Текст книги "Одинокий волк. Жизнь Жаботинского. Том 1"

Автор книги: Шмуэль Кац

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 53 страниц)

Переговоры, которые Вейцман вел с группой арабов в Каире по дороге в Палестину, в конечном итоге провалились. Они стали несколько странным эпизодом в истории сионизма и значительной ступенью в эволюции практической философии Жаботинского в сионистской политической деятельности.

ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ

ВЕРНУВШИСЬ из Палестины, Вейцман не прибыл в Лондон. Он незамедлительно отправился в Берлин на заседание комитета по мероприятиям. Поскольку Экзекутива не приняла решения по меморандуму Жаботинского от 5 ноября, «мы отправились в комитет по мероприятиям, – пишет Жаботинский, – как и прежде, не будучи едиными»[1065]1065
  «Джуиш кроникл», 2 февраля 1923 г.


[Закрыть].

На заседании группа руководителей рабочего движения подняла вопрос о соглашении со Славинским. Они настаивали, чтобы Экзекутива представила им аргументы Жаботинского. Д-р Соловейчик заявил от имени Экзекутивы, что политические вопросы по диаспоре не входят в ее компетенцию или в компетенцию комитета по мероприятиям – согласно положению, выработанному в 1921 г. самым авторитетным органом движения, конгрессом. Конгресс русско-украинской сионистской федерации рассмотрел этот вопрос и принял резолюцию [в поддержку Жаботинского], и эта резолюция должна рассматриваться как исчерпывающая. Член Экзекутивы имеет право принимать участие в местных политических делах в качестве частного лица; в сношениях со Славинским Жаботинский действовал в качестве частного лица, и его мотивы были обусловлены исключительно гуманностью (желанием предотвратить дальнейшую резню евреев на Украине). Экзекутива, заключил Соловейчик, соответственно рекомендует комитету по мероприятиям закрыть этот вопрос.

Представители рабочего движения не согласились. Они продолжали настаивать на том, что Жаботинский должен объяснить свою позицию перед комитетом. Свое заносчивое требование они подкрепили угрозой: если Жаботинский откажется, они не будут участвовать в голосовании по резолюциям, представленным Политическим комитетом. Безотлагательной заботой Жаботинского в тот момент было прощупать отношение комитета по мероприятиям к основному вопросу движения: взаимоотношениям с Великобританией. Чтобы не допустить "раскрутку" заседания "по касательной", он решил пренебречь своими правами и, полагаясь на свои способности убеждать "оппозиционеров", на следующее утро согласился предстать перед специальным комитетом по расследованию дела Славинского.

В тот день, однако, отношение большинства стало ему окончательно ясно. Он не стал сдерживаться во время выступлений Вейцмана; он прерывал их открытой критикой политики Вейцмана по отношению к британскому правительству и, в частности, Сэмюэлу. Перед выступлением Жаботинского делегатам было зачитано письмо к комитету по мероприятиям от Ваад'а Леуми (Национальной ассамблеи. – Прим. переводчика) в Палестине. Тон письма был горек, даже полон отчаяния: «С момента ратификации мандата и по сегодняшний день не только не наступило улучшение в отношении правительства к нам, но и, напротив, прибавились доказательства, что общая всеобъемлющая тенденция – против нас… Мы вынуждены заключить, что эта система заключает в себе осознанную цель – свести на нет все присяги и декларации, выданные еврейскому народу, отмежеваться de facto от наших признанных прав и выбить почву из-под наших ног в нашей стране… Мы считаем, что даже недавний визит президента организации не принес никаких результатов и что система правления на Масличной горе [местонахождение правительства], остается той же, непосредственно наносящей урон нашей позиции в стране».

В своей речи Жаботинский объяснил, что финансовые трудности движения явились результатом политической ситуации, описанной в этом письме. Еврейские массы во всем мире готовы щедро поддержать создание Еврейской Палестины, и волонтеры-сионисты готовы вложить всю свою энергию в сборы с этой целью – но только с этой целью. Если сионизм сводится к пестованию еще одного еврейского меньшинства в стране, где в правящей администрации многие ключевые посты занимают антисионисты и даже антисемиты, ожидать подобных постоянных усилий для целей развития не приходится.

В качестве последней попытки он выставил на голосование три резолюции:

1. Проинформировать и правительство метрополии, и палестинскую администрацию, что поддержка существующей политики в Палестине грозит разрушить сионистское движение в финансовом смысле и обанкротить наше предприятие в Палестине;

2. Объявить, что присутствие антисионистов или антисемитов среди британского персонала палестинской администрации противоречит мандату, и проинструктировать Экзекутиву требовать их отзыва;

3. Объявить – ввиду широко распространившегося мнения, что сионизм отказался от своих идеалов, – что движение основывается на своей исторической цели и что наши обязательства перед мандатными властями не позволяют иной интерпретации.

К огорчению Жаботинского, его резолюции решением большинства даже не были выдвинуты на голосование, а письмо Ваад Леуми "было отклонено, по существу с грубым упреком". Он знал, что в глубине души его анализ и страхи Национальной ассамблеи разделялись многими – возможно, большинством – из членов комитета по мероприятиям.

Но этим дело не исчерпывалось. Во время открытых дебатов на него обрушился хор, требовавший его ухода в отставку. Даже Лихтгейм, в целом поддерживавший его в исполнительном комитете, заявил, что недопустимо члену ответственного органа позволять себе свободно делать заявления, идущие вразрез с политикой исполнительного комитета.

Наиболее продуманным оказалось выступление Ицхака Грюнбаума, друга и соратника Жаботинского в их молодые годы в России. Он обвинил Жаботинского в постоянной "драматизации" одной частной проблемы. "В свое время, – сказал он, – это была популяризация иврита, потом Гельсингфорс (конференция в 1906 г., заложившая основы прав меньшинств), теперь это критика Англии и Сэмюэла".

Грюнбаум не ощутил, что как раз способность концентрироваться на одном, основном, вопросе с интуицией, равной которой не имел никто из современников, – и являлось признаком величия Жаботинского. Он в тот момент не осознал кардинальный факт, что формула Жаботинского на Гельсингфорсской конференции, в которой он участвовал, взяла верх и вдохновляла сионистов диаспоры на протяжении многих лет, что самоотверженная одиночная деятельность Жаботинского по возрождению иврита как живого языка в десятках еврейских общин в России начала приносить, хоть и с отсрочкой в несколько лет из-за войны, разительные плоды – школы Тарбут в Восточной Европе, начавшие выпускать тысячи студентов, говорящих и пишущих на отличном иврите. Грюнбаум, возможно, правильно рассудив, опустил самую блестящую и исторически самую важную "драматизацию" Жаботинского: Еврейский легион и возрождение после почти 2000 лет военной традиции еврейского народа.

Тем не менее критики Жаботинского были, без сомнения, правы, требуя его отставки. Оппозиция в парламентском органе – одно дело, но публичная оппозиция члена исполнительного органа, как и члена правительства, непозволительна.

Остроту критики Жаботинского подчеркнула короткая перепалка между ним и Вейцманом во время ответного слова Вейцмана в дебатах. Вейцман заявил, что и он "не удовлетворен всем, что предпринял Сэмюэл, но если он держит ворота открытыми, я готов на самую высокую цену. Кампанию против Сэмюэла я не позволю". Он затем выразил сожаление, что "один член исполнительного комитета видит своим долгом подрыв этой политики. Кто это?" – спросил он. На это Жаботинский выкрикнул: "Я!"

Несмотря на происходящее, он продолжал защищать свою позицию. Он согласился, что "самое неприятное на свете ощущение – состоять в команде, где тебя не хотят. Самым удобным для меня было бы подать в отставку… но моя совесть твердит мне: тебя выбрали представлять твою позицию. Должен ли я уйти?" Хор голосов заявил: "Непременно".

Все еще сражаясь, он заявил, что не уйдет, а продолжит борьбу за свои взгляды. Тем же вечером (17 января) Жаботинский присутствовал на заседании Экзекутивы и принимал участие в обсуждении бюджета, как свидетельствует протокол заседания. После заседания, около полуночи его видели прохаживающимся по Курфюрстендам и оживленно беседующим с коллегой Соловейчиком. Их сопровождал Гепштейн, но он в дискуссии не участвовал. Жаботинский и Соловейчик обсуждали отставку, и, как позднее вспоминает Гепштейн, Соловейчик советовал воздержаться от "крайних шагов". Когда они разошлись в три часа ночи, Соловейчик считал, пишет Гепштейн, что убедил Жаботинского. Но тот, один в своем отеле, горько раздумывал об острой политической и финансовой ситуации в движении, о росте серьезных расхождений между ним и Вейцманом, о горьких разочарованиях и необходимости подавлять свой здравый смысл, чего требовала солидарность с Вейцманом. Он пришел к заключению, что нет альтернативы уходу в отставку и развязыванию таким образом себе рук.

Спустя несколько часов, утром, председатель комитета по мероприятиям получил от Жаботинского письмо, заявлявшее, что своими постановлениями комитет "санкционировал без изменений ту тактику, которая грозит привести движение к упадку и еврейскую работу в Палестине к банкротству.

Характерно для этой тактики лежащее в ее основе представление, будто сторона, не располагающая принудительными средствами, не может отстоять пред британским правительством даже конституционное свое право.

Я заявляю, что это представление ложно. У английского народа и правительства тот, кто упрямо и неотступно стоит за полное осуществление своего права, встретит только одобрение, уважение и – хотя бы и после долгой борьбы – справедливое признание. Наоборот, именно тактика малодушия есть то, что грозит деморализовать власть и на западе и на востоке. <…>

Поэтому настоящим заявляю о своем выходе из Экзекутивы; и так как я, понятно, не признаю отныне авторитета этой Экзекутивы, я считаю себя выбывшим из сионистской организации".

В длинном интервью в "Рассвете" он проницательно определил свою позицию во взаимоотношениях с Англией:

"Положение, обрисованное в письме Ваад Леуми, я считаю вполне поддающимся коренному исправлению. Все разговоры о том, будто его нельзя исправить, не объявляя "войны" Англии, представляют собою пустые слова. Нет никаких причин изображать культурное правительство в виде какого-то разбойника с большой дороги, с которым нельзя столковаться без оружия в руках. В мандате сказано, что Англия обязывается "поставить страну в такие административные условия, которые споспешествовали бы развитию национального очага для еврейского народа", и что Англия обязывается по мере возможности "облегчать уплотненное поселение евреев на земле, включая и земли государственные". Эти пункты мандата есть почва, на которой вполне можно добиваться наших прав, не объявляя никакой "войны". Но для этого нужна тактика твердой и неотступной настойчивости. Когда отстаиваешь свое право – даже перед самым культурным партнером, – то иногда приходится ставить и такие требования, которые этому партнеру неудобны или неприятны. Их, тем не менее, надо ставить и отстаивать, сколь бы они ему ни были неприятны, – и если они вытекают из нашего явного права, британский партнер в конце концов всегда их признает. Но наша теперешняя тактика заключается в том, чтобы никогда не отстаивать тех требований, при предъявлении которых партнер поморщился бы. К чему это вас привело, видите сами. Нынешняя наша тактика напоминает фехтование рапирой. Если рапира встретит мягкое место, она вонзится глубоко; но если она наткнется на костяную пуговицу или на портсигар, то сгибается, и дело кончено. Этой хореографии нам не нужно. Что нам нужно, – это напилок, работающий неотступно и неотвязно. Это единственная политическая тактика, которую англичане уважают"[1066]1066
  28 января 1923 г. Перепечатано в «Неумим» 1905 – 1926 гг. в Ктавим, стр. 242–249.


[Закрыть].

В интервью, взятом берлинским корреспондентом идишистского нью-йоркского "Морген Джорнал", он объясняет еще одно значение своей отставки. "Я должен был стать повстанцем, поскольку компромисс между его взглядами и руководством движения не был возможен, сказал он. – Я не подчинюсь ни одному сионистскому авторитету, даже конгрессу"[1067]1067
  Цитируется в «Джуиш кроникл», 26 января 1923 г.


[Закрыть].

Чувство, что он доведен до "восстания", владело им долго. Двумя неделями раньше Хаим Нахман Бялик праздновал свое пятидесятилетие, и Жаботинский присоединился к Соколову и Соловейчику в приветственном послании Он испытывал особое чувство родства с поэтом с тех самых пор, когда в 1903 г. он читал грозные инвективы протеста Бялика против погрома в Кишиневе и испепеляющего презрения к трусости его жертв. Это и было его вдохновением на распространение призыва к сопротивлению среди еврейской молодежи России. Больше всего теперь в мыслях он возвращался к болезненному уроку Бялика после Кишинева; даже молчание, которым поэт связал себя на многие годы, объявив себя не более, чем "дровосеком", нашло отзвук в его душе. В тот день Жаботинский написал ему второе письмо:

"Многому научили меня Ваши слова и еще больше, может быть, период Вашего молчания… Вы восстали, если я не ошибаюсь, при виде негодяев, зазубривших бездумно преподанные Вами молитвы и оставшихся все теми же негодяями, какими были. Я надеюсь, Вы не относите меня к ним. Иудейское восстание, которому учили меня Ваши стихи, я пытался воплотить на практике. Успеха я не достиг; но я продолжу пытаться. Простите меня, что пишу в такой день о себе, а не о Вас; но я знаю, что нет более приятного приношения Учителю, чем встреча с учеником, верящим в преподанные им уроки. И еще – Ваше молчание преподало мне, что даже сам первосвященник должен сам рубить дрова во времена, когда не хватает дровосеков, – даже если это стоит ему первосвященства".

Еврейская пресса особого сочувствия по поводу его отставки не высказывала, хотя ему, наверное, принесло удовлетворение, что не нашлось обоснованного отвода оснований для его оппозиции политике Вейцмана, а в основном обошлись эпитетами вроде "экстремист" и "горячая голова".

Двумя крупными изданиями, поддержавшими его, были "Рассвет", с которым он давно расстался, но который редактировался (теперь из Берлина) Гепштейном, и лондонская "Джуиш кроникл". Даже "Рассвет", выражая безусловную поддержку его политической позиции, тем не менее назвал его уход ошибкой. "Джуиш кроникл", следившая за политикой Вейцмана по отношению к Англии с 1919 г. с опаской и немалой критикой, откровенно аплодировала решению Жаботинского.

Письмо Жаботинского, объяснявшее его уход, здесь прокомментировали так: "Экстремизм г-на Жаботинского и его огонь выразились всего лишь в желании следовать принципам… В том, что г-н Жаботинский отказался подвергнуться моральному умерщвлению ради того, чтобы выглядеть покладистым, и заключена надежда для движения".