Текст книги "Одинокий волк. Жизнь Жаботинского. Том 1"

Автор книги: Шмуэль Кац

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 53 страниц)

1919–1920. КАМПАНИЯ БРИТАНСКИХ ВОЕННЫХ ВЛАСТЕЙ ПРОТИВ СИОНИЗМА

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

По возвращении из Трансиордании военный опыт Жаботинского завершился. Оставалось всего несколько недель подчищающих операций до формального завершения войны с Турцией.

В эти последние дни мировой войны его мысли могли обратиться с угрюмым удовлетворением к революционному перевороту, вызванному им в ходе еврейской истории со дня вступления Турции в войну четыре года назад.

Смелое и недвусмысленное предсказание – абсолютная уверенность, что Турция будет побеждена, и идея Еврейского легиона, странная и, казалось, неудобоваримая как для еврейского народа, так и для Великобритании, сбылась. Турция была побеждена, и раздел ее империи зависел от переговоров между победителями; неправдоподобное рождение еврейской военной части из глубины рассеяния для участия в освобождении Палестины свершилось. Что бы ни предстояло в будущем легиону и ему самому, сотворенная им история была необратима.

Это, несомненно, была пора празднований, но в своих мыслях он сосредоточивался на другом.

На заседании Сионистской комиссии он обсуждал деятельность легиона, его достижения, награды (4 человека получили медали за отвагу в бою), его испытания и потери: погибло 22 человека. Комиссия послала поздравительные письма Паттерсону, маленькую утешительную награду этому осажденному другу.

В остальном речь Жаботинского была посвящена рассмотрению печального положения дел в стране с образованием и призыву срочно искать квалифицированных преподавателей, а также вернуть в Палестину тех, кого изгнали турки.

Требовались новые, соответствовавшие времени учебники. Жаботинский подключился к работе комиссии. Ему вместе с Эдером предстояло отвечать за отношения с администрацией.

И правда, единственным жестом, признающим историческое значение момента, было письмо Жаботинского к Эмери, написанное в день перемирия с Германией. В этом письме Жаботинский поздравлял его с победой Британии и выражал восхищение британской позицией в войне – "непоколебимой, упорной, вдохновенной, полной воображения".

"Было ли это, – спрашивал он, – личным влиянием Ллойд Джорджа или, может быть, частично, влиянием того молодого секретариата в Уайтхолле, которому, помимо прочего, обязан рождением мой полк?.."

Но в том же письме содержались и просьбы о помощи. Обещание лорда Дерби – что к вопросу еврейского названия и нашивок можно будет вернуться после того, как полк зарекомендует себя в бою, – не было выполнено. Полк сражался отважно, много пострадал, понес человеческие потери и получил боевые награды. Жаботинский воззвал к Эмери – "нашему другу и помощнику с первого дня использовать свое влияние для немедленного исполнения этого обещания, автором которого, в конце концов, были вы".

Он поднял и другой вопрос. "Формирование бригады было отсрочено, и какие-то неведомые силы работают против полковника Паттерсона. Я сожалею об этом и горько за него обижен, как и все евреи Палестины. Он был безупречен и как солдат, и как человек. Никогда за всю историю не было среди нас христианского друга подобной глубины и преданности. Вы знаете, как он страдал из-за этого в Лондоне, но с тех пор он пострадал еще больше. Если вы можете разобраться и восстановить для него справедливость и позицию, которая была бы его созданием больше, чем любых еврейских инициаторов, сделайте это".

Эти дни принесли ему и большее личное удовлетворение, и он осознавал это. Его письма к Анне содержали повторяющиеся упоминания тепла и дружественности, окружавших его, – это было контрастом к годам почти полной изоляции и отторжения, пережитых в Лондоне. Его отношения с Сионистской организацией казались вполне дружескими. Он был идолом для солдат всех подразделений.

Во время визита к американцам и палестинцам на маневрах в Хельмийе он был глубоко тронут, обнаружив, что одна из "улиц" в лагере названа его именем.

Больше всего его должно было радовать отношение лондонских портных. Поначалу они его искренне ненавидели. В конце концов, именно он явился тем дьяволом, который вытащил их из их уютной английской жизни и вверг в далекую войну в далекой стране, за дело, интересующее их мало или не интересующее совсем. Постепенно, однако, они открывали для себя человека за этой дьявольской маской, его постоянную заботу об их проблемах как солдат и как личностей, его изобретательные усилия по облегчению их удела и затем его быстрое расставание с легким постом в ставке командующего и возвращение к невзгодам и опасностям фронта. Он же был удивлен и доволен, когда обнаружил в своих портных общину необычайно сознательных и аккуратных солдат, к тому же отважных.

Что касается теплых отношений с гражданской общиной, удачно, что у него была понимающая жена, не скрывавшая от него усердно поставлявшихся "друзьями" сплетен о его увлечении интересными молодыми женщинами. Снова он писал в ответ на ее сообщения о флирте, на этот раз конкретно с сестрами Берлин, Беллой и Ниной. Девушки с самого начала вызвались помогать членам Сионистской комиссии. Они были среди тех, кто стремился стать медсёстрами для легиона. В конце концов они оказались среди шести принятых.

"Протестую. О барышнях Берлин, с которыми я флиртую, я тебе написал подробнейший ответ из Иерусалима, после месяца моей болезни (нарыв на колене), когда они ходили за мной, сначала обе, а потом одна старшая – Белла. Они действительно очень милые обе. Старшая – интересная девушка около 25 лет с рыжими волосами. Младшей 22, и она более домовитого типа. Я очень дружен с обеими; это одно другому не мешает, т. к. одна в Иерусалиме, а другая в Яффе. Я бы желал, чтобы была еще третья в Хайфе, теперь, когда освободили Галилею и придется там бывать. Флирта нашего можешь не бояться, all right. Однако со свойственной мне честностью должен признаться, что остановка не за мною, но я тебе уже часто жаловался на проклятое положение "деятеля", который должен стоять "на высоте"[492]492
  Анжелло Леви-Бианчини, член комиссии, назначенный итальянским правительством.


[Закрыть].

В игривом тоне письма не чувствовались гнев и озабоченность, наполнявшие его душу и мысли из-за продолжавшихся преследований легиона и издевательств над Паттерсоном.

Когда Алленби в своих публичных заявлениях не упомянул еврейские части, он не мог сдержаться. Основатель Еврейского легиона, Жаботинский послал горький протест самому главнокомандующему.

"Наши друзья опасаются, – писал он, – что замалчивание означает неудачу и, возможно, позор. Наши враги, особенно среди арабов, открыто торжествуют и распространяют самые унизительные комментарии. Официальное молчание неизбежно подбросит угли в огонь антисемитов, которые с радостью воспользуются предоставленной возможностью заявить, что, получив шанс сражаться за Палестину, евреи оказались его недостойны. Но мы принимали участие!

Мы несли потери и получали знаки отличия. Почему это не упоминается официально?"

Он "взывал" к Алленби опубликовать официальную поправку, чтобы исправить вред, "невольно" причиненный.

Свидетельств, что последовал ответ, нет. Несомненно, тем не менее, что в его деле добавилась черная отметка.

Но он не остановился на этом. Эйфория от оптимизма Вейцмана два месяца назад испарилась при возобновлении контакта с повседневностью; и поскольку в отсутствие Вейцмана в Лондоне обязанности председателя исполнял Эдер, Жаботинский обратился к нему, чтобы дать понять, насколько серьезна сложившаяся ситуация. В письме от 30 ноября он сообщает об обстоятельствах, связанных с подачей Паттерсона в отставку, которая, писал он, "положила для меня конец всему"[493]493
  Центральный сионистский архив Л4/241


[Закрыть].

Он упрекал и себя, и Эдера за замалчивание враждебной политики администрации: поощрения ею арабских возмутителей и сдерживания арабов, готовых к сотрудничеству с евреями.

Это не было теоретическими рассуждениями. Каждый опрос арабского общественного мнения в тот период демонстрировал, что враждебность к сионизму отнюдь не являлась универсальной среди арабского населения. Даже десятилетия спустя опросы (включая проведенные проарабски настроенными учеными) показали, что оппозиция была представлена в основном землевладельцами (эфенди) и городским населением. Национальное чувство присутствовало лишь у немногих арабов. Все их привязанности ограничивались деревней или городом[494]494
  Библиотека Галльского университета, DDSY (2) 11/109, Жаботинский Сайксу, 18 ноября 1918 г.


[Закрыть].

Арабы, жители деревень, составлявшие большинство населения, отличались равнодушием и чувствительность проявляли только к пожеланиям своих правителей, в данный момент – англичан[495]495
  Центральный сионистский архив Z4/538, Жаботинский Вейцману, 23 ноября 1918 г.


[Закрыть].

Жаботинский безжалостно проанализировал ситуацию: "Дела обстоят так, что друзей у нас здесь нет; если и имеется их несколько – они бессильны; – боюсь, ни Клейтон, ни Дидс исключения в этом не составляют. Самого надежного нашего друга, уникального в нашей истории сиониста-христианина, Паттерсона, постепенно выживают". Он высказывает предположение, что Вейцману неизвестно происходящее, и спрашивает Эдера: "Полагаете ли вы, что у нас есть право на покрывательство этой игры перед Вейцманом и всем еврейским миром?"

Ему постепенно открывалась ужасающая истина:

"Расхождение между обещаниями в Лондоне и местной реальностью больше не недоразумения, а нечто совсем другое. Где гарантия, что это изменится с подменой военных властей гражданскими? Я чувствую, мой друг, что мы лжецы, и ты, и я, и Бианчини[496]496
  Отдел парламентских документов; Иностранный отдел 371/3385, F747, № 195250, 206139, 199356.


[Закрыть], мы продолжали заверять здесь людей, что все в порядке и будет в порядке, но это неправда"[497]497
  Аронсон, стр. 497–498 от 29 января 1919 г.


[Закрыть].

Спустя две недели после встречи с членами Сионистской комиссии он вынужден отправить Сайксу отчаянное письмо. Хоть Жаботинский и считал самым большим уроном для престижа Еврейского легиона сокрытие роли подразделения, письмо содержало и новую информацию: умелое "размещение наших подразделений в стороне от пунктов какого-либо значения". В Тель-Авив были направлены итальянские солдаты, в Ришоне стояли австралийцы, а гарнизоном в Иерусалиме стояли индийцы.

Полк Паттерсона направили в Рафу (в Синае). Вейцману позволили надеяться, что полку затем позволят войти в Хайфу, но пока что ни Самария, ни Иудея не видели ни одного еврейского солдата.

У Палестинского полка не было командира, он имел всего-навсего двенадцать офицеров и до сих пор после пятимесячной подготовки удерживался в Египте вместе с абсолютным большинством волонтеров-американцев.

"Палестинское еврейство, – писал он, – жертвовавшее своих сыновей с энтузиазмом, сравнимым только с первыми днями войны в Англии (численность волонтеров из Яффы и южных колоний равнялась в пропорциональном отношении доле Великобритании), чувствует пренебрежение, горькое непризнание заслуг, полно горечи и уязвлено до глубины их отцовских и материнских душ. Сама молодежь – та, что была в трауре, когда Галилея была освобождена без их участия и писала в комиссию, умоляя об отправке в Анатолию, в Константинополь, куда угодно, лишь бы получить возможность умереть за Англию и сионизм, – шлют мне теперь письма с жесткими словами горьких жалоб. Даже их офицеры чувствуют пренебрежение, и даже лучшие из них выражают сомнение в том, следует ли продолжать. Волонтеры-американцы, которых так чествовали в Америке и в Англии, чувствуют то же, они обескуражены и унижены. И, должен добавить, я опасаюсь, что их горечь найдет выход в форме, которую мы не сумеем скрыть от окружающего мира.

Вы достаточно знакомы со мной, чтобы понимать, что это я не стал бы утверждать без веских на то причин. И сам я, создавший и пестовавший это движение с непоколебимой верой, сам я спрашиваю себя, слышу вопросы других – не ввел ли я в заблуждение честных молодых людей, призвав их под британский флаг, где они столкнулись с недружелюбием и унижением?"

Более того, он предупреждал, что положение может ухудшиться. 2 ноября группу детей с их педагогами, вышедших из Старого города, на пути в Сионистскую комиссию на празднование первой годовщины Декларации Бальфура подстерегли и избили арабы. Шли регулярные приготовления к чему-то "более страшному" – а еврейские части по-прежнему удерживались вдали от еврейских центров.

Отношение к Паттерсону он описал как "замысловатую систему подколов, и унижений, и поражений, урок всем глупцам, могущим пожелать связать свою судьбу с нашей планидой. Его довели до того, что он подал в отставку, потому что чувствует себя, как и я, лжецом и фальшивкой перед лицом мирового еврейства".

Он заключил письмо страстным призывом: "Умоляю Вас предпринять что-либо, предупредить генерала Алленби до того, как случится что-нибудь, что никогда не простят евреи Палестины и мира, что-либо, что разверзнет пропасть ненависти навсегда между двумя народами, созданными для дружбы.

Я знаю, что, высказываясь, подвергаю опасности свой собственный труд, но должен высказать это, чтобы предотвратить худший и неоспоримый вред"[498]498
  У Вейцмана состоялась встреча с эмиром Фейсалом из Хиджаза, признанного англичанами предводителя арабов, и он поверил, что тот будет сотрудничать с сионизмом.


[Закрыть].

Поведение Сайкса на заседании комиссии, как писал Жаботинский позднее Вейцману, произвело впечатление на ее членов как "нерешительное и уклончивое: он подчеркивал страхи и трудности и не выделял незыблемость декларации"[499]499
  Baboo – англо-инд. господин. Прим. переводчика.


[Закрыть].

Сайкс, в конце концов, был одним из самых активных создателей Декларации Бальфура и одновременно энтузиастом арабской независимости. Он решительно критиковал проявление арабского антагонизма к сионизму. Но на него произвели впечатление сообщения, полученные им в Иерусалиме, о силе арабской оппозиции; он даже послал телеграмму в Иностранный отдел, выражая озабоченность трениями между арабами и евреями[500]500
  Центральный сионистский архив, Z4/16135, 12 ноября 1918 г.


[Закрыть].

Отреагировал ли теперь Сайкс на убедительный призыв Жаботинского – неизвестно, но через несколько недель он признал в беседе с

Аронсоном в Париже, что интерпретация Жаботинского была по существу справедлива. Офицеры в британской администрации, сказал он, сохраняли привязанность к исламу и враждебность к евреям[501]501
  Центральный сионистский архив Z4/538, 23 ноября 1918 г.


[Закрыть].

Что мог Сайкс все же сделать в свете этого признания, в сфере англосионистских отношений, – угадать невозможно. Через 2 недели после разговора с Аронсоном его сразила эпидемия гриппа, свирепствовавшая в мире, и он умер спустя 2 дня. Ему было 44 года.

На этой-то стадии впервые зафиксировано политическое разногласие между Вейцманом и Жаботинским, не из-за незнания фактов, которое Жаботинский приписывал Вейцману, а из-за фундаментальной разницы характеров, впервые проявившейся в их споре о Еврейском университете пять лет назад.

Написав Эдеру, Жаботинский счел своим долгом поставить Вейцмана в известность о фактах. 12 ноября он отправил письмо на семнадцати страницах. Как официальная докладная записка оно было написано на английском, единственном общем языке членов комиссии. Письмо содержало подробное обсуждение складывающейся политики британской администрации – обзор, который Вейцман мог, несомненно, сам написать, основываясь на фактах, ему известных.

Но начиналось оно смелым пророческим заявлением, определившим основное разногласие между ними.

"Создаются прецеденты вразлад с нашими интересами. Хочу упомянуть, что есть оптимисты, настаивающие, будто ничего из могущего произойти сейчас считаться прецедентом не будет. Но боюсь, они обманываются.

Они даже противоречат нашей собственной политике. Не являлась ли отправка Сионистской комиссии созданием прецедента, установлением права? Или заложение фундамента университета?

Таким же образом события, направленные против нас, могут установить прецеденты".

Фактически он обвинил Вейцмана и Сионистскую комиссию в ошибке – неопротестовании самых первых проявлений дискриминации: состава муниципальных советов Яффы и Иерусалима.

"Все заметили это, только истолкования различались; евреи оптимистично сочли это ошибкой, арабы посчитали это намерением и сделали выводы". Во всех общественных учреждениях царит дискриминация против евреев.

"Учреждения полны местными арабскими чиновниками, а евреи – редкость, настолько редкость, что всюду, куда еврей ни обратится, ему нужно иметь дело с арабским служкой. Объясняют это тем, что евреи не владеют английским или арабским. Но многие сефарды хорошо владеют арабским, и кроме того, в таком городе, как Иерусалим или даже Яффа незнание иврита должно считаться таким же недостатком, как незнание арабского, но этого не происходит.

В результате евреи управляются и администрируются если не арабами, то арабскими руками и каналами, что создает нервозность, неуверенность, унижения и горечь, естественные при таком положении вещей.

Что касается полиции, евреи практически довольствовались низкооплачиваемыми рангами; для повышения требовался арабский, а не иврит, и требовалось ношение мусульманской фески; в Яффе желтые бляхи объявляют "Яффа" только на английском и арабском.

Когда евреи опротестовали налоговые квитанции на арабском, они получили взамен квитанции на английском – и генерал Мани, главный администратор, заявил, что квитанций на иврите не будет. На новых железнодорожных билетах не было иврита; официальная марка освобожденной Палестины была выпущена на английском и арабском.

Вся корреспонденция между правительством и арабскими учреждениями ведется по-арабски, и военные губернаторы подписывают арабские оригиналы на арабском, в то время как корреспонденция с евреями идет на английском и не всегда сопровождается переводом на иврит.

Неудивительно, что у них нет нужды в ивритских служащих! Изменится ли эта практика? Сомневаюсь. Даже если и изменится, нехорошо уже и то, что евреям приходится за эти элементарные вещи бороться".

Сам Вейцман перед отъездом в сентябре из Палестины выразил тревогу о распространенных антисионистских взглядах среди британских офицеров в Палестине, поднял этот вопрос с полковником Дидсом и убеждал в необходимости разъяснений и пропаганды.

Жаботинский с сожалением отметил, что улучшений не заметил.

Он не обвинял губернаторов и прочих официальных лиц в антисемитизме. Тем не менее он постиг и проанализировал впервые одну из коренных причин враждебности среднего британского чиновника.

"Может быть, – пишет он, – они симпатизируют и могут быть хорошими сторонниками сионизма в Англии, но когда по прибытии сюда они видят, с одной стороны, арабов, позиция которых ясна в своей простоте, представляющих тех самых "туземцев", которыми Англия правила веками без проблем и чего-то нового; с другой стороны, сионистов, проблему с головы до ног, проблему со сложностями, ощетинивающимися со всех сторон, – немногочисленных, но каким-то образом сильных и пользующихся влиянием, незнакомых с английской, но пронизанных европейской культурой, заявляющих свое право сложным образом и прочее.

Самые добросердечные из англичан ненавидят проблемы и загадки. Это и есть естественное осложнение нашего положения здесь: я начинаю опасаться, что это испортит наши отношения с британскими властями даже и по завершении военного правления".

Он продемонстрировал свою позицию примером с новым военным губернатором Яффы, подполковником Хаббардом: "В день своего приезда он вызвал к себе Гордона и заговорил о евреях вежливо, но пренебрежительно, заявил, что считает принадлежащими к стране только испанских евреев, остальные – новопришельцы и не имеют права претендовать на учет их странностей, евреи обязаны выучить арабский, являющийся "языком страны", и он сам намеревается обращаться к еврейской публике на арабском. Эдер позвонил в Отдел по управлению занятой территорией и настоял, чтобы губернатора оттуда предупредили". Но такое давление не всегда можно было оказать.

"Боюсь вас огорчить, дорогой друг, но должен сказать, что официальная позиция здесь – извинения перед арабами за оговорку господина Бальфура и усилия покаяться, всегда придерживая евреев в тени".

Сам полковник Хаббард в ответ на арабский протест против празднования 2 ноября годовщины Декларации Бальфура писал, что передавать страну евреям Англия не собирается: ответ естественный и нужный, но "представленный без необходимых оговорок, без упоминаний, что обещание Антанты евреям будет сдержано и что арабам следует прийти к согласию с евреями, потому что политика национального очага неизменна".

Все это являлось развитием принципа, с самого начала проявившегося любопытной и раздражающей деталью – когда заголовок издания "Палестинские новости" был переведен для ивритского выпуска как "Новости из Святой Земли", а затем "Новости из Страны", – все для того, чтобы не называть Палестину ивритским названием, потому что оно означает земля Израиля, так же естественно, как Англия – земля англичан.

Что касается протеста 200 арабских общественных фигур, поданного полковнику Сторрсу, его зловещий символизм был прозрачен: "Каждый, кто понимает арабов, – все без исключения здесь, – подтвердит, что им и в голову не пришло бы говорить в такой форме, если бы их не ввели в заблуждение, что декларация была по существу упразднена и только последний толчок требуется, чтобы полностью от нее избавиться. Вы должны только представить себе, что обычно в военных условиях означает протест против процессии, выражающей благодарность властям, войска которых оккупируют страну, нападки на процессию, отправка депутации для протеста против публично объявленной политики всей Антанты буквально на следующий день после ее победы; и те, кто предпринимает подобные шаги, состоят из муфтия [высокопоставленный чин в религиозной иерархии мусульман. – Прим. переводчика], мэра, назначенного англичанами, инспектора по образованию, назначенного англичанами, и других из категории, которая – особенно среди сирийцев – обычно избегает демаршей, противоречащих, по их мнению, воле властей. Они, несомненно посчитали, что в данном случае демарш не будет воспринят как противоречащий этой воле".

Точность восприятия Жаботинского привела его к далеко идущему пророчеству. "Люди идут на уступки, – писал он, – и учитывают чужие интересы, только когда понимают, что должны. Но если им ясно, что притязания соседа не подкреплены больше силой, им присуще избегать каких-либо обязательств для компромисса.

Я вынужден сказать вам с откровенностью и жесткостью, что считаю бесполезными любые попытки по взаимопониманию (в самой Палестине), пока существует извиняющаяся за декларацию политика и отношение к евреям и ивриту как недостойному элементу".

Несмотря на заявление, что он не отчаивается и не собирается заключать, будто все потеряно, и что он убежден в возможности исправления просчетов, проникновенное предупреждение о том, что еще предстоит ожидать от британских властей, содержится в заключительной части письма:

"Если бы это был лишь вопрос времени, я бы не возражал. В конце концов, терпению-то я научился за четыре года борьбы за Еврейский легион. Но опасаюсь трех вещей. Во-первых, необходимость бороться за элементарное, очевидное, само собой разумеющееся равноправие столь неожиданно и настолько противоречит всеобщему представлению о Великобритании, это разочарование повсеместно, и боюсь, распространится за границу, станет очевидным для наших недоброжелателей и будет использовано во французских интригах, в интриге об объединенном ее с Англией правлении в Палестине, во всякого рода интригах; более того, я опасаюсь, как бы даже истинные сионисты, особенно с мышлением русского склада, не отреагировали бы в русском стиле, насилием, прослышав о вещах знакомых – отсутствии равноправия и нападениях на еврейских детей.

Во-вторых, боюсь, что арабов могут побудить к действиям, после которых примирение окажется невозможным. Иерусалимская стычка была тривиальной, но случись что-либо более серьезное, особенно с пролитием крови, разразится, по моему убеждению, буря, которая потрясет всю вашу политику с Фейсалом[502]502
  Центральный сионистский архив, Z4/16135, Эдер Вейцману, 21 декабря 1918 г.


[Закрыть] безвозвратно.

В-третьих, начинаю опасаться английской администрации, самой будущей гражданской администрации.

Существует ли на самом деле такая уж пропасть между гражданскими и военными губернаторами? Сомневаюсь.

Я скорее думаю, что у них много общего, например, нелюбовь к сложностям и естественная склонность к предпочтению темненького простачка-туземца претенциозному baboo[503]503
  Центральный сионистский архив, Л 4/276 IV, протокол Сионистской комиссии.


[Закрыть], осмеливающемуся демонстрировать европейскую культуру не будучи англичанином.

И вавоо's будем мы. Бог с ними, боями за мелочи в переходной стадии, но должен предупредить, что невозможно сражаться с администрацией и одновременно проводить колонизацию в большом масштабе.

Колонизация – по существу работа, требующая полного согласия и активной помощи политической власти.

Убеждены ли вы по-прежнему, что британские чиновники, назначенные на этот пост английским министром по колониям, без какого-либо контроля еврейскими органами, чиновники, несущие ответственность исключительно перед Великобританией, а не перед еврейской организацией, выстоят перед всеми тяготами столь огромной задачи?

Сомневаюсь. Что-то в нашей ориентации ошибочно, и это говорю вам я, нашу ориентацию выстрадавший".

В заключение он перечислил несколько практических предложений:

1. Назначение просионистского (еврея или нееврея) администратора.

2. Назначение еврейского советника в военную администрацию.

3. Распределение еврейских советников ко всем губернаторам.

4. Прокламация, подтверждающая обещание национального очага.

5. Указ, устанавливающий абсолютное равенство между арабским и

ивритом во всех учреждениях, судах, изданиях, документах и т. п.

6. Равное представительство арабов и евреев в городских советах Иерусалима, Яффы, Хайфы, Тверии и Цфата; назначение нескольких мэров-евреев.

7. Еврейский полк должен получить свое имя и нашивки; бригада – сформирована под командованием Паттерсона и расквартирована во всех крупных еврейских центрах на весь период оккупации.

Он просил: "Если вы в состоянии, помогите, иначе дела здесь для всех заинтересованных лиц приобретут плохой характер"[504]504
  Израильский государственный архив; подшивка Главного секретариата 140, 20 ноября 1918 г.


[Закрыть].

Через одиннадцать дней Жаботинский отправил Вейцману второе письмо, описывая новые эпизоды действий против еврейской общины и унижения еврейских солдат и граждан официальными инстанциями, в то время как Декларация Бальфура, если и упоминалась, то в пренебрежительных тонах – как не имеющая практического значения.

Еврейская община, "в которой, – писал он, – существовало всеобщее понимание, что все арабское брожение вызвано только этим официальным отношением, запугивалась до состояния "полнейшего галута".

Их предупреждают не двигаться, не разговаривать слишком громко, не проходить Яффские ворота и другие подобные места большими группами и даже воздерживаться от таких проявлений, как празднование взятия Иерусалима англичанами. Это положительно напоминает мне Варшаву.

Британское отношение привело арабов к агрессии, которая, по всей вероятности, выльется во что-нибудь безобразное. Следовательно, – добавляет он, – если арабы попробуют погром, ответственность ляжет на них; ответственны же те, чья политика привела, нет, вынудила дикие умы к уверованию, что такие действия возможны и даже желательны".

И в завершение еще одно предсказание:

"Если в будущем Палестиной будут править обыкновенные британские чиновники, назначенные и оплачиваемые британским правительством без всякого контроля еврейства, это правление приведет к торможению колонизации, ущемлению наших прав и унижению нашего достоинства так же, как и сейчас.

Установление каких-то "советов по еврейским делам" не спасет положение.

Иммиграция зависит не только от "еврейских дел", но и от общей политики, от дорог и железнодорожных путей, гаваней, таможен и т. п. – все либо поддерживает, либо притормаживает колонизацию".

Альтернатива выражалась просто. "Мы хотим получить контроль над выбором административного персонала во главе каждого отдела или, по крайней мере, их большинства"[505]505
  Элиягу Эйлат, Хадж Муххамед Амин эль-Хусейн (иврит); Тель-Авив, стр. 22, 1968 г.


[Закрыть].

Через месяц Дэвид Эдер поддержал, независимо от Жаботинского, это же требование как "самоочевидное".

"Я считаю, что наши требования должны быть: полноценными и оправданными.

Нам следует получить возможность обеспечить наши национальные земли контролем над администрацией"[506]506
  Отдел парламентских документов, Иностранный отдел 371/3395, Ф 11053 № 191998, 19 ноября 1918 г.


[Закрыть].

Жаботинскому, как видно, не было известно об одном из решающих, возможно, наиболее решающем факте того периода: инициаторами формирования Мусульманско-Христианской ассоциации – арабской организации по борьбе с сионизмом и предотвращению воплощения Декларации Бальфура, – были офицеры британской администрации. Доклад, поданный ранее в Сионистскую комиссию ее отделом информации и неизвестный Жаботинскому, как видно, вызвал сначала пренебрежение; он называл ключевую фигуру в этой операции – офицера разведки в Яффской зоне капитана Брантона. В докладе приводились данные о том, что с ним сотрудничал представитель арабской знати, состоявший на службе у британцев, Али эль-Мустахим[507]507
  Письма Вейцмана, том 9 № 15 Ормсби-Гору, 15 ноября 1918 г. и Эдеру № 17, 16 ноября 1918 г.


[Закрыть]. Более того, подполковник Хаббард в письме в Генеральный штаб в Каире внес предложение, которое, будь оно принято, означало бы официальное согласие на антисионистское движение.

Он предлагал, чтобы англичане организовали Арабскую комиссию – для сохранения равновесия сил между расами. "Арабы опасаются, – пояснил он, – не евреев, находящихся в Палестине, а евреев, собирающихся в Палестину"[508]508
  Там же, 19 ноября 1918 г.


[Закрыть].

Через несколько десятилетий, когда урон был давно нанесен, сэр Уиндам Дидс, впоследствии бывший Генеральным секретарем британских гражданских властей, признался Хаиму Мергалиту Кальварскому, ведущей личности в еврейской общине, что "Мусульманско-Христианская ассоциация с самого начала пользовалась симпатиями и финансовой поддержкой британской администрации"[509]509
  Отдел парламентских документов, Иностранный отдел 371/3395 (или 3385).


[Закрыть].

Англичане организовали ассоциацию, которая сформировала отделения в ряде поселков. Эти отделения писали протестующие письма и меморандумы, в некоторых из них содержались самые смехотворные обвинения против евреев, утверждающие, что страна всегда принадлежала арабам, которые, как подразумевалось в некоторых протестах, были на самом деле потомками населения земли ханаанской.

Поток протестов шел одновременно в офисы местных военных губернаторов, они были подписаны несколькими десятками нотаблей и некоторыми из деревенских жителей.

Губернаторы со всей серьезностью передавали их главному офицеру по протоколу, а тот, в свою очередь, как и положено, отсылал их вместе с переводом в Лондон с комментариями, что они представляют подлинное народное проявление протеста, выражают чувства и взгляды всего арабского населения.

Более того, Клейтон, будучи по существу главным офицером по вопросам политики, приветствовал арабский протест против празднования Декларации Бальфура 2 ноября в письме в Иностранный отдел.

"Эти протесты, – писал он, – предоставили возможность для выражения чувств, безусловно существующих и недооцениваемых в полной мере. Ясно, что нееврейские элементы палестинского населения по-прежнему лелеют опасения о размахе Бальфурской декларации, которая интерпретируется некоторыми из местных евреев шире, чем когда-либо предполагалось".