Текст книги "Одинокий волк. Жизнь Жаботинского. Том 1"

Автор книги: Шмуэль Кац

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 53 страниц)

"Темные силы" в английском еврействе снова запущены в действие и на этот раз мобилизовали своего прославленного бойца, который, хоть и стал теперь великим индусским националистом, считает себя обязанным бороться против еврейского[399]399
  Толковский, стр. 178, Записано 4 октября 1917 года.


[Закрыть].

Признаюсь, не могу понять, как британские власти до сих пор придают значение позиции горстки богатых евреев и позволяют их голосу противодействовать почти единогласному мнению всех сынов еврейского народа.

Тот факт, что британское правительство, при всех его симпатиях к сионизму, не желает дать им конкретную форму, причиняет вред не только сионизму, но и интересам британского правительства"[400]400
  Вейцман. Письма # 514, стр. 541-2 (иврит). Иностранный отдел 371/3083, 92964.


[Закрыть].

Для примера Вейцман приложил копию телеграммы от де Хааса и Левина-Эпштейна от 28 августа, в которой они запрашивали подробности о Еврейском легионе и сообщали о решении сионистского руководства в Штатах, что, если британское правительство выступит с постановлением о политике в Палестине и пообещает отправить еврейские части в Палестину, они организуют вербовку добровольцев.

В заключение Вейцман писал: "Существующее положение вещей не позволяет мне адекватно ответить, а также объяснить задержку публичной декларации по палестинскому вопросу".

И это было не все. Девятнадцатого состоялась встреча Вейцмана с Бальфуром, и иностранный секретарь пояснил, что из-за отсутствия его и Ллойд Джорджа, а также поскольку многие из присутствовавших не были осведомлены детально о вопросе и ходе его разрешения, обсуждение состоялось поверхностное.

В результате принятое решение отложили на более поздний срок. И это, пишет Вейцман во втором взволнованном письме к Керру, можно понять. Но почему же тогда Военный кабинет продолжал принимать решения, исключительно руководствуясь оголтелой атакой на сионизм лорда Монтегю?

"Это, как отражено в моем предыдущем письме, связывает нам руки. Г-н Бальфур обещал говорить на эту тему с премьером; и очень прошу Вас также довести этот вопрос до сведения премьер-министра. По выходе этой декларации мы продолжим нашу практическую работу – а именно, работу по сплочению мирового еврейского общественного мнения и подготовки основ для организации сил в Палестине. Теперь же, без декларации все это невозможно. Вдобавок от этого зависят все наши планы в Америке. Чувствую, что наступил кризис, и надеюсь, что взываю к Вам небезрезультатно. Умоляю, помогите нам!"[401]401
  Толковский, стр. 137. От 4 октября 1917 года.


[Закрыть].

Упоминание об Америке основано на новой и заманчивой перспективе, зародившейся в сионистских кругах в Соединенных Штатах в результате растущего осознания, что план Жаботинского осуществим. Руководство наконец высвободилось из тенет нейтралитета, приветствовало идею легиона и, несмотря на то что Штаты не находились в состоянии войны с Турцией, выработало формулу, позволявшую мобилизацию добровольцев. Их должны были зачислить в Канадскую армию для перевода в британский Еврейский легион, как только британское правительство примет официально и публично позицию по Палестине[402]402
  Толковский, стр. 144.


[Закрыть].

Таким образом, они настаивали всего лишь на получении заверения, о котором Жаботинский умолял британские власти и которое приобрело практический смысл с началом военных действий на палестинском фронте. Британский посол в Вашингтоне Спринг-Райс также запросил иностранный отдел, но выяснил, что формируется всего лишь часть для "евреев – граждан дружественных государств" и что их отправка в Палестину не гарантирована.

И таким образом, американский вариант оставался невоплощенным.

24 сентября Керр сообщил Вейцману, что Ллойд Джордж обещал найти первоначальный текст, принятый Военным кабинетом. Керр хотел, чтобы текст представил Бальфур, вследствие чего Вейцман отправился к Грэму. Грэм обещал немедленно поговорить с Бальфуром.

28-го сам Вейцман встретился с Ллойд Джорджем. Премьер-министр в его присутствии распорядился поставить вопрос о Палестине на ожидавшемся заседании Военного кабинета. Беседа длилась две-три минуты, и Вейцману не удалось проработать вопрос детально. Узнав, что заседание Военного кабинета состоится 4 октября, он встретился с Джозефом Кауэном, Ахад ха-'Амом и Марксом для подготовки противодействия кампании, развязанной Монтегю.

3 сентября было отправлено подробное письмо Бальфуру за подписью Вейцмана и Ротшильда[403]403
  Вейцман. Письма. Стр. 509, письмо # 480.


[Закрыть].

В тексте отмечалось, что они рассчитывают на обсуждение, продиктованное имперскими соображениями и принципами Антанты, а не разноречивыми соображениями внутри еврейства, представленными к тому же в "исключительно однообразном порядке": евреи-антинационалисты были представлены "небольшим меньшинством космополитичных евреев из высших финансовых кругов, потерявших контакт с развитием еврейской жизни и мысли" в противовес народным массам, само выживание которых "в течение многих веков служит важным свидетельством существования еврейской нации и ее настойчивой воли к национальному существованию".

В заключение они утверждали:

"Мы направляем на рассмотрение текст декларации от имени Организации (сионистской. – Прим. переводчика), по праву занимающей место представителя национальной воли великого и древнего, хоть и рассеянного народа.

Она была направлена по завершении трех лет переговоров и обсуждений с видными представителями британского правительства и британского народа. С ведома и согласия правительств мы провели обширную пропаганду за еврейскую Палестину под эгидой Антанты.

Мы, следовательно, убедительно просим, чтобы эта декларация была нам дарована. Это позволит и в дальнейшем противостоять деморализующему влиянию, которое оказывает вражеская пресса, публикуя туманные обещания еврейскому народу, и начать наконец приготовления, в которых мы нуждаемся для созидательной работы, предстоящей по освобождении Палестины"[404]404
  Толковский, стр. 153–154,19–20 августа.


[Закрыть].

На заседании кабинета августовскому тексту Бальфура противостояли только двое из членов кабинета. Одним был Керзон, считавший, что в Палестине нет достаточных экономических ресурсов. Вторым был Монтегю. Получив приглашение присутствовать, он снова многословно атаковал сионистов. Он подчеркнул иностранное происхождение сионистского руководства и заявил, что это прогерманская организация с руководством в Берлине.

Бальфур в резких тонах возразил Монтегю, и кабинет отказался поддержать его отвод просионистской декларации. Но Милнер и Эмери уже держали в руках разбавленный текст – поскольку их в том уполномочили на предыдущем собрании – и теперь подали его на рассмотрение кабинета. Повидимому, ни Бальфур, ни Ллойд Джордж не возражали. Таким образом, первоначальный текст был стерт со страниц нашей истории.

Основой для обсуждения стал текст Милнера – Эмери.

Эти авторы внесли два изменения, имевших позднее историческое значение.

Во-первых, они заменили "воссоздание" на "установление" и фразу "Палестину как национальный очаг" на "национальный очаг в Палестине".

И затем они внесли новый раздел, "защищая" положение евреев в других странах мира, и оговорку – хотя она предварительно и не обсуждалась – о защите "гражданских и религиозных прав" существующих в Палестине общин. Этот пункт, по всей видимости, был результатом давления, оказанного Монтегю на Милнера, который, при всех своих симпатиях к сионизму, был относительным новичком в кругу связанных с этим вопросом проблем.

Эмери много лет спустя вспоминал, что ввел дополнительные пункты второпях, за полчаса до заседания кабинета, по уговорам Милнера. Он явно не успел продумать, какие далеко идущие последствия могут быть из них вычитаны. Он посчитал, что они не отразятся на основном содержании декларации, поскольку "не содержат ничего, что не было бы самоочевидно".

В свою очередь, Ллойд Джордж и Бальфур, несомненно, заключили, что эти пункты были введены после всестороннего изучения. Другое логичное объяснение, почему они не стали защищать первоначальный текст, как это обещал Ллойд Джордж, найти трудно.

В довершение заседание сопровождалось нелепым стечением обстоятельств. Вейцману сообщили, что ему представится беспрецедентная честь выступить перед Военным кабинетом в противовес ожидаемой атаке Монтегю. В последний момент его ошибочно проинформировали (кем – никогда не было выяснено), что приглашение отменяется.

Он проследовал в кабинет Эмери ждать конца совещания. И только впоследствии он узнал, что премьер-министр послал за ним, но его не смогли найти. Никто не был проинформирован, что он – в двух шагах, на другом конце здания.

На этот раз, отложив принятое решение, члены кабинета постановили проконсультироваться по поводу нового текста с американским президентом Вильсоном и рядом еврейских деятелей, сионистских и несионистских. Вейцман и его соратники терзались от вновь наступившего периода парализующей неясности.

Пока битва за создание легиона шла к кульминации, разыгралась другая драма с Жаботинским в главной роли.

Сам Жаботинский по большей части при ней не присутствовал.

В группе, работавшей с Вейцманом и сформировавшей в августе Лондонский сионистский политический комитет, нарастали трения. Хотя мнения колебались, большинство членов комитета были противниками легиона.

Существовало мнение, что он может вызвать антисемитизм у турок; Ахад ха-'Ам и Соколов считали, что евреям лучше держаться в различных армиях – на случай, если Турция все-таки выиграет войну. Толковский, которого убедили, что турки вводят репрессии против еврейского населения в любом случае, все же возражал, поскольку нарушался объявленный Сионистской организацией нейтралитет. Он считал необходимым согласие русских и американских сионистов.

Предложение Гарри Сакера ввести Жаботинского в состав комитета встретило ожесточенное сопротивление. Толковский заявил, что будет упорно бороться с этим предложением и выйдет из состава комитета, если кандидатура Жаботинского будет принята. Ахад ха-'Ам сначала поддержал его кандидатуру как способ заставить Жаботинского "замолчать", но его убедили, что Жаботинского не остановишь.

Но этот вопрос был второстепенным по сравнению с основным – связи Вейцмана с Жаботинским и кампанией за легион. Взгляды Вейцмана на легион как важную помощь его дипломатическим усилиям по получению британской декларации подтвердились и упрочились, поскольку идея легиона стала завоевывать поддержку в верхушке правительства. Коллеги знали о его поддержке легиона, но не об активном сотрудничестве с Жаботинским и, может быть, воздержались бы от создания кризисной ситуации, если бы не обманчивое незначительное обстоятельство.

Поскольку Жаботинский находился в армейском лагере и в Лондоне у него не было квартиры, он останавливался у Вейцмана, наезжая по делам легиона.

После приезда в Лондон для вербовки он получил от Вейцманов приглашение стать снова их "постояльцем". Недовольство и ворчание коллег Вейцмана по поводу поддержки легиона в сочетании с недовольством и, в некоторых случаях, антипатией к Жаботинскому вылились в гнев по поводу их жилищного объединения.

Большинство членов комитета разделяли мнение, что такая демонстрация личной дружбы с опальным "жрецом" крамольного легиона будет воспринята лояльными сионистами как открытая поддержка самого крамольного плана.

"Всем известно, – писал в дневнике Толковский, – что Жаботинский остановился у Вейцманов, и, конечно, подозревают, что тот поддерживает деятельность своего друга и гостя. Я схожу с ума. Я беспокоюсь, что наше дело пострадает от этой ненужной близости. Следует переговорить с Вейцманом? Маркс считает, что он не может действовать наперекор своей жене"[405]405
  Вейцман. Письма, # 481, стр. 510, 21 августа 1917 года.


[Закрыть].

Вся группа разделяла мнение, что за таким оборотом дела была Вера Вейцман. Несомненно, Вера разделяла привязанность Хаима к Володе и пользовалась взаимностью Жаботинского, – в случае Веры усиленной, несомненно, его особенной нежностью к женщинам вообще как результату трех великих привязанностей его жизни – любви к матери, сестре и Анне. Глубокое уважение Веры Вейцман к Жаботинскому было непоколебимо и даже пережило годы острого конфликта между ним и ее мужем, и отражено в автобиографии, написанной ею в конце жизни.

Гнев Толковского и компании подогревался вмешательством Веры в другие аспекты сионистской деятельности Вейцмана и работы в штаб-квартире комитета. Они было недовольны ее присутствием на некоторых совещаниях и ее комментариями, но воздерживались от жалоб Вейцману.

Гроза разразилась по получении Вейцманом 5 августа письма от Гарри Сакера. Вейцман телеграфировал Толковскому с просьбой немедленно зайти к нему.

День этот был очень серьезным. В присутствии жены Вейцман показал Толковскому письмо.

В нем Сакер не только осуждал идею легиона, но и выговаривал Вейцману за проживание Жаботинского у него в доме в период, когда тот занят пропагандой легиона.

"Если Вейцман знает, – писал он, – как различить между Вейцманом-человеком и Вейцманом-политическим деятелем, широкой публике это неизвестно".

Толковский замечает: Вейцману и его жене не нравится вмешательство в их личные дела. Вейцман считает, что этим молодым людям не хватает почтения.

Но все же когда Вейцман поинтересовался его мнением, Толковский поддержал Сакера, и это "рассердило Вейцмана и его жену".

Вейцман затем показал письмо Марксу и Жаботинскому, находившимся в другой части дома. Он спросил Маркса, что тот думает по поводу письма. Маркс выразил свое согласие с Сакером. Тогда Жаботинский заявил, что не останется в доме Вейцмана. Маркс немедленно предложил Жаботинскому остановиться у него.

"Вы не боитесь, что я послужу неудобством и для вас?" – спросил Жаботинский. – "Я не политический вождь", – ответил Маркс"[406]406
  Толковский, стр. 170–171, 4 сентября 1917 года. Также Вейцман. Письма, том VI, стр. 520 в сноске.


[Закрыть].

Тем не менее, через двенадцать дней Толковский вносит короткую запись, что он и Леон Саймон посоветовали Марксу не разрешать дальнейшее проживание у него Жаботинского. Он, по-видимому, последовал их совету: письма Жаботинского от 19 августа помечены "Тропа правосудия 3", где он жил в 1915 году. 12 сентября он пишет Гарри Фиерсту, что живет в доме Джозефа Кауэна.

И, будто критика личных дел Вейцмана не была достаточно раздражающей, гнев и разочарование последнего усугубились шагом, предпринятым Толковским для официального обсуждения его работы с Жаботинским. На заседании 10 августа, на котором Вейцман отсутствовал, Толковский поинтересовался, правда ли, что двое членов комитета, Кауэн и Левонтин, присутствовали на совещании в военном отделе, созваном Паттерсоном. Если это правда, он требовал ответа, кто это позволил и как член политического комитета может также быть членом комитета легиона. Он знал, конечно, что и Вейцман присутствовал на этом собрании, но подчеркнуто не упомянул его.

Когда Вейцман узнал об этом обсуждении, он рассерженно заметил своей жене, что комитет разрушает его работу.

На следующей неделе на заседании совета Английской сионистской федерации было внесено предложение о выговоре Вейцману и Соколову. И хотя предложение забаллотировали значительным большинством, Вейцман заявил, что больше этого не потерпит. На следующий день, 17 августа, он известил Соколова об уходе и с поста президента Английской сионистской федерации, и из Политического комитета[407]407
  Толковский, стр. 173–174.


[Закрыть].

Пытаясь примирить Вейцмана, Соколов уговаривал Толковского отвести его вопросы. Толковский согласился, но при условии, что Вейцман и Соколов объявят нейтралитет по вопросу о легионе[408]408
  Толковский, стр. 69, 7 мая 1917 г.


[Закрыть].

По мнению Толковского, это было разумным предложением, поскольку Сионистская организация соблюдала нейтралитет, – и он написал о своем предложении в дружеских тонах Вейцману. Вейцман, тронутый его примирительным тоном, ответил, что это вопроса не решает, что проблема укоренена в значительно большем. В нескольких насыщенных фразах он осветил трагическую правду, открывшуюся ему и Жаботинскому относительно ведущих сионистских деятелей: неспособность большинства в его поколении (и в особенности Лондонской группы) оценить реальность и воспользоваться возможностью, предоставленной историческим моментом.

"Поверьте, дорогой друг, – писал он, – что Еврейский легион – всего лишь частный пример, иллюстрирующий умственное и духовное состояние наших сионистов и всего народа, не готового еще поддержать величайшую битву, которая будет необходима для создания еврейской политической единицы.

Для нас война пришла слишком рано"[409]409
  Сокращенно «Нецах Исраэль Ло Иешакер» – «Вечный Израиль не солжет». После смерти Аронсона в 1919 г. Алленби писал доктору Давиду Эдеру, что «он был главным в формировании моей разведки на местах в турецком тылу».


[Закрыть].

На заседании Политического кабинета спустя неделю Толковский предложил резолюцию о нейтралитете, но объяснил, что нет нужды в ее публикации. Он просто пожелал, чтобы в протоколах комитета была подробная резолюция.

Вейцман поддержал это предложение. Было решено, что он и Толковский напишут текст. Основное положение в нем гласило: "Сионистская организация как таковая не отождествляется с проектом по созданию легиона и не участвует в пропаганде против или за его создание".

И тут разразилась гроза.

С одной стороны – Ахад ха-’Ам, с другой – Кауэн потребовали, чтобы комитет впервые поставил вопрос о легионе на повестку дня. Ахад ха-'Ам, тем не менее, добавил, что выступает за опубликование резолюции, а не только за ее проведение через комитет.

Вейцман отреагировал взрывом гнева: его коллеги впервые оценили, насколько легион был важен в его политической стратегии и планах.

"Подобное публичное заявление, – объявил он, – разрушит всю мою работу. И если это произойдет, нет смысла в моем членстве в этом комитете".

Он также отказался участвовать в дебатах, запланированных комитетом, тем же вечером снова отправил письмо о своей отставке как президента Английской сионистской федерации и сообщил Соколову о выходе из состава комитета по политическим делам.

Его позиция была очень ясна. Ахад ха-'Ам в тот же вечер также отправил письмо Вейцману. Он обвинил Вейцмана в нарушении обещания информировать комитет о любом политическом шаге, который собирался предпринимать. Но, добавил он, если, как заявил Вейцман, он "опирался" на предложение о легионе и не был готов к обсуждению этого вопроса, поскольку легион играл важное значение в его переговорах с правительством, это меняло дело – поскольку никто не желал разрушить его усилия. Возможно, что эти заверения Ахад ха-'Ама помогли Вейцману в его дилемме. Три дня спустя он объявил, что отложит отставку, пока не будет принята британская декларация[410]410
  «Слово о полку», стр. 204.


[Закрыть].

Проектируемое обсуждение достоинств легиона не состоялось – повидимому, по ошибке Соколова. Соколов заявил комитету 11 сентября, что, по всей видимости, план легиона отменен[411]411
  7 ноября 1917 г., цит. по Шехтману (англ.) стр. 252.


[Закрыть].

Возможно, он попросту выдал желаемое за действительное, но, скорее всего, эта "ошибка" была намеренной – способ отложить, а может быть, и вообще избежать возобновления недостойного спора с Вейцманом.

Атаки Ахад ха-'Ама проистекали из известной его осмотрительности и скептицизма, проявлявшихся им по любому поводу. Но в данном случае им двигало и личное раздражение. Ему было уже за шестьдесят, и он был полон сознания своего старшинства и литературной славы. Вейцман, младше его почти на двадцать лет, видел в нем ментора, значительно повлиявшего на его мышление. В свой лондонский период он часто навещал его и осведомлял о прогрессе в своей работе.

То, что Вейцман не раскрыл своего активного участия в борьбе Жаботинского за легион, очень задело Ахад 'а Ама: он был твердым противником отдельного еврейского участия в войне, он недолюбливал Жаботинского; и как раз здесь пролегала область, в которой Вейцман не только пренебрег его советом, но и стал последователем именно Жаботинского, которого знал по Одессе как блестящего, но и соответствующе уважительного молодого человека.

По-видимому, Жаботинский относился к Ахад ха-'Аму тоже с антипатией. Однажды в случайной беседе с Толковским Жаботинский разразился неожиданной критикой Ахад ха-'Ама не как писателя, давно не писавшего свои эссе, когда-то хорошие для определенного периода, но отжившие свое. Он говорил об Ашере Гинзбурге – человеке. "Он для меня непереносим, – сказал Жаботинский, – я ненавижу его… Он холоден, абсолютно лишен тепла и энтузиазма… Он занят исключительно критикой, и его критика целиком негативна"[412]412
  Иностранный отдел 371/3083/92964, Грэхем Хардингу, 2 и 3 ноября 1917 г. Протокол занесен Хардингом.


[Закрыть].

Вейцман настойчиво оказывал давление в интересах положительной резолюции и быстрого решения. Его начинание было поддержано Грэмом, добавившим к вопросу еще одно измерение. По поводу необходимости быстрого решения он обратил внимание Бальфура на пропаганду в Германии и на сообщения о шагах германского правительства в направлении собственной просионистской декларации. Он также привлек внимание к широко распространенным в Великобритании симпатиям к сионистскому движению.

Триста еврейских организаций приняли резолюцию в поддержку еврейского государства в Палестине, представив веское опровержение претензий Монтэгю и компании.

Результаты были ничтожны. В текст внесли только мелкие поправки, как, например, "еврейская раса" была заменена на "еврейский народ". Самое важное требование Вейцмана, чтобы "установление" было заменено на "восстановление", удовлетворено не было.

После совещания 4 октября Вейцман со дня на день ждал приглашения выступить перед кабинетом. Но его ожидания не оправдались. 31 октября он снова с беспокойством ожидал результатов обсуждения вблизи комнаты заседаний Военного кабинета, пока не вышел возбужденный Марк Сайкс и не объявил: "Это мальчик". Так британское правительство приняло окончательный текст письма, высланного на следующий день лорду Ротшильду – Декларацию Бальфура. Ретроспективно целый ряд обстоятельств в начале ноября 1917 года предвещал зарождение новой эры в истории еврейского народа и его национального очага.

Декларация Бальфура стала провозвестником официальной международной симпатии и поддержки обновления еврейской национальной независимости спустя 19 столетий. В Палестине в день, когда Военный кабинет принял решение, генерал Алленби начал наступление, через тридцать девять дней принесшее освобождение Иерусалима. Теперь же он прорвал блокаду Газы, длившуюся 6 месяцев, благодаря новой стратегии – атаковать Беэр-Шеву в обход Газы. План был задуман Аароном Аронсоном, и его воплощение, восхитившее, учитывая степень риска, весь военный мир, стало возможным благодаря отличной информации, переданной Алленби самим Аронсоном и из турецкого тыла героической организацией НИЛИ, созданной Аронсоном[413]413
  Иностранный отдел 371/3054/84173, Бартер к Главнокомандующему Имперской Генеральной ставки, 26 ноября 1917 года. Телетайп 1389, секретно.


[Закрыть].

После войны члены британской военной верхушки во главе с генералом Алленби рассыпались в похвалах в адрес Аронсона. Генерал Гриббон утверждал, что его совет спас еще 30–40 тысяч британских солдат. Всего за несколько недель до наступления турецких войск раскрыли существование НИЛИ.

Впоследствии двое его членов, Иосиф Пишанский и Нахман Белкинд, были публично казнены через повешение в Дамаске. Младшая сестра Аронсона Сара принявшая руководство организацией в отсутствие Аронсона, была схвачена турецкими властями и подвергнута жестоким пыткам. Она покончила жизнь самоубийством, чтобы не сломиться под пытками.

Находясь в Плимуте в стадии подготовки к прибытию в Палестину, чтобы присоединиться к битве за ее освобождение, первый Иудейский полк был своевременным символом самосознания евреев как народа.

Для Жаботинского это были дни, полные работы. Он много работал в компании по вербовке вместе с полковником Джоном Вуканом, новым главой отдела пропаганды по подготовке агитационных материалов. Разделяя беспокойство Вейцмана в заключительный период переговоров о декларации, он волновался и по поводу медленного темпа мобилизации. Настроение светлело от суеты на вербовочном пункте, от деятельности Комитета помощи Еврейскому легиону, организованного госпожой Вейцман и госпожой Паттерсон. Призыв полковника был встречен с энтузиазмом, к ним присоединились и жены ведущих сионистских деятелей.

Все они, писал Жаботинский, проводили на пункте дни и ночи, готовя и стирая для добровольцев. В своих мемуарах Вера Вейцман с гордостью вспоминает, что была подавальщицей у них в столовой.

Ему доставил удовольствие один из вербовочных успехов. В лондонском госпитале он встретился с Элиэзером Марголиным, лейтенантом Австралийской армии, навестившим в свое время в бараках Габбари беженцев из Палестины. Жаботинский писал о нем: "Семья переселилась туда еще в колонии Реховот. Мальчик выдвинулся и как колонист, и как удалец. "Сидит на коне, как бедуин, и стреляет, как англичанин", – говорили о нем окрестные арабы. После кризиса 90-х годов он уехал в Австралию, долго там скитался, кажется, и пахал, и копал, пока не осел где-то в городе и занялся официальными делами. В то же время он записался в австралийскую территориальную милицию. Когда началась война, он уже был у них поручиком. Несколько месяцев он провел в Египте, потом попал во Францию и там, в траншеях, дослужился до майорского чина и должности помощника батальонного командира. Крупный, широкоплечий человек, молчаливый, солдат с головы до ног, у себя в батальоне и царь, и отец, и брат для своих boys; притом изумительный хозяин и организатор"[414]414
  Мой отец (иврит), стр. 42–43.


[Закрыть].

Жаботинский давно считал его кандидатом в командование легионом. Теперь он призвал его подать на перевод. Первой реакцией Марголина был страх перед евреями: "Придется слишком много разговаривать". Но Жаботинский его убедил. Макреди помог ему перевестись в Британскую армию (где платили меньше), и он принял командование как лейтенант-полковник второго батальона легиона: (39-й Королевских стрелков).

Как только была опубликована Декларация Бальфура, Жаботинский связался с Грэхемом, который уже с их первой встречи в Каире в 1914 году был героем длиннейшей серии неутомимых усилий в поддержку дела сионизма. Жаботинский выразил свою признательность за эти усилия. Он описал Грэхема как "старого друга сионистского дела, сделавшего все возможное, помогая доктору Вейцману добиться Декларации Бальфура и мне – Еврейского легиона.

Грэхем в ответ благодарил его за письмо. Он писал: "Я сердечно поздравляю Вас с важным шагом в реализации еврейских чаяний. Дело евреев неразрывно теперь связано с делом союзников и должно победить или пасть вместе с ним. Я надеюсь, что Вам и в дальнейшем будет вверена возможность приложить Вашу жизнь и способности, проявленные в вопросе о Еврейском легионе и подобных этому вопросах"[415]415
  Толковский, стр. 202–207, запись от 6 ноября 1917 г.


[Закрыть].

Грэхем уже предпринял шаги для предоставления Жаботинскому этой возможности. Но, не желая терять ни минуты по использованию преимуществ, предоставленных просионистской декларацией, он уже 2 ноября созвал совещание с Вайцманом, Соколовым и Аронсоном, прибывшим за несколько дней до этого из Египта.

Как он писал главе иностранного отдела лорду Хардингу, его объектом было "обсудить лучшие пути по использованию с наибольшей политической выгодой новой ситуации, сложившейся по предоставленной Декларации Его Величества о симпатиях к еврейским чаяниям в Палестине. Сами сионистские лидеры готовы действовать и послать представителей в Россию, Америку, Египет и т. п. на работу по просоюзнической и, в частности, пробританской, кампании среди евреев. Чем скорее они начнут это делать, тем лучше".

На этой встрече было решено, что Аронсон, как эксперт по положению в Палестине, поедет в Соединенные Штаты, в то время как Соколов, Членов и Жаботинский немедленно отбудут в Россию, чтобы начать пропаганду.

"У меня нет большой уверенности, – писал Грэхем, – в способностях первых двух джентльменов, хоть они и пользуются в России авторитетом в силу своей позиции. Г-н Жаботинский же, с другой стороны, как раз абсолютно необходим. Он тот энтузиаст, которому формирование Еврейского легиона в Британской армии обязано своим осуществлением, – он провел его в жизнь невзирая на сильную оппозицию. Он занимает выдающееся положение в русской журналистике и пользуется широкой известностью как замечательный оратор"[416]416
  Иностранный отдел 371/3 101 В.В. Кьюбитт У. Габотинскому.


[Закрыть].

Бальфур одобрил этот меморандум и ознакомил с ним членов кабинета. Лорд Хардинг, хоть и сокрушаясь, что "столько времени упущено", выразил надежду, что к весне ситуация в России еще может исправиться. Но было поздно. Никто не подозревал, какой урон нанесет союзникам Октябрьская революция.

Воззвание о помощи, направленное в Лондон 26 ноября британским помощником военного атташе в России генералом Бартером, в этом отношении очень красноречиво.

Он отчаянно искал способы предотвратить заключение сепаратного мира между большевиками и Германией.

"Есть ли возможность у союзников дать какое-либо обещание, что в случае победной войны Палестина будет отдана евреям? Подобное обещание окажет большое влияние здесь, поскольку еврейское влияние велико и тяга к Святой земле и отдельному национальному существованию значительно сильнее, чем даже в Англии"[417]417
  «Дело это касается Вас» – прим. переводчика.


[Закрыть].

Одновременно с этой телеграммой до Англии начали доходить слухи о потрясающем эмоциональном взрыве евреев России в ответ на весть о Декларации Бальфура. Из-за перебоев в средствах сообщения эта новость дошла до них только 29 ноября, и считанные часы спустя 150.000 тысяч евреев выплеснулись на улицы Одессы в грандиозной демонстрации. Будто изливая накопленные столетиями горести, они прошагали к британскому консульству с приветствиями и пением "а-Тиквы" и "Боже, храни короля"!

Аналогичные демонстрации прошли в Петрограде, Москве и других городах.

Сила этого изъявления чувств только посыпала солью раны сионистов и их сторонников в Иностранном отделе. Грэхем сожалеет, что декларация не была принята на четыре месяца раньше, а Хардинг замечает, что это могло бы все изменить.

Мнение было справедливым.

Если бы правительство прислушалось летом к горячим, поистине отчаянным призывам Жаботинского и Вейцмана и поддержало Грэхема, Эмера и других за декларацию, позволявшую поднять флаг союзников в России и в Америке и мобилизовать еврейские силы, ход войны мог бы быть изменен.

Толчок к сепаратному миру во время правления, подверженного влияниям правительства Керенского, был бы ослаблен. Жаботинский отправился бы в Россию и, вооруженный авторитетом британского правительства, сумел бы мобилизовать свой ораторский и политический талант на то, чтобы волны энтузиазма перешли в военное и политическое движение за войну до победы.

Вполне вероятно, что в июле это позволило бы Трумпельдору мобилизовать значительное число еврейских добровольцев для Кавказа или какого-либо другого участка Восточного фронта – до того, как Россию поглотила волна большевистской революции.

Во время тревожного периода, предшествовавшего Декларации Бальфура, Жаботинский испытал и личное потрясение. Анна выехала из России с Эри в сентябре и ехала в Англию через Финляндию, Швецию и Норвегию, путь сам по себе опасный. Получив телеграмму, сообщавшую название корабля, Жаботинский ожидал его прибытия в британский порт. Вместо этого, будучи однажды вечером у Вейцманов, он узнал, что корабль потоплен немцами и пассажиры спасаются в спасательных шлюпках. Сделать нельзя было ничего, разве что сидеть в ожидании новостей.