеты, с других сторон вспыхнули ответные. Вдруг отовсюду разом ударили минометы, затрещали близкие пулеметы и автоматы, которым ответила разрозненная, словно испуганная, винтовочная стрельба батальона охраны, и в несколько секунд вспыхнул бой впереди и сзади обоза.

Первые упавшие мины не принесли вреда. Они рвались в лощине, которая тянулась рядом с лесной дорогой, где-то внизу, глубоко под кручей. Первые пули засвистали высоко над обозом, сбивая сучья в вершинах деревьев.

– Раненых из повозок на землю! – приказал Варакин.

Санитары вместе с ездовыми бросились выполнять приказание. Но фашистский огонь нарастал, сгущался. Послышался вскрик, второй вскрик, тонкое, возбужденное ржание лошади… Мины одна за другой разорвались у самой дороги, брызнули осколками. Лошадь рванула повозку, понесла, вдруг упала, забилась.

Такая богатая окопами и блиндажами местность оказалась на этой дороге лишенной земляных укрытий!

– Стояли весь день и не отрыли окопов! Черт знает что! – корил себя Михаил. – Надо же было мне думать!..

Тьма ночи сгустилась. Пули на дорогу летели бесприцельно и мало, только в той мере, в какой попадали случайно, направленные против сражавшихся в стороне бойцов охранения. Зато мины ложились точно на лесную дорогу, прямо в обоз.

– Вперед! – приказал Варакин.

Он рассчитывал, продвигаясь вперед, вывести обоз из-под огня минометов, а при удаче, пользуясь ночной темнотой, под прикрытием своего батальона охраны все-таки пересечь большак и прорваться дальше к востоку, где он надеялся встретить поддержку и выручку со стороны прорвавшихся главных сил.

Но как только водители машин завели моторы и начали продвигаться, так со стороны большака им в лоб ударили крупнокалиберные пулеметы.

Пальба шла со всех сторон. Вспышки взрывов и мигающий отсвет пожаров выхватывали из мрака ночи картины ужаса и страдания, искаженные страхом лица раненых, уложенных на землю рядом с дорогой, почти под колеса машин и повозок, торопливые движения сестер, на ощупь делавших перевязки старых и новых ран, бившихся в предсмертных конвульсиях лошадей.

Сержант с автоматом на груди подбежал к Варакину.

– Товарищ военврач! – выкрикнул он, собираясь что-то докладывать, но пуля, посланная снизу, из лощины, ударила его в подбородок, сержант высоко вскинул руки и молча упал к ногам Михаила.

Варакин склонился к тему. Он был уже мертв.

Первый раз в жизни Михаил почувствовал себя не врачом, а воином. Он подобрал автомат, оброненный убитым сержантом, взял у него гранаты, запасные диски и кинулся на обочину дороги, в кусты над лощиной.

Из лощины трещали выстрелы, вспыхивали огоньки трассирующих пуль. В первое мгновение Варакину показалось, что все эти красные и зеленые огоньки летят прямо в него. Он даже зажмурился, ожидая мгновенной смерти. Потом выпустил бездумную и мстительную очередь. Казалось, он хочет разом опустошить свой диск. Но тут же он понял, что его страх рожден обманом зрения, и, глядя прямо перед собой в череду автоматных вспышек, он направил туда, на них, огонь своего автомата. Он сообразил, что стреляет как-то не так, и в ответ на короткие очереди из лощины тоже стал посылать короткие очереди в направлении трассирующих вспышек фашистских автоматов.

Михаил лежал животом на земле и стрелял, как рядовой боец. А позади него, на лесной дороге, по-прежнему выли и разрывались мины, бились лошади, стонали страдающие люди…

Когда у Варакина истощились все три его диска, взятые у убитого сержанта, он вскочил.

– Автоматных патронов! Кто даст патронов?! – выкрикнул он. Но вокруг были раненые, безоружные люди. – Кто даст автоматных патронов?! – взывал Михаил, через убитых людей пробираясь к машинам.

– Давай, давай бери! Кому надо?! – позвали его.

Он разыскал на земле кричавшего. Это был лейтенант из батальона охраны с простреленной грудью. Раненный вчера по пути, он не сдал никому оружия. При нем был автомат, были диски.

– Доктор? – узнал он Варакина. – Бери! Бей их, доктор! Бей… А я уж теперь… не могу… Бери! Вот тут, в головах, посмотри…

– Рана сильно болит? – спросил Михаил. – Бинт поправить?

– Сердце болит за наших, вот что, доктор, болит! За родину сердце… За Сталина сердце болит… Каково-то ему сейчас!.. А всему-то народу сейчас каково! – прохрипел раненый.

Варакин взял диски. Снова отполз к обрывистому краю лощины. Брезжил рассвет. В сыроватой мгле уже обозначились ориентирами темные пятна широких стволов, а искры трассирующих пуль светились, не меркли. Теперь Михаил уже накопил «боевой опыт». Он следил, выжидая, откуда вылетит трасса, и направлял отрывистый, краткий ответ в эту точку. Он почти не слыхал нарастания гула орудий, криков и взрывов ручных гранат, которые принимал за разрывы мин.

Смятенный крик: «Танки! Танки! Давай белый флаг! Белый флаг!» – заставил Михаила очнуться.

Он оглянулся. Рассвет побелел. В прогал меж двух санитарных фургонов Варакин увидел широкую морду танка, который лез из леса, подминая молоденькие стволы березняка и поливая дорогу в упор пулеметным огнем.

Стоны, крики раздавались вокруг по дороге. Раненые вскакивали возле машин и падали, скошенные огнем.

– Сдаемся! Вир зинд алле фервунден! [2]2
  Мы все раненые!


[Закрыть]– кричал кто-то…

На штыке винтовки поднялся белый врачебный халат.

Танковый пулемет замолчал.

Варакин с обочины приспустился за край крутого откоса, в кусты, и сквозь можжевельник смотрел, что творится. Мстительная ненависть душила его. Он видел, как постепенно открылся танковый люк, как высунулась гнусная и довольная арийская рожа. Из-за танка шли теперь на дорогу фашистские автоматчики с оружием на изготовку и не стреляли…

«Подпустить их да бросить гранату», – подумал он. Но тотчас представил себе, как в ответ на этот бросок фашистские танки ринутся месить остатки обоза, навалятся гусеницами на раненых, на сестер, на врачей…

Сжимая свой автомат и ощупав в карманах гранаты, Михаил соскользнул в заросли елочек, покрывавшие крутой склон оврага.

Пригибая голову, он почувствовал боль в шее справа и сзади, чуть ниже затылка. Ощупал рукой. Рука оказалась в крови.

«Кажется, ранило. Непонятно, когда это вышло!» – подумал Варакин.

Справа и слева впереди него по крутому откосу овражка карабкались, переговариваясь, два немецких солдата.

– Das ist das Ende, [3]3
  Вот и конец.


[Закрыть]– услышал Варакин фразу, сказанную одним.

– Finita la comedia! [4]4
  Кончена комедия! (итал.).


[Закрыть]– напыщенно, по-актерски, отозвался второй.

– Was hast du gesagt?

– Parlare italiano, [5]5
  – Что ты сказал? (нем.). – Говорю по-итальянски (итал.).


[Закрыть]– важно ответил тот…

– A-a, «finita»! – засмеялся второй и вдруг запел:

Ninita, cara Ninita,

Nostra amore

Е finita! [6]6
  А-а, «финита»!.. Нинита, дорогая Нинита, наша любовь окончена!


[Закрыть]

Оба солдата расхохотались, выбираясь на гребень овражка.

– Hande hoch! [7]7
  Руки вверх!


[Закрыть]– закричал в ту же минуту, должно быть, кто-то из них уже наверху.

– Hande hoch! – откликнулось дальше вправо и влево по дороге.

«В этих солдат я стрелял. Неужели ни одного из них не задели мои пули?» – думал Варакин.

Он лежал неподвижно, слушая шум и крики с дороги. Выстрелов вблизи больше не было. Он лежал под густыми елочками лицом вниз, ничего не видя. Там, наверху, все глохли и глохли голоса. Только где-то вдали бушевала гроза артиллерийского боя. Вдруг рядом послышался тихий шорох. Михаил поднял голову. Из-под елки почти рядом с ним неуклюже выбралась какая-то птица, вспорхнула и, низко стелясь над еловым молодняком, молча слетела на дно лощины.

Варакин крадучись начал спускаться за нею. Он полз осторожно и оказался скоро в такой густой заросли, что уже в пяти шагах не мог ничего разглядеть. Толстые стволы елок обступили его. Где-то в одном месте ветви росли несколько выше от оснований стволов, и можно было уже сидеть без риска, что кто-то увидит со стороны. Под этим колючим шатром Варакин сел, вытащил из сумки индивидуальный пакет и, как сумел, наложил повязку себе на рану. Что там творится с шеей, было трудно понять…