Текст книги "Одинокий волк. Жизнь Жаботинского. Том 1"

Автор книги: Шмуэль Кац

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 53 страниц)

"То, что сионизм не возник как спасение от погромов, как простое бегство, справедливо", – писал Жаботинский. Сионизм был созидательным движением. Тем не менее следовало приспосабливаться к новым условиям. На данный момент прорвались шлюзы гетто. Миллионы гонимых евреев просились на землю Израиля. Впервые в истории "мольбы замученного еврейского народа достигли ушей цивилизованного мира".

На истинных государственных деятелей ложилось обязательство объединить два феномена: катастрофу в диаспоре и освобождение Родины. Следовало заявить Европе, что не существует решения еврейского вопроса вне Палестины; более того, что она является единственным выходом из сложностей, возникших во внутреннем положении стран Европы от еврейских бедствий; что Европа сама была заинтересована в великом сионистском начинании. Ясно, что это было задачей трудной, но хотя бы поэтому сионизм вправе ожидать поддержку из Европы.

"Нет нации, – заявил Жаботинский, – которая могла бы предсказать результат своих начинаний. Возможно, все проблемы не решатся в одночасье, не на следующий день; может быть, не все, а лишь половина. Но помогите нам сделать это великое усилие, дайте нам свободу действий – и зодческие инструменты".

Такая формулировка требований сионистов и такое видение показало бы народам мира, что сионизм имеет не только величайшее моральное значение, но и политическое применение. Среагировали бы на это по-разному: некоторые европейские лидеры покровительственно: некоторые – скептически, но кое-кто приветствовал бы план, предлагавший решение вопроса. Но шаг не был сделан.

"Чуть ли не на следующий день после публикации Декларации Бальфура мы сами стали кричать на все стороны: "Не воображайте, что сионизм есть решение проблемы еврейских страданий!" Мы сами, и никто другой, первыми ринулись сообщать всем, что мы умеренны и осторожны в наших планах и не намереваемся выдвигать сионизм как выход из гигантской нужды в эмиграции из Восточной Европы. Мы превратили сионизм в фактор морального утешения, духовную забаву, общину, которой надлежит быть примером для евреев всего остального мира".

"Нордау был прав, – заключает Жаботинский. – Если мы допустили, чтобы подобная трактовка укоренилась в народных умах, это определит и требования, предъявленные нами, и права, нам отпущенные". Анализу Жаботинского не последовали. Его предложение принято не было. Подход

Вейцмана продолжал доминировать в подходе к политическим решениям сионистского руководства. В своей речи к Временному комитету Жаботинский поднял еще один вопрос: он призывал к тщательному изучению уроков прошлого. Он серьезно критиковал Вейцмана и его лондонских соратников за их отношение к представителям ишува. Он специально обсудил манеру, в которой рекомендации Национального совета в декабре 1918 года были отклонены. Серьезным просчетом являлось непредъявление требования, чтобы Сионистская организация могла влиять на назначения в будущем правительстве Палестины. Если бы лондонское руководство проявило твердость по данному пункту, требование было бы принято. Вейцман не ответил на вызов. Хотя он и испытывал беспокойство в связи с трудностями сионистского движения, его вновь охватила эйфория от улучшения отношений с администрацией по прибытии Майнерцхагена. Как новый главный офицер по политическим вопросам тот, несмотря на огорчение от всеобщей враждебности к сионизму среди членов администрации, упорно трудился над обеспечением пересмотра отрицательных мер, влиявших на экономические планы. После консультации с Вейцманом он подал Алленби список сионистских просьб. Алленби оказался сговорчивым. Вейцман сумел сообщить в Лондон, что все семь проектов утверждены. Они включали приобретение бывшей немецкой фабрики по производству строительных материалов, земли под строительство цементной фабрики и бывших немецких деревень Сароны и Вильгельмины для расселения семидесяти семей. Алленби согласился также на иммиграцию от 500 до 700 обученных рабочих для этих проектов[651]651
  Паттерсон. «С иудеями», стр. 264.


[Закрыть].

Вейцмановская эйфория распространилась и на генерала Больса, неприкрытого врага еврейских батальонов, назначенного теперь главным администратором Палестины.

Паттерсон рассказывает, как услышав о его назначении, он счел своим долгом предупредить Вейцмана "о вреде, причиненном этим назначением". Полковник просил его публично протестовать в интересах не только еврейства, но и Англии. "Хотя я предупредил доктора Вейцмана об опасностях, из этого вытекающих, ему была отвратительна мысль, что британский офицер может быть нелояльным к политике собственного правительства. Добрый доктор не перестрадал с еврейскими батальонами и не осознавал, какая царила обстановка интриг! Протеста не последовало, и результат покажет, что мои страхи слишком хорошо оправданы"[652]652
  Письма Вейцмана, т. IX, № 240. Герберту Сэмюэлу, 22–23 ноября 1919 г.


[Закрыть].

Вейцман отправлял отчеты, лестные для Больса. В них он писал, что генерал не был расположен к сионизму ранее, но теперь, когда сионистская политика была твердо определена (телеграммой Керзона подполковнику Френчу от 4 августа 1919 года), изменился. Он отмечал также, что знает Больса "очень хорошо" и что они всегда "хорошо ладят друг с другом в делах". Более того, Больс проявил себя "готовым принять множество предложений"[653]653
  Письма Вейцмана. Бумаги, т. I, стр. 276–280, 7 января 1920 г.


[Закрыть].

Эйфория продолжалась недолго. Спустя считанные недели Вейцман признался, что принятый им подход оказался зыбким, как дом на песке.

Через две недели после возвращения в Лондон он представил отчет

о визите в Палестину расширенному комитету по акциям. Он рассказал, что Больс отдал приказ не впускать его в Палестину. Только прошение об отставке, поданное Майнерцхагеном в знак протеста, "заставило генерала осознать, что это дело весьма сомнительное".

"Я беседовал с рядом людей в Каире, – заявил Вейцман, – и обнаружил такой же недостаток понимания. Я обнаружил, что палестинская администрация имеет такой характер, что может нанести нам большой урон, если ее не исправить".

Он откровенно высказался о провале своей политики: "Было неверным так долго не бороться с этой ситуацией. Создаются прецеденты, могущие причинить вред во взаимоотношениях с англичанами, очень придерживающимися прецедентов".

Теперь, спустя год Вейцман также оценил справедливость рекомендаций палестинского Национального совета, разработанных Жаботинским и Бен-Гурионом в декабре 1918 года.

"Не знаю, – сказал он, – разумно ли теперь требовать еврейского губернатора, но что-нибудь следует ввести в мандат или в наше соглашение с британским правительством, могущее легально придать нам возможность влиять на администрацию. Как бы прекрасно ни был сформулирован мандат, его не будет достаточно, если нас не заверят, что враждебно настроенные к нам чиновники не будут попадать в страну"[654]654
  Архив Французского департамента иностранных дел, Левантийский архив, Е 312/4, том XII, 1 января 1919 г.


[Закрыть].

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

ПРИЧИНОЙ ударов, нанесенных сионистскому движению в судьбоносные годы сразу после окончания войны, не всегда оказывались связанными с изменениями в британской политике или слабостью сионистского руководства. Немалую ответственность несет правительство Франции.

В 1919 году между Парижем и Лондоном состоялись продолжительные обсуждения и переговоры о разделе Ближнего Востока. Наличие противоречий между Великобританией и Францией и влияние, оказываемое этими государствами на перспективы еврейского возрождения в Палестине, с самого начала осложнялись косностью французской позиции в отношении к еврейскому народу и Палестине. Франция считала Палестину частью Сирии, относящейся к французской сфере влияния.

Франция видела себя, верную дочь католической церкви, бессменной попечительницей святых мест. Небезотносителен к этой религиозной ортодоксальности был и повсеместно распространенный антисемитизм классического типа. Он не имел официального выражения, но внутренние бумаги в анналах французского иностранного департамента того времени полны откровенными антиеврейскими намеками, перемежающимися с весьма недипломатичными оскорблениями, исходящими от старших чиновников и дипломатов. Это, несомненно, с самого начала окрашивало отношение французов к сионизму. В тот же год, когда Франция публично объявила о своей поддержке Декларации Бальфура (самое дружественное выражение политики по отношению к сионизму за всю историю Кэ д’Орсэ), меморандум для внутренней циркуляции, представленный министру иностранных дел Пишону, выдержан совсем в другом тоне:

"Франция, принявшая известные обязательства по отношению к сионистам и неравнодушная к левой освободительной деятельности, обязана относиться к ним благосклонно, но поскольку сионизм ее не любит и ей не служит, она не станет горевать о его частичном провале"[655]655
  Там же, 15 января.


[Закрыть].

В том же месяце Пишон инструктирует посла в Лондон Поля Камбона передать англичанам, что союзникам следовало бы избегать "деклараций, поощряющих нереалистичные надежды евреев"[656]656
  Французские документы иностранного департамента, Turquie 17 (Сирия, Палестина), том VI № 40–41 de Margerie в Лондонское посольство, 21 марта 1916 г.


[Закрыть].

Негативное отношение к сионизму обострялось взглядом на сионизм как на верного английского вассала, противостоящего французским устремлениям на Ближнем Востоке. Естественно, архитекторы французской политики позабыли, что на ранней стадии военных дипломатических усилий (Жаботинского и Вейцмана) предложение о сотрудничестве было категорически отвергнуто самой Францией. Отрицательный ответ Делькассэ Жаботинскому в 1915-м был подтвержден и спустя год, когда британский министр иностранных дел сэр Эдвард Грей предложил объединенный план поддержки еврейских устремлений в Палестине[657]657
  Французский иностранный отдел: Guerre 1914-18, Сионизм, дело 4, том 147 de Margerie французскому послу в Петроград и, № 151 к Тардье, NY, 10 февраля 1918 г.


[Закрыть].

Последовавшее секретное соглашение Сайкса – Пико не коснулось этого вопроса. После того как союзники увязли в войне и реальные черты приобрела угроза германской победы, политика Франции изменилась и вылилась в просионистское заявление Соколову в июне 1917 г. Этому и последующим шагам в поддержку Декларации Бальфура существовало логичное объяснение, как разъяснял Иностранный отдел французским представителям за границей. Просионистская позиция была необходима для противостояния прогерманским настроениям еврейства в Америке и России. В Петроград были отправлены инструкции всячески поощрять обращение русских сионистских лидеров за поддержкой к союзникам и противодействовать германофильским настроениям. Французскому представителю в Нью-Йорке Андре Тардье правительство предписало вести среди американских сионистов "французскую пропаганду"[658]658
  Там же, дело 3, том IV, № 61–62, Пико в Иностранный отдел, 27 ноября 1917 г.


[Закрыть]. Жорж Пико прямо признавался: «Мы стремились подспудно и в интересах данного момента поощрять сионистское движение в их надеждах, что мы будем заинтересованы в завоевании еврейских симпатий в Штатах и в России»[659]659
  Там же, Sionisma, дело 4, том 5, № 169, Пишон Тардье, февраль 1919 г.


[Закрыть]. Французские документы, тем не менее, ясно демонстрируют, что еврейский статус в Палестине, определяемый Декларацией Бальфура, представлялся Франции во многом иначе, нежели англичанам. Французское правительство полагало, что соглашение Сайкса – Пико (которое англичане давно уже решили не принимать в расчет) остается в силе. Таким образом, Франция и Англия совместно получат суверенитет в Палестине, в то время как евреям достанется культурная и кое-какая муниципальная автономия. Так, через три месяца после опубликования Декларации Бальфура, Пишон объявил о «полном согласии» между Англией и Францией по «обустройству евреев в Палестине». В телеграмме к Тардье он объяснил: по соглашению между правительствами евреи «приобретут административную автономию в рамках интернационального государства, которому предстоит образоваться в Палестине»[660]660
  Нота из de Margerie Пишону, 14 декабря 1917 г., Guerre 1914-18, Turquie, том XXV, 223/4


[Закрыть]. Если, по всей видимости, в этом состояло французское кредо, их ожидало разочарование. Через несколько дней после взятия Алленби Иерусалима Пико прибыл в штаб английского командования в Египте для участия – как он полагал по праву, – в установлении «совместного управления»; Алленби отказался наотрез, заявив, что военные соображения делают подобное управление невозможным[661]661
  Берти Пишону, там же, том XXVI, № 103, 21 декабря 1917 г.


[Закрыть].

В ответ на протест из Парижа Бальфур вежливо отвечал, что правительство Его Величества твердо намерено придерживаться соглашения, но "пока Иерусалим находится на театре активных военных действий, ясно, что организация объединенной администрации там не представляется возможной”[662]662
  Французские бумаги иностранного отдела, Левант (Палестина), серия Е, подшивка 12, президент к военному министру и Генеральному штабу армии, 2 сентября 1921 г.


[Закрыть]. Объединенная администрация так и не была создана. Французам оставалось скрипеть зубами и жаловаться друг другу. Разочарование усугублялось сознанием, что из-за тяжелых потерь на западе им не удается разделить плоды победы в Палестине.

Когда в октябре 1918 г. англичане с помощью прозрачного трюка водворили в Дамаске принца Фейсала и вынудили Францию согласиться на утрату контроля внутри страны, они напомнили союзникам, что следует отблагодарить арабов за участие в освобождении территории от турецкого ига (плачевно наблюдать, как четыре года спустя президент Франции спрашивал своих советников, чем же конкретно заслужили арабы такую щедрую компенсацию?)[663]663
  Кабинет министров 21.154В/90324, стр. 59, 10 сентября 1919 г.


[Закрыть].

Только спустя много лет стало ясно, что вклад Хашимитов в войну был минимален. Сам Лоренс описывал его как "побочное представление побочного представления". В сущности, все арабское восстание было почти такой же фальшивкой, как взятие Фейсалом Дамаска.

Но когда в декабре 1918 г. Ллойд Джордж и Клемансо заключили соглашение, по которому французы отказались от Палестины (для проведения в жизнь Декларации Бальфура), а Британия заверила Францию, что не хочет Сирию, казалось, для финального распределения левантийских провинций Турецкой империи в ходе мирной конференции все готово.

Однако споры об установлении границ между Палестиной под британским контролем и частью Сирии под контролем французов – по вопросу жизненно важному больше всего для будущего сионизма, – растянулись почти на два года.

Где же, по существу, кончалась Сирия и начиналась Палестина? Французы продолжали цепляться за географическую концепцию, выраженную соглашением Сайкса – Пико. Они считали, что уступили достаточно, согласившись вместо международного мандата на британский. Более того, в разговоре с Клемансо, Ллойд Джордж упомянул в декабре 1918 г. библейское выражение "от Дана до Беэр-Шевы" – и "Дан" показался французам достаточно близким к линии Сайкса – Пико на севере. На самом деле Ллойд Джордж не знал точно, где находился Дан. В сентябре 1919 г., в разгар обсуждений с британским кабинетом в Дуви-Трувийе во Франции (и параллельных переговоров с французами), он все еще просил секретаря позвонить в Лондон, попросить "книгу о Палестине Адама Смита, его атлас (содержащий границы Палестины в различные периоды) и крупномасштабную карту соглашения Сайкса – Пико"[664]664
  Кабинет министров 21/153/90324, стр. 188, 9 сентября 1919 г. Описание реакции Клемансо относилось и к другим вопросам под обсуждением.


[Закрыть].

Незадолго до того британский Иностранный отдел оказал давление на французов согласиться с границами, очерченными сионистами. Эти границы включали реку Литани и источники Иордана. Клемансо так рассердился на заявленное требование (и на другие, связанные с контролем над городом Мосул), что объявил свое соглашение с Ллойд Джорджем аннулированным.

Инструктируя делегацию в Дувийе, Бальфур подготовил меморандум, в котором указал на неоправданность "подхода раздраженных подозрений", проявленного Францией. Он заметил, что Клемансо следовало бы вспомнить, как 2 декабря 1918 г. в Лондоне французский премьер спросил тогда Ллойд Джорджа о поправках к соглашению Сайкса – Пико, желательных для Англии, Ллойд Джордж ответил коротко: "Мосул". Клемансо сказал: "Вы получите это. Что еще?" Ллойд Джордж сказал: "Палестина", и Клемансо снова ответил: "Вы получите это". Теперь же, продолжает Бальфур, Клемансо, несомненно, скажет: и каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что отданное щедрой рукой служит теперь предлогом просить больше. Палестина не была достаточным домом евреям, не отодвинув свои границы на севере в Сирию"[665]665
  Письма Вейцмана, том IX, № 231, 3 октября 1919 г. Адресовано Брандайсу.


[Закрыть].

Основанием для британских требований действительно служили нужды еврейского национального очага, но это не делало их более привлекательными в глазах французов. Представители Франции отказались прислушаться к доводу, что водные запасы севера, в которых Сирия не нуждалась, были чрезвычайно важны для еврейской страны.

Нетерпение, с которым англичане стремились сократить свои военные обязательства в Сирии, вполне соответствовало стремлению Франции принять контроль над страной. Не видя конца дискуссии об окончательном проведении границы, делегации решили отдать этот вопрос на арбитраж американцам. Тем временем была определена "военная" демаркационная линия, к которой британцам следовало стянуть свои силы. Эта линия отражала позицию французов.

Англичане затем решили, что французы предложили вполне достаточно для немедленных чисто стратегических нужд, и дополнительные переговоры в интересах сионистов нечего не дадут. Кроме того, несогласие с французскими требованиями может привести к отказу французов на передачу Фейсалу восточной Сирии.

Соглашение вызвало недоумение сионистского руководства. Полковник Гриббон (эксперт из военного отдела, принимавший участие во всех переговорах) заверил их, что "британское правительство не ослабит свою поддержку северных планов, но в данных обстоятельствах, стремясь к соглашению в целях военной оккупации, они не могли требовать больше, чем Палестину в ее исторических рамках, и не могли обсуждать размеры территории, которую по экономическим, социальным и политическим причинам следовало присоединить к новой Палестине. Ситуация была напряженной, и мы могли утратить больше"[666]666
  Французский иностранный отдел, Левант, Е 320/5, том 186, стр. 189 и т. д. и стр. 219–220, Вертело к Пико, 27, 29 июля 1919 г.


[Закрыть].

Именно это франко-британское соглашение о "промежуточной линии" для отвода английских войск до 26 ноября 1919 г., получившее благословение мирной конференции, привело три месяца спустя к трагедии в Тель-Хае в Галилее.

Французские запросы не совпадали с французской способностью установить порядок и законность по всей контролируемой территории. Но если бы существовало минимальное доверие между Францией и Великобританией, они несомненно могли бы договориться о поэтапном выводе британских войск. Подозрения Франции, однако же, сделали такое соглашение невозможным.

Эти подозрения были подкреплены нападением банды сирийских арабов и бедуинов, численностью в несколько тысяч человек, на растянутые французские войска по мере отхода англичан. Арабы открыто заявили, что эти атаки являлись частью Фейсаловской кампании по освобождению Сирии от французов. Французы были убеждены, что за нападениями стояла Великобритания, покровитель и защитник Фейсала.

Французские представители в Сирии сообщали, что "очевидной" британской целью являлось установление "великой арабской империи, полностью зависящей или, по крайней мере, стремящейся исключительно к британской поддержке". Они утверждали, что для осуществления такой цели британцы субсидировали Фейсала в размерах до 2 млн франков в месяц. Все лето 1919 г. сирийские агенты сообщали в Париж сведения о размерах британской военной помощи Фейсалу, организовывавшему и увеличивавшему свои силы "чтобы осложнить Франции оккупацию Сирии и приобретение его мандата"[667]667
  Письма Т.И.Лоуренса, стр. 196.


[Закрыть].

Так называемые "Лоуренсовские замечания", что британской задачей было "выбить французов из Сирии"[668]668
  Цитируется в Ллойд Джордж: «Truth about Peace Treaties», стр. 1047.


[Закрыть], или фраза члена Военного кабинета лорда Мильнера, о необходимости «выманить у Франции Сирию»[669]669
  Французский иностранный отдел, Левант, Е 320/5, том 181, стр. 200. Гуро к министру иностранных дел, 8 февраля 1920 г.


[Закрыть] не могут не придать вес последовавшему утверждению французского верховного уполномоченного генерала Гуро, что «все трудности Франции в Сирии после отхода британских сил – результат исторически разработанной английской интриги»[670]670
  Доклад центральному комитету «Поалей Цион» 1 февраля 1920 г., цитируемый Накдимоном Рогелем, 'Тель-Хай Хазит бли Ореф" (Тель-Хай – фронт без тыла), стр. 276, Тель-Авив, 1979 г.


[Закрыть].

Уступая противнику в численности, с патрулями, снова и снова попадающими в засаду, недели напролет французы несли в Северной Галилее непропорционально большие потери.

И все же на фоне катаклизмов тех лет вряд ли кто-нибудь кроме специалистов-историков помнит сегодня эти события.

По контрасту, смерть Иосифа Трумпельдора и его семи товарищей, связанная с теми же эпизодами, внесла в современную еврейскую историю величавую легенду о героизме. Конфликт вокруг драмы в Тель-Хае – конфликт, в котором центральную роль играл Жаботинский, – получил отголосок на годы.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ИСТОРИЯ Тель-Хая плотно окутана мифом. Драматическая повесть о нескольких невинных людях, поставивших национальные интересы над личными. Национальный интерес в их понимании означал держаться до конца и погибнуть в бою – никакой возможности без подкреплений и серьезной помощи. А помощь так и не поступила. Возможно, этих людей давно бы забыли, если бы не два обстоятельства: выдающаяся героическая личность Иосифа Трумпельдора и тот факт, что трагедия послужила прелюдией к последующему конфликту между Жаботинским и руководством рабочего движения.

Никто не желал сохранять нейтралитет в конфликте французских властей с бунтующими бедуинами так страстно, как горстка еврейских поселенцев Галилеи. Двести фермеров "средней руки" в старых устоявшихся деревнях вокруг Метулы на дальнем севере и около полусотни молодых юношей и девушек в кибуцах Кфар Гилади, Хамра и Тель-Хай, преданных этике труда и положениям социализма начала двадцатого века, вдыхали жизнь в еще не гостеприимную почву Северной Палестины, олицетворяя собою сионистские идеалы. В самом начале беспорядков местные арабские лидеры, в том числе офицеры нестойкой дамасской администрации Фейсала, заверили их, что единственная цель – изгнать из района французов. Они неоднократно подчеркивали, что не собираются атаковать евреев – если евреи не будут содействовать французам. Но офицеры не могли гарантировать, что бедуины, традиционные мародеры, раскинувшие по округе шатры и атаковавшие французов, воздержатся от воровских налетов, ничего общего с политикой не имевших.

Действительно, они в тот период постоянно нападали и обстреливали маронитские христианские деревни. Фейсаловские офицеры предложили даже взять на хранение еврейский скот и прочие ценности, пока не утихнут беспорядки. Их предложение не было принято.

Сохранять нейтралитет оказалось непросто. После 21 ноября 1919 г., когда британцы отступили, французам, облеченным властью оккупационной армии, нельзя было отказать в удобных, хоть и примитивных, условиях жизни Метулы и кибуцев. Это прекрасно понимали и бедуины, то и дело являвшиеся в кибуцы в поисках оружия и французских солдат. Несколько раз вооруженные банды нападали на маленькие группы поселенцев и грабили их. Сложилось состояние напряженного ожидания. Даже обработка земель оказалась под угрозой.

Некоторые поселенцы сочли, что альтернативы эвакуации нет, и уехали. Но большинство придерживались мнения, что при наличии необходимой помощи – людьми, оружием, продовольствием, одеждой и одеялами – выстоять было их долгом. Решили, что они покинут места, только если Фейсал изменит политику и пошлет регулярную армию с артиллерией. Поселенцы отправили просьбу о помощи в штаб двух рабочих партий, связаных с кибуцами, и в центральный Комитет обороны Галилеи в Аелет а-Шахар, но подмоги не дождались.

Затем хрупкая безопасность была разрушена. В ночь на 12 декабря 1919 г. погиб новоприбывший член Тель-Хая Шнеер Шапошник – судя по всему, от шальной пули бедуинов, возвращавшихся после налета на христианскую деревню. Пять дней спустя пять членов а-Шомера (давно существующей организации по защите еврейских поселений) отправились возком из Тверии в Тель-Хай. Они наткнулись на бедуинов, открывших по ним огонь и преследовавших их до Тель-Хая, приняв за французских солдат. Здесь они потребовали выдачи прибывших. К счастью, в Тель-Хае нашелся знаток арабского. Ему удалось убедить бедуинов в ошибке.

Но отношения стали напряженными. Большинство женщин и детей из Тель-Хая и Кфар Гилади были отправлены в целях безопасности на юг. Возобновились разговоры об эвакуации. Затем началась сама эвакуация – сначала жители крохотной Хамры отправились в большую общину в Метуле, потом дошла очередь и до самой Метулы. События приняли угрожающий характер с установлением в Метуле французской базы для вылазок против бедуинов. После артиллерийской атаки на лагерь бедуинов 4 января 1920 г. отступающие французские части, состоявшие из колониальных североафриканских частей, попали в засаду и были обращены в бегство. 60 человек погибли, многих взяли в плен. Спасшиеся принесли плохие новости, и население Метулы бежало. Осталась лишь небольшая горстка. Бедуины же тем временем воспользовались случаем и сожгли Хамру.

Теперь остались лишь Кфар Гилади и Тель-Хай. Их эвакуация последовала бы немедленно, если бы не новый фактор. Подкрепления с юга так и не поступили, но зато несколькими днями раньше прибыл Иосиф Трумпельдор. С его приездом настроения изменились. Сила его личности вернула поселенцам уверенность. В середине декабря Трумпельдор планировал отъезд в Турцию, где его ждала группа потенциальных иммигрантов и откуда он намеревался отправиться в Россию для укрепления организации "халуцим" – будущих поселенцев.

В Тель-Авиве он встретил руководителя а-Шомер Израиля Шохата, который попросил его как опытного солдата отправиться в Верхнюю Галилею и организовать работу по обеспечению безопасности. Шохат уверил, что это задержит его всего на несколько дней.

В Тель-Авиве это показалось правдоподобным, но по прибытии Трумпельдора на север в конце декабря обнаружилось, что "обеспечение безопасности" требовало выполнения нескольких условий: подкрепление людьми, оружием, одеялами, одеждой и продовольствием. Что касалось подкрепления, он подсчитал, что дополнительных сто человек были бы необходимым минимумом – пятьдесят в Кфар Гилади и пятьдесят в Тель-Хай. Население Метулы тогда еще не эвакуировалось. Трумпельдор направил прошение немедленно. Он рассчитывал на немедленное выполнение его просьбы, после чего можно будет отбыть в Константинополь. Но ни подмоги, ни ответа не последовало. Снова и снова просьбы о помощи посылались из Тель-Хая и Кфар Гилади. Они становились все отчаяннее. 9 февраля, через 6 недель после первого прошения, Трумпельдор писал в Совет обороны в Аелет а-Шахар:

"Хамра потеряна. Мы чуть было не потеряли Метулу. Страшная опасность грозит Тель-Хаю и Кфар Гилади. Мы умоляли о подмоге для Хамры и Метулы, когда она могла быть полезной, но помощи не получили; никто не понес ответственности за этот недосмотр. Теперь мы требуем еще раз: немедленно направьте подмогу в Тель-Хай и Кфар Гилади. Их положение хуже, чем в Метуле и Хамре, поскольку там не было жертв, а здесь мы уже похоронили двоих. Здесь сорок молодых душ в опасности".

К этому времени они потеряли еще одного. Аарон Шер был застрелен, когда защищался от мародерствующих бедуинов в распаханных полях Тель-Хая.

А подмога так и не подошла.

Нет единого объяснения очевидному параличу в организациях, несших формальную ответственность за положение в общине. Исследование множества доступных документов позволяет заключить, что основной причиной стала неспособность оценить серьезность и срочность опасности. Сионистская комиссия, признанная верховным арбитром и располагавшая финансами, возглавлялась Менахемом Усышкиным – и Усышкин колебался.

Как-то в январе, в ответ на вмешательство руководителя "Поалей Цион" Натана Хофи, Усышкин разрешил проблему одной фразой: "Фейсал и Клемансо ведут переговоры, скоро воцарится покой и порядок и станет возможным снова взяться за работу"[671]671
  Герберт Сэмюэл, «Grooves of change» (Борозды перемен), стр. 147–148, Лондон, 1946 г.


[Закрыть]. Все еще в конце января Усышкин, посетив Каир для свидания с Гербертом Сэмюэлом, просил его совета. Как видно, описание, данное им Сэмюэлу, настолько не соответствовало реальному положению дел, что Сэмюэл посоветовал поселенцам выполнить просьбу французов[672]672
  Центральный Сионистский архив J 1/87851.


[Закрыть].

На заседании Временного комитета в конце февраля Усышкин заявил, что когда начался конфликт между французами и арабами, никто не верил, что арабы нападут на евреев; и, добавил он, когда в комиссию поступили просьбы о подкреплении, "мы сказали, что опасаемся, что в ситуации, когда арабы заявляют о войне только с французами, а не с евреями, мы навлечем их негодование отправкой вооруженной молодежи. Затем прибыл Нахмани и после обсуждения согласился, что посылать людей преждевременно"[673]673
  Цитата из Kuntres (орган печати из Ахдут Авода), текст в Рогеле, стр. 121, 4 февраля 1920 г.


[Закрыть]. Нахмани был руководителем организации а-Шомер.

Сами поселенцы ожидали помощи скорее от структур, с которыми были связаны непосредственно. Но и те разделяли опасения Усышкина относительно гнева арабов. Многие были убеждены, что появление в конфликтной зоне официально нейтральных евреев с оружием может спровоцировать атаки бедуинов. Других беспокоило, что опасность распространится и на Нижнюю Галилею, и потому стремились удержать подкрепления в Нижней Галилее на этот случай. Результатом этих разнообразных мнений и действий было то, что большинство добровольцев с юга так и не попали во французскую зону. Одних продержали в ожидании в Аелет а-Шахар; других отправили в остальные районы Нижней Галилеи. Когда Усышкин к концу февраля наконец отправил 60 бывших легионеров (как он сообщил в Лондон), на север прибыло всего тридцать пять. Включая этих вновь прибывших и ручеек приехавших раньше, за вычетом определенного числа эвакуировавшихся ветеранов, общая численность людей в распоряжении Трумпельдора к концу февраля возросла, но все еще не превышала 100 человек, включая группу, вновь посланную им в Метулу. С момента приезда он считал удержание Метулы чрезвычайно важным на случай необходимости отступления из Тель-Хая и Кфар Гилади.

По мере нарастания кризиса раздавались голоса в рабочем движении насчет непереносимой, как им виделось, моральной ситуации. Так, Хаим Стурман, ведущий член а-Шомера, писал Израилю Шахату 25 января, после визита в Верхнюю Галилею: "Я столкнулся со всей тяжестью вопроса, имели ли мы право обещать нашим людям помощь там и таким образом держать их в опасности, в то время как сами мы не уверены, что сумеем оказать эту помощь в нужный момент"[674]674
  Рогель, стр. 80.


[Закрыть]. Еще более прямолинеен был Ицхак Табенкин, руководитель «Ахдут Авода». Он писал из Нижней Галилеи, откровенно отчитывая Берла Кацнельсона и остальных коллег: «Положение теперь на севере ужасное. Вы не высылаете ни людей, ни указаний. Что это значит?»[675]675
  Kuntres, цитируется Рогелем, стр. 206, 17 февраля 1920 г.


[Закрыть]. Неделю спустя он требует: «Мы не должны удерживать эти места, если не высылаем им подмогу»[676]676
  В Тель-Хае впоследствии выстроили мемориал, и город Кирьят Шмона назван в память восьмерых убитых: Шнеера Шапошника, Аарона Шера, Дворы Драхлер, Сары Чижик, Беньямина Мютнера, Якова Такера, Цви (Герберта) Шарфа и Трумпельдора. Гильнер, стр. 342.


[Закрыть].

Заключительный акт в Тель-Хае скорей всего произошел из-за недопонимания и, возможно, мог не произойти, если бы была выполнена одна из просьб Трумпельдора. Он специально просил прислать двоих человек, знающих арабский язык и имеющих опыт ведения дел с арабами. Среди поселенцев были два таких человека, но они не всегда находились на месте; они не могли поспевать всюду.

Отношения с арабами продолжали портиться, их требования о праве на обыски становились все настойчивей. После многословных объяснений одного из владеющих арабским подобные стычки обычно разрешались миром. Но в то первое марта случилось так, что ни одного из владеющих арабским поселенцев не было в критический момент. 200 бедуинов – больше обычного – появились в то утро у ограды, требуя впустить их для проведения обыска. Трумпельдор был в это время в Кфар Гилади. Узнав, что по дороге в Тель-Хай замечена большая банда бедуинов, он поспешил назад. Пройдя через толпу бедуинов, он вошел во двор и зашел в здание. Выдал ли разрешение на въезд и обыск он или кто-то другой, так и останется невыясненным. Арабы в сопровождении Трумпельдора прошли наверх, где находились пять поселенцев, из них две женщины. Трумпельдора позвали вниз; через минуту он, в свою очередь, позвал вниз одного из мужчин, Залмана Блеховского; Блеховский, державший ружье, передал его своему компаньону Беньямину Мюнтеру, а Мюнтер отдал свой револьвер Дворе Драхлер. По-видимому, предводитель арабов Камель эль-Хуссейн оскорбился при виде женщины с револьвером в руках и потребовал отдать оружие. Она этого не сделала и, возможно, даже не поняла, что тот сказал. Камель схватил ее за руку и попытался отнять револьвер. Она закричала: "Трумпельдор, они отнимают у меня револьвер!" Трумпельдор тотчас выстрелил в воздух; это был согласованный сигнал открыть огонь. Началась перестрелка. Четверо из пятерых наверху были тут же убиты. Один из поселенцев во дворе был смертельно ранен. Трумпельдор получил три ранения и скончался спустя несколько часов по дороге в Кфар Гилади. Как завещание он оставил слова, услышанные врачом от него, умирающего: "Эйн давар (ничего. – Прим. переводчика). Хорошо умереть за свою страну"[677]677
  Kuntres, 26 февраля 1920 г.; Рогель, стр. 155.


[Закрыть].