Текст книги "Одинокий волк. Жизнь Жаботинского. Том 1"

Автор книги: Шмуэль Кац

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 53 страниц)

Можно представить себе его чувства за те часы, которые он находился вне дома, пока он не вернулся домой и не застал телеграмму из норвежского порта Берген, что его жена и сын сошли с корабля, поскольку заболели и начали лечение на суше.

Завершив лечение, они вновь отправились в плавание и прибыли в Лондон через день после опубликования Декларации Бальфура. Сам Жаботинский нигде не вспоминает об этом инциденте. Верный своему обычаю не смешивать личные воспоминания с мемуарами о легионе, он также не рассказывает о воссоединении с семьей на лондонской железнодорожной станции 3 ноября.

Это событие описано лишь его сыном Эри. Эри в тот момент не исполнилось еще и семи лет. Уже спустя годы он рассказал, что отец был в военной форме и после первых объятий преподал ему урок британского поведения. Он сказал, что в Англии не в обычае мужчинам обмениваться поцелуями при встрече, как принято в России. Здесь вместо этого пожимали руки, и он протянул руку Эри для пожатия. Из рассказов Эри ясно, что госпожа Вейцман делала все, чтобы устроить прибывших. Она взяла под опеку Эри с целью обучить его английским манерам и обычаям.

Записывая свои впечатления спустя более сорока лет, когда политический антагонизм между его отцом и Вейцманом уже вошел в историю, Эри, чье мнение о политических взглядах Вейцмана и его жены было безоговорочно негативным, замечает, что дружба с Вейцманами в Лондоне ретроспективно кажется очень странной.

"У отца уже в тот период было много причин для политических столкновений с Вейцманом. И во взглядах, и в своих мотивах, они совершенно отличались друг от друга. Но их личная дружба продолжалась; отец особенно любил госпожу Вейцман. Я до сих пор это понимаю. В ней была какая-то особая задушевность… и необыкновенное очарование"[418]418
  Иностранный одел 371/3101/220003, Жаботинский Бальфуру, 16 ноября 1917 г.


[Закрыть].

В те же дни вслед за декларацией назрел конфликт с русскими сионистами. По стечению обстоятельств их лидер Иехиель Членов прибыл в Лондон накануне. Развернутое совещание с ним было запланировано на 3 ноября. За день до того Вейцман выразил Жаботинскому и некоторым членам комитета глубокие опасения относительно перспектив этого совещания: можно ли рассчитывать на русских сионистов, несмотря на то, что декларация явно обязывала сионистское движение поддержать дело союзников? Вейцмана одолевал страх, что не только Членов будет настаивать на нейтралитете, но и Соколов не отважится ему противостоять. В конце концов, оба они были коллегами во Всемирном руководстве движения.

Толковский отмел этот пессимизм, но согласился, что, если Членов настоит и Соколов его поддержит, Вейцману ничего не останется, как подать в отставку, поскольку это бы означало, что Всемирное руководство сионистов не дает своего согласия на сотрудничество с британским правительством.

Жаботинский пришел в ужас. "Ни под каким предлогом, – протестовал он, – Вейцман не может отойти от политической работы. Если нет иного пути, он должен продолжать сам, даже если это приведет к открытому столкновению с Сионистской организацией. Вейцману нет альтернативы. Это заявило правительство".

Вейцман это подтвердил. Он сообщил, что Членов в сопровождении Соколова посетил Грэхема и заявил: "Мы не можем оказать открытую поддержку из-за наших братьев в странах Оси и в Палестине".

После этой беседы Вейцману передали: если бы не он, двери Иностранного отдела для Сионистской организации были бы закрыты.

Основные дебаты имели место только 6 ноября и отличались резкой конфронтацией между Вейцманом и Членовым, категорически защищавшим свои позиции по основному вопросу. Палестина может остаться в руках Турции. В этом случае, заявил он, "мы потребуем национальной автономии и покровительства одной или нескольких стран Оси". Ни в коем случае Еврейский легион не мог выступать под эгидой Сионистской организации или под сионистским флагом. "Мы сочтем это провокацией и будем вынуждены принять соответствующие меры".

Вейцман также твердо высказал свое мнение, что в случае победы Германии и Турции еврейскому народу от них ждать нечего. Нейтралитет, защищавшийся Членовым, приведет к разрушению всего политического фронта, выигранного в Англии. Вейцман верил, что Англия победит, но в случае, если турки удержат Палестину, теперешняя поддержка союзников обеспечит им друзей, на которых можно положиться.

Затем Вейцман перешел ко второму спорному вопросу. Без тени сомнения он заявил: "Я был против легиона". Но, по его словам, он не видел возможности отмежеваться от него, когда англичане решились на его формирование[419]419
  Неизвестный адресат.


[Закрыть].

Остается только догадываться, почему он счел необходимым заявить такую очевидную неправду, наверняка не обманувшую Членова, да еще в присутствии Толковского, Ахад ха-'Ама и других, которые могли разоблачить его на месте. Не существует ни малейшего свидетельства, что с момента, когда он предложил Жаботинскому свою помощь в 1915 году, Вейцман когда-либо колебался в своей поддержке легиона. С течением времени и приближением критического момента он занимался этим проектом вплотную. В атмосфере вокруг легиона, сложившейся после декларации, противостоять не приходилось.

Через неделю после ее опубликования Жаботинского официально пригласили войти в состав Политического комитета. Впервые, таким образом, имела место официальная дискуссия относительно легиона, в которой участвовал Жаботинский. Представляется очевидным, что ход собрания был заранее запланирован им и Вейцманом, с тем чтобы легион выглядел свершившимся фактом, а не предметом идеологической дискуссии.

Жаботинский начал обсуждение короткой преамбулой. "Я полагаю, – сказал он, – вы согласны, что в Палестине должны быть еврейские части, и для участия в военных действиях, и для установления правопорядка, а затем и как часть гарнизона и освободительной армии". Никто из большинства присутствующих никогда не дал повода для такого заключения. Тем не менее никто не запротестовал. На данный момент, продолжал Жаботинский, в Плимуте в дополнение к французскому составу находятся, 800–900 человек.

Никого не принуждали подавать в эту часть – солдатам-евреям в Британской армии позволялось просить о переводе.

Он заключил свое изложение ситуации предложением о формировании подкомитета по содействию формированию Еврейского легиона.

Вейцман дополнил, что есть одна проблема: следует ли отправить несколько сот на палестинский фронт без промедления. Англичане, заявил он, не рассматривают численность как важный фактор, и они за немедленную отправку.

Соколов поддержал его. Единственный вопрос, который никто не поставил на рассмотрение, – участие Сионистской организации в установлении численности перевода в легион и в отправке легиона в Палестину. Было важно отправить по возможности наибольший контингент солдат.

Он предложил передать работу по легиону в руки Британской сионистской федерации. Тут вмешался Ахад ха-'Ам. Он заявил, что не вполне понимает ход дискуссии. Комитет никогда не обсуждал вопрос целиком, а Жаботинский уже предлагает формирование подкомитета, как будто вопрос в принципе разрешен. Ахад ха-'Ам требовал развернутого обсуждения на втором заседании. Оно состоялось через три дня и продемонстрировало, что по существу оппозиция сдалась. Сам Ахад ха-'Ам сказал лишь, что нужны осторожность и обстоятельность, и выразил опасение, что еврейские солдаты поведут себя нехорошо по отношению к арабам.

Леон Саймон, преданный последователь Ахад ха-'Ама, оказался единственным, кто поддержал Членова в прямой оппозиции к отправке Еврейского легиона в Палестину. Его беспокоило, что это будет воспринято в мире как демонстрация, "словно заявка, что Палестина принадлежит нам". Он полагал, что подобная оценка разрушит британские симпатии к сионизму и значительную долю еврейской поддержки. Членов вновь напоминал о турецких репрессиях и немецкой враждебности и говорил о необходимости единства Сионистской организации. Но тон его был примирительным. В заключение он предложил неожиданный компромисс. Будучи против участия Еврейского легиона в битве за Палестину, он, однако, поддерживал вторую часть идеи Жаботинского: участие еврейской части в расквартировании в Палестине после войны.

Ободренный таким образом Соколов следом произнес длинную и недвусмысленную речь в поддержку Жаботинского. Он опроверг сведения о турецких репрессиях. "Мы нуждаемся в Палестине в еврейских мужчинах, – заявил он. – Нам не к лицу заявить: "Только для гарнизона". Следует учесть общественное мнение. Нам необходимо изменить подход: прибытие в Палестину здоровых молодых людей в интересах сионизма, даже учитывая упомянутый риск". Но поддержку не следовало оказывать от имени Всемирной сионистской организации. В противовес доводам Жаботинского, он снова предложил передать вопрос о поддержке легиона Британской сионистской организации, долженствующей по своему положению поддержать британские войска.

К этому времени стало ясно, что собрание поддерживает Жаботинского. Он лишь вскользь упомянул замечания Членова, отметил должным образом работу комитета и повторил свое предложение о формировании подкомитета. Толковский тотчас же поддержал предложение.

Было проведено голосование. Предложение Жаботинского приняли десятью голосами "за" при четырех "против". Лондонский политический комитет назначил Жаботинского, Вейцмана и Кауэна в чрезвычайный комитет для защиты интересов Еврейского легиона.

Выход декларации не повлиял на оппозицию, чинившую препоны Еврейскому легиону. Не прошло и недели, как Жаботинскому пришло письмо, адресованное "Адвокату У. Габатинскому" [в английском, в определенных случаях "G" читается как "Ж", но не при таком написании. – Прим. переводчика]. В нем ему выговаривалось за посланное Якову Ландау, главе Бюро еврейских связей в Голландии, письмо с просьбой призвать каждого еврея помочь в обеспечении предметов необходимости для солдат Еврейского легиона. «Совет считает нежелательным, – гласил выговор, – чтобы призывы подобного рода распространялись в иностранных государствах, и нельзя позволить их рассылку. Совету известны случаи, когда такие письма использовались нейтральной прессой для иллюстрации, что наша страна повержена в состояние, вынуждающее ее просить граждан страны, ни в коей мере не участвующих в войне, о дотациях; потому широкое распространение подобных просьб создает неблагоприятное впечатление о характере и ресурсах британского народа»[420]420
  Жаботинский полковнику Френчу, Военный отдел, 2 января 1917 г.


[Закрыть].

Чувство юмора изменило Жаботинскому. На копии письма он заметил, что "бюро и господин Ландау хорошо известны полковнику Букану своими глубоко пробританскими взглядами", и, сопроводив ядовитым письмом от себя, отправил его с пометой "лично" секретарю Иностранного отдела. Напомнив о происхождении легиона и собственной работе на благо британского дела, он писал: "План Еврейского легиона был горячо поддержан Иностранным отделом просто потому, что было оценено его значение для пробританской пропаганды за границей. Когда я теперь делаю попытку использовать легион для сплочения международных симпатий евреев для поддержки победы Антанты, я полагаю, что это заслуживает в Уайтхолле поддержки, а не препон.

Вместо поддержки делается все, чтобы этой работе помешать и свести Еврейский легион ко всего лишь шуточной затее. Его имя снято, агитация за него запрещена, и даже призыв к снабжению предметами первой необходимости подвергается цензуре под пустым предлогом.

Tua res agitur[421]421
  «Слово о полку», стр. 203.


[Закрыть]. Для меня Еврейский легион и так хорош, но я и мои друзья смели надеяться, что сделаем его сильным проводником, мобилизующим все еврейские силы на дело Антанты и Великобритании. Если Вы в состоянии положить конец козням, мешающим нам в этой работе, молю Вас вмешаться раз и навсегда"[422]422
  Жаботинский Вейцману, 7 января 1918 г.


[Закрыть].

В ответе Бальфура содержится "положительное расследование" дела, но в архиве Иностранного отдела нет документов о судьбе призыва Жаботинского к Лондону. Жаботинский продолжал оказывать давление на Иностранный отдел и бороться с проволочками.

Он представил докладные о том, что Декларацией Бальфура Британия обязалась делать все возможное для создания еврейского национального очага в Палестине. "Одним из самых эффективных путей к осуществлению этого, – писал он, – было бы немедленное участие еврейских частей в военных действиях в Палестине и в гарнизонах в освобожденных районах". Он перечисляет четыре препятствия, влияющие на формирование частей: отсутствие еврейского названия и нашивок, отсутствие конкретного постановления, что части будут служить в Палестине, отсутствие призывной пропаганды, промедление в переводе еврейских солдат из других частей. На перевод подали тысячи, писал он, но перевели всего несколько сот.

Он снова воздает хвалу Паттерсону – создателю и предводителю Корпуса погонщиков мулов и активному энтузиасту формирования нового Еврейского батальона, сделавшего его "чрезвычайно популярным среди евреев во всем мире", его организационным способностям, симпатии к еврейским идеалам и искусному управлению с учетом особенностей еврейского темперамента"[423]423
  «Слово о полку», стр. 205-206


[Закрыть].

Но и два месяца спустя Жаботинский все еще вынужден умолять о еврейских знаках отличия и об отправке в Палестину[424]424
  «Слово о полку», стр. 205


[Закрыть].

Еще более серьезным являлось противодействие в еврейских кругах. Ассимиляторы продолжали вставлять палки в колеса. Они стремились предотвратить перевод евреев из других отрядов. "Многие из них очень этого хотели, да и нам желательно было "подкрахмалить" своих новичков примесью опытных солдат. Вдруг оказалось, что полковые раввины на французском фронте откуда-то получили совет или приказ объяснять в своих проповедях, что стыдно английскому еврею служить в нашем батальоне. Меня уверяли, что инициатором был сам "реверенд" Майкл Адлер, главный раввин при армии и прямой начальник всех батальонных "падре". Не знаю, так ли это. Бог с ним. Но мы ждали, что к нам переведутся тысячи, а перевелось всего несколько сот"[425]425
  Паттерсон, стр. 41.


[Закрыть].

Самым тяжелым было нежелание некоторых сионистских противников легиона признать свое поражение. Спустя больше месяца после того, как Политический комитет поддержал идею, Жаботинский был вынужден послать официальный протест Вейцману против проводимой некоторыми сионистами антилегионистской агитации среди молодежи.

"Поскольку все солдаты-евреи поступают теперь к нам в легион, – писал он, – эта пропаганда, по существу, означает оппозицию к еврейской мобилизации в принципе. Я признаю право каждого сиониста на собственное мнение, но поскольку эти действия наверняка принесут урон сионистскому движению в глазах правительства и поскольку они идут вразрез с решением Политического комитета, я позволю себе просить, чтобы все сионистские организации в стране были проинструктированы о позиции их руководства по вопросу о Еврейском легионе и предостережены против создания осложнений".

Он также упоминал молчание "Сионистского Ревю", официального журнала Английской сионистской федерации, на тему легиона – в противовес "Джуиш кроникл" и двум лондонским еврейским газетам. "Это молчание, – писал он, – может быть воспринято как немедленный бойкот воинской части, предназначенной для сражений за Палестину"[426]426
  «Джуиш кроникл», 8 февраля 1918 г.


[Закрыть].

Из Штатов слухи доходили тоже невеселые. Хотя поддержка легиона среди сионистов стала практически единогласной, она была нейтрализована тем, что подразделение готовят именно для действий в Палестине не было объявлено официально. Организация разрешения мобилизации на канадской территории также требовала времени.

Письма Жаботинского, разосланные в те дни в многочисленные страны, где существовали потенциальные людские ресурсы, также не приносили результатов, и появившихся наконец волонтеров, он отказался отнести на свой счет. Он писал, что легион был сам себе пропагандой; а роль его создателей на том завершилась[427]427
  «Слово о полку», стр. 207


[Закрыть].

Бывая часто в Соединенных Штатах, Слош агитировал сионистское руководство за поддержку еврейского воинского подразделения. Теперь же, вскоре после официального заявления британцев о формировании легиона, он опубликовал две статьи в идишском журнале "Утренник", описывая борьбу Жаботинского в Англии и ее успешное разрешение.

Как следствие этих статей в Нью-Йорке сформировался Правительственный комитет по Еврейскому легиону. В его состав вошли Бен-Гурион и Ицхак Бен-Цви – это они за три года до того в Александрии ночь напролет отговаривали Трумпельдора от формирования сионистского Корпуса погонщиков мулов, нейтрализовали план Рутенберга об агитации за легион в Штатах и высмеивали идею о завоевании отечества военными действиями. Долгое время они продолжали верить, что Турция удержит Палестину в своей власти, что в значительной степени объясняло их поведение.

Похоже, Жаботинский не осознавал масштабов своей победы. Он почти в буквальном смысле заставил еврейский народ поменять образ мышления в одночасье. Он вынудил англичан изменить не только свое восприятие евреев как невоюющего народа, но и целый ряд процедур в военном отделе. Он сделал реальностью национальную еврейскую военную единицу, первую со времен восстания Бар-Кохбы за тысячу восемьсот лет до того, он стоял за возрождением военной традиции Израиля. Так вершилась история, и так творил ее Жаботинский.

Одиночество в борьбе, необоснованные обвинения и насмешки, которым он подвергался, почти единогласное отдаление друзей в России и изгнание из Сионистской организации, бойкот английскими евреями, порочащая пропаганда, словесное и физическое насилие, организованные в Ист-Энде, странный союз сионистов и ассимиляторов, продолжительно непробиваемая враждебность военного министерства – все в конечном счете только заостряет и подчеркивает значимость совершенного им. Если бы не его решимость, Еврейский легион не был бы создан.

Когда барон Ротшильд в 1915 году в Париже выразил энтузиазм по поводу этой идеи и призвал поддержать его любой ценой, "тонкий голос" в глубине его сердца вопрошал: "Почему я? Почему не ты? Тебе это проще". Но можно сказать наверняка, что не было бы легиона, если бы задача эта предоставилась барону.

На данном же этапе, навещая на несколько дней лагерь в Плимуте, он ощутил опустошенность. Он чувствовал себя чужаком. Батальон поистине обрел собственную жизнь. Бойцы съехались со всей армии. Паттерсону казалось, что все они так или иначе связаны с портняжным делом: их физическая форма оставляла желать лучшего.

Тем не менее Паттерсона впечатлила "чудесная живость и способности", проявленные в ходе обучения военной премудрости.

"Я был поражен, – писал он, – обнаружив, что маленький портной, вырванный из трущоб пиджачного ряда, в жизни не державший в руках ничего опаснее иголки, быстро овладевал искусством владения ружьем и штыком и пронизывал набитого кайзера по всем правилам науки, одновременно преодолевая ряды заградительных траншей". Что касается их парадной выправки, "все инспектирующее командование всегда выражало свое изумление твердой, как скала, размеренностью Еврейского батальона".

Жаботинский мог наблюдать это только со стороны. Паттерсон представил его офицерам у себя в апартаментах, но не мог пригласить его в офицерскую столовую. Он ведь был простым сержантом. Он встретил некоторых соратников из 16-го отряда, но остальные сторонились его. Сторонился и он.

В мемуарах он писал: "Поздно ночью, помню, я стоял один посреди большого двора, освещенного месяцем и снегом, и осматривался кругом со странным чувством. Низенькие бараки со всех сторон, в каждом по сотне молодых людей – ведь это и есть тот самый еврейский легион, мечта, так дорого доставшаяся; и, в конце концов, я тут чужой, ничего не строю и не направляю. Совсем вроде сказки: дворец Аладину построили незримые духи. Кто такой Аладин? Никто, ничто; случай подарил ему старую заржавленную лампу, он хотел ее почистить, стал тереть тряпкой, вдруг явились духи и построили ему дворец; но теперь дворец готов; он стоит и будет стоять, и никому больше не нужен Аладин с его лампой. Я задумался и даже расфилософствовался. Может быть, все мы Аладины; каждый замысел есть волшебная лампа, одаренная силой вызывать зиждительных духов; надо только иметь терпение и скрести ржавчину, пока – пока ты не станешь лишним. Может быть, в том и заключается настоящая победа, что победитель становится лишним"[428]428
  «Джуиш кроникл», 8 февраля 1918 г.


[Закрыть].

Но приспособиться снова к армейской жизни, когда он присоединился к части в Плимуте, оказалось нетрудно. Более того, эти зимние дни доставили ему огромное удовлетворение. Из Нью-Йорка пришла телеграмма, оповещавшая о начале призывной кампании в легион. Она была подписана Рувеном Брейниным – и Бен-Цви и Бен-Гурионом. В Греции правительство объявило, что разрешает добровольное зачисление; в Египте открыли призывной пункт. Легион приобретал жизнь в мировой еврейской общине.

Заслуженное признание в мелочах и по большому счету пришло и на местах. Трое из его противников в Сионистском политическом комитете – Толковский, Сифф и Маркс – дали ему прощальный обед и собрали его верных соратников. Присутствовали Вейцманы, Кауэны и Эттингеры, а также Паттерсон и Анна Жаботинская. Обед прошел в обстановке дружеской и теплой. Ахад ха-'Ама, Соколова и Сакера среди присутствовавших не было.

Батальон приобретал репутацию примерного подразделения. В течение всего пребывания в Плимуте не было ни одного криминального инцидента, "явление новое в армейских анналах", писал Паттерсон. Еще одним рекордным фактом было то, что "спиртная столовая", где подавали пиво, закрылась за ненадобностью.

Когда в декабре большевистское правительство в России начало переговоры с Германией о сепаратном мире и запись русских граждан в Англии в легион приостановилась, среди русских новобранцев возникло брожение – они жаловались на дискриминацию. Правда, Паттерсон произнес речь об их долге как евреев, и брожение прекратилось. Призыв выполнять их еврейский долг пришел также от раввина Абрахама Кука (впоследствии ставшего главным раввином Палестины), когда он навестил батальон.

Прибыл к ним и генерал Макреди. Без помпы и церемониала он всю ночь путешествовал из Лондона, чтобы повидать батальон. Боевая готовность этих добровольцев произвела на него такое впечатление, что до конца своих дней в Кабинете генерал ни разу не отказал батальону ни в одной просьбе[429]429
  «Слово о полку», стр. 209–210.


[Закрыть]. За визитом последовало важное обещание. При следующем свидании с Паттерсоном он заявил, что его цель – формирование полноценной еврейской бригады. Макреди заявил, что подаст генералу Алленби рекомендацию начать ее формирование, как только два полных батальона прибудут в Египет. У бригады будет собственный командир, имеющий прямую связь с главным штабом, и она не будет перебрасываться по воле нескольких бригадных командующих.

За этим последовало еще два дружеских жеста Макреди. Он согласился на просьбу Паттерсона произвести Жаботинского в лейтенанты. По армейскому циркуляру это было невозможно: Жаботинский был иностранцем. По этой причине было отказано Трумпельдору. Паттерсон, однако, нашел прецедент: русский царь. "Но, – возразил Макреди, – ему присвоили только почетное звание". На что Паттерсон отвечал: "Жаботинскому этого будет достаточно".

Итак, 2 февраля 1918 года Владимир Жаботинский был произведен в лейтенанты армии Его Величества.

В тот же день поистине довершился триумф Жаботинского. Батальону надлежало отбыть в течение последующих двух дней из Англии, но генерал Макреди предпринял беспрецедентный шаг по откомандированию половины батальона в Лондон для парада в городе и Ист-Энде. Их расквартировали на ночь в лондонском Тауэре; и оттуда, маршируя с военным оркестром Гольфстримовских стражей, они прошли по городу. Беспрецедентным также в британской военной истории было разрешение от лорда-мэра Лондона провести парад с примкнутыми штыками.

Погода не посодействовала. "И все же, – как отмечает репортаж того периода, – тысячи еврейских юношей и девушек радостно маршировали с иудеями из Тауэра. Шлепали по грязи к резиденции мэра. Движение остановилось, и приветственные крики раздавались изо всех зданий и городских учреждений и с крыш припаркованных автобусов"[430]430
  В 1908 г.


[Закрыть].

У резиденции принял парад сам мэр – и рядом с ним стоял никто иной, как майор Лайонел де Ротшильд, один из самых ярых противников легиона. Теперь "он стоял весьма гордо и победоносно, явно греясь на солнышке нашего успеха, раз не удалось ему помешать", как замечает Жаботинский.

Из Сити они прошествовали в Уайтчепл, где их должен был встретить Макреди и его подчиненные. Но Макреди не успел прибыть на церемонию из-за пробок в движении.

В Уайтчепле, где только вчера Жаботинский подвергался оплевыванию, насмешкам и физическому насилию, "десятки тысяч народу на улицах, в окнах, на крышах. Бело-голубые флаги висели над каждой лавчонкой; женщины плакали на улицах от радости; старые бородачи кивали сивыми бородами и бормотали молитву "благословен давший дожить нам до сего дня". Паттерсон ехал верхом, улыбаясь и раскланиваясь, с розою в руке. Солдаты, те самые портные, плечо к плечу, штыки в параллельном наклоне, как на чертеже каждый шаг – словно один громовой удар, гордые, пьяные от гимнов и массового крика и от сознания мессианской роли, которой не было примера с тех пор, как Бар-Кохба в Бетаре бросился на острие своего меча, не зная, найдутся ли ему преемники!"[431]431
  Жаботинский Анне, 26 февраля 1918 г.


[Закрыть]

Картина, нарисованная Жаботинским, маршировавшим во главе своего отряда, раскрывается сполна в газетных репортажах. "Для Еврейского легиона это был великий день", – писала "Дейли Мейл". Страницы "Джуиш кроникл", были полны поминутными отчетами о батальоне. "Полк, – писала газета в редакционной колонке, – разделался со всеми глупыми страхами и фикцией. Где, спрашиваешь себя, предостережения умудренных опытом; где преувеличенные терзания мудрых вождей в Израиле, косившихся на замысел о полке евреев в самом начале, когда еврейские добровольцы стекались тысячами в вербовочные пункты, и сделавших все от них зависящее, чтобы скомпрометировать даже слабое и адекватное признание, которое идея получила в Военном отделе? Сотни хорошо известных притч о всей расе были сдуты в небытие. Иудеи, живая отповедь многочисленным глупым легендам, приставшим к слову "еврей", и приветственные крики лондонского населения в понедельник свидетельствовали, что весь фасад невежества и клеветы, возведенный веками, был стерт в порошок в глазах свидетелей марша!

Скольких ошибок, скольких обид и изжоги можно было бы избежать, если бы конкретное свидетельство еврейского полка было представлено два года назад! Мы можем утешаться размышлениями о том, что если легенды о невозможности превратить еврея-портняжку в солдата, готового защищать страну, могут быть так запросто разрушены, что может ожидать равнозначно беспочвенные байки о том, что евреи никогда не станут агрономами, никогда не построят государство, не станут хозяевами на собственной земле или капитанами собственной судьбы?"[432]432
  «Слово о полку», стр. 215


[Закрыть].

Два дня спустя полк прибыл в Египет и Палестину. Путешествие через Францию и Италию было исключительным удовольствием. Каждые два дня они останавливались на сутки в хорошо оснащенном лагере отдыха. В полку было много музыкантов, и его оркестр, завоевавший популярность еще в Плимуте, давал концерт на каждом таком привале.

"В их репертуаре, – скупо замечает Жаботинский, – не заключалось ничего еврейского, кроме "а-Тиквы", которой по приказу Паттерсона, завершались все концерты".

Жаботинский с юмором описывает офицеров полка. Из тридцати двадцать перевелись из других подразделений, большинство о сионизме мало что знало.

"В офицерской столовой после ужина завязывались иногда споры, напоминавшие добрую старую "дискуссию" в Минске или Кишиневе. Нация ли евреи? Что такое национальность? Можно ли быть сионистом и английским патриотом?

Пробовали и меня втянуть в прения, но я уже давно забыл, как "доказываются" такие теоремы. Честь эту я охотно предоставил более молодым "рекрутам" сионизма.

Горас Сэмюэль, статьи и рассказы которого печатались в толстых журналах (теперь он видный адвокат в Иерусалиме), прижав к стене долгоносого капитана Гарриса, главу полковых ассимиляторов, доказывал ему со своим ленивым оксфордским акцентом, что национальность есть "внутреннее" настроение; если тот не поддавался, Сэмюэль призывал на помощь адъютанта Ледли, типичного замороженного инглишмена, ставил их рядом и призывал мир в свидетели, что нельзя эти два экземпляра принять за сынов одной народности.

"Падре" Фальк, пламенный мизрахист, смело отстреливался и от целого взвода скептически настроенных лейтенантов, наседавших на него со всякими безбожными новшествами, например, что сионистское исповедание ничуть не связано с предпочтением кошерного мяса. Он стоял, как скала, на своем:

– Совсем и не в мясе тут дело, а в принципе: еврей вообще должен бороться против всех своих аппетитов, ограничивать и дисциплинировать себя на каждом шагу.

Капитан Дэвис, батальонный врач, заменивший у нас перед самым отъездом Редклифа Саламана, который был прикомандирован к батальону Марголина и остался пока в Лондоне, со смехом пожаловался:

– Понимаете, вдруг получаю приказ: изволь вспомнить, что ты еврей, и ступай в крестоносцы, если можно так выразиться. Я теперь, значит, вроде как бы "сионист по набору".

И он тут же в поезде написал весьма вдохновенный "марш Еврейского легиона", в стихах с рифмами, с энтузиазмом и национализмом и всем прочим, что полагается. Вышло недурно: новое подтверждение теории, что на второй день исчезает разница между конскриптом и добровольцем.

Лучший сионист изо всех был сам полковник. Его аргументы назывались: Эгуд, Гидеон, Девора и Барак, царь Давид, Армагеддон, луна в долине Аялонской! "Падре" пытался даже доказать, что Паттерсон не просто сионист, но мизрахист. Правда то, что Паттерсону удалось приладить наш отдых в этапных лагерях к субботам. По утрам батальон созывали тогда на торжественное богослужение, в присутствии всех офицеров и солдат; посреди на высокой палке развевался бело-голубой флаг, "падре" читал Тору по настоящему свитку (подарок портсмутской общины), а после его проповеди тот самый хор, что выступал с таким успехом в полковых концертах, исполнял "а Тикву" и английский гимн"[433]433
  Элиягу Голомб. «Хэв'он оз», стр. 149, 1943 г.


[Закрыть].

В Сорренто, последнем лагере отдыха, произошла недельная отсрочка, пока дожидались японских миноносцев, откомандированных сопровождать их корабль в Египет. Жаботинский и полковник провели часть времени в прогулках по городу. Комендант лагеря, – писал Жаботинский Анне, – специально просил Паттерсона не разрешать Жаботинскому появляться в городке из-за его русского имени. Русские там не пользовались популярностью, поскольку какие-то русские солдаты проездом призывали к большевизму.